С двадцати пяти метровой высоты "Колеса обозрения" парк просматривался особенно хорошо. Да и не только парк. Весь старый город лежал как на ладони. Дмитриев внимательно осматривал вверенное ему хозяйство... шутка ли, больше тридцати гектаров старого соснового леса. По весне, а особенно осенью, когда все завалено сухими листьями или тополиным пухом, только и следи – любителей бросить спичку, а потом наблюдать, как огонь быстро бежит по дорожке, хватало. Вот и сегодня уже трижды пришлось посылать ребят с лопатами и граблями тушить непрошеные костры. А день только начинался и обещал быть сухим и жарким.

Случайно брошенный взгляд на ближайшие дома переключил внимание директора. В одном из окон, распахнутом настежь, он увидел девичью фигуру. Тонкий силуэт в легком халатике. Девушка стояла на подоконнике, подняв руки и, видимо, что – то поправляя чуть ли не на высоте потолка. Может быть, она снимала шторы, или, наоборот, готовилась их повесить. Легкий ветерок раздувал полы халатика и Дмитриев отлично видел стройные молодые ноги, а в какой – то момент, когда ветерок подул чуть сильнее, открылись округлые бедра, на которых белели маленькие, чуть ли не из ленточки сшитые, трусики. Девушка не особенно обращала внимание на свою открытость, и он не стал отводить глаз, а, наоборот, удобнее устроился в кабинке, повернув ее так, чтобы окно с пленительной незнакомкой оставалось в поле зрения как можно дольше.

Из глубины комнаты к девушке подошел парень. Был виден его спортивный обнаженный торс, крепкие плечи и рыжие, просто огненные кудри на большой голове. Он, вероятно, что – то говорил, девушка, может быть, отвечала – звуки не долетали до парка, заглушаемые машинами, трамваями, обычным городским шумом.

Дмитриев видел, как мужские руки обхватили ее вокруг лодыжек, потом медленно поднялись выше, к талии, парень прижался лицом к белой полоске трусиков, девушка не вырывалась, наоборот, опустила ладони на его рыжую голову и недвижно стояла на подоконнике.

Колесо завершало свой оборот, и кабинка опускалась все ниже и ниже, через мгновение деревья закрыли окно, и Дмитриев достал сигарету. Ему надо было спрыгнуть с аттракциона и идти в контору, где уже ждали дела, но он остался, решив подняться еще раз. Кивнув аттракционщику, директор по – деловому окинул взглядом стоящие рядом карусели, отметив, что пора бы уже перекрасить лодочки, сделать их ярче, да и цепочки ветшают. Но эти мысли были привычными и каждодневными, он не останавливался на них, нетерпеливо ожидая, когда колесо вновь поднимет его, и девушка покажется в открытом окне.

На этот раз он не блуждал глазами по соснам, не искал дыма и огня, сосредоточившись в одном направлении. Казалось, что колесо никогда не вращалось так медленно, как сейчас. Деревья все никак не хотели уходить вниз, заслоняя дом и раскрытое окно на верхнем этаже.

Наконец, Дмитриев оказался на нужной высоте. Однако подоконник был пуст. Скорее всего, девушка спустилась вниз, в комнату, в объятия к своему рыжему другу. Это разочаровало. Он даже ощутил легкий укол ревности, вспомнив, как рыжеволосый прижимал к своему лицу девичье тело. Хотя, какое ему до них могло быть дело?

Евгению Савельевичу этой зимой исполнилось сорок. Возраст вроде как и не критический, до пенсии еще ой – ой – ой сколько, а вот поди ж ты, по утрам стали приходить в голову грустные мысли. К тому же, поводов для них было достаточно. Как – то все в жизни не состоялось, не сложилось. Он не стал ни крутым бизнесменом, ни деловым предпринимателем, не накопил денег, да и в семейных делах не бог весть что... Правда, вот уже n лет Дмитриев руководит небольшим парком в центре рабочего городка, но разве это карьера? Нет, подумал он в который раз, надо что – то менять. Может быть, все бросить и начать сначала? Найти вот такую, молодую и стройную, чтобы стояла у открытого окна в расстегнутом халатике, а он бы смотрел на нее и любовался.

