Почему – я? Почему он выбрал именно меня? Я знал о нем уже многое. Я ищу его и обязательно найду – он не уйдет! И тогда в его поганой башке застрянет вся обойма. Но этот подонок очень осторожен. Ни разу сильно не прокололся, хотя каждый раз я узнавал о нем что – то новое. Но каких же страданий и унижений мне это стоило!

В первый раз

это случилось со мной после выпускного вечера в школе милиции. Отстрадав на официальной части и получив дипломы, мы всей гурьбой рванули в ресторан, где отсняли небольшой зал. Из приглашенных было шесть преподавателей нашей школы и несколько представителей подразделений, куда нас распределили для прохождения службы. Остальные – четыре десятка наглых и счастливых полупьяных лейтенантов в окружении восторженных подруг.

Я надрался в числе первых. Очнувшись ближе к концу торжества и обтерев рожу от салата, я на автопилоте поплелся домой сам. Было худо, очень худо! Кто – то заботливо отволок меня за ограду парка, где меня долго выворачивало наизнанку. Что было потом, я просто не помню.

Очнулся я от ночной прохлады. Я лежал на газоне возле кустов, а рядом валялись мои форменные брюки. Первая мысль – ограбили. Хотя, что у меня можно ценного взять?

Я похлопал себя по внутреннему карману – документы на месте. Это главное. Нужно двигать к дому. Во рту – словно кошки насрали. И еще какая – то липкая пахучая гадость. Наверное, остатки после рвоты – еле отплевался. Я стал подниматься с газона. Резкая боль в заднице меня остановила. Я потрогал рукой трусы – они были мокрыми. Обоссался что ли? А почему сзади мокро? Я тупо соображал, что это может быть? Башка абсолютно не варила. Плюнув, я натянул брюки и в раскоряку поплелся домой. И только там, раздевшись в ванне, увидел, что трусы мокрые от крови. Сопоставив этот факт с жуткой болью в заднице, я понял, что меня жестоко оттрахали. И кажется – во все дырки!

В первый момент я оцепенел. Меня, молодого, абсолютно нормального, здорового парня, беззастенчиво опустили! Это меня – то, офицера, мента! От ярости потемнело в глазах.

Я найду эту погань и порву в клочья! Я ему яйца отстрелю. Я вколочу свой сапог в его поганую рожу! Стоп! Этого подонка нужно еще найти!

С первыми проблесками рассвета я был на том месте, где все случилось. Следов борьбы не было – я, видимо, не сопротивлялся. Следы рвоты я обнаружил ближе к ограде парка. А к кустам меня явно оттащили – вон борозды от волочившихся ног. Так. Кто – то меня затащил в парк, дал проблеваться, а потом, после полной отключки, отволок сюда, раздел и оттрахал. Значит, он либо шел за мной, либо шел навстречу. Я не помню встречных людей. Хотя, я вообще не много помнил, но встречных не было. Значит, все же шел следом. Тихо шел, иначе я бы обратил внимание, в каком бы состоянии я не был! А еще я нашел след его ботинка на сырой земле у кустов. Хороший следок, четкий. Военный это был ботинок, уж я – то знаю! Ботиночек офицерского состава, 44 – го размера! Здоровый, подонок! Больше найти ничего не удалось...

К врачу я не пошел – нужно было бы все рассказать, как было! Только этого еще не доставало – чтобы все узнали, что меня опустила какая – то мразь! Сославшись на простуду, отлежался дома. Постепенно все стало забываться, и я был уверен, что навсегда. Тем более, что начиналась реальная служба.

Во второй раз

все произошло прямо в отделении. Дикость ситуации была в том, что я находился на дежурстве. В отделении было еще человека 3 – 4 во главе с майором Еремеевым, начальником следственной группы, оставшимся писать квартальный отчет. Мы все вместе перекусили, потом попробовали Еремеевсой наливки из черноплодки, разлитой по маленьким баночкам грамм по двести, которые он потребовал вернуть назад. Очень вкусно, но мало.

