Это был маленький магазинчик в районе Шаболовки, надо еще было идти какими – то плохо запоминающи – мися, утомительными, пыльными дворами; назывался он то ли "Золотой лотос", то ли "Третий путь", не помню уже. Семь корявых ступеней вниз, и вы попадали в полутемный подвал, вытянутый, длинный, слов – но вагон дальнего следования; с одним мутноватым оконцем в углу. Помещение было разделено на две половины самодельным прилавком, на котором были свалены книги. Впрочем, книги занимали здесь почти все пространство – они лежали неровными рядами на полках, на подоконниках, на полу. Пахло книжной пылью, сыростью, резко – индийскими благовониями, типографской краской. В углу бормотало радио, включенное всегда на грани слышимости. За прилавком обычно сидела чудовищных размеров толстуха, которая всегда казалась полусонной. Как выяснилось впоследствии, это было обманчивое впечатление, – когда один посетителей попытался, уволочь книженцию об астральных мирах и их обитателях, тетка с пу – гающим проворством выхватила книгу из его рук, чтобы потом снова погрузиться в свое обычное состоя – ние. Иногда ее замещал бодрый мужичок, похожий на провинциального учителя физкультуры.

Посетители были предоставлены сами себе. Можно было бродить вдоль прилавка, разглядывая книги, исперещенные древними символами и портретами учителей разных мастей и бюджета, странноватые журналы, жутковатые талисманы, амулеты, руны, листовки с приглашени – ем на курсы огнехождения, левитации и ясновидения.

Тогда я носила очки a – la Джон Леннон, черные платья по щиколотку, фенечки и браслеты до локтя, темно – каштановые волосы по пояс, серьги с подвесками и еще не знала, что астрология – это лженаука. Потому довольно часто наведывалась в лавочку.

Лето, скорее всего – июль, полдень; немного душно, помню ехали поливальные машины, и на краю неба нехотя собирались тучи. Я зашла в лавку, чтобы прикупить недос – тающий том "Магических растений", книгу Агриппы и сборник работ о розенкрейцерах, в прошлый раз мне не хватило на них денег. В лавке был привычный полумрак, а через некоторое время и вовсе стемнело, – похоже, начиналась гроза.

Толстуха, кряхтя, вышла на пару минут и вернулась со связкой све – чей, которые она принялась зажигать и расставлять по углам. Поймав мой удивленный взгляд, она буркнула: "Электричества нет". Книга о розенкрейцерах никак не находилась. Я тихо прошептала заклинание на поиск потерянной вещи. Стремительно темнело. Взяв свечу, я отправилась в дальний угол, чтобы поискать книгу там. Тогда, в неверном свете свечи, я разглядела стоящего в углу человека с раскрытой книгой в руках. Это был изящный юноша, лет восемнадцати, с копной вьющихся волос цвета меда, распущенных по плечам. Одет он был в кожаные штаны со шнуровкой, такую же куртку, но вместо ожидаемой в таких случаях майки с какими – нибудь Napalm Death или Anaphema в пафосных позах, была белая рубашка. Во всем облике чув – ствовалось нечто средневековое:

Очевидно, я по обыкновению всех близоруких людей, подошла слишком близко, и он поднял голову и пристально посмотрел на меня. У него были спокойные серые гла – за, очень бледное лицо, характерное для людей этой масти, нос с небольшой горбинкой. Крупный, словно с нажимом нарисованный, рот, был странно, нехорошо яркий, красный. "Наверное, таких брали в Гитлер Югенд", подумала я.

Некоторое время мы молча смотрели друг другу в глаза. Внезапно ветер дохнул в приоткрытую дверь, быстро застучал по железным подоконникам дождь, запахло прибитой пылью, дождем, свежестью.

Словно по наитию, я приподняла первую страницу книги, которую он держал в руках, и поняла, что это та самая книга о розенкрейцерах.

Через некоторое время оторопь прошла, и отошла в сторону, заметив блестевшее тусклым золотом имя Агриппы Нотиннсгеймского на темно – синем фолианте, в лавку зашло не – сколько человек, дождь прошел, свечи потушили.