Лирические размышления были прерваны внезапным и диким, почти животным криком. Евгений Савельевич даже не понял сначала, что произошло, потом, найдя глазами знакомое окно, ужаснулся.

Девушка, которой он только что любовался, висела в воздухе, уцепившись руками за подоконник. Она пыталась подняться, влезть в открытое окно, изо всех сил перебирая ногами, но сил у нее явно не хватало.

– А где же ее парень? Рыжий – то где? – закричал Дмитриев, как будто кто – то мог его услышать здесь, над землей.

Действительно, рыжего не было видно. Он не высовывался в окно, не обхватывал своими сильными ладонями ее рук, не пытался втащить ее в комнату.

– Да что же это такое?! – кричал Дмитриев, уже вне себя, дергаясь в кабинке, и не имея ни малейшего представления о том, что нужно делать. Надо бы позвонить, вызвать кого – нибудь... спасателей, пожарных, милицию, "скорую"... Но как позвонишь, если ближайший аппарат в конторе, на его столе, метрах в трехстах от карусели, а мобильника и не было никогда.

В доме стали открываться окна, балконы, высовывались головы соседей, все больше женские в намотанных на бигуди мокрых волосах да детские, с вытаращенными от ужаса и любопытства глазами.

Еще одна попытка подняться. Девушка, видимо, собрала все силы в этот порыв, уперлась ногами в какие – то незаметные глазу выступы на стене и снова повисла. Потом, видимо, передохнув секунду, она медленно, по миллиметру, неизвестно за что уж там цепляясь пальцами, стала подниматься.

Это продолжалось бесконечно, целую вечность. Каждый миллиметр, отвоеванный ею у стены, казалось, занимал около часа. Хотя, какое там! Все длилось секунды, потому что максимум минут через пять колесо снова опустило Дмитриева на землю. На это раз он ничего не стал говорить контролеру, даже не кивнул головой. Вероятно, он и не вспомнил, что надо бы выйти, добежать до телефона...

... Когда из – за верхушек деревьев снова стало видно распахнутое окно, он еще раз изумленно вскрикнул – у самого подоконника, сложив руки на груди, выпрямившись во весь свой могучий рост, поигрывая мышцами, стоял рыжий. Он ничего не говорил, потому что губы его не двигались и рот не открывался. Дмитриев ясно и четко видел – надменные глаза, сжатые в усмешке губы, лежащие на груди сильные руки. Он никуда не исчезал, все время был здесь, рядом, но в то же время не делал никаких попыток помочь.

Евгений опустил взгляд и вздохнул облегченно... девушка уже большей частью тела лежала на подоконнике. Видимо, самое страшное было позади.

Он не стал досматривать до конца, достал сигарету, повернул кабинку в сторону, закурил.

"Надо же, бывает такое. И как это? Что там у них было? Случайность? Но почему тогда парень ничего не делал? Странны дела твои, Господи... "

Он так весь день и проходил, не в силах освободиться от увиденного. А вечером, пошел к знакомому дому.

Он не знал, для чего это делает, что ему нужно в этом доме, что скажет, если увидит девушку или рыжего. Но подошел, остановился, задрав голову и пытаясь отыскать глазами нужное окно. Это оказалось сделать очень просто – окно так и осталось открыто. Сейчас оно было задернуто шторой – легким, почти воздушным куском белой материи. Дмитриев просчитал, что окно почти в центре дома, видимо, подъезд должен быть где – то в середине.

Он обошел дом со стороны двора. Так и есть, дом состоял из трех подъездов, и центральный выходил во двор большим пристроенным тамбуром, то ли кладовой, то ли гаражом под велосипеды или мопеды.

Он вошел. Лестница подъезда была чистой, с влажными после недавней уборки ступенями. Он поднимался по этажам, не зная, что делать дальше, когда остановится перед дверью.

Поднялся до верхней площадки. Ну, вот дверь. Скорее всего, эта. Покрашенная темно – коричневой краской, с обычным, стандартным английским замком и черной металлической ручкой.