Было относительно спокойно – несколько бомжей в "обезьяннике" уже спали. Все разошлись по помещениям, а я смотрел по телевизору какую – то муть. К полночи звонки вообще прекратились, и я стал позевывать. Несколько раз поймал себя на том, что засыпаю. До смены было еще два часа. Нужно было держаться. Ничего страшного, если я пока прилягу на топчан и буду смотреть телевизор оттуда. Какую же дрянь, однако, крутят после полуночи. ..

... – Дежурный! Лейтенант Лукин! Эй! Да, продери ты глаза! – кто – то со всей силы тряс меня за плечи. Я спросонья отмахивался, пытался перевернуться на другой бок, пока наконец не сообразил, что слышу Еремеевский бас. Он был просто разъярен... – Что, так трудно отсидеть положенные четыре часа в смену? Я первый раз вижу, чтобы дежурный позволил себе раздеться, находясь на посту! Объяснительную мне на стол! Сейчас же! А завтра на разбор к начальнику! – Он с треском хлопнул дверью дежурки и ушел к себе в кабинет.

Было мучительно стыдно. Как же это меня угораздило уснуть? Да еще и не услышать, как подошел Еремеев. Я в растерянности оглядел дежурку. На стуле валялась моя одежда. Включая и нижнее белье. Я резко сел, и тут же почувствовал знакомую боль в заднице. С ужасом я оглядел топчан – крови не было, но тупая боль сзади не давала сидеть. Меня опять оттрахали! И где! Прямо в отделении, во время дежурства. Нет, этого быть не может! Я же не сумасшедший и не в коме, чтобы ничего не почувствовать и ничего не помнить!

Я, как мог, натянул на себя форму. С трудом встал, огляделся. Все как всегда, ничего необычного. Кроме одного – это я заметил сразу. Входная дверь была приоткрыта! Грубейшее нарушение в ночное время. Я рванул к двери и ясно увидел на линолеуме грязно – мокрые следы. Одна цепочка следов вела от двери к дежурке, вторая – назад к входной двери. Я в полной прострации разглядывал мокрые отпечатки ботинок, военных ботинок, и по спине медленно поползли мурашки. Меня преследуют! Именно меня! С маниакальной настойчивостью! Нагло и беззастенчиво! Но так не может быть! Он, хоть и подонок, но не дурак! Проделать это прямо здесь, зная, что я не один? Да и откуда он мог знать, что я сплю? Да и сон ли это был? Я бы наверняка проснулся бы и от меньшей боли. Стоп. А ведь входную дверь – то я закрывал, это точно! Так, спокойно! Первое – я не спал, а был в отключке! Почему – с этим еще предстоит разобраться! Второе – у НЕГО в отделении был сообщник! Ведь кто – то подсыпал мне что – то в еду и кто – то открыл входную дверь, когда я потерял сознание! И я знаю, кто это был – Еремеев! Дурь была в наливке, которую он индивидуально всем раздал, а потом потребовал назад баночки! Еще бы, это же улика – остатки наливки со снотворным!

Я рванул к нему в кабинет. Он оторвался от бумаг... – Принесли объяснительную? – Я не слушал его. Я искал баночки и нашел их... они, вымытые, стояли около раковины. Я в ярости оглянулся на него... – Следы заметаете? Подонок! Извращенец! Что я вам сделал? За что вы меня преследуете? Я нормальный, слышите, нормальный! И если у вас не все в порядке с психикой, то найдите себе другой объект!