Я собрала выбранные книги, расплатилась и вышла на улицу, щурясь от солнца. Положив на землю рюкзак, я стала запихивать в него свои покупки, а когда поднялась, чтобы одеть его – я увидела давешнего молодого человека. Он стоял, прислонившись к дереву напротив входа в магазин, скучающим, и даже несколько отстранено надменным взглядом скользнул по мне. "ОК", подума – ла я, "стало быть, он кого – то ждет" и, почувствовав укол разочарования, собиралась было, включить Mike Oldfield – a в плеере, когда вдруг, услышала: " Я ждал именно Вас". Он протянул мне руку, с агатовым пер – стнем на безымянном пальце: "Владимир".

Так я познакомилась с Володей Хауге.

***

Володя происходил из семьи обрусевших немцев. Немецкий он учил в школе, дома уже никто не разговаривал на родном языке. О принадлежности к великой нации напоминали имена, фамилия, черты лица и страсть к готике. Ему действительно было 18 лет. Мне тогда исполнилось 24 года.

Мы много гуляли, я выбирала свои любимые маршруты – Гоголев – ский бульвар, Остоженка, Пречистенка, Чистые пруды. Беседовали мы о свойствах растений и трав, о бли – зящемся Иване Купала, о кольце Нибелунгов, и музыке его любимого Вагнера, о германских мифах, о раз – ных системах гадания. : Он особенно интересовался картами Таро и умел гадать по руке, часто, играя, лас – ково хватал мою кисть, ловко выворачивая ее ладонью вверх, жадно разглядывая ее. Я всегда вырывала свою ладонь. Что – то меня останавливало, не хотелось, чтобы он "смотрел" на меня. Он молчал, усмехался.

Как – то во время особенно долгой беседы о солярных знаках разных народов /не обошлось, разумеется, и без его национального солярного знака/, я, устав слушать о свастиках, солнцеворотах и звезде Магов, перестала улавливать смысл, и, как это часто бывает, "отключилась" и улы – баясь, смотрела, на его проникновенное тонкое лицо, созерцала – как он выговаривает слова своим непри – лично чувственным ртом, потом вдруг задумывается – чуть прищуривая серые глаза, резко, по – птичьи – взглядывает на меня, проводит пальцем по губам и продолжает:

Потом такие состояния стали посещать меня все чаще – очевидно, уже тогда меня начинала утомлять столь характерная для эзотерики вульгарная "плоскостность" и, попро – сту говоря, скука.

Возможно, из – за этого, вкупе с гипнозом его красоты, я не обратила внимание на некоторые странности в поведении Владимира. Сейчас, ретроспективно, я вспоминаю, что он, входя в церковь, никогда не приближался к алтарю, а лишь покупал свечи и выходил. Не крестился, не брал святой воды, и очень напрягся, когда я предложила ему креститься. Я же непостижимым образом сочетала тогда христианство /крещение я приняла в 19/ и занятия астрологией, не видя в этом противоречия.

***

Лето. Нежные лиловые сумерки. Жар от нагретого за день асфальта. Мы бредем в них, словно в синем киселе, очарованные, сонные и разморенные близостью друг друга. Он опять о чем – то рассказывает мне, кажется, сказку о золотоволосой Лорелее. В какой – то момент останавли – ваемся, мгновение молчим, смотря друг другу в глаза, по безмолвной команде – сливаемся в поцелуе.

Сколько раз мы целовались: От его губ пахло черешней, рот боль – шой, нежный, почти женский, охотно внимавший мне. Его хотелось целовать бесконечно, и еще этот запах – больше я его не ощущала ни от кого: Мы бродили томные и разомлевшие, с искусанными опухшими гу – бами, в лиловых летних сумерках. : Уединиться нам было пока негде. Ох, этот квартирный вопрос!

Часто мы проводили целые вечера на скамейках Гоголевского буль – вара. Я садилась, а он ложился головой мне на колени, я читала маленькую книжечку сонетов Шекспира, время от времени зачитывая понравившиеся строки вслух, Володя задумчиво смотрел в вечереещее небо, вздыхал, поворачивался и прижимался лицом к моему животу. Потом край небо розовел, и мы, обнявшись, шли к метро, притихшие, прислушивались к крикам стрижей где – то высоко, далеко:.

