***

Наталья весь вечер была сама не своя после того яркого, красочного сна, в котором её так реально и достоверно разложили на пляже двое молодцов на глазах у собственного сына. Сочные картинки и даже, казалось, те самые ощущения переполняли тело, заставляя мучится желаниями. Это был не столько жар тела, сколько пульсирующая в висках идея-фикс. Она всегда могла преодолеть потребности тела: игнорировать или удовлетворить их, но как справиться с обуревавшей её фантазией?!

Ближе к ночи, дома, с мужем в постели, лаская его тем же ртом, которым днём ублажала в мотеле любовника, вылизывала тому анус и глотала сперму, она, стыдливо возбуждаясь от смакования собственной порочности, представляла не член мужа во рту, а сизую от налившейся крови молодецкую залупу Алексея или мощный, дыбящийся елдак Паши — как она его видела во сне. «Кстати, с чего она взяла, что у Паши такой огромный?» — Наташа не могла вспомнить. «Никогда же его не видела! Может, случайно заметила выпуклость, может, услышала от кого-то». Но была твёрдо уверена: он внушительных размеров. «Надо посмотреть!» — всколыхнулось и затрепетало в груди пламенное желание. Всё обыкновенное казалось сегодня странным, жарким и ужасно заводило. Даже муж заметил, что жена была активнее обычного, хотя и приписал это собственным умениям. А её выжигал мятущийся жар нереализованного желания — сумасшедших, запретных, невозможных ласк и сцен, маниакальная потребность быть использованной, даже униженной молодыми парнями.

Она думала о муже: теперь она для него жена-блядь. Её дырки, замужняя пизда — в общем пользовании, матка впитывает чужое семя, и только спираль спасает от беременности. Хотя мысль оказаться беременной от чужого самца странно и сильно возбуждала. Она думала о сыне. Будет целовать его как обычно — при встрече, перед сном. Материнский поцелуй губами шлюхи, только что ублажавшей чужие члены. Губами мамочки-бляди, насасывавшей чужие анусы, языком, который проникал поглубже, чтобы доставить ещё больше изысканного наслаждения. Вдвойне изысканного — такое даже проститутки редко делают за деньги. Втройне — потому что от такой красивой женщины… от чужой жены, от матери. Каждый раз, всю жизнь, она, поднимаясь с колен после этого акта самоуничтожения собственной порядочности, ловила взгляды мужчин. Они смотрели иначе. И она понимала: для них она теперь опущенная. Но была ли это реальность, или то, что ей хотелось увидеть?

В юности, когда уже хочется, но ещё «нельзя», она пережила то, что врезалось в мягкую податливую душу как клеймо на всю жизнь. Тогда её брал, использовал как живую услужливую игрушку «первый», о котором нельзя говорить, но можно вспоминать со смесью дикого желания, униженной покорности и упоительного осознания запретности. Отчим, которого она, дура, любила самой настоящей, первой платонической любовью. Высокий, красивый, гордость матери, с жёсткими руками и глазами, что смотрели пристально и будто внутрь, проникая за все заслоны. А там — зарождающаяся сексуальность, опыт первых прикосновений, странная влага между нижними губками и постоянное томление. Они двинулись навстречу друг другу: скучающий молодой повеса-отчим, заставляющий мать каждую ночь стонать за стенкой, и девушка-подросток, испытывающая к новому «папе» совсем не дочерние чувства. Он не церемонился, взял её сразу, как женщину, решительно и цинично; использовал, как бытовой прибор. «Скажешь матери — она меня выгонит, кому от этого станет лучше?!». Взял, раздирая вагину, прижимая всем весом к дивану, кончил на живот, брезгливо посмотрев на окровавленный член: «Фу, подмойся и тут всё прибери», — и ушёл в ванную. Вот и вся ласка.

Она давала всегда, потому что испытывала сразу всё: любовь, желание, смущение, стыд и страх. Чудовищный коктейль чувств вместе со взрывом гормонов в теле юной девушки. Могла отказаться, но сама хотела. Будто пелена застилала мысли и глаза, и только это было важно. Его руки, жадно хватающие налившуюся грудь и задницу. Его член — реальный, близкий, фантастический перед глазами, его руки, сильные и любопытные, на груди или сжимающие широко разведённые бёдра, или веско похлопывающие по мягкой влажной письке… С ним, купаясь в первой девичьей любви, она словно улетала, наблюдая себя со стороны. Это было лучше любого порно — она в главной роли послушной шлюхи, выполняющей приказы мужика. «Лижи зад, раздвинь ноги, повернись, облизывай, соси, глотай, потная дырка! Вам, бабам, только это и надо! И тебе, и твоей ебливой мамаше!»

Она была покладистой и безотказной: много сосала, глотала, и чем чаще — тем сноровистее. Натренировал. Вырастил безотказную соску. Хватал без звука, молча ставил в нужную позу, шлепком размазывая слюни по её и так всегда мокрой щели. Его хуй, налитой недавно после матери, толкался слепо, пока она не поправляла его рукой. Она распробовала вкус и ощущение полезности для взрослого мужчины, но больше всего ей нравилось ублажать. Теперь это её натура, самая косточка. И она течёт от этого, чувствует, как губки пиздёнки становятся пухлыми, как внутри становится влажным и горячим, едва эти картины всплывают в памяти… Ох уж эти родственники, такие заботливые дядечки, а на поверку — охочие до молодого тела мудаки! Она не в обиде, но как ей теперь не хватает этого чувства — униженного использования, словно полотенца, которым вытирают сперму со спустившего члена, бросая потом в кучу грязного белья.

Остальное — будто суп без соли: обычный уважительный нежный секс для неё навсегда пресен и пуст. Муж ласков и внимателен, он её слишком любит и бережёт. Он не будет разрывать зад пальцами и светить туда фонариком. Глупость, дикость, но именно такое добавляло необходимый Наталье налёт «использованности».

Хотя именно сегодня, пока унизительно сладостные картины проплывали у неё в голове, он разошёлся: перевернул, поставил раком — её любимая поза — и мощно вошёл в заднюю дырочку, им самим когда-то распробованную и натренированную. В анальном сексе Наташе всегда нравились физические ощущения наполненности, растягивания, как первоначальная боль сменяется наслаждением, и сама мысль о том, как это развратно, что она даёт использовать свою попку… Сегодня она хорошо потрудилась днём, поэтому приняла супружеский член без неприятных ощущений, злорадно подумав: «по проторённой дорожке избитой блядской жопы!». К счастью, стыдное распутство остаётся в голове, а на предметных местах лишь лёгкое покраснение, незаметное в сумраке спальни! Наталья для порядка покряхтела, изображая лёгкий дискомфорт от горячего бугристого предмета, тесно заполнившего её кишку. Но когда пульсирующий отросток погрузился глубоко, уткнувшись в матку, из неё вырвался уже совсем другой стон: спина выгнулась, грудь раздавилась по кровати, а рука потянулась к яичкам, свесившимся между ног — пощупать, зафиксировать в ощущениях вонзившийся в неё мужской орган, ощутить растянутость ануса.