Я еще что – то орал, кидаясь на него и хватаясь за пистолет. Меня оттащил Колька, мой друг, тоже лейтенант... – Вадька, заткнись! Что ты мелешь? Ты с ума сошел? Что на тебя нашло? Ну, заснул, получишь выговор, и черт с ним! На кого ты орешь, идиот? – Он скрутил меня, благо это было не трудно – сложения я был довольно хрупкого, и оттащил в дежурку. Я продолжал куда – то рваться, и что – то Кольке доказывать... – Ты ничего не знаешь и не понимаешь! Я не могу тебе всего сказать, но он – подонок, сволочь, гад, гад! – я задохнулся и вдруг разразился рыданиями. Меня трясло, а Колька прижал мою голову к груди, обнял, гладил по спине и бормотал... – Ничего, Вадька, все рассосется!

Всё мне сошло, хотя выговор я все – таки схлопотал. Еремеев с тех пор меня сторонился. Я же откровенно его ненавидел, уверенный, что все это подстроил он. Кстати, он был и на том пресловутом банкете, так что все сходилось. Что – то не вязалось, были какие – то нестыковки, но другой версии все равно не было.

В третий раз

все было намного хуже и больнее. Наше отделение, наряду с другими районными отделениями, участвовало в спартакиаде, посвященной какой – то круглой милицейской дате. В нашей команде было четверо... мы с Колькой и два старлея – оперативника. Еремеев тоже поехал членом какой – то комиссии, но, слава богу, отдельно от нас. Спартакиада проводилась на базе у озера Зеркальное, где нас всех разместили в корпусах бывшего пионерского лагеря. После первого дня соревнований мы были вторыми, что было несомненным успехом. Перед вечерним мероприятием, для которого у нас все было заранее закуплено, я пошел помыться в душ. Он располагался в отдельно стоящем небольшом здании. То ли все уже помылись, то ли всем было лень, но в душевых было пусто. Я разделся, вошел в душевую кабину и начал настраивать нужную температуру воды. В этот момент жесткой хваткой сзади моя голова была зафиксирована, а на лицо легла тряпка с резким запахом хлороформа. ..

... Когда я очнулся, то пошевелиться не мог. Я лежал животом на спортивной скамейке, а мои руки и ноги были связаны под ее сидением. Даже голову я не мог повернуть. На рот был приклеен скотч. Было откровенно холодно, и я осознал, что лежу абсолютно голый. Наверное, я пошевелился, так как кто – то, находящийся вне поля видимости, подошел ко мне, сел сзади между моих разведенных ног, положил руки на бедра, медленно сдвинул их на ягодицы и сильно сжал. Я сделал бешеные усилия вырваться. Все бесполезно. А ЕГО руки продолжали мять мое тело со все большей энергией и страстью. Он уже твердо упирался членом мне в зад, и я знал, что меня ожидает, но впервые это должно было произойти при моем полном сознании. Он раздвинул мне ягодицы и начал аккуратно смазывать очко. Я вертелся настолько, насколько позволяли спеленавшие меня веревки. Это, по – моему, его еще больше раззадорило. Он хрипло задышал, сильно шлепнул меня по заднице, вцепился в раздвинутые ягодицы и начал интенсивное внедрение. Я, препятствуя проникновению, со всей силы сжался. Он зарычал, буквально разрывая меня сильными руками. Давление усилилось, и что – то стало ему удаваться. И вдруг резким толчком он вошел сразу на несколько сантиметров.

От дикой боли я выгнулся дугой и издал яростное мычание. Я извивался, пытаясь освободится от его орудия, но оно жестко и методично долбило меня, вызывая близкое к обмороку состояние. Так продолжалось мучительных десять минут. Силы кончались, и сопротивление становилось все более вялым. Зато его движения во мне стали более свободными и менее болезненными. Я застыл, ожидая конца этой пытки, и, судя по его активности, конец был недалеко. Скольжение во мне стало абсолютно свободным. С каждым новым ударом он все дальше проникал в мою кишку. Странно, но боль вдруг полностью отпустила. Я ясно чувствовал в себе лишь сильные биения чужой плоти. Совершенно неожиданно я поймал себя на ответных движениях. Темп нарастал, хрипы сзади слились в сплошной стон. Импульсы странного удовольствия накатывали на меня все ощутимее. Он шумно выдохнул, застыл, движения во мне прекратились. Его член неимоверно раздулся и долго пульсировал, истекая в мою задницу.