Был душный июльский вечер. Довольно поздно, часов, может, около одиннадцати. Я сидела на первой лавке от метро на Гоголях, и курила свои любимые "Salem". Володя не – много опаздывал, прошло некоторое время, я уже начинала раздражаться; внезапно, я почувствовала чье – то присутствие. Оглянувшись, я увидела Володю, который, как мне почудилось, давно стоял за моей спиной, то ли выжидая, то ли наблюдая. : В руках у него была темно – красная роза. Какое – то время он стоял, играя этой розой, потом поцеловал ее, и протянул мне. Шагнув ближе, взял меня крепко за руку и, глядя мне в глаза, сказал: "мы едем ко мне, Маргарита". Больше всего меня поразило отсутствие вопросительной инто – нации, но это и взволновало.

Через бесконечные полупустые лабиринты метро, рука в руке, "чужие люди, верно, знают, куда везут они меня": Мы вышли на какой – то дальней станции, кажется то ли Ясенево, то ли Битцевский парк. Нелюдимые панельные многоэтажки с потушенными окнами, темно, каки – ми – то тропинками, через лужи, пустынные дворы, кусты, вот и подъезд, тоже темно; я зажгла спичку и мы нащупали кнопку лифта. Звон длинной связки ключей, и вот мы стоим в едва освещенном коридоре, иди за мной, тихо, все уже спят.

В комнате он зажег свечу, я присела на то, что показалось мне каким – то странноватым стулом, и закурила. Я пыталась разглядеть обстановку в комнате, но занавеси были плотно задернуты, а свеча давала неверный, мечущийся свет. Он подошел ко мне, как всегда, спокойно и методич – но, отнял и затушил сигарету, снял мои очки. И остался стоять, рядом, что меня, признаться, удивило. Встретившись с ним взглядом, я вдруг осознала, что он ждет инициативы от меня.

Я стала медленно раздевать мальчика. Расстегнула и сняла рубашку, – безволосая мальчишеская грудь, как я себе и представляла, положила руку ему на сердце – он вздрог – нул:.. Цветная татуировка во все правое плечо, опять какая – то стилизованная готика: Массивная пряжка ремня на черных кожаных штанах со шнуровкой, о, как я обожаю этот звон расстегиваемого мужского рем – ня! – он стал помогать мне, словно очнулся – я провела рукой по сокровенному, он застонал и задержал мою руку. Медленно, глядя ему в глаза, стянула резинку с его волос, освободила их и они тяжелой золотой вол – ной легли на его плечи.

Он спокойно стоял передо мной, позволяя себя рассматривать, в зо – лотистом свете свечи – такой тонкий, с распущенными длинными волосами, так похожий на девушку: Глаза чуть прикрыты, в них одновременно шальное и сонное выражение, крупный рот приоткрыт, голая грудь с беззащитно – розовыми сосками, плоский живот, от пупка начинается золотистая полоска волос – до – рога любви, как я это называю, красивой формы крупный орган, обвитый пульсирующей веной:..

Я стянула свое платье и распустила волосы, и мы некоторое время созерцали друг друга, словно первая пара в Эдеме. Потом со стоном повалились куда – то вниз, в темноту, на мягкое:

Я быстро поняла, что я буду первой, и это знание наполнило меня счастьем:

Это было то, о чем я всегда мечтала, и то, что и по сей день вызывает во мне дрожь. Властвовать над нежным красивым юношей, младше меня, обучать его языку любви, владеть его пока еще нетронутым телом, запечатлевая на нем свои поцелуи, отталкивая и принимая его, слышать его стоны, видеть его первый восторг, его первую судорогу, заставить это ангелоподобное существо подчинить – ся и молить о наслаждении, которое только я могу дать:.

Разве может какой – нибудь взрослый мужчина сравниться с красивым мальчиком!

Вдыхать этот почти детский нежнейший запах, целовать его длинные девичьи волосы:.