— А-а-а! — тихо, в ритм откликалась она на удары сзади. Как ей хотелось услышать сейчас хоть немного тех грязных матерных слов, которыми осыпал её разгорячённый любовник! И она подгоняла себя всеми этими эпитетами «про себя», вспоминая дневные приключения. В семейной постели, с законным мужем, с сыном в соседней комнате, добрая мамочка, приличная жена, достойная женщина трахается со вторым мужиком за день, подставляет накачанную на фитнесе холёную попу под мокрый мощный хуй, истекая от возбуждения влагой, сочащейся из набухшей, пунцово-красной, натруженной блядской пизды, мечтающей о её ладошке.

Заходясь в сдавленных криках в подушку, она представляет не мужа в себе, а молодецкий, длинный и ненасытный член Алексея с мягкими завитками юношеских волос на лобке, его запах самца, крупные яйца, подёргивающиеся в ладони. Не руки мужа, а крепкие пальцы друга сына хватают её сейчас, раздвигая ягодицы, чтобы лучше видеть туго охваченный кольцом растраханной жопы член. Наслаждение ползёт мурашками по позвоночнику от копчика, под которым ритмично пронзает кишки муж, выше, до головы, щекоча затылок. Груди трутся сосками о простыню. Озноб бродит по рёбрам, живот вздрагивает. Она кусает подушку, чтобы не орать, истекая слюной. Рука ложится на лобок, нащупывает клитор, вдавливает «кнопку», легонько похлопывает по ней, и нескольких движений хватает, чтобы ураган наслаждения мощным завихрением скрутил тело. Он двигался волнами, сначала слабые, потом всё сильнее и сильнее. Наталья резко дёрнулась, сдавленно замычав в подушку, раз, и ещё, уцепившись руками за постель, выгнулась, подкинув зад и подёргивая бёдрами.

Который по счёту за день — оргазм был опустошающим и всепроникающим, пронзал каждую клеточку. Но муж не останавливался, крепко прихватив за талию, навалился и продолжал орудовать внутри с настойчивостью метронома. Елозил, употреблял бесчувственное покорное тело, как куклу: уже ослабшую, вялую, сношал, ебал, трахал, имел для собственного удовольствия. А Наталья, как покорная жена, устало и отстранённо выставив себя в позе полной покорности и принятия, ждала, когда очередной мужчина получит удовольствие от её блядской дырки.

«Совсем больная стала на голову, сука озабоченная!» — корила себя Наташа утром, ощущая лёгкий дискомфорт между ягодиц. Парни, молодые мужчины, тени прошлого, смешавшись в клубящихся призраками чувств и ощущений облаке, опять преследовали её в фантазиях. Обманывали, шантажировали, маячили перед глазами своими мужскими причиндалами, ухмыляющимися лицами, отрывками и обрывками слов, принуждали взять в рот, трогали тело, исследовали между ног, засовывали пальцы и норовили «взять и употребить». Даже сын, как олицетворение всего поколения, волновал её как мужчина. Отметая материнский инстинкт, она абстрагировалась, воспринимая Олега как ещё одного потенциального партнёра: молодого, голодного, напористого. Взгляд Наташи то и дело задерживался на его фигуре, и мысли уплывали далеко от родительских. Вот бы он и вправду видел её наедине с друзьями, в неподобающем месте и позе, принимающей члены его товарищей, и теперь глядел бы на мамочку совсем другими глазами, понимающими, как именно этой ненасытной, испорченной с юности бляди нравится проводить время, изменяя его отцу!

Наталья замирала, смакуя умопомрачительно возбуждающие мысли. Соски тяжелели, выпирающие бугорки проступали сквозь ткань, внизу живота призывно ныло, и топилась влага, но она сознательно не давала волю рукам, предпочитая целыми днями распалять фантазию до неимоверных высот, пока в глазах не темнело от желания, пока ходить становилось физически невыносимо, когда налившаяся тяжестью пизда не превращалась в сосредоточение её чувств и мыслей. И вот тогда, подходя к краю своих сил, заведя себя до беспамятства, случиться могло всё что угодно. Как тогда, в юности, когда манящий жест мужчины накрывал с головой, опускал на колени и открывал рот, приглашая в мир взрослого, сносящего крышу разврата.

А на взводе Наталья была в последнее время почти постоянно. Обычная игра — не кончать как можно дольше, копить желание, доводя себя до исступления. Тело ныло и горело, каждая клеточка пропиталась похотью, но она не позволяла себе разрядки. Ни пальцами, ни под душем, ни втихаря под одеялом — ничего. Хотела, чтобы это желание жгло, плавило её, как воск под июльским солнцем. Фантазии про Лёшу и Пашу закручивались в голове, как гиперреальный порнофильм. Она представляла их жадные грубые руки на своей коже, твёрдые, как сталь, хуи в своих дырках, их раздевающие до костей взгляды. И каждый раз, когда была на грани, готовая уединиться и кончить, останавливалась. «Нет, Наташка, терпи», — шептала она себе, сжимая бёдра, где томилась и истекала её страдалица. Это была игра с собой куда более изощрённая, чем обычная мастурбация, акт растянутый на часы и даже дни, доводящий до невероятного уровня возбуждения и дарующий, в итоге, красочные, невероятно сильные серии удовольствий.

Окунувшись в подобные мысли и осознав свои новые желания, Наталья и внешне начала меняться. Одежда, несмотря на возраст, стала откровеннее: шортики, впивающиеся в жопу, короткие топики или вырезы, где сиськи едва прикрыты, тонкие сарафаны на бретельках, липнущие к телу, слегка прикрывающие сочные ляжки и зад. Перед зеркалом она поправляла натянутую на плоть ткань, чтобы ложбинка между грудей манила, или из нескольких разных выбирала купальник, который больше оголял, чем прикрывал. «Жарко же, ничего особенного!» — оправдывала она свой выбор, но прекрасно понимала зачем так поступает. Парни будут пялиться. Это для них! Для Лёши с его наглой ухмылкой и Паши с робкими, голодными глазами, для сына Олега, который смог бы увидеть в ней не только мать. Хотела представлять и предвкушать, как они будут смотреть, возбуждаться, как будут крепчать их молодые и крупные хуи, мучиться, не в силах достичь удовольствия, как она сама.

