Медсестра, подкупленная мной (она постоянно находилась в коридоре и никогда не заглядывала в мой кабинет), услужливо распахнула дверь перед клиенткой, и я быстро сделал вид, что заполняю какие – то бумаги, – мне не хотелось торопить события, я любил разглядывать их начиная с ножек, затянутых в чулки и обутых в туфельки на высоком каблучке. Если посетительницей оказывалась дама не особенно приятного возраста и сложения, я обычно напускал на себя ледяное спокойствие, отрывисто повелевал раздеться, быстро осматривал, тщательно скрывая брезгливость, выписывал рецепты и давал рекомендации сухо, как настоящий специалист, отчего дамы, разумеется, таяли и рассказывали обо мне впоследствии своим подругам и дочерям своих подруг – а среди них частенько попадались те, которые вполне соответствовали моим требованиям.

На этот раз вид переступивших порог ног в белых туфлях – лодочках на невысоком каблучке меня удовлетворил, я позволил хмурому взгляду специалиста подняться выше, до округлых колен, наполовину прикрытых юбкой – отлично – затем еще выше, до талии, перехваченной узким белым пояском; ряд аккуратно застегнутых пуговок на блузке привел мой взгляд к мягким бугоркам, ложбинку между которыми украшал скромный серебряный кулончик, затем пришла пора последней откровенности – я увидел лицо, нежное, светлое, не изуродованное косметикой, белокурые волосы мягко падали на ее плечи, и вся она была такая восхитительно молочная, свежая, сладкая и юная, что я невольно потянул носом, пытаясь уловить аромат сливок и меда, исходящий от ее гибкого стройного тела.

Она робко улыбнулась – белые зубы, розовые ласковые губы.

– Здравствуйте, господин доктор.

– Добрый день, – хрипло сказал я, откашлялся и повторил: – Добрый день, мадемуазель.

Она опустила прелестные глаза, опушенные ресницами цвета темно – золотой пшеницы, и почти прошептала, замирая от робости:

– Я на плановый осмотр: господин доктор.

– Очень хорошо, – я сглотнул слюну и встал, в очередной раз порадовавшись, что на мне халат, скрадывающий то, что видеть раньше времени моей милой клиентке не пристало. – Прошу вас, проходите туда, – я указал на дверь в смотровую, – разденьтесь и наденьте рубашку, которую найдете на кушетке. Я пока заполню вашу карту. Как вас зовут?

– Анна Борье, – отозвалась она из смотровой, я быстро записал это имя и напряг слух, пытаясь уловить шорох снимаемой одежды; мое терпение было вознаграждено легким шелестом спускаемой с бедер юбки и постукиванием об пол снятых туфель. После того, как я запинающимся голосом выспросил у прелестной пастушки Аннет дату ее рождения и жалобы (нет!), а мой член был тщательно задрапирован полами халата, я переступил порог смотровой.

Девушка сидела на кушетке в коротком зеленом халатике с завязками на спине, поджав молочно – белые ноги, и опустив голову (держу пари, она покраснела до самых ушей). Я подошел ближе – от нее действительно пахло чем – то очень свежим, сладким, заставляющим вспомнить летние месяцы, проведенные мной в небольшой деревеньке под Ниццей, нежный аромат только что принесенного со двора молока и полевых цветов, стоящих в стеклянном кувшине у кровати. Нетвердой ногой я нажал на педаль – спинка кушетки приподнялась, и пастушка Аннет оказалась в полусидячем положении; густые волосы почти скрывали от меня ее лицо, я видел только губы, их сводящий с ума розовый перламутровый изгиб.

– Мадемуазель, пожалуйста, приспустите рубашку, я должен начать осмотр, – почти прошептал я, задыхаясь от невероятного безумного томления, и присел на кушетку, коснувшись напряженным бедром ее сливочно – белого бедра, окутанного еле заметным золотистым пушком – двадцать лет, двадцать нежных пронзительных лет, чистых, как самая первая утренняя роса. Да, доктор Жильбер – поэт:

Она, смущаясь, подняла на меня глаза, полные млечной синевы, завела руки за голову (мелькнул очаровательный рыжеватый пушок в мраморной раковине подмышек), расплела непослушными робкими пальцами завязки и позволила рубашке соскользнуть с белоснежных плеч, но тут же стыдливым жестом прикрыла грудь и снова отвернула лицо, закрасневшись.

– Мадемуазель, – укоризненно улыбнувшись, проговорил я, пытаясь попутно восстановить ритм дыхания, – не нужно бояться и стесняться, я же врач: я не причиню вам вреда.

Врач, да, но – мужчина. Интересно, девственна ли моя прекрасная леди? Это мы выясним позже, но держу пари, что к ней еще никто всерьез не прикасался.