Дмитриев остановился. "И что дальше? Что?" – спросил он сам себя, но так и не нашел ответа. Постояв минуту, нажал на кнопку звонка. Однако ничего не услышал. Нажал еще раз, потом еще – тишина. Он постучал. Сначала тихо, потом громче, еще громче. Никто не открывал, не шаркали шаги, не был слышен ничей голос. "Ну? Стучать? Или лучше уйти?". Но он не успел ответить на заданные самому себе вопросы. С лязганьем цепочки открылась соседняя дверь, и в нее высунулось старческое лицо.

– А что вам там надо? – спросила старуха. – Там никто не живет. Давно уже.

– Как не живет? – изумился Дмитриев. – Я только сегодня видел девушку. Она чуть не упала.

– Девушку? – переспросила старуха. – Сегодня? Нет. Никого там не было. И ключ у меня. Квартиру продают...

– Но там окно открыто, еще занавеска... – не успокаивался Евгений.

– Открыто? – недоверчиво прошамкала старуха. – Подождите.

Она закрыла дверь, шаги удалились, потом, через несколько мигнут, дверь открылась снова и старуха вышла на площадку, сжимая в руке нанизанный на черную веревочку желтый ключ.

– Так а вы что хотите – то?

Он не знал что ответить. В самом деле, совсем непонятно, что ему надо... Но старуха не очень и ждала ответа. Видимо, ее заинтриговали слова Евгения об открытом окне и она спешила удостовериться, что там, за дверью, все в порядке...

Замок не очень – то легко поддавался, старуха довольно долго кряхтела, дергала ручку, прижимаясь к ней своим худеньким плечом, вынимала ключ и вставляла его снова, а Евгений все стоял рядом и никак не мог представить, что же такое с ним происходит.

Как будто по странной прихоти времени он вернулся в какое – то из давно прожитых им мгновений. Именно мгновений, таких коротких, что не успеваешь ни ощутить, ни понять когда это все было. И как было. И что было дальше. Но именно было. Не снилось, ни представлялось в мечтах или фантазиях, а существовало в реальности, только в очень дальней, забытой. Вот так же какая – то старуха стояла у закрытой двери, шептала то ли молитвы, то ли проклятья не в силах справиться с запором, а он наблюдал за этим, не помогая и не мешая.

Наконец, дверь поддалась. Из полутемной прихожей пахнуло пыльным застоявшимся воздухом, в сумраке комнат различались какие – то стулья, громоздкий шкаф со смуглыми стеклами, стремянка.

Квартира была пустой, тихой и спокойной. Окна в комнате и кухне плотно задернуты тяжелыми неподвижными шторами, на полу и мебели ровным слоем сероватая пыль...

– Закрыто все, слава тебе, Господи... И не было тут никого. Напугали вы меня, – проворчала старуха, поворачиваясь уходить.

– Вы говорите, начал было Евгений, – что квартира продается, а... – и он не закончил свою мысль. Там, в углу, на стуле, прижавшемся к массивному шкафу, белели легкие женские трусики. Точно такие, какие он видел на своей незнакомке. Еще рыжий прижимался к ним лицом, а потом они так выделялись на ее теле, когда она ползла по стене.

– Покупать будете? Сейчас дам телефон, им и звоните.

– Им? – недоуменно спросил Дмитриев.

– Ну да, хозяевам. Я ничего не решаю. Ну. так вы посмотрите пока. А я за телефоном схожу.

Старуха вышла, оставив на какое – то время его одного. И он стоял в этой квартире, пустой, незнакомой и понимал, что это все не так, не здесь, и не те шторы, и пыли быть не могло, но вот эти трусики...

Дмитриев быстро пересек комнату, в три шага оказавшись у стула, машинально скомкал тонкую белую ткань и засунул в карман, потом, уже не спеша, на правах потенциального покупателя, подошел к окну, отогнул штору.

На улице еще вовсю светило солнце. И парк зеленел, и его Колесо, вот оно, как раз напротив. Ему даже показалось, что там, в кабинке кто – то есть, и что этот кто – то смотрит сейчас на него. Евгений тряхнул головой, отгоняя видения. Это просто сиденье, высокая темная спинка которого напоминает человека.

Он уже успокоился и полностью взял себя в руки, когда старуха принесла клочок бумаги с нацарапанными на нем пятью цифрами.