А эта особая юношеская худоба, как писал Бунин "прочь от земли", а этот яркий румянец, пятнами, а эта прекрасная непосредственность в переживании наслаждения – его сто – ны, вскрики, ах, как кривится его нежный рот, когда он кончает:

От моих взрослых мужчин пахло их уверенностью, их усталостью, их начинающей стареть плотью, их бесчисленными женщинами, от многих вполне чистоплотных людей, пахло попросту могилой. Их лица в моменты наслаждения напоминали старческие. Их судороги наслаждения на – поминали агонию. Они выполняли свои мужские "обязанности" молча, сжав зубы, словно отрабатывая нор – мы своих, неведомых мне ГТО:

А что сравнится запахом юношеской спермы, а их неисчерпаемая потенция, а их неутомимость и постоянная готовность: Взрослые мужчины начинали жаловаться на серд – це, печень, легкие и тяжелую жизнь, вздыхали, навязывая мне чувство вины за то, что я "принуждаю" их заниматься сексом, заставляя меня ощущать какой – то неполноценной, опасной для общества нимфоманкой, в то время как я была просто здоровой темпераментной молодой женщиной. И это у них были проблемы, которые они по старой подленькой мужской привычке сваливали с больной головы на здоровую. Как правы феминистки со своим лозунгом, что чем более хиреет фаллос, тем сильнее мужская тирания и угнетение, унижение женщины.

Я сижу в своей квартире, отделенная чередой лет от того лета, фев – ралем от июля, зрелостью от юности: Сквозь мое усталое сегодняшнее лицо, просвечивает мое тогдашнее – лукавый взгляд, румяный рот, и волосы, волосы, теперь вот они убраны в короткое каре, под глазами – залегли грустные тени, а рот предательски бледен.

Я вглядываюсь в то дальнее, в какой – то момент невидимые перего – родки из прочнейшего материала времени, дрожат, плавятся, и я снова лежу в этой темной комнате, едва освещенной огарком свечи, и смотрю на его разметанные о подушке волосы:

Я сравниваю: беру прядь своих темно – каштановых и прикладываю к его золотисто – медовым: Ничего общего: "Лед и Пламень", говорю я: "Воздух и Земля" отвечает он, заключая меня в свои объятия. Мы перекатываемся, по очереди ощущая тяжесть, друг друга, наши волосы переплетаются, смешиваются, наша слюна и дыхание поделены поровну, мы проникаем, друг в друга, под – ныриваем, заплываем в запретные, тайные заводи, мы запускаем руки друг другу в струящиеся волосы, пу – таясь в них, как в морских травах, мы впускаем наши трепещущие языки в нежные глубины ртов, они от – плывают, чтобы через мгновение, дав нам вынырнуть и глотнуть воздуха, сплестись и медленно погружать – ся на дно, пуская пузыри наслаждения :. Мы соединялись бессчетное количество раз, потом так и заснули, не разъединившись:

***

Я проснулась раньше, и, как это бывает, с трудом подавив приступ обычной в таких случаях паники "где это я?": Я отыскала свои очки. Одев их, я вздрогнула – прямо напро – тив нашего ложа висела огромная, почти во всю стену репродукция Дюреровских Четырех Всадников. "Ан – гелы Апокалипсиса" – шепотом произнесла я.

То, что я увидела дальше было посерьезней.

Стены комнаты были покрашены в черный цвет, справа и слева от гравюры Дюрера, красным были нарисованы какие – то недобрые символы – пентаграммы с латинскими над – писями внутри.

Оглянувшись, меня передернуло – на стене висел плакат с фотогра – фией какого – то православного храма, поставленный вверх ногами, несколько перевернутых распятий, и опять – какие – то жуткие то ли имена, то ли стихи, написанные латиницей.

На столе – пучки засушенных трав, множество баночек с чем – то чер – ным, засушенным внутри, индийские благовония, и:. Разломанные церковные свечи!

Стараясь не шуметь и унять бившую меня дрожь, я стала одеваться, поглядывая на спящего. Ужас, охвативший меня, может быть сравним только с безграничным ужасом, за – хватывающим сознание во сне, когда бежишь от чего – то страшного, а ноги ватные и из горла вместо крика вырывается еле слышный шепот. Напялив дрожащими руками платье, я чуть не вскрикнула, увидев то, на чем оно лежало – странноватый стул, на который я было присела вчера ночью оказался плахой, к которой была привязана изуродованная кукла со связанными сзади руками и цепью на шее, в тело было воткнуто несколько булавок:. "Господи, Господи, что же это? Только выведи меня отсюда живой и невредимой!"