Взяв ее нежно, но твердо за кисти рук, я развел их в стороны, и руки бессильно упали по обе стороны ее распростертого на кушетке тела, словно две белые гибкие лианы, а зарево румянца проступило даже на верхней части ее великолепных, круглых, упругих грудей, увенчанных, как пишут романтически настроенные поэты, бутончиками небольших розовых сосков с аккуратными нежными ореолами – видимо, от холода и страха вздыбившихся твердыми бугорками, которые, должно быть, так приятны на ощупь. Мгновение я безмолвно любовался этой прекрасной крепкой белой грудью, мысленно приникая к ней губами и языком, предвкушая радость от прикосновения нежной кожи к моим нетерпеливым ладоням, и медлил, медлил, изнывая от щемящего чувства в паху и сладкого тяжкого нытья под ложечкой.

– Не бойтесь, – еще раз прошептал я, она откинула голову и закрыла глаза, залившись румянцем; я отвел упавшие на грудь белокурые локоны и положил ладони по обе стороны нежных полушарий, слегка сдавил их – кулончик спрятался в ложбинке – затем стал ласково прощупывать пальцами, не касаясь сосков, изнемогая от желания, но борясь с ним во имя будущего, еще более восхитительного наслаждения.

– Не больно, мадемуазель?

– Нет: – прошептала она, не размыкая ресниц.

Я начал сжимать ее груди – теплые и душистые – крепче, массировать их, приподнимая снизу вверх, свел их вместе и стиснул в ладонях, заставив нежные и крепкие горошины сосков смотреть вверх, затем ослабил хватку и скользнул выше, накрывая пальцами сладкие соски, сжал их до ноющей томной боли, от которой Аннет испустила прерывистый вздох, но глаз по – прежнему не открыла, что давало мне возможность беспрепятственно любоваться ее лицом, пока мои руки изучали ее грудь со страстностью, никак не присущей настоящему специалисту. Попутно, разумеется, я выяснил, что никаких уплотнений нет, что по этой части моя клиенточка здорова, но не спешил выпускать из рук эти белые теплые полушария, поглаживая их, сжимая в ладонях, склонившись так низко, что, должно быть, Аннет почуяла мое горячее дыхание на своей коже. Легкие, почти незаметные прикосновения сменялись более уверенными, жесткими, не причиняющими, однако, никакой боли – здесь все было выверено до мелочей. Я сбивчивым шепотом попросил ее закинуть руки за голову, она покорно подчинилась как загипнотизированная, груди приподнялись, а соски, которым я не давал расслабиться, вызывающе уставились в потолок; я накрыл их руками и принялся поглаживать круговыми движениями, чувствуя твердость розовых горошин, упирающихся в соединение линий ума и жизни на моих ладонях, массировать, то сводя вместе эти сочные белоснежные упругие бугорки, то позволяя им распасться и опуститься в мои сложенные чашечкой ладони, наполняя их восхитительной тяжестью. Все это время Аннет лежала неподвижно, приоткрыв губы и дыша все более и более учащенно – я был уверен, что она не до конца осознает, что я ее просто – напросто завожу. Можно было уже сейчас склониться к ее лицу и впиться в этот розовый мягкий рот, проникнуть туда языком, вылизать небо и зубки, затем, осыпав поцелуями ее шею и плечи, скрытые матовым золотом волос, спуститься к грудям и зацеловать их до пурпурных следов на белой коже, зарыться лицом в ложбинку между ними: Но я медлил.

С неохотой выпустив из рук грудь Аннет, я облизнул губы, встал и хрипло велел ей перемещаться на кресло, не оправляя рубашку. Она коротко и тревожно взглянула на меня, однако покорно встала и подошла к креслу, которое я оборудовал, как ни забавно это звучало, с максимальным удобством для себя: приступочка, позволяющая моему паху находиться на уровне вагины, распростертой на кресле клиентки, выдвигалась бесшумно и незаметно. Верхняя часть кресла была чуть под углом, но так, чтобы клиентка не могла видеть моих манипуляций.

На минуту я отвернулся, давая возможность Аннет забраться на кресло, и бессмысленно уставился в потолок. Потом медленно повернулся и замер от восторга, пронизавшего все мое тело подобно сладкой судороге.

Девушка лежала, широко разведя ноги, опущенные на подставки, рубашка сбилась на талии, грудь вздымается от волнения и робости, глаза, как всегда, закрыты, щечки залиты румянцем. Лоно ее было покрыто мягкими курчавыми золотистыми волосками, розовая щелка слегка увлажнена (не моими ли стараниями?), пунцовая горошинка клитора налита восхитительной сладостью. На нетвердых ногах я приблизился (к черту перчатки), тихо велев девушке лежать спокойно и дышать ровно, и прикоснулся средним пальцем к источающей влажный аромат чистоты, девственной (надеюсь) вагине. Осторожно начал поглаживать розовые лепестки, наслаждаясь их нежностью, затем ласково прикоснулся к клитору, Аннет вздрогнула и еле слышно охнула, а я аккуратно надавил на него и не отпуская стал массировать, жадно пожирая глазами распростертое передо мной тело. Мои старания увенчались успехом – девушка стала дышать прерывисто и возбужденно, однако глаз не открывала, щелочка ее увлажнилась настолько, что мои пальцы скользили без труда, проникая внутрь, туда, откуда выступили светлые прозрачные капли ароматного сока. Да, она была девственницей, но я – то был специалистом и мог без труда помочь ей избавиться от этой досадной помехи незаметно для нее самой.