Можно было целый день ходить поглощённой такими фантазиями или видеть сны, даже кончать от них. Но от фантазий до реальных дел Наталью удерживал внутренний барьер, фундаментальный и непреодолимый. Она — взрослая женщина, мать, жена, а они — пацаны, ровесники сына. Это было неправильно, грязно, стыдно. И потому так маняще притягательно было об этом мечтать. Она не смела переступить. Или смела? Когда-то взрослые мужчины не скромничали с ней, когда им хотелось насытиться её неопытной плотью. Те воспоминания подпитывали её фантазии, пока она ходила по дому почти нагая, виляя бёдрами, чувствуя, как щелка преет от мучительного воздержания, вздрагивая от каждого шороха за окном. Лёша и Паша, эти молодые самцы, будто тоже чувствовали что-то, как охотники, выслеживая зверя: стали появляться в её доме чаще, то заходя за сыном, то просто так, а их взгляды каждый раз прожигали в ней дыры. Она провоцировала их, а потом ловила ответные реакции с трепетом и ликованием. На своих ногах, на вырезе, на заднице, когда наклонялась. И, боже, как ей это нравилось! Как хотелось, чтобы кто-то из них сорвался, схватил её и взял, невзирая на крики и сопротивление, не очень сильное, конечно, перешёл эту чёртову грань поколений, которую не смела перешагнуть она сама!

***

Сегодня она была в огороде, под палящим солнцем, в одном красном купальнике с верёвочками, что еле держали тяжёлые налитые сиськи и впивались натянутыми нитями в промежность, подчёркивая выпуклый внушительный лобок, сзади чуть прикрывая незагорелые булки. Она полола грядки, нагибаясь корпусом на расставленных прямых ногах, чувствуя, как пот стекает по желобку и как тесёмки лифчика липнут к коже. Лёша и Паша нарисовались у забора и несколько минут просто стояли, разглядывая её сзади, пока она не выпрямилась и не оглянулась, почувствовав чужой взгляд на себе.

— Тётя Наташа. Здравствуйте! А Олег дома?! — увидев, что обнаружены, крикнул Лёшка.

Наталья на секунду задумалась, припоминая: «Кажется, обещал через полчаса вернуться, можете у нас подождать!» — ответила она и вернулась к работе, как ни в чём не бывало, низко наклоняясь вперёд, выпятив перед ними почти голый зад в узких красных трусиках купальника. Она представила, как липкая ткань обозначила в широком проёме промежности её половые губы и щель между ними интимной сложившейся складкой, и их взгляды на ней. Жар захлестнул её лицо. И она, будто невзначай, сильнее выгнула спину и оттопырила жопу, раздвинув ноги шире, чем нужно. «Смотрите, мальчики, наслаждайтесь», — думала она, а сердце колотилось. Живот потяжелел, ощутив прилив возбуждения. «Знали бы эти сорванцы, что под этим кусочком яркой ткани, под слипшимися пухлыми складками тёткиных половых губ — целое озеро горячего сока от того, что я теку в мыслях о них?!» — пронеслось у неё в голове.

— Тёть Наташ, жарко же, чего вы под солнцем кваситесь? — вновь услышала она низкий, с хрипотцой голос Лёши, с той самой наглой ноткой, что сводила её с ума. Он всё ещё стоял там же, облокотившись на забор, футболка обтягивала грудь, а в шортах тугой колбасиной, должно быть, лежало то, от чего у неё мгновенно пересохло во рту.

— Да, Лёшик, а когда ещё, вечером комары замучают, — отозвалась она, выпрямляясь и поправляя купальник так, что сиськи тяжело мотнулись. Набухшие соски отчётливо проступали сквозь влажную от пота ткань. — Вы бы помогли, а не трынделли там! Всё равно ждёте! — говорил её рот, совсем не то, что было на душе.

— Да мы не по этой части! Что-то поднять, перетащить — зовите! — ухмыльнулся он, взгляд плутал по её телу, будто рука. — Вы и без нас справляетесь. Вон как… гнётесь!

Её мысли возвращались к тем дням, когда она была молодой, глупой девчонкой Наташкой с тугими сиськами и наивным взглядом. Она почти ненавидела своего дядьку. Старый похотник с сальными руками и вечной ухмылкой, будто распознал в ней признаки шлюхи. Решил испытать судьбу — и повезло, наткнулся на горячую безотказную давалку. Приучал невинную девочку в сарае есть его сперму, привыкать ко вкусу. Свет проникал через щели в досках, в его лучах клубились светящиеся пылинки. «Глотай, глотай!» — говорил он, обильно спуская ей в рот содержимое своих яиц. «Это самое вкусное лакомство, которое ты можешь получить. Скоро распробуешь и уже не сможешь без спермы!», — хрипел он, расстёгивая ширинку, его морщинистый, но твёрдый хуй со светящейся полоской света поперёк наползал на лицо красной налитой дубиной. Она отворачивалась, сжимала губы, но он направлял тяжёлой рукой голову, надавливал, макал, как щенка в миску: «Девка должна уметь сосать, куда она без этого! Глотай, шевели языком, всасывай, сейчас-сейчас, только не выплёвывай, я уже скоро! Это полезно для женского организма!» Первый раз она чуть не блеванула, сперма была горькой, липкой, но он держал за волосы, пока она не проглотила всё, кашляя и давясь.

А потом… втянулась. Ей нравился этот вкус — может, даже не он сам, а то, что олицетворял: стыд, принуждение, использованность. Что она — грязная, на коленях, что ей «дают в рот» мужики, пользуют как суку, как безмолвную бабу, бесправную куклу, но желанную. До сих пор, вспоминая, как его хуй пульсировал у неё во рту, как он стонал, называя «маленькой шлюшкой», вздрагивая всем телом, стараясь запихнуть пульсирующий хер в горло, она чувствовала, как даже сейчас внутри сладко плавится, как пизда течёт, вспоминая те уроки, удушливый стыд напополам со страстью.

Она выпрямилась, стряхивая липкие воспоминания, но они цеплялись, как раскисшая жвачка. Лёша и Паша всё ещё стояли у забора, их острые глаза кололи кожу, цепляли напряжённые соски, что выпирали сквозь купальник; пялились на продольную складку ткани между ног, представляя под ней её женскую щель, что ныла от каждого шага. Она хотела их, боже, как хотела! Лёшу, с его наглой ухмылкой и большим гладким хуем, и Пашу, с робким взглядом и тем монстром в штанах, о котором мечтала ночами. Но сама — никогда! Мужчина должен сам взять её за голову и поставить на колени! Она — ответственная мать, жена, не какая-то блядь, что раздвигает ноги для пацанов, годящихся в сыновья! Или всё-таки блядь? Эта мысль только глубже заводила, как тогда, с дядькой, когда она старательно глотала его сперму и была грязной развращаемой беззащитной девочкой.