– Вот, звоните сами. Только вечером, их днем не бывает. А сейчас, уж извините, некогда мне, внук придет из школы, кормить надо.

– Да – да, – проговорил Евгений, – спасибо, я ухожу. – И быстро вышел из комнаты, и почти побежал по лестнице, даже не поинтересовавшись, как там справляется старуха с непослушным замком.

Он больше не стал смотреть на окно. Даже обошел дом двором а не улицей, глядя только под ноги.

В автобусе, прижавшись лицом к стеклу, он смотрел на дома, магазины, прохожих не в силах ни на чем сосредоточить взгляда.

Так что же это с ним такое было? Все виделось так явственно, так четко, и это окно, и занавеска, и парень... Правда, уж очень странно долго висела она на стене, и поднималась медленно, как в киноленте, с замедленным эффектом, в каком – нибудь фильме – триллере. Но соседи открывали окна и высовывались, и смотрели, и что – то совсем ему неслышное кричали. И сейчас, вечером, это открытое окно, которое оказалось закрытым. И даже шторы на самом деле были другие, плотные и тяжелые, а не белые, почти невесомые. Но как же быть с этими трусиками? Дмитриев сунул руку в карман и похолодел. "Господи! Что я делаю? Зачем? Зачем я везу это домой? Зачем я вообще это взял? Как я буду объясняться, если Катюша увидит?".

Они прожили с женой почти двадцать лет. Не сказать, чтобы брак был идеальным. Он не раз задумывался о том, чтобы остаться одному, приходить в пустую квартиру, никого не ждать по вечерам, и чтобы его тоже никто не ждал. А уж если станет совсем тоскливо, завести собаку. Но все эти мысли были пустыми, беспредметными. За ними не следовали реальные поступки. Все оставалось неизменным и постоянным. И даже легкие романчики (а их и было – то за все это время два – три, и все так себе, почти незапомнившиеся, серые и скучные) ничего не меняли, да и не могли изменить.

Однако сегодня, эти трусики в его кармане, даже непонятно чьи, и непонятно для чего им взятые волновали неизмеримо больше, чем все реальные и нереальные связи.

Евгений уже решил, что выкинет тряпку в мусоропровод, когда будет подниматься по лестнице, но сделать этого не удалось – Катюша встретила его на автобусной остановке, с тяжелой сумкой в руке, и очень обрадовалась, стала что – то рассказывать, неясное и совсем ему неинтересное, а он взял у нее сумку и мирно пошел рядом. Остановился у табачного киоска, чтобы купить сигарет и задержаться, хотя бы на минуту, но жена подхватила его под руку и потянула к дому.

– Я купила твой Соверен. Вот! – Она достала синюю пачку и ловко сунула в карман его плаща. Как раз туда. – Что это? Платок?

В ее руке оказались трусики. Жена рассмотрела их очень внимательно, потом аккуратно свернула в малюсенький комочек и опустила в тот же карман. Не было сказано ни слова.

... Утром Евгений Савельевич проснулся рано. В пустой квартире было тихо. Он еще полежал с закрытыми глазами, потом все же встал. Голову сжимал тяжелый чугунный обруч. А там, где положено было быть сердцу, что – то давило и давило.

"Ну, и чего ты добился своим молчанием? Своей глупостью безмерной?" А что ответить? Нечего ответить.

Пол под босыми ногами был неожиданно холодным. Просто ледяным. Где – то задевались тапочки... А может, он и не одевал их вчера... Он уж и не помнил... И до двери далеко... А, наверное, все так было бы здорово, без этих плавок, без висящей над бездонностью тонкой фигуры. И Катюша приготовила бы вчера свой салат, он слетал бы за пивом, и они сидели бы вечером у открытого окна, курили оба и почти ничего бы и не говорили, а было бы так спокойно... И утром, как всегда, она выкинула бы из – под одеяла руку и, не просыпаясь, помахала бы ему в ответ на его "Я ухожу!".

