Синее небо надо мной. Ашхабад. 1982 год.

– Э, пацан, стой!

Я повернулся. Туркмены. Человека три. Бегут.

Сматываться поздно.

Подбегают. Двое старше, один такой же.

– Бабки есть?

Деньги конечно есть. Двадцать пять копеек.

Двадцать в одном носке под пяткой.

И пять копеек, в другом носке, как раз сжимаю пальцами ноги.

Но им пока об этом знать не обязательно.

– Нет, – говорю, – нету, в столовке прожрал.

Они изучающее рассматривают меня, размышляя, вру я или нет.

Физиономия у меня честная и открытая.

– А если найдем? – говорят они стандартную формулировку

– Ваши будут. – автоматически повторяю я 100 раз говоримую фразу.

(Почти как на приветствие... Салам алейкум – надо отвечать... Малекум вассалам)

Они привычно шарят у меня в карманах, но в носки не лезут. Почему? – Загадка.

– Иди, в следующий раз поймаем, по шее дадим!

– Ну, ну – подумал я и дальше пошел.

Двадцать пять копеек – это кайф.

Вы пробовали кайфануть за 25 копеек?

Пирожное заварное – 22 копейки. Вода газированная – 3 копейки.

... Если подойдут, сломаю компакт – диск и буду драться им.

Слабое, но все же утешение себя. Так, на всякий случай.

Но народ тут спокойный... негры спокойны, арабы спокойны, наркоманы тоже спокойны.

У меня 25 евро. 25 евро – это кайф.

Если мерить детством, это 10 пирожных и 10 кока – кол. Но я вырос.

Из детство еще чувство опасности и деньги, как и раньше, ношу не в кошельке, а распиханными по карманам.

Добавился, наверное, только инстинкт. Основной инстинкт...

... Немецкие дороги сделаны на совесть. У афиши мочится негр.

На ступеньках бара сидят наркоши. Страшные и грязные. Кожа натянута на черепа, как на барабан. Живая антиреклама наркоты.

Ноги останавливаются. Сквозь их толпу идти не охота. Стремно.

Разум считает полсекунды. День. Светло. На лишнее движение им нужна энергия. Ее нет. Вам кажется, что они ленивые? Нет, просто у них нет энергии.

Руки в карманы куртки. Мало ли, что у меня там. Десять метров.

Остались ли у них какие – нибудь желания... А какие желания у меня?

Что я делаю здесь?

Тело пришло за кайфом. Какие бывают разновидности кайфа?

В детстве – Карусели и Сладости.

Карусели сладко мутят сознание, захватывая дух.

Сладости портят зубы, но какие приятные ощущения!

У взрослых – Наркотики(водка и курево в том числе) и Секс

Наркотики сладко мутят сознание, постепенно отнимая дух и здоровье.

Секс – естественный кайф навязанный свыше.

Мужчины стираются с каждым отданными граммами, но какие приятные ощущения!

Выход конечно есть – стать йогом.

Наркотики меняются на тренировку сознания,

Которая и открывает мириады миров внутри нас.

В которых можно и кайфовать по полной программе.

Без разрушения здоровья и финансов.

А секс меняется на даосскую йогу.

То есть секс без изливаний семени.

И усталости нет, и организм цел и крепок.

И кайф говорят, не в пример, качественнее.

Но человек ленив. Ему хочется здесь и сейчас.

Во внешнем, видимом и условно понятном мире.

... Дом на другой стороне улицы. Выкрашен в красный цвет.

И надпись идущая сверху вниз

Смысл доходит постепенно... Хо! Це ж публичный дом!

Натуральный публичный дом. Прям хочется сказать навеянный из сказок Андерсена. Типа

И там обязательно должна за стойкой сидеть Мадам и девушки скромно наверное жмуться у стены.

Осторожно, как партизан отворяю дверь. Сзади кто – то легко толкается в плечо.

Судя по нарисованным в сознании сказкам Андерсена, это должен быть негр – охранник, обязательно педераст, который должен отнимать все не потраченные здесь деньги...

Нет. Странно... Обычный бюргер с дипломатом. Физиономия растерянно любопытная.

Значит коллега. Немецкий сексуальный партизан.

На верх пошел.

Чего стоять, иду за ним.

Мадам за стойкой не видно. Пять дверей с глазками. Все закрыты и опять лестница на верхний этаж...

На верхней площадке картина повторилась. Но одна дверь была приоткрыта. На стульчике сидело какое – то лесное чудище. И призывно кричало.

Ой! Как я понял, такого не мог выдержать даже мой коллега.

Немец испуганно юркнул на верхний этаж.

Я тоже как – то не возгорелся и двинул за ним.

На 4 этаже. Было более людно. И немец засунув голову в одну из комнат интимно ворковал, насколько можно интимно ворковать на немецком языке.

У другой стены в проеме стояла азиатская девчина. И что – то радостно мне сообщила.

– Спасибо, – говорю – как – то не очень, я выше пойду.

Настойчивая, пол пролета гналась за мной. Потом все же отстала.

На пятом этаже, все так же как на первом. Все закрыто.

Как вдруг, как у Пушкина в стихах... О чудо!

Из за двери появилась красивая негра с классной, вроде настоящей грудью. Тонкой талией и волшебной большой задницей.

Вот те раз. Я ж только посмотреть пришел. Неужели инстинкт победит?

Что делать?

Надо спросить сколько.

25. Я улыбнулся. 25, как в детстве. И как в детстве порывшись в карманах извлек 2 бумажки, и отдал ей как продавщице мороженного, ожидая взамен вкусную сладость...

... Она моет мне член нежно, улыбаясь доброй темно – джокондовской улыбкой.