— Тёть Наташ, вы прямо модель, — бросил Лёша. Наталье показалось, что голос его приобрёл низкие обертоны. Они миновали калитку и оказались во дворе, подходя всё ближе. Беглого взгляда Наталье хватило, чтобы убедиться, что её мысли не далеки от истины — шорты его напряглись и топорщились! Ей было смешно и лестно: в таком купальнике… любой бы с катушек слетел!

— Эй, мальчики, — улыбнулась она подходящим парням, — хватит просто так прохлаждаться, пока ждёте, шланг возьмите да полейте огород!

Лёша разулыбался, согласно закивал. Паша плёлся за ним, как щенок. «Боже, Наташка, хватит с ними играть, это плохо кончится!» — стучало в голове, но она уже не могла остановиться. Купальник лип к потному телу: «что он там ещё прикрывал — взглянуть бы на тебя со стороны, охуевшая от течки сука!». Она повернулась к грядкам, схватила шланг и, чтобы сбить жар, направила струю на себя. Вода хлынула, сначала горячая, потом холодная, по сиськам, по животу, по промежности, купальник облепил её, окончательно лишив прикрытия. Она засмеялась громко и обречённо, распутная, возбуждённая и безумная: «ой, мальчики, промокла вся! Ну, помогайте, что стоите?»

Парни подошли, толкаясь на узкой грядке. Она сунула им шланг и, не глядя им в лица, метнулась в дом. Добежала в прохладу комнаты с колотящимся, выпрыгивающим сердцем, рухнула на диван, как была — разгорячённая и мокрая внутри и снаружи, стараясь утихомирить лихорадочное возбуждение. Она могла бы сейчас кончить почти мгновенно, таким сильным сейчас казалось её возбуждение. Обычно для этого требуется куда больше времени. Но она не шевелилась, смакуя, как желание расплавляет её изнутри. Снова вспомнила родного дядьку, его хриплый голос: «Глотай, Наташка, привыкнешь, будет нравиться!». Облизала пересохшие губы, ощущая фантомный вкус мужского семени. Вот ей и нравится всё это: стыд, вкус, грязь, принуждение! Она представляла, как Лёша и Паша входят, молча и слаженно срывают с неё купальник, опускают на пол, на четвереньки, не слушая увещеваний. Лёша спереди скидывает шорты, достаёт пахучий член и засовывает ей в рот, а Паша, грузно упав на колени и повозившись, берёт сзади, не с первого раза определив свою оглоблю в её раздолбанную, вывернутую от желания и сочащуюся слюнями щель. Как она «работает» щеками, бёдрами, двигаясь то вперёд, то назад, чувствуя хуй то в глотке, то в матке. Глотает, как тогда, во сне, на пляже, давясь. Как сзади, тяжело навалившись, наполняет её своей спермой грузный Паша…

Она ещё немного полежала, прогоняя красочные чувственные картинки, ощущая под ладошкой на животе, как пульсирует её матка, потом встала и подошла к окну. Парни всё ещё были там, не столько поливали, сколько баловались — уже мокрые все. Она нежила в себе мысль, что они тоже хотели её так же, как она их. Сотни тысяч, миллионы случаев по всему миру, когда людям хочется, но нельзя! Что могло бы сломать эту стену в её варианте? Один взгляд, слишком долгий? Одно слово, слишком грязное? Один шаг, слишком смелый? Но только не её! Чего проще: открыть окно, окликнуть обоих, закрыть за ними дверь, ничего не говоря, завести в зал, поставить перед собой и двумя руками сразу спустить с них шорты, ухватив их крепкие отростки своими опытными руками? Вот тут бы дальше справились даже такие молодые! Ей не пришлось бы больше делать что-то самой, только оставаться покорной игрушкой. Но подобный подвиг, на который наверняка была бы способна её подруга Женька, для неё был совершенно немыслим. Выученная роль жертвы, пассивной спермоприёмницы, послушной безвольной игрушки стала для неё основной ролью в подобных делах: её берут, она даёт.

Купальник всё ещё лип к коже, трусы прилипли к губкам, твёрдые соски выпирали сквозь ткань. Погружённая в мысли, она проследила, как Лёша направляется к дому, и когда спохватилась, что не одета, было поздно: дверь скрипнула. Наталья вздрогнула, будто застигнутая врасплох, развернулась, как есть, в одном мокром купальнике, босая, у окна кухни. Сердце ухнуло в пятки. Лёша вошёл, тоже мокрый, футболка облепила грудь, шорты притягательно топорщатся. Застыл в дверях, щурясь в полумраке и счастливо улыбаясь:

— Тёть Наташ, всё полили, — бросил он, голос низкий, с той самой ноткой, что заставляла её дырочки сжиматься. — Что-то ещё надо? И… где Олежа, сынок-то ваш, уже полчаса ждём, сказали же, что скоро будет? — добавил он, ухмыляясь.

— Всё полили, да? Молодцы… а я вот… вся мокрая от этой жары! — Она посмотрела на него, глаза блестели, и зачем она это сказала: «мокрая»?! — Да, телефон-то в комнате был! Сын написал, что задержится, часа через два только будет. Извини, что обнадежила сразу! Спасибо, что помогли, а то меня на жаре совсем развезло, — залепетала Наталья, обмахивая ладошкой красное лицо. — И отвернись, не смотри на меня сейчас, а то не одета, смущаю, наверное, тебя своими телесами! — Вырвалось у неё. И она испытующе замолчала, вопросительно уставившись на парня.

Лёшкино лицо вспыхнуло, голос дрогнул: «Тёть Наташ, совсем не смущаете, даже наоборот, вы… вы вообще супер! Лучше многих молодых девушек! Во много раз!» — сердечно выпалил он, показав на неё вытянутой ладонью.

— Скажешь тоже! — махнула она, как полагается приличной. Руки сами поползли прикрыть почти нагую грудь. — Чай, не девочка таким молодым нравится!

— Да что вы, тётя Наташа, вы нам всем нравитесь! У вас фигура огонь! — с юношеской бесшабашностью продолжил горячо заверять её Алексей, пожирая взглядом.

— Ох, ну и на том спасибо! Знаешь, как мне приятно такое слышать от такого молодого человека, как ты?! Жаль, что мне не семнадцать! — сморщила Наталья бровки и, будто выпроваживая, двинулась на Лёшку, намереваясь выставить его за дверь.

Но парень стоял и не уходил.

— Ах, Лёша, я грязная, — выдохнула она совершенно искренне, подойдя вплотную и пытаясь прошмыгнуть мимо в ванную. — Пусти!