Я давно понял, что помешать ему ничем не могу. Я знал только одно, что должен выяснить, кто это! Как только боль отпустила настолько, что я мог думать о чем – то другом, я стал чутко прислушиваться к его дыханию, стонам, пытаясь уловить знакомые интонации. Все напрасно. И только в шепоте, сопровождавшем его заключительные судороги, мозг ясно выделил два слова... "мои грабли". Потом опять перед глазами появилась белая тряпка, и опять пахнуло хлороформом. И в уплывающем сознании застывала мысль, что "граблями" меня называли друзья в школе милиции за нескладную, худощавую фигуру...

... Я пришел в себя и долго лежал, пытаясь понять, могу ли двигаться. Потом медленно сел. Вроде жив. Оказывается, я уже был полностью одет. Даже кроссовки были надеты, а шнурки аккуратно завязаны. Да, шнурки. ..

Теперь я знал, КТО это был. Все сходилось. Надо было быть полным идиотом, чтобы не догадаться сразу. Даже мотив стал ясен. Только как все доказать?

Я вернулся в наш корпус. Все уже выпили, и не по одной. За столом сидел и Еремеев, окинувший меня недобрым взглядом.

– Иди сюда, я держу тебе место. Где ты шляешься? – Колька оживленно махал мне рукой.

– Иду. – Я продрался сквозь быстро соловеющую братию к своему месту. – Еремеев давно появился?

– Да, минут, наверное, десять назад. Весь такой взбудораженный пришел. Сразу стакан водки хватанул. А ты где был?

– Вот он знает! – я ткнул пальцем в сторону Еремеева. – Ладно, хватит сейчас об этом, потом все выясним окончательно. Давай выпьем, Колька!

Он налил, и я, не чокаясь, выпил. Сразу налил еще и опять выпил.

– Что с тобой? Что – то случилось? – Колька тряханул меня за рукав.

– Да, но это... Как тебе рассказать, даже не знаю... Потом!

Я усиленно делал вид, что налакался, правдоподобно заплетался языком, покачивался, хватаясь за мебель. При этом не переставал кидать злобные взгляды на Еремеева.

– Что – то мне плохо, Колька! Пойду – ка я прилягу. Если, конечно, дойду!

– Я помогу тебе! – Он подхватил меня подмышки и аккуратно приволок в нашу спальню.

– Спасибо тебе! Ты настоящий друг! Я во всем и всегда хотел походить на тебя. Даже вот шнурки стал завязывать твоим хитрым узлом. – Я поднял ногу, показывая завязанный шнурок на моей кроссовке. Он уставился, долго смотрел, потом настороженно поднял на меня глаза.

– А помнишь кликухи, которые мы имели в школе милиции? – продолжал я. – Меня какой – то гад "граблями" прозвал. А ты свою кликуху помнишь? "Жеребец"! Потому что, как говорили, у тебя член, как у осла. – Я уже не притворялся пьяным и твердо глядел ему в глаза. – И, кажется, не зря говорили! – Я демонстративно поерзал на заднице. – А еще говорили, что ты неравнодушен к мужским жопам. И когда я тебя прямо спросил об этом, ты стал уверять, что это наговоры, сплетни. А я тебе сказал, что ненавижу всех недоносков, для которых приемлема эта грязь. А не помнишь, что ты мне ответил? Что нельзя ругать то, что не понимаешь и что никогда не пробовал! Я возразил, что мне это не грозит. А ты ответил... "Как знать"! Я – то потом забыл об этом разговоре. И никогда не вспоминал. А теперь понял, что ты ничего не забывал и ничего не простил. И сделал целью дать мне почувствовать себя в шкуре презираемого и опущенного. Сволочь ты и подонок. Да еще и на Еремеева стрелки перевел.