Почему то вспоминается как я сижу в корыте с водой, рядом плавает резиновая уточка, и меня моют шампунем. Белая кожа, темная кожа. Новый отсчет.

Опять время стучит в висках, растягивая секунды. Волнение делает слабым, и я поддаюсь. Мозг плавится, предвкушая.

... То натураль? – спрашиваю я по – интернациональному.

Она гордо выпячивает свою и так не – децкую грудь пятого размера и важно кивает.

– Я, я! – и переводит, – Ес, ес!

Оно вроде и так видно, что не силикон. Классно. Осторожно дотрагиваюсь до груди кончиками пальцев. Легкие разряды кайфа... другой рукой приподнимаю на ладони вторую грудь. Радость вперемешку со страстью захлестывает меня и сладкими волнами бьет меня в заднюю часть головы.

Она снимает трусы. Она голая.

Я веками касаюсь ее шеи. Ноздри расширяются. Все чувства обострены.

Я прижимаюсь к ней. Другая кожа. Другое ощущение кожи.

Пальцы мои гладят ее, мнут ее налитую грудь, оттягивая другие, более сладостные мгновения на потом.

Минуты назад у меня была надежда лишь на журнал, а тут целая голая баба.

Будто ждал от Деда Мороза игрушечную машинку, а он подарил целый велосипед.

Я веду по животу руку вниз. Надо имя спросить, как культурный подумал я.

– Нейм Вас? – говорю.

– Джессика.

О! – поддерживаю разговор, – Гут!

Она чуть наклоняется и стаскивает с меня трусы и я остаюсь, как прапорщик с двумя вещами... в носках, но не с портупеей, как это пишется в романах, а в очках.

Снято и это.

Разум любезно напоминает, как бы паспорт не стырила.

Проверю на выходе, успокаиваю я его.

... У нее нет запаха, дезодорант все перечеркивает. Оставляя мне лишь три источника ощущений... глаза, подушечки пальцев и. ..

Ее пальцы проворно надрывают край упаковки презерватива. Она становится на колени.

Я глажу ее черные волосы, лицо. Какая – то она странная. Слишком светлая для негры и слишком темная для латинос.

– Откуда ты? – спрашиваю – Лифе где?

О! – Куба! – отвечает она и чуть нажимая губами проводит по всей длине надетого уже на меня презерватива.

– О! Гут! Куба! Фидель! – Одобрительно говорю я толи от того, что наш советский человек рядом, то ли от того, что сейчас делает губами.

Она, по – доброму мычит, соглашаясь.

Время течет, отсчитывая секунды пульсами на вене внизу, то открываясь, то вновь закрываясь накрашенными помадой губами, пульсируя, будто за стеклом презерватива.

– вспомнил я рекламу – помада, не оставляющая следов.

– Фак? – Джессика оторвавшись от своего занятия, энергично показывает руками, как надо делать и машет в сторону кровати.

... Всунуть ей? Все что можно, давно стоит, но хоть и презерватив, СПИД и прочая мутотень не выходит из головы.

Как подумать... делай потом анализы, кушай таблетки, уколы всякие. А если СПИД? Тогда совсем капут.

О кей! говорю.

Кубинский сексуальный борец, подумав что я не совсем извращенец, вскакивает на койку. И изгибается. Задница у нее не фиолетовая и не черная. Шоколадная. Молочно шоколадная. Наверное, у Фиделя Кастро тоже такой шоколадный зад, только с волосами, но это не ко мне, а к негру – охраннику из сказок Андерсена.

– Камон, – растягивая певуче это слово, она плавно манит меня к себе.

Тумбочка приближается. Кровать приближается. Женщина на кровати тоже приближается.

Это я лезу на кровать. Вроде простынь сменили.

Все же немецкий бордель – чисто и аккуратно. На тумбочке цветочки стоят.

Она все еще стоит, готовая начать свою трудовую деятельность.

Я виду ей левой рукой по спине. Медленно перевожу руку и шарю по громадной заднице

Что – то есть волшебное для меня в больших грудях и большой заднице.

Откуда такой восторг и почему? Не знаю.

Инстинкт наверно, с проделками дядюшки Фрейда, свершили со мной такую вот веселую склонность.

Я как перед роялем. Перед черным роялем. Провожу пальцами по спинке.

Ну, я совсем на взводе. Надо, что – то делать

– Перевернись, – прошу я.

– О, Клас – сик! Она понимает и говорит, почему – то совсем тихо.

Она переворачивается.

Я прижимаюсь к ней такой теплой, большой, желанной и руки мои расходятся.

Одна к себе, другая к ней.

... Впадина живота, тонкая щеточка волос лобка и наконец губы, ее нижние губы влажные чуть приоткрытые.

Моя вторая рука начала движение. Чуть ускоряясь, чуть замедляюсь... Я целю ей подмышки...

... Чайки. Соленое море...

Беру в рот ее сосок.

... Пальмы. Белый песок...

Веду по краю и моя рука специально соскальзывает вниз. И я касаюсь ее сгибом локтя. Там нежная кожа.

Не нежнее языка, но нежнее пальцев.

И вена также запульсировала, как и внизу.

И Джесси поняв мою игру, подалась, помогая мне.

Руки слушали ритмы. Руки гладили. Руки погружались.

Руки ускорялись и замедляли ход...

... Он... Белая молния спиралью пронзив позвоночник ударила в голову.

И взорвавшись где – то в задней части головы растеклась мягкими тягучими волнами по всему телу...

... Я посмотрел на Джессику, на синее небо за окном.

За окном шумел Франкфурт и по синему небу плыли облака.

Облака вплывали из детства. Из детства. В 20 лет спустя...