Но уже и она, и он понимали, что она подошла слишком близко, чтобы просто разойтись. Руки парня поднялись и, как в замедленной съёмке, легли на её талию. Сначала легко, потом чуть сжали с боков, притягивая ещё ближе.

— Лёшка, что ты… — выдохнула она, рефлекторно упираясь локтями в мускулистую грудь и отворачивая лицо от приближающихся губ. — Лёша, нет, нет, это… нельзя… — безнадёжно шептала она, из последних сил борясь с крепкой мужской хваткой. А парень молча уламывал её несильное сопротивление. Он дышал тяжело, руки уже были на жопе, сжимали, как тиски, его хуй, твёрдый, как камень, упирался в живот через шорты. «Тёть Наташ, простите, я не знаю, что со мной…», — пробормотал он, голос срывался, обжигая шею, — Я не могу больше терпеть! Пока никого… Пашка на улице!

— Лёша, отпусти, — прохрипела она, но её руки уже ослабли, поползли по предплечьям, чтобы обвить крепкую шею Алексея, прижаться, повернуть к нему лицо и встретить его губы своими вместо торопливых поцелуев в уши и шею. — Это неправильно, мальчик, ты… ты же как сын мне! — только и успела пролепетать задыхающаяся Наталья прежде, чем жадно впиться в сладкий раскрытый рот парня.

Его язык заходил кругами по её языку, руки скользнули под верёвочку плавок… и она застонала, как сука, готовая отдаться прямо тут, ощутив, как мокрая тряпка купальника начала скатываться с её белокожего зада.

— Всё правильно! — шепнул он, ладони мяли уже мокрые холодные булки, раздвигая их в стороны, от чего она чувствовала, как разлипаются губки её щели, всё ещё скрытые под приспущенной тканью. — Вы же сами этого хотите, я же чувствую! — горячо шептал Лёшка, на секунду оторвавшись от её горячих губ.

— Лёша, нет, уйди, — выдохнула она и оттолкнулась в последней обречённой попытке, вложив в неё всю оставшуюся рассудительность. Отскочив, она быстро вернула купальник на место. Грудь колыхалась, голос срывался, внутри всё трясло от потрясения и похоти. — Пожалуйста… просто уйди! — Заговорила она, прикрывая грудь и низ ладонями.

Он отпустил руки, просто стоял, тяжело дыша и вглядываясь в её лицо то ли с надеждой, то ли с укором: «Как скажете, тёть Наташ. Но вы… вы сами хотите! И я… хочу! Что тут такого?». Но она упрямо молчала, не в силах возразить или поддержать разговор. С минуту висела тяжёлая пауза, в тишине которой слышно было только два тяжёлых дыхания. А потом парень развернулся и ушёл, в сердцах хлопнув дверью.

Наталья рухнула на пол коридора прямо где стояла, прижавшись спиной к стене. Из глаз полились слёзы: ей было жаль себя. Сначала как приличную жену, которой никогда не была, которой всегда старалась казаться, а потом как женщину, снедаемую внутренним огнём, который никто не мог затушить. Она говорила «нет» и продолжила бы это делать — на то она и замужняя уважаемая женщина. Но у молодого мальчика не хватило опыта или воли, чтобы распознать в этом «нет» самое большое «да», которое он когда-либо слышал.

Она хотела сейчас, прямо тут, засунуть руку в трусы, нащупать клитор и мучительно быстро кончить, воя, как сука, вспоминая Лёшин вкус на губах, его пальцы, впившиеся в ягодицы, его мускулистое твёрдое тело. Но она хотела мучиться дальше, держала себя на голодном пайке, как на цепи, хотела, чтобы это желание мучило её, как тогда, в юности, когда тот, самый первый и любимый, брал её, ничего не давая взамен. Лёшин поцелуй всё ещё жёг губы, его вкус — пот, молодость, похоть — захватил мысли целиком. Фантазии несли вперёд, создавая желанные картины близости, но и относили обратно, к тому времени, когда всё это началось.

Тогда, использованная и оставленная в тишине беспокойной ночи он научилась доводить себя до оргазма сама: грубое проникновение, чувственные волны, его сильные руки на хрупком теле, равнодушие после — и от этого сложного комплекса вины и наслаждения её щёлка под пальцами пульсировала и текла, а клитор отдавался сладкой истомой. Удивительно, что не залетела. Хотя хер там удивительно — он всегда кончал в рот, как в помойку, и она была его домашней дыркой, покорной, безотказной, нужной. Теперь, сидя на прохладном полу, Наталья чувствовала, как старые и новые картины всплывают в голове — сладкие, жгучие, невыносимые. Лёшин поцелуй всё ещё горел на губах, его руки — на бёдрах, его вкус — во рту. Ещё один шаг, всего один, и она бы упала. Скажи он тогда: «Соси, Наташа, ты же шлюха и сама этого хочешь!» — и она бы встала на колени прямо там, в огороде, не раздумывая.

Она поднялась, шатаясь. Купальник промок насквозь — не только от пота, — ноги едва держали. Надо было в душ, смыть это наваждение, прийти в себя… но тут за дверью послышались новые шаги.

«Лёша вернулся?» — мелькнуло с надеждой и страхом. Нет. Паша.

Дверь приоткрылась, и парень замер на пороге, ошарашенно глядя на неё, сидящую на полу в мокром красном купальнике, с растрёпанными волосами и раскрасневшимся лицом.

— Тёть Наташ… я… Лёша сказал, вы… — он запнулся, сглотнул и выпалил: — Вы что тут… сидите?! Вам помочь?!

— Ой, Пашенька, спасибо… солнечный удар, наверное, в глазах потемнело, — выдавила она, пытаясь встать.

Он подскочил в два прыжка, подхватил её подмышки и легко поднял. Руки у него были тёплые, крепкие, пахло молодым потом — но совсем не так, как от Лёши. Тот запах сводил с ума, а этот… просто мальчишка.

— Ах, дорогой, спасибо! — она опёрлась на него, чувствуя, как грудь прижимается к его боку. — Воды мне нальёшь? Совсем раскисла…

Паша метнулся к раковине, налил полный стакан и поднёс ей. Она жадно выпила, вода пролилась по подбородку, скатилась между грудей, оставляя блестящие дорожки. Он стоял рядом, тяжело дыша — то ли от жары, то ли от волнения. Глаза его бегали по её телу: по мокрой ткани, по твёрдым соскам, по бёдрам. Наталья видела, как в шортах всё сильнее топорщится бугор, и вдруг почувствовала себя голой, выставленной напоказ.

— Тёть Наташ… может, полежать? — выдавил он, краснея до ушей.

Она чуть не расхохоталась над этим робким «полежать».

