Так получилось, что до одиннадцати лет я (вернее мои ягодицы), хотя и приобрел солидный опыт в области порки, получал наказания только от близких родственников, причем, мужчин (отец, дедушка). Послушайте как я первые оказался выпоротым женщиной и, при этом, посторонней. Вы будете смеяться, но в этом оказался замешанным секс. Нет – нет, не подумайте плохого.

Как – то раз мы с Женькой раздобыли на один день у кого – то из старших мальчишек с нашего двора порнографические карты. Помните, в семидесятые годы ходили по рукам маленькие, самодельные, очень плохие фотокопии эротических картинок из иностранных журналов типа "Р1ауЬоу" и пр. Конечно к порнографии они имели самое слабое отношение, но в те целомудренные времена любое изображение женской груди или попы, не говоря уж о лобке, мы, подростки, считали "крутой порнухой". Собираясь компаниями, мы самозабвенно врали друг другу о том как неоднократно разглядывали и щупали голые девчоночьи прелести, а иногда и... Одним словом карты попали к нам в руки и мы, запершись в ленькиной комнате, с упоением их разглядывали, громким шепотом обсуждая увиденное. Конечно девчоночьи прелести мы оба в своей недлинной жизни видели не раз (нас с сестрой, к примеру, купали в одной ванне пока мне не исполнилось шесть лет, а прекратили только потому что мы перестали в ней вдвоем помещаться), но такое, да еще у взрослых женщин... Как хлопнула входная дверь мы не услышали. Увидев в прихожей наши одежки (а дело было ранней весной, насколько я помню), но не услышав привычной возни, которой мы сопровождали свои игры, тетя Тома (так звали ленькину маму), на цыпочках подкралась к двери в комнату где уединились мы и, прислушавшись, затарабанила в дверь:

– Открывайте немедленно, негодники! Я сейчас разберусь чем вы там занимаетесь!

Мы перепугались насмерть. Кое как запихав карты в карман, Ленька вдруг подумал, что ему будет, если карты найдут у него и принялся лихорадочно совать их мне. Я, опрометчиво решив, что обыскивать меня не будут, дрожащими руками принялся засовывать карты в свой карман. За это время тетя Тома успела достать запасной ключ от комнаты из комода и сама отперла дверь. Мы предстали перед ней раскрасневшимися и взлохмаченными, что само по себе, даже без запертой двери, вызвало бы подозрения у любой матери. Бегло окинув комнату взглядом ленькина мама, отпихнула нас в сторону и шагнула к измятой кровати, на которой мы разглядывали карты. О ужас! Одну из карт мы в суматохе забыли в складке покрывала. В комнате повисла гнетущая тишина. Тетя Тома долго разглядывала карту, крутя ее в руках так и этак, затем повернулась к нам. Выражение ее лица не предвещало ничего хорошего.

– Выворачивайте карманы! – приказала она тоном не терпящим возражений. Ленька суетливо начал выворачивать карманы своих штанов с начесом (помните такие), а я замешкался, потупив голову. Тетя Тома подошла ко мне и, пальцем приподняв мой подбородок, взглянула в глаза Вернее попыталась это сделать, так как я упорно отводил взгляд.

– Ну, я жду!

Я понял что отпираться бесполезно и, трясущимися руками, вытащил из кармана и протянул ей, уронив несколько карт на пол, злополучную колоду.

Как сейчас перед моими глазами стоит вызывающая поза одной из красоток с карты, лежащей прямо у моих ног. Наскоро перетасовав колоду, тетя Тома обратилась ко мне:

– Ну со своим – то оболтусом я знаю что делать. А с тобой что прикажешь?

Я молчал. Она направилась к двери, через плечо бросив:

– Когда приходят с работы твои родители?

Поняв, что сейчас случится нечто непоправимое (в памяти еще слишком живы были последствия не такой уж и давней "стриптизной" истории) я кинулся за ней следом:

– Тетя Тамара, ну пожалуйста, не говорите моим родителям!..

Помню, как горячо я молил о пощаде, цепляясь за тоненькую паутинку надежды, что порки на этот раз удастся избежать.

Повернувшись ко мне тетя Тома слушала и не слушала меня, углубившись в свои мысли. Когда. поток моих мольб иссяк и я остановился перевести дух, она прямо спросила:

– Допустим, я не скажу ничего твоим родителям и ты выйдешь сухим из воды, а он, – ока указала на съежившегося Леньку и я, невольно, проследил за ее пальцем взглядом. – ОДИН получит все наказание, причитающееся вам ОБОИМ. Тебе кажется, что это справедливо?

Я молчал и она снова взяла меня за подбородок:

– Тебе не кажется, что это ПРЕДАТЕЛЬСТВО? Не слышу ответа!

Я сипло что – то выдавил из перехваченного ужасом горла.

– Ну! Я откашлялся и прошептал:

– Да... – 0на отпустила меня и, глядя в сторону, отстраненно бросила:

– Хорошо что хоть это ты понимаешь. Ладно, я не скажу твоим родителям, но я сейчас накажу твоего друга, а ты 6удешь присутствовать при этом и внимательно смотреть, как он отдувается один за вашу ОБЩУЮ вину. Евгений, иди готовься.

Я ужасом смотрел как Ленька послушно пошел в спальню и загремел там скамейкой, на которой его обычно порола мать, выдвигая ее из – под кровати. Тетя Тома, взяла меня за плечо и, брезгливо, будто несла в руке нашкодившего щенка, провела в спальню.