Он дошел до ванной, открыл дверь, почему – то не включая свет. И встал. Прямо перед ним, в зеркале, было ЕЕ лицо. Именно такое, каким он видел его там, на окне, с улыбкой, с огромным, в полщеки румянцем, со слегка курносым носиком, и даже белый с едва заметным сколом зуб виднелся из – за слегка приоткрытых губ. И это было ТО САМОЕ лицо. Он даже и не думал, что так запомнил его. Ведь столько лет прошло. Чуть не тридцать. А они и знакомы – то не были вовсе. Так, виделись иногда, да нет, это он видел ее иногда, бегущую по пляжу, или загорающую на огромном красном полотенце, или купающуюся в темном и почему – то очень грозном море.

И звали ее смешно – Эсфирь. Он не думал, что такие имена бывают. Или даже если и бывают, то только в книгах. А тут вот она, длинная, гибкая, и купальник такой крохотный, и ей в нем так тесно...

Зазвенел телефон. И все пропало, рассыпалось маленькими цветными осколками. Он, пошатываясь, дошел до стола, снял трубку.

– Женя, я была не права, да?

– Нет, Катя, все так и было. Так и было. Ты все поняла правильно.

– Ты все придумал, скажи, придумал? Но зачем? Для чего?

– Придумал? Что? Я этого ждал, всю жизнь ждал.

– Что ты ждал? Что?

– Не знаю. Ничего не знаю.

– Я приеду сейчас, Женя. Ты подожди меня, пожалуйста. Не уходи.

Он ничего не ответил и повесил трубку.

Эсфирь... Она откидывала назад голову и волосы так смешно вздрагивали на лбу, колечки волос... Черных, смоляных волос под необычайно ярким солнцем. Он и не знал до тех пор, что вообще бывают такие черные волосы.

Он вернулся в ванную и, все также не включая света, снял плавки и залез в чуть теплую, как всегда, воду. Вода была зеленоватой от цвета самой ванной. Он специально подбирал такой цвет, чтобы море напоминало каждое купание. Катя еще смеялась... "Ну вот, и на юг ехать не надо!".

Вообще они любили плескаться в теплой воде вдвоем, сплетаясь телами, поливая друг друга из сложенных ладоней, намыливая и смывая мыло раз по десять, забываясь в поцелуях, возбуждаясь и доводя себя ласками до экстаза.

Пожалуй, именно с этой ванной были связаны самые яркие ощущения. Он и сейчас, вспоминая, почувствовал прилив крови, руки опустились к ногам и он начал перебирать волоски там, где это делала Катя, перед тем, как опуститься ниже и, впившись в его лицо поцелуем, собрать в ладонь и член, и мошонку с маленькими и ставшими вдруг твердыми яичками, а потом второй рукой обхватить его зад, гладить пальцем и даже слегка углубляться в него, чуть – чуть, самую малость, но это заставляло его дрожать всем телом и он едва сдерживался, чтобы не обрушиться на маленькое тело жены со всей страстью. Но это было бы преждевременно, потому что ее губы начинали путешествие по его телу, опускаясь все ниже и ниже, и он переворачивался на живот, слегка прогибаясь, чтобы Катя могла нырнуть под него и ее ноги оказывались у его лица и он забывал обо всем, оказываясь во власти ее запахов, нежности ее кожи, ее вздрагиваний и вздохов, он погружался губами и языком в глубину ее тела а сам ощущал как ее маленький язык кружился вокруг напрягшегося члена, а рука все продолжала путешествовать по заду и углубляться в него, миллиметр за миллиметром, обжигая огнем. Казалось, это может длиться бесконечно, вернее нет, не так. Просто время останавливалось. Навсегда. Но Катя не любила, чтобы все заканчивалось в этот момент. Ни запах его спермы, ни ее вкус ей не нравились и он вынужден был продлять эту муку как можно дольше, стремясь довести ее до экстаза и остаться не опустошенным. А когда терпеть уже не хватало никаких сил, в этот самый момент, всегда точно и безошибочно улавливая его, она поднималась на ноги, поворачивалась к нему спиной и он видел ее всю, распахнутую, горячую, еще влажную от его поцелуев и тоже вставал, прижимался к ней телом, входил в нее, входил резко и глубоко, до самого корня, и теперь уже ничто не могло его остановить, он двигался внутри, он прижимался руками к ней, он ощущал под руками собственные движения там, в ее глубине и от этого загорался еще сильнее... А когда все заканчивалось, они опускались на дно ванной и включали душ, разлетавшийся брызгами по всей комнатке.