— Ох, полежать тёте Наташе так надо полежать, и не говори! — усмехнулась она горько и тут же перешла на командный тон: — Спасибо за помощь, уже всё нормально. И за полив спасибо! Олег, оказывается, надолго задержится, так что не ждите его, идите по своим делам. Я тут дальше сама справлюсь!

Замахала руками, выпроваживая разомлевшего от её вида парня.

— Тёть Наташ… если что, звоните, если плохо станет, — выдавил он, пятясь к двери.

Она заверила, что всё в порядке, закрыла за ним замок и… прислонилась спиной к двери. Сначала вырвался хриплый смешок, потом ещё один — и вдруг весь воздух вышел из лёгких разом. Смех перешёл в истерические рыдания: она сползла по двери на пол, обхватила колени и зарыдала — от стыда, от желания, от того, что предвкушения того, что начинается и остановить что уже невозможно.

Наверно психиатр или психолог мог бы разобраться с её чувствами лучше: возвращать, строить вокруг себя ситуацию далёкого детства, где ты никто, просто тело, которое используют не спрашивая разрешения. Но при этом ты — взрослая солидная женщина, и любой мужчина будет относиться к тебе с почтением. И как ей донести, как крикнуть из глубины души всем этим ухажёрам, что именно ей нужно, как стоит её взять, как обматерить и загнуть, чтобы она хоть на секунду вернулась к тем дням, когда всё это было ярко и красочно, в новинку? Как молча донести до мужчин то, что никогда не осмелишься сказать вслух. Наверно именно поэтому у неё такая тяга к подлецам и садистам.

***

Когда она была на шестом месяце, живот уже округло выпирал под лёгкими летними платьями, грудь налилась тяжёлым молоком, соски потемнели и стали невероятно чувствительными, а между ног всё время стояла влажная, тягучая истома. Ходить по жаре было тяжело, но Наталья всё равно выходила — медленно прогуливалась по магазинам, наслаждаясь взглядами мужчин, которые скользили по её телу с каким-то особым, голодным любопытством. Беременная женщина — запретный, но такой желанный плод.

В один из таких дней он подошёл прямо на улице: высокий, ухоженный, в дорогой рубашке с расстёгнутым воротом, с лёгкой сединой на висках.

— Разрешите представиться, Ковалёв, — сказал он, чуть склонив голову и улыбнувшись уголком рта.

Фамилия вместо имени сразу рассмешила её и заинтриговала. Он не отводил взгляда от её живота, от набухших грудей, от влажных от жары ключиц. И пригласил в кафе — прямо сейчас, не обращая внимания на кольцо на пальце и явно заметный срок.

Она пошла. Сама не поняла почему. Может, потому что в его глазах уже тогда мелькнуло что-то тёмное, властное, от чего внутри всё сжалось.

Неделю они встречались почти каждый день: кофе, прогулки, лёгкие прикосновения к руке, к плечу. Он говорил комплименты, но всегда с лёгкой насмешкой, будто знал, что она всё равно придёт, когда он позовёт по-настоящему.

И позвал.

Квартира была большой, дорогой, с тяжёлыми шторами. Как только дверь закрылась, маска слетела. Он схватил её за волосы у затылка, рывком прижал к стене и впился в губы так жёстко, что она задохнулась. Платье задралось, трусики он просто разорвал пальцами. Она почувствовала, как его рука грубо легла между ног, как два пальца сразу вошли в неё — глубоко, без подготовки, до боли.

— Беременная блядь, — прошипел он ей в самое ухо, — пришла к чужому мужику с пузом, да?

Она только выдохнула, ноги подкосились. Он развернул её лицом к стене, задрал подол и вошёл сзади — резко, до упора. Живот упирался в холодную стену, грудь вывалилась из лифчика, тяжёлые, налитые, с тёмными сосками, которые он тут же начал щипать и крутить, пока она не заскулила от боли и наслаждения одновременно.

Он трахал её стоя, потом бросил на диван, поставил раком, раздвинул ягодицы и вошёл снова — в этот раз в попку. Она была уже готова, всегда носила с собой маленькую баночку смазки в сумке «на всякий случай». Он почувствовал это и рассмеялся:

— Ну точно шлюха, даже жопу подготовила.

Он бил её по грудям ладонью — не сильно, но чувствительно, оставляя красные следы на нежной коже, тянул за соски, пока из них не выступили капли молозива. Кончал внутрь — глубоко, до самой матки, держа её за волосы и прижимая лицом в подушку, чтобы не кричала громко.

Потом лежал рядом, гладил живот и говорил тихо, почти ласково:

— Хорошая дырка. Чистенькая, не залетишь. Можно всё.

Она возвращалась к нему ещё три раза. Каждый раз боялась до дрожи в коленях, но шла. Он стал жёстче: связывал ей руки ремнём за спиной, заставлял стоять на коленях и сосать, пока слёзы не текли по щекам; ставил раком на балконе, раздвинув шторы, чтобы соседи могли увидеть, если захотят; кончал ей на живот и размазывал сперму по коже, говоря, что это «полезно для ребёнка».

А потом, в четвёртый раз, когда она уже лежала голая на кровати, с раздвинутыми ногами, с красными следами от его пальцев на бёдрах и грудях, он сел рядом, закурил и сказал спокойно:

— В следующий раз приведу друзей. Хочу посмотреть, как тебя будут ебать втроём-вчетвером. В рот, в пизду, в жопу — сразу во все дырки. Ты же этого хочешь, да, много хуёв во все твои сраные дырки?

От этих слов настоящий, животный страх застил всё возбуждение. Не за себя даже, а за ребёнка. Она вдруг представила, как чужие руки тянутся к животу, как кто-то может ударить в запале, воткнуть, засунуть что-то, что повредит беременности.

— Да... можно подумать... — прошептала она, холодея от тревоги. "Дура, с кем ты связалась, ебливая сука!".

Он только усмехнулся:

— Я знал, что ты не откажешь, шлюха ебаная! Открывай рот, я еще хочу!

Много позже она вышла от него на ватный ногах, чувствуя страх и опустошение. И больше не вернулась. Заблокировала номер, не отвечала на звонки. Он писал ещё неделю: сначала угрожал, потом умолял, потом снова угрожал. Пока она не уехала в роддом.

Потом уже, когда родила, она стала ему неинтересна: он сам признавался, что заинтересовался ею беременной, потому что «чистенькая и не залетит, можно кончать внутрь». Наталья долго вспоминала этот эпизод с дрожью и с тягучим, стыдным теплом между ног. Потому что знала, если бы не опасение за ребенка, она бы согласилась на все его предложения. Пошла бы и легла под всех, кого он приведёт. Потому что это было её место, то чего она и хотела больше всего на свете.