Схватив рюкзак, и шалея от грохота собственного сердца, я резко открыла дверь, оглянулась – и покрылась холодным потом: Володя спокойно смотрел на меня своими серы – ми арийскими глазами. В следующее мгновение он вскочил. Взвыв от ужаса, я кинулась бегом по коридору, судорожно отперла дверь, тут он почти настиг меня – но поскольку был голый – замешкался, а я успела юркнуть в чудом открывшийся передо мной лифт. Из лифта вышел, насвистывая, здоровый бугай с собакой на поводке, и оценивающие меня оглядев, ухмыльнулся и начал деловито возиться в замке соседней двери, я же быстро нажала кнопку первого этажа, и уже уезжая, слышала, как резко хлопнула дверь квартиры – то ли соседа, то ли моего безумного любовника.

Я не помню, как я бежала по незнакомым дворам, как поймала тачку, и, задыхаясь, прокричала свой адрес, как я пришла домой, отключила телефон, села на диван, и, раскачива – ясь из стороны в сторону, бубнила на разные лады "что же это такое? что же это такое? что же это такое?".

***

Моя подруга Юля давно предлагала поехать к ее родственникам, но я все отказывалась, по счастью – она позвонила мне перед отъездом – попрощаться, и сильно удивилась, когда я, чуть не плача, стала умолять ее взять меня с собой. На следующий день, я полуживая от пережитых кош – маров, в полночь, я уехала из Москвы в Санкт – Петербург. На две недели.

За две недели в Питере мне стало получше. Происшествие стало ка – заться не столь страшным, я постепенно успокаивалась Так же, как днем не властны ночные страхи, образ Володи бледнел, но все же – мне было не по себе. Дело было не в тех вещах, что я видела в его комнате, де – ло было в том, что было за этими вещами, что наполняло их силой, а меня безграничным ужасом.

Вкратце посвятив подругу, всегда с неодобрением относившуюся к моим астрологическим изыскам, и получив лекцию в стиле: "Я так и знала, что этим закончится!", я решила пойти в церковь.

В небольшой церквушке на окраине Питера, я долго беседовала с молодым батюшкой. Он утешил меня, но велел отказаться от чернокнижия. И предупредил, что сделать это будет непросто.

Я, отстояв службу, и поблагодарив за свое спасение, поехала на Пет – роградскую сторону, где жили родственники моей Юльки. Почти успокоенная, я приехала в Москву, в кон – це августа.

***

Дома меня встретили радостно, стали рассказывать новости, я много говорила о Петербурге, о том, как ездили в Павловск, о том, что в Питере все другое, и, что даже кошки там не такие, как Московские:

Продолжая рассказывать, я подошла к окну, и запнулась – во дворе, облокотившись на решетку, стоял Владимир и смотрел на мои окна. Я, как ужаленная, задернула занавес – ку.

Значит, все продолжается.

Он звонил мне каждый день – я бросала трубку. Он подкарауливал меня на улице, и внезапно хватал за руку, тащил в подворотню, так что сердце мое заходилось от страха и готово было выпрыгнуть и скакать по асфальту. Я отбивалась, царапалась, кусалась, кричала: "Оставь ме – ня!" Он больно выворачивал мне руки прижимал меня к стене, вставляя мне колено между ног, горячо шеп – тал: "Давай поговорим. Куда же ты рвешься? Ты все неправильно поняла. В этом нет ничего плохого. "

Сдавленно спросила: "Ах, ничего плохого? А зачем же ты кук – лу:так?", укусила его, вырвалась и убежала. Воспоминание о кукле было самым мучительным. Было столько злости и ненависти в этом осквернении человеческого образа, что я чувствовала приступы физиче – ской боли, вспоминая ее заломленные руки, истерзанное тело и взгляд стеклянных глаз.

"Мы созданы друг для друга. У тебя есть сила, и будем вместе. Я смотрел на Таро – они мне сказали, что мы должны быть вместе, и только с тобой я смогу сделать, то, что я хотел! Ты сможешь делать, то, что никто не умеет, все, что хочешь, всех подчинишь своей воле" и прочий бред. Потом, видя что мысли о мировом господстве меня не увлекают, сменил репертуар: " Я же люблю те – бя. Ты же моя первая женщина – мы навеки связаны. Ты так красива. Твои глаза снятся мне каждую ночь. Я хочу тебя, я тебя желаю. Я знаю, ты притворяешься, но ты тоже обожаешь меня. Я же вижу, тебе нравятся такие, как я!" Это все наговаривалось мне автоответчик, присылалось в письмах, закидывалось мне вместе с камушками в форточку, шепталось, когда ему удавалось меня поймать во дворе.