Ленька уже разделся догола и лежал ничком на скамье. По спине его и попе пробегала крупная дрожь. Руки он стиснул на передней кромке скамьи так что побелели костяшки пальцев. По его рассказам я помнил, что мать никогда не привязывала его. За каждую попытку уклониться от удара следовали еще три удара, за каждый крик (в "хрущевских" квартирах можно было только мечтать о звукоизоляции) – пять.

Тетя Тома достала из шкафа ремень, потом подумала и, положив обратно, достала детскую скакалку.

Поставив меня так, чтобы наказание было хорошо мне видно, тетя Тома неудобнее взяла, сложенную пополам скакалку в ладонь и, взмахнув пару раз для пробы, сильно ударила по сжавшимся ягодицам сына. Противно свистнув, скакалка, гибко обогнув ленькину попу, пропечатала двойную вздутую полоску, сразу налившуюся кровью. Мой друг, забывшись, тоненько взвизгнул

– Еще пяток получишь. Да, я забыла, ты получишь сегодня ПЯТЬДЕСЯТ ударов. "За себя и за того парня", как говорится. Считаешь несправедливо? – И, прищурившись, посмотрела на меня. Потом снова обратилась к сыну, который всхлипывал, подавленный огромностью предстоящего наказания:

– Кто принес эту гадость?

И снова высоко занесла руку со скакалкой. Во мне, перебивая страх перед наказанием, зрело чувство вины перед Ленькой, потому что инициатором "просмотра" был я. Сейчас Ленька начнет "колоться" (а в его мужестве я сильно сомневался) и тоже станет предателем. Из моих глаз брызнули слезы и, размазывая их кулаком, я мужественно, как мне показалось крикнул:

– Это я, я во всем виноват! Я принес карты! Ленька ни при чем!

Тетя Тома опустила скакалку и заинтересованно на меня поглядела:

– Ну и что? Ты же чистеньким из воды выйдешь. Легко быть смелым когда ничего не грозит. Ты так считаешь? Да или нет? Она бросила скакалку на кровать и села.

– Я не могу оставить тебя безнаказанным. Если я это сделаю, то не смогу глядеть в глаза сына, не смогу его воспитывать. Не смогу обвинить, если он совершит подлость. Выбирай: или я пойду к твоим родителям, все им расскажу и мне будет все равно что они с тобой сделают, но Евгений получит все наказание за двоих или ты сейчас согласишься, чтобы я выпорола и тебя, тогда родители ничего не узнают, но наказание вы поделите. Решай. Я подожду на кухне.

Она легко поднялась и, взмахнув подолом расклешенной мини – юбки (по тогдашней моде), стремительно вышла.

Ленька, подняв зареванное лицо, с такой надеждой и мольбой глядел на меня, что я не выдержал и кинулся за ней вслед. Она, повернувшись к окну, курила в кухонную форточку.

– Тетя Тамара, я согласен.

Ленькина мама поглядела на меня:

– А из тебя выйдет толк в жизни, Сережа.

В спальне она велела Леньке встать с лавки, а мне приказала раздеваться. Невыразимо стыдно было мне раздеваться при чужой, да еще молодой и красивой (напомню, ей тогда было меньше тридцати) женщиной. Я скинул свитер, рубашку и майку, немного помявшись, штаны и нерешительно взялся за резинку трусов.

– Давай, давай!

Я спустил трусы до колен и они мягким комком свалились на пол. Подойдя к скамейке, я лег на нее животом и (как Ленька до того) до ломоты в. пальцах стиснул ее край. Над головой свистнуло и попу пронзило резкой болью. Куда там розге, а тем более ремню! Резиновая скакалка при ударе сначала растягивалась, захватывая кожу, а потом сжималась, причиняя дополнительную боль. Я захватил зубами тыльную сторону ладони, чтобы не кричать, пока скакалка раз за разом высекала на моей многострадальной попе педагогические скрижали. Вдруг, вместо очередного, одиннадцатого, удара я услышал:

– Ну ладно, хватит с тебя.

Испугавшись, что Ленька получит остаток я отчаянно замотал головой, разбрызгивая слезы и сопли.

– Ладно, не бойся. Леня столько же получит.

Поднявшись на ноги я, схватившись за пылающий зад, смотрел как Ленька корчится под причитающимися ему ударами (девять за карты и пять за крик).

Отхлестав сына, тетя Тома велела нам обоим лечь животом вниз на постель, густо смазала вазелином наши горящие ягодицы и, приказав лежать не двигаясь, вышла. Боль постепенно уходила, оставляя лишь жжение и приятные мысли о том, что все уже кончилось. Ленька ощупью нашел мою руку и крепко пожал. Я пожал в ответ. Так мы лежали, переполняясь чувством гордости и благодарности друг к другу и казались себе героями, выдержавшими пытку. Малодушные слезы и сопли были забыты.

Вернувшись через полчаса, тетя Тамара постояла немного над нами и, хлопнув обоих ладошкой по попе, хмыкнула:

– Одевайтесь, герои. И кинула на кровать злополучную колоду карт.

– Нужно бы сжечь эту пакость, но мне еще не хватало, чтобы вас побили за это ваши "дружки". Верните назад и если еще хоть раз увижу что – нибудь подобное или узнаю...

Надо сказать, что на некоторое время ее внушения хватило.

Продолжение следует