«Вот такой мужчина мне нужен, властный, надменный эгоист с налётом лёгкого пренебрежения и превосходства. Но помимо полученных с юности паттернов теперь наложилась новая идея — молодые мальчики. Вот такая гремучая смесь», — качала головой Наталья, пытаясь разобраться в своих желаниях. Даже в её сне Лёша материл её и принуждал. Но разве могла она ждать подобного в реальности от друга своего сына, который вырос у неё на глазах?! Конечно нет. Если только он не телепат и не считает, что у "тёти Наташи" на душе.

Ближе к вечеру, пережив всё произошедшее, немного остыв от мрака дневного наваждения, но тщательно пестуя внутри так и не затихшее, томительное, лишь слегка притупившееся возбуждение, она поняла, что всё-таки переступила черту. Она целовалась с Алексеем и на мгновение потеряла голову, прильнув к нему как к любовнику — всем телом, почти обнажённым и пылающим. Даже такой молодой и неопытный мужчина должен был правильно прочитать сигналы её тела! Догадка обожгла огненной плетью, ударила между ног — и там снова вспыхнуло с новой силой. В тот же миг она поняла: ничего не закончилось, всё только начинается. С всё возрастающей тревогой и возбуждением она принялась ждать, что будет дальше.

***

А дальше пару дней ничего не происходило. Жар тех объятий успел остыть даже в воспоминаниях, и в один из дней Наталья была снова одна дома, когда дверь скрипнула и с порога её окликнули:

— Тётя Наташа, вы дома?!

Муж был на работе, Олег с раннего утра уехал в областной центр — об этом Алексей, скорее всего, и сам знал. Поняв, что она тут совершенно одна, в лёгком летнем платье, под которым только тонкое бельё и ничего больше, Наталья всполошилась и одновременно возбудилась.

— Никого нет, — как можно строже встретила она парня, заглянув в комнату. — Вечером приходи!

— Да я так… проведать, — замялся он. Видно было, хотел что-то добавить или сделать, но грозный вид женщины, насупившейся над гладильной доской и нарочито резко водившей горячим утюгом, отвадил бы кого угодно. — Может, помочь чем-нибудь… огород полить или ещё что…

«Что-то там!» — усмехнулась Наталья про себя. «Пиздёнку мою хочешь, маленький щенок!» — злорадно подумала она. «А ты попробуй возьми!»

Парень переминался с ноги на ногу и не уходил.

— Ох, даже не знаю… Ну иди огород полей что ли, раз пришёл. Только в теплице не трогай — там и так всё мокро! Пойдём, я тебе покажу, где шланг лежит.

Озадачившись, он вышла из-за спасительной гладильной доски и направилась к двери. Это была тактическая ошибка! В следующую секунду ей сграбастали в крепкие объятия. Прижав, он так вдавил её в себя, что она уткнулась носом в мускулистую грудь, вдохнув густой, крепкий аромат мужского тела.

— Лёшенька, ну что ты делаешь… мы же говорили об этом, — слабо заскулила Наталья, пытаясь высвободиться. Она трепыхалась, как птичка, но, несмотря на неплохую форму, ничего не могла поделать: когда борешься сразу против себя самой, шансов победить почти нет. Державшие за талию руки медленно спустились на ягодицы, и приподняли их, оторвав ее ступни от пола.

— Я только о тебе и думаю, — выпалил парень, утыкаясь носом ей в ухо.

— Тебе нужна молодая девушка, — пыталась наставить его на путь истинный Наталья, болтая в воздухе ногами.

— Мне нужна ты! — горячо шептал Лешка, нарушая разом все былые запреты.

Он подбросил её, перехватил бедра, развёл их в стороны, и ей пришлось обвить ими его тело, чтобы не упасть.

— Тебе не тяжело меня держать? — спросила женщина, всё ещё уворачиваясь от настойчивых губ.

Ей пришлось охватить его шею руками, и теперь это уже не походило на борьбу — скорее на страстные объятия.

Снизу лёгкое платье ничего не прикрывало, и она почувствовала, как пальцы парня поползли по пухлому валику половых губ в трусиках, стали там мять и исследовать.

— Это вообще ни в какие ворота! Лёша, прекрати! — стараясь быть как можно серьёзнее, потребовала Наталья, недовольно уворачиваясь от его руки повисшим в воздухе задом. Она понимала: ещё чуть-чуть, и её влага просочится сквозь ткань — тогда Лёшу уже не остановить. Мокрая киска действовала на мужчин безотказно.

— Я больше не могу терпеть, ты такая… такая… я знаю, что у вас есть любовник, так что…

— Откуда?! — непроизвольно вырвалось у Натальи.

— Олег говорил, он как-то видел вас у гостиницы…

— И ты считаешь, что если ему что-то там почудилось, то я всем готова дать? — нахмурилась Наталья.

— Не всем, но я же вижу, как вы на меня смотрите!

— Как смотрю?!

— Как на пирожное! — выпалил парень.

Наталью разобрал смех: Лёшка был недалёк от истины, но в его устах это звучало так комично: "пирожное, которое тётя Наташа хочет сожрать!". От смеха она расслабилась и упустила момент, когда парень, пронеся её пару шагов по комнате, сел на диван, усадив её сверху на колени. При кажущейся свободе вырваться она уже не могла — весь её зад и всё, что между ног, теперь было в полном распоряжении Лёшки.

— Нам надо прекратить, пока не наделали делов, — рассудительно попросила она, отталкивая от себя жаждущие губы парня.

Она ощутила бедром тугую колбасину его члена в шортах и попыталась сменить позу. Лёша уткнулся носом в её закрытую платьем грудь, а просунутая сзади рука проникла под трусики и ткнула в мясистые горячие губы.

— Лёша, всё, это нельзя! Вытащи руку, я сказала! Прекрати! — громко приказала Наталья, пытаясь вырваться и соскочить.

Но пока она боролась и ёрзала, пальцы парня уже скользнули в неё. По влажному, чавкающему звуку, раздавшемуся в тишине комнаты, она поняла, насколько там всё промокло. Он трахал её пальцами, а Наталья всё извивалась, тщетно пытаясь прекратить. Ситуация оказалась патовой: он не мог действовать в полную силу — она сидела сверху и сковывала движения, а она не могла освободиться, так крепко он прижимал её к себе. Всё-таки Наталья была не юной девчонкой, которая потеряла бы голову от лёгкого петтинга, но и долго выдерживать такие ласки было невозможно.

— Лешенька, миленький, ну нельзя же так… — решила она пойти на тактическое отступление. — Хочешь, я тебе рукой подрочу? Или… ну, минет сделаю? — прошептала она ему на ухо, поймав ладонью его мечущуюся голову. — Только отпусти меня, родной.

— Угу, хорошо! — выдохнул Лёшка и тут же ослабил объятия.