Колька застыл, затем медленно поднял голову...

– Ну, и что ты теперь намерен делать? К Еремееву пойдешь? Расскажешь всем, как я тебя трахаю уже третий раз? Ну, давай! Заодно расскажи, как во время последнего траха тебе это дело понравилось, и ты стал подмахивать, как опытная пидовка! Можешь рассказать и о том, что ты уже навсегда подсел на этот секс и тебе всегда будет его не хватать! И что грезить ты будешь о таком вот самце, как я, с большим, жадным членом. Иди и расскажи им всем про это, и ты, наконец, поймешь, что я испытывал тогда, в школе милиции.

Его голос окреп, стал уверенным. Глаза жестко смотрели на меня. И я вдруг растерялся. Черт, а ведь он прав. И что там, в душе, час назад, я почувствовал странное желание, чтобы это подольше не кончалось! И что незнакомое состояние принадлежности сильному самцу сладко окатило вместе с потоком вливаемой в меня влаги. И что никому и никогда я не смогу рассказать о том, что со мной сегодня случилось! Я отвернулся и молча уставился в темное окно. Все ли в жизни можно прощать? И кем я останусь, если это произойдет?

Ну, уж нет! Какая разница, что он прав? Какого хрена он решил, что может приобщать меня к своим ценностям насильно? Да и не этот мотив для него главный. Во главе угла стояло его оскорбленное самолюбие! Желание во что бы то ни стало загнать меня в тот же угол! Чтобы я побывал в той же шкуре и чтобы почувствовал себя таким же изгоем. Главное, выбрал такой способ, при котором я никому ничего не мог рассказать. Я даже не могу его пристрелить, как собирался (хотя и не знал, что это Колька), потому что никому не смогу признаться в истинной причине. А сидеть потом полжизни за немотивированное убийство – еще большее наказание, чем то, которое он мне уготовил. Пристрелить его и застрелиться самому? Ничего себе месть! Это – то нас и уровняет окончательно! Черт! Какая все это мерзость! Знать, что эта мразь добилась своего, и не иметь возможности отомстить! Но и безнаказанным это оставлять нельзя!

Я повернулся к нему и сквозь зубы процедил...

– Тебе не жить! Я тебя все равно убью! При совместном дежурстве, на стрельбах, на операции – не знаю, как и когда, но это будет! Все будет сделано так, что максимум, в чем меня обвинят – неосторожное обращение с оружием. И только ты будешь знать, что это будет убийством, и что оно обязательно состоится. Ты будешь постоянно его ждать! Это станет твоим наваждением! Ты будешь видеть, как я его готовлю и как привожу в исполнение! И знать, что это неотвратимо! И знать, что это очень больно, гораздо больнее, чем было мне сегодня! И ничего не сможешь сделать и ничего предотвратить – тебе никто не поверит. То, что ты пережил в школе милиции, будет семечками по сравнению с адом, который я тебе устрою!

– Брось, Вадька! Ну, не так все для тебя страшно, как ты воспринимаешь! Подумаешь – трахнули! Скольких парней трахают – и ничего, живут. Забудь, и я даю тебе слово, что больше это не повториться.

– Ничего ты не понял! Ты умрешь не потому, что ты гей! А потому, что ты – выродок, посмевший насаждать гейство насилием! Ты – труп, и твердо помни об этом! – Я повернулся и вышел из спальни...

Выдержал он недолго – всего пару недель. За это время было несколько нервных срывов, закончившихся его откровенными истериками. Он шарахался от меня, как от прокаженного. Через неделю начал пить. Стал кидаться на окружающих. После нескольких серьезных нарушений был предупрежден, а потом и уволен из милиции. Уходил с явным облегчением, с надеждой на лучшее будущее, но что – то в нем окончательно сломалось, и подняться он уже так никогда и не смог...