Исчерпав способы физического воздействия, он принялся за магию, и тут я узнала, что значит поговорка "из огня, да в полымя". Он являлся мне в снах, по большей части, эроти – ческих, он постоянно мерещился мне на улицах, на что я, следуя другому народному совету, постоянно кре – стилась, его лицо вдруг очень четко, возникало в моем сознании, словно в мой мозг вставляли диапозитив с его портретом, и я никак не могла отвязаться от этого, все же, прекрасного образа. У меня были галлюцина – ции его запаха, его голоса – я периодически слышала его голос, зовущий меня по имени; его прикосновений – вдруг кто – то словно клал руку мне на грудь, или я чувствовала, что кто – то коснулся моих волос.

В сентябрьскую ночь накануне моего дня рождения, я проснулась от ощущения сжимающих меня объятий, причем, сила обнимающих меня "рук" постепенно усиливалась, и в какой – то момент, я поняла, что вот – вот я не смогу дышать. Я попыталась крикнуть, но по законам жанра horror movies, из горла вылетел только слабый стон, к счастью – в комнату, вбежала моя любимая собака лайка по прозвищу Амудсен, и громко гавкнула. "Объятия" разжались – я с трудом протянула скованные страшной слабостью пальцы к кнопке при кроватной лампы, загорелся свет. Утром я очнулась, от сильной головной боли. Кроме того, меня било в лихорадке. Матушка, измерила температуру, охнула, вызвала врача.

Доктор, осмотрев меня, словно конферансье, торжественно объявил: "Воспаление внутреннего уха!" И меня госпитализировали.

***

Я предупредила своих домашних не сообщать мое местонахождение. Лечение мое подходило к концу, почти восстановился слух и уже не так мучили головные боли. Соседки по палате обучали меня вязать, делать мережку и, попытались было, обучить игре в дурака – но после моих приключений карты стали мне крайне неприятны, и я не могла без отвращения смотреть на их сращенные по законам сиамско – близнецовой анатомии, туловища с двумя головами.

В больницу время от времени забегали однокурсники, родственники, Юлька. Как – то она приволокла с собой своего кузена, Виктора, и, многозначительно подмигнув мне, удали – лась, на какое – то "срочное собрание в институте". Виктора я несколько раз встречала на Юлькиных днях рождения, которые всегда проводились в один и тот же день – 25 июля. Мы даже пару раз танцевали с ним медленный танец, вяло перебирая ногами, потом вместе курили на балконе, беседовали не помню уже о чем: В этот раз он куда – то пропал, и, помнится, Юлька в разговоре обронила, что брат уехал в археологи – ческую экспедицию, на все лето. К разочарованию Юльки, имевшей идею фикс устроить наше с Витей "бу – дущее", я не заинтересовалась столь "небрежно" поданной информацией – мысли мои были лишь о моем тевтонском Ромео.

Кузен Виктор учился в историко – архивном на пятом курсе, писал диплом – что – то по скифским делам, был высок, невероятно худ, сутул, имел темные вьющиеся волосы, крупный, горбатый нос, доставшийся от армянской мамы, карие глаза – чуть на выкате, и склонную к зага – ру, смугловатую кожу, и неприятную манеру хрустеть всеми многочисленными суставами своего тощего тела.

По иронии судьбы, которая, как это было не раз доказано, любит рифмы, Виктор год назад лежал в этом же отделении с какой – то особо тяжелой ангиной. Он – то и рассказал мне, как можно потихоньку от постовой медсестры, проходить в душ для сотрудников, и даже принес из дома сохранившуюся с прошлого года отмычку от замка /как все историки, он был барахольщиком и зану – дой/.

Идти надо было длинным коридором, освещенным неживым светом люминесцентных ламп, в самый конец, и возле кастелянтской завернуть за угол, а там, в небольшом закутке и находился заветный душ.

Я ходила туда каждую ночь, часов в 12, тщательно оглядевшись, и приготовив на всякий пожарный байку о "таблетке снотворного".