Наталья мгновенно соскользнула с его колен, высвобождаясь от пальцев, мокрых от её соков.

— Иди тогда, мойся! — распорядилась уже командным тоном. Ей срочно нужна была хотя бы минутка, чтобы прийти в себя и перевести дух.

Наталья быстро поправила одежду, подтянула съехавшие, насквозь промокшие трусики и проверила входную дверь — Лёша предусмотрительно запер её на собачку, когда вошёл; обычно дверь держали открытой. Её подмывало сбежать прямо сейчас: пока парень в ванной, накинуть что-нибудь для улицы и исчезнуть. Вечером она вернулась бы с мужем, и опасность миновала бы сама собой. Но вторая, куда более похотливая натура уже похвалила её за находчивость: она отделалась всего лишь обещанием минета, сохранив остатки чести и самоуважения. Она посмотрела на свои руки. Пальцы дрожали. Между бёдер пульсировало, влажно, горячо, предательски. «Господи, что я делаю», прошептала она, но в душе не было ни раскаяния, ни настоящего страха. Было только странное, липкое предвкушение.

Через минуту вода стихла. Дверь ванной приоткрылась. Лёшка вышел босиком, в одной мятой футболке, с торчащим перпендикулярно членом, чуть отклонённым влево тяжёлой налитой головкой. Он смотрел на неё в упор, без улыбки, глаза тёмные, почти чёрные.

— Ну что, тёть Наташ… — голос стал ниже, гуще. — Как договаривались.

Наталья сглотнула. Отступать было поздно, да и не хотелось.

— Подойди, — сказала она, стараясь говорить твёрдо.

Он послушно встал у дивана, расставив ноги. Теперь головка смотрела ей прямо в лицо. Очередная головка, очередного члена. «Эх, Наташа, Наташа…» — пронеслось в голове с лёгким упрёком к самой себе. Она не стала тянуть. Наклонилась, обхватила губами горячую плоть и медленно вобрала губами в себя, там много, сколько смогла сразу. Лёшка шумно выдохнул, пальцы впились ей в волосы — не толкая, просто держа, будто боясь навредить.

Она стала двигаться: сначала медленно, потом всё быстрее. Язык скользил по жилке снизу, губы плотно обхватывали ствол. Щеки шумно втягивали слюну и воздух. Слышала, как он хрипит, как тихо матерится сквозь зубы. Иногда надавливал на затылок, заставляя взять глубже, и она послушно расслабляла горло, пропуская его почти до яиц.

— Блядь… тёть Наташ… ты так охуенно сосёшь… — вырвалось у него.

Она на миг отстранилась, посмотрела вверх. Глаза его были полузакрыты, губы приоткрыты. В запале он произнёс фразу ласкающую ее слух!

— Говори ещё, обзывай меня всяко, ты можешь?! — вырвалась у неё мольба.

Лёшка ухмыльнулся — удивлённо и восхищённо одновременно.

— Ну ты и шлюха, тёть Наташ… Друг твоего сына, а ты у него в рот берёшь, как последняя давалка… э-э-э, течная блядь, корова, сука, хуесоска ебаная… Тебе это нравится, да? Нравится быть замужней шалавой?

С каждым словом он сам распылялся и тетя Наташа становилась для него блядью Наташкой. Он сильнее нажимал ей на голову, вгоняя член до упора. Она стонала с набитым ртом, с трудом успевая проглатывать обильные слюни, глаза слезились, но она старательно продолжала — жадно, послушно, словно почувствовав себя на двадцать лет моложе.

— Давай, давись, шалава… Покажи, какая ты на самом деле… Не примерная жёнушка, а дешёвая спермоприёмница… Глубже, блядь, глубже бери, я сказал!

Он уже не сдерживался: сам толкал её голову, грубо, до слёз, заставляя её громко давиться. Наталья только мычала, задыхалась, но не отталкивала — наоборот, подавалась навстречу, вбирая его ещё жаднее. Внутри всё горело и ныло так сладко, что она едва не кончила сама — от его слов и от того, как он её использует. Как в ее мечтах.

— Ещё чуть-чуть, шлюшка… Сейчас весь в тебя спущу… Глотай, как послушная блядь… Да, вот так… Ох, сука… сейчас…

Он вдавил её до конца, расплющив нос о живот, замер — и горячие толчки ударили в горло, один за другим. Она прилежно глотала, продолжая двигать языком и щеками, давиться и высасывать остатки губами, шумно вдыхая носом, пока член не обмяк, и её голову оттолкнули. Не поднимаясь Наталья подняла глаза, заглядывая в лицо своему "мучителю", медленно вытирая рот тыльной стороной ладони. Губы распухли, глаза красные, со слезинками в уголках, на подбородке размазанная сперма со слюнями. Она ждала во взгляде парня то самое уничижительное пренебрежение к "соске", которое она заслужила.

— Всё, — выдохнула она хрипло, но твёрдо. — Получил своё. А теперь иди домой!

Лёшка слабо кивнул, всё ещё стоя рядом. Он отвёл взгляд в сторону, будто не она, а он совершил что-то нехорошее и стыдное.

— Тёть Наташ… — прохрипел он. — Ты обалденная соска! Прямо улёт! Можно я завтра… ещё приду?

Она тяжело поднялась, опираясь рукой о колено, встала вполоборота и посмотрела на него со смесью злости и стыда, с внутренней дрожью вспомнив "сон в руку".

— Я тебе не подружка обслуживать! Найди себе девчонку! У меня муж, сын! Что будет, если они узнают?!

— Никто не узнает! Клянусь! Хотите я с Олегом поговорю?! — обрадовался Алексей, уловив в её словах слабую надежду.

— О чем поговоришь? Можно ли выебать его мамку? Думаешь согласится?! - Голос Наталь зазвенел от волнения, - Не вздумай! Алексей! Что ж ты на мою голову свалился! Уйди, прошу! — замахала она на него руками, выгоняя.

— Да не прямо спрошу, а в обход! — увертывался он от её ладоней, отодвигаясь к двери.

— Всё равно узнает! Прошу тебя, заклинаю: забудь дорогу и отстань от замужней женщины! Это была разовая акция, из-за помутнения рассудка! — Крикнула она вдогонку и с облегчением закрыла за ним дверь на замок, подёргав ручку для верности.

Её колотило. Чувства были настолько разнонаправленными, что, оставшись одна, даже не дала волю рукам. Живот тупо ныл, соски болезненно опухли, а она стояла у окна, смотрела вслед удаляющемуся парню и ощущала себя в ловушке, в которую её загнали собственная похоть и больные фантазии. Теперь с роковой неотвратимостью превращались в реальность. Она не боялась Алексея — она боялась себя.

*** продолжение следует ***