Господи! Он только сейчас вдруг отчетливо понял – все, что он заставлял делать Катю, чему ее учил и на чем настаивал, все это было лишь повторением того, давнего, казалось навсегда забытого дня...

Он выбежал тогда из дома рано утром, еще было не очень жарко, дул ветерок, так, едва ощутимый. На нем были шорты, такие, почти зеленые и выгоревшие, и порванная на груди майка. Он бежал к морю, собираясь только окунуться, понаблюдать за медузами, может быть поймать одну, или вовсе и не ловить, а так, просто посмотреть. А потом полежать на большом, горячем валуне, обсохнуть и вернуться, чтобы позавтракать. Это утреннее путешествие было для него обычным, каждодневным. И только в это время он был один, наслаждаясь морем и солнцем абсолютно и безраздельно.

Оглянувшись и убедившись, что его никто не видит, он скинул с себя одежду и, высоко подбрасывая ноги, побежал в воду, стремясь как можно быстрее оказаться там, где глубоко, где над водой останется только голова. Он не был нудистом и нисколько не стремился быть увиденным нагишом. А купался в этом виде по утрам исключительно для того, чтобы похвастаться потом дома своей отчаянной смелостью – как же, у моря, на юге, и без плавок... Хотя, надо признаться, ему это нравилось...

Он нырял в это утро довольно долго и как – то уже забыл и о себе, и об одежде, и о завтраке. Просто было здорово. И солнце, и море, и ветерок... А когда собирался уже выходить, вдруг обнаружил что на берегу, у его валуна, двое. А там, рядом, одежда. "Вот черт", – подумал было Женька, как вдруг ситуация еще больше осложнилась – они, эти двое, делали нечто такое, что ему ну никак не надо бы видеть. Он и застыл с широко раскрытыми глазами, и даже двинуться не мог. Потом, немного придя в себя, Женька решил подплыть ближе. А что делать? Уйти он не мог – одежды нет, прятаться где – то и пережидать, наверное, было бы правильнее, но на это не было сил. Женька нырнул и бесшумно поплыл под водой по направлению к берегу. Он подобрался близко, почти полз по дну, когда решился поднять голову – посмотреть и набрать воздуха. И захлебнулся увиденным. Они ласкали друг друга губами и руками, раскинувшись на валуне, и ее черные, (он их сразу узнал, именно ЕЕ черные волосы) рассыпались по его мощному загоревшему заду. Такого Женька еще не видел. Собственно, он и так мало что видел, больше на мутных, почти неразличимых картинках, а здесь – при свете дня...

Наверное, Женька слишком шумно вздохнул, она вдруг подняла голову и он увидел ее глаза. Черные, глубокие, влажные, наполненные каким – то особенным блеском, в них не было ни смущения, ни изумления. Она смотрела на застывшего паренька так, как будто его появление было само собой разумеющимся, да и во всем, что происходило у моря не было ничего странного.

– Ну, – сказала Эсфирь, – что стоишь? Иди сюда. Иди – иди. Да не бойся, дурачок... – И засмеялась, тихо, совсем неслышно.

Женька не знал что делать. Ни идти, ни стоять он не мог. А Эсфирь опустила голову и теперь он увидел, что она делала с громадным членом лежавшего на ней парня, прижимая его голову к курчавым волоскам между своих ног.

Наверное, надо было бы убежать, но Женька пошел вперед. Вода давно уже едва доставала ему до колен, но он забыл о своей наготе. Как магнитом влекли его ее волосы, и губы, и руки... Он подошел.

– А ты наклонись, – оторвавшись от парня каким – то особенно низким голосом сказала Эсфирь. – не бойся.

Ее голова лежала между ног парня и чтобы наклониться к ней, он должен был бы лечь на него. Впрочем, именно этого она и добивалась, маня к себе и облизывая влажные губы красным языком.