***

Было около часа ночи, когда я, веселая и вымытая, с еще мокрыми волосами, в одной ночной рубашке на голое тело, медленно брела к своей палате. Свет в коридоре выклю – чили, далеко, на посту, горела настольная лампа. Все спали, из палат слышался равномерный храп, из ком – наты медсестер – приглушенный смех, песенки из радио, бутылочный звон. "Ординаторы пришли", зевая, подумала я, и завернула за угол.

В какой – то момент, боковым зрением, я уловила некое движение в темноте, но было уже поздно. Сильная ладонь, зажала мне рот, меня подхватили, и через мгновение я оказа – лась в кастелянтской. Помещение освещалось бледным светом уличного фонаря, проникавшим через не – большое зарешеченное окно. Вокруг высились узлы с чистым бельем, стопки вафельных полотенец, про – стынь и пеленок. Все это я созерцала, будучи прижатой к стеллажу с аккуратно сложенными пододеяльни – ками, с заведенными назад руками. Почти с первой секунды, я поняла, кто это. И единственное, что меня удивляло, как он смог пройти через ночную охрану. "Я здесь торчу уже с семи часов. Как видишь, я неплохо читаю твои мысли". "Ааа, вот оно что". Почему – то я перестала его бояться, за это время. "Ты собрался, ме – ня в жертву приносить, что ли?" Он рассмеялся, резко развернул меня к себе, и сказал:

– Это ты меня в жертву принесешь!

– Что за фигня! Оставь меня в покое, пожалуйста, и хватит мне гово – рить всю эту высокопарную эзотерическую муть!

– Рожденная под знаком Девы, сильнее рожденного под Водолеем, ты – мой знак смерти.

– Как мне надоел этот дурацкий пафос! С меня – хватит! Я больше не верю в это.

– Нет, ты просто еще не знаешь, вернее, не хочешь знать: Но еще есть время:А сейчас:

– Отстань, оставь меня!

Он попытался поцеловать меня. Я оттолкнула его, он снова схватил меня за кисти рук, да так, что я застонала от боли. Быстро нагнувшись, я укусила изо всех сил его за руку, он охнул, и как – то ловко вывернув меня, оказался сзади, держа меня за заломленную правую руку. Я со всей силы дала ему по ногам, двинула локтем левой руки по ребрам, вырвалась, но споткнулась об узел и на – взничь повалилась на груды белья. Вскочила, прыжком оказалась около двери, но тут он схватил меня за волосы, и, ловко намотав их на кисть, прижал меня к стене, а другой рукой:через мгновение я услышала столь любимый мною звук судорожно расстегиваемого ремня, еще через пару мгновений, моя рубашка была задрана, он специально помедлил, чувствуя, что меня уже сотрясает дрожь, и, застонав, одним грубым рыв – ком вогнал в меня свой огромный орган.

Умом я понимала, что это – спятивший мальчик, от которого можно ждать самых неприятных номеров, который, как говорится, не отделяет реальность от сказки, что у него в комнате страшная кукла, ангелы Апокалипсиса и что – то жуткое, засушенное в баночках.

Но ум мой куда – то делся, страх отступил, мне только хотелось, чтобы этот красивый юный мальчик с длинными волосами, жестоко и неистово, врывался в меня, и драл, драл бы меня до бесконечности::.

Володя предусмотрительно зажал мне рот рукой, потом три его паль – ца, были захвачены моим ртом, и это единственное, что помогло нам не перебудить всё II ЛОР – отделение.

Мои длинные волосы были по – прежнему намотаны на его левую кисть, и он время от времени задирал мою голову и впивался в меня поцелуем. Потом жестко нагибал мою голову вперед, кусал больно меня за шею, потом хватал за руки, заламывая их, нагибал меня, входя все глубже и глубже. Свободной рукой он сильно стискивал грудь, так что я вскрикивала от боли. Но больше всего меня заводили слова, что он мне говорил хриплым от желания голосом: – Получай, на тебе, на! Этого ты хотела, да? Отвечай! Блядь! Вот тебе, вот! Я уже давно все про тебя понял:Ты ведь такая же как я, не – нормальная, чокнутая:: Свихнутая на мальчиках:Дрянь! Сука! Вот тебе! Так! Так.. так, ааааааа, обожаю тебя, обожаю, обожаю тебя, оооооо!!!!! Повернувшись, я увидела, как знакомо капризно кривится его рот, как он зажмуривается, резко выгибается назад, волосы взлетают и рассыпаются по плечам, и тугая струя вырывается, и рывками из него выскакивает раскаленная серебристая сперма.

Обессиленные, мы повалились, на узлы, и некоторое время, молча созерцали потолок и стены, колышущиеся тени деревьев, вдалеке проехала машина, протащив за собой ве – реницу теней по потолку, ветер зашумел в ветвях:. Потом он обнял меня. Мы лежали, обнявшись, приль – нув друг другу.

– Знаешь, я люблю тебя, я не смогу без тебя::. не надо так со мной, зачем ты так мучила меня:.

– Ох, лучше бы ты молчал, мальчик:

– Почему?

– Тебе так больше идет: ничего не нарушает твою красоту: да еще это твоя комната ужасов:

– Отчего ты не хочешь понять:

– Потому что понять это невозможно:

– Если бы ты знала:.

– Как я одинок:.

– Вот и ты уже читаешь мои мысли:

– Лучше бы ты прекратил эти свои чернушные упражнения. Выкинул бы все это на помойку, а лучше бы сжег. И вообще, пойду я в палату, мой принц. – я по – пыталась встать, но он рывком вернул меня обратно.

– Нет, мы уйдем отсюда вместе – сказал он жестко.

– Да, да, завернемся в простыни

Он засмеялся.

– Я тебя никогда не забуду

– Что за патетика: Собрался в мир иной?

– Я же говорил, хочешь ты этого или нет, но ты:

– Ааа, опять про свой знак смерти? Начитался Шиллера, бедный мальчик, Вертером себя представил. Вертер Хауге. Тебе идет.

– Ты – сумасшедшая:

– А ты – образец психического здоровья, только вот комната вызовет несколько вопросов у специалистов:.

– Ты все не так поняла:

– Ну уж, конечно, куда уж нам, убогим. ., говорю я, начиная серьезно раздражаться

– Ich liebe dich, Гретхен, улыбаясь шепчет он, обнимая меня, и, глядя мне в глаза с холодным торжеством, снова вставляет мне без всяких предисловий...

Мы некоторое время еще встречались в кастелянтской. Несколько раз мы виделись после моей выписки, но домой к нему я отказалась ехать. Я перестала верить в эзотерику, и это разрушило чары и перестало влиять на меня. Сразу после выхода из больницы я к великой радости родите – лей, вывезла все свои книги на помойку.

Владимир продолжал звонить мне, но – началась учеба, надо было писать диплом, а вскоре я познакомилась с милым англичанином – славистом по имени Джон, и вскоре я вышла замуж и уехала со своим мужем в Лондон. Прожив там 5 лет, родив двух сыновей – близнецов, и вер – нувшись погостить в Москву, я вошла в вагон метро, и увидела Владимира. Я сразу узнала его, хотя он за – метно повзрослел, волосы были обрезаны по плечи, и одет был совсем обычно, очевидно, средневековая эстетика себя исчерпала.

Он стоял ко мне вполоборота, и вдруг, словно что – то почуяв, он стал озираться по сторонам, – я быстро спряталась за чью – то могучую спину, он встал, двинулся в мою сторону, словно сомнамбула, смотря перед собой невидящими глазами, тут в вагон вошла толпа людей, и я, словно Улисс, прикрываясь ими, благополучно выбежала из вагона незамеченной. Теперь я даже не знаю, что с ним, жив ли он, сбылись ли его мрачные предсказания в духе немецких романтиков, что сейчас в его комна – те, так же он любит слушать Вагнера и есть ли у него какая – нибудь женщина:

Думаю, он помнит меня, как помнит и никогда не забудет свою пер – вую женщину каждый мужчина:

А может – все нежнее, грустнее и легче, не знаю.

От него в моей жизни осталось лишь это красивое воспоминание, которое, как любимую книгу, иногда достаешь с полки, и бегло пролистываешь, любуясь на готический ор – намент, обвивающий строки изящных стихов, давно знакомые гравюры с изображением юноши – мага с тон – ким надменным лицом и волосами цвета меда.

В любом случае, что мне еще сказать – when all is said and gone.