Он встал на колени, Эсфирь раздвинула ноги парню и Женька оказался между ними. Он и сам не понял, как она привлекла его к себе, как и что делала своим ртом, языком, руками, потом оказалось, что он лежит на парне, что она ласкает уже не его, а своего друга, что его собственный член входит во что – то упругое и это упругое движется ему навстречу и оторваться от него нет никакой возможности. Женька так и стоял на коленях на острой гальке и двигался в задаваемом парнем ритме, сбивая колени в кровь. Но он не замечал этого, поддавшись неведомой еще силе... И вдруг все кончилось. Конец был ярким и сильным. Казалось, из него выливается фонтаном вся накопившаяся сила. Такой яркости он не добивался ни разу раньше, когда все делали лишь собственные руки.

Но оказалось, что это еще не было финалом. Едва поняв, что он только что сделал как раз совсем не то, о чем грезил ночью под одеялом, а как раз наоборот, что вместо девушки с ним был парень, Женька оказался перед новой неожиданностью. Парень с все еще возбужденным и красным от напряжения членом оторвался от Эсфири и повернулся к нему.

– Ну? – спросил он хрипло.

– Что? – чуть слышно прошептал Женька.

– Теперь я.

– Что? – еще раз повторил Женька.

– То же самое, – хохотнул парень и, обхватив его за шею, пригнул к земле.

– Я не хочу, – пытался было возразить Женька, но его не слушали. Сильные руки обхватили поперек живота и притянули к горячему телу. Потом нагнули к земле и он почувствовал как что – то влажное и твердое прижимается к его заду. Он попытался вырваться и не смог. Потом стало больно, но он уже не делал никаких попыток освободиться. Парень вошел в него так глубоко, как этого хотел и плавными движениями стал раскачивать в такт собственному ритму. А Эсфирь стояла и смотрела, и от этого ее взгляда вдруг стало особенно больно и стыдно. Женька зажмурился и терпеливо дождался финала. Потом взял одежду, натянул шорты и ушел с берега.

Все происшедшее с ним было столь ужасно, что Женька заперся в своей крохотной комнатенке и даже не пошел завтракать. Родителей это не озадачило – ребенок перекупался, перегрелся на солнце... Они уехали на какую – то очередную экскурсию спокойные и довольные своим отдыхом.

... Когда стемнело, а на юге темнеет непривычно быстро и все вокруг сразу становится непроглядно черно, Женька выбрался из комнаты через окно, неслышно, пригнувшись, почти распластавшись по земле, пробрался через крохотный садик на улицу и все также, не разгибаясь, ступаю тихо и плавно, двинулся в сторону от дома.

Он знал где жила Эсфирь уже давно, дней пять. Ибо выследил ее тот же день, как впервые увидел и был поражен необычной яркостью и каким – то внутренним огнем исходившим от ее тела. Она лежала на мохнатом красном полотенце в ярко – голубом купальнике, словно резинкой обхватившем ее бедра, груди, тонкой линией растянувшемся по животу. И она смотрела на него. Наверное, этот взгляд и остановил, и напугал. Женька тогда повернулся и убежал с пляжа.

Но не ушел совсем. Он просидел, спрятавшись за кустарник с большими, белыми, жутко пахучими цветами, до самого вечера и дождался, когда девушка пойдет домой и пошел вслед за ней, дошел до самого дома и теперь он знал где она живет. Более того, он знал когда она ложится спать, знал, что окно никогда не закрывается на ночь, словом, все было вполне готово для осуществления того, что он задумал...

Когда утром весь поселок говорил о большом пожаре, в котором сгорели заживо курортники, парень и девушка, никому, конечно, и в голову не пришло поинтересоваться кто мог этому пожару поспособствовать. Само собой разумелось, что молодежь улеглась в постель с сигаретами и вот результат. А Женька убежал с утра на свой пляж и весь день просидел там...

Собственно, об этой истории он потом почти и не вспоминал. Вот только к морю не ездил много лет, пока совсем недавно, года три назад, Катя чуть ли не силком притащила его в поселок Дагомыс под Сочи, откупив путевки с проживанием в частном секторе.

И лицо Эсфири его не беспокоило до сегодняшнего дня.

ОКОНЧАНИЕ СЛЕДУЕТ