Вокруг витал аромат влажных лилий, я задыхался, я не мог больше терпеть. Незаметно выдвинулась приступочка, я встал на нее, одной рукой продолжая поглаживать блестящую от влаги розовую плоть, забираясь пальцем все глубже и глубже, до тонкой преграды, а другой рукой развел полы халата и высвободил из брюк член, на который, подумав, не стал наносить смазку. В тот момент, когда я нагибался к лицу Аннет, она, наконец, решилась открыть глаза, но вымолвить ничего не успела, так как я со стоном прильнул к ее губам.

Мой язык скользнул в ее рот, переплелся с ее прохладным сладким язычком, я глотал ее слюну, я был в неистовстве. Ее руки, до сих пор бессильно лежавшие по обе стороны ее тела, вспорхнули вверх и вцепились в мои плечи – девушка пыталась оттолкнуть меня, но без особого желания. Я придвинулся ближе и накрыл ладонями и ее груди, продолжая целовать упрямый мягкий рот, принялся сжимать их и массировать с яростным напором, соски уперлись мне в ладони, я свел их вместе, слепо пробежал губами по шее Аннет и, пробормотав: "Тише, тише, все хорошо, мадемуазель", – нырнул лицом в сладко пахнущую ложбинку между двумя полушариями, губами натолкнулся на холодный металл кулончика, затем, придерживая груди сведенными вместе, по очереди облизал нежные розовые соски, покусал их легонько, обвел языком ореолы, провел по белоснежной плоти, окружавшей их, складочку под грудями я зацеловал до вожделенных пурпурных засосов, а тем временем мой член уперся во влажную щель моей пастушки и массировал ее клитор, покрываясь соками, истекавшими из девственной дырочки. Аннет не кричала, нет, она стонала и пыталась оттолкнуть меня, но все слабее и слабее, ее голова металась по подушке, под моими ладонями грудь часто вздымалась и опадала, я все еще не мог оторваться от нее и продолжал терзать белую упругую плоть и розовые твердые соски, то стискивая, сжимая их в горстях, то приникая к ним ртом. Придвинувшись совсем вплотную, я опустил одну руку и направил головку члена в нужное местечко, плоть подалась неохотно, впуская меня; продолжая зацеловывать губы и грудь Аннет, я стал тихонько двигать бедрами, пока не почувствовал, что головка уперлась в преграду. Девушка охнула.

– Вам больно, мадемуазель? – шепотом осведомился я.

– Немного: – простонала она.

И тогда мне пришлось отпустить ее грудь и опуститься на колени на приступочку, так, что мои губы и язык полностью погрузились в сочащуюся влагой розовую плоть. Я ласкал ее, пока у меня не свело скулы, пока я не стал задыхаться от болезненного вожделения, глотая ее сок и терзая языком мокрые складочки, чувствуя ее пальцы в моих волосах, слыша ее стоны. Подготовив ее, я торопливо выпрямился, навалился на Аннет и вошел в нее до конца, почти безболезненно миновав преграду и почувствовав членом влажный жар внутри девушки. Ее грудь вздрагивала под моими руками, пока я ритмично двигал бедрами, вводя и выводя набухший член – крови было совсем немного, она смешалась с соками, обретшими розоватый окрас, я жадно целовал мокрое от слез лицо Аннет, волосы на ее висках, влажные от пота, шею, плечи, грудь, покрытую следами моих поцелуев, мокрую и блестящую от пота и моей слюны, я сжимал ее соски в ритме соития и покусывал их, а девушка выгибалась дугой, подставляя их моим губам. Похоже, мы кончили одновременно, когда я исхитрился дотянуться губами до ее живота, стянув ниже рубашку, провел языком по белой плоти, улавливая ноздрями запах соков и крови, затем моментально вернулся к грудям, сжал их в ладонях и жадно уставился в глаза Аннет – они закрылись только после легкой судороги, пробежавшей по ее телу и передавшейся мне. Мышцы ее влагалища сжались, плотно обхватив меня, я кончил – будто маленький атомный взрыв расцвел на кончике моего члена – и с минуту лежал на груди Аннет, тяжело дыша и приходя в себя.

Потом: потом я смыл следы спермы, соков и крови с члена и обмыл ваткой влагалище пастушки, которая плакала беззвучно, но благодарно, помог Аннет спуститься с ложа любви, подвел к кушетке и начал одевать как ребенка – девушка дрожала и вялыми пальцами помогала мне застегивать пуговки и крючки. Застегивая ее блузку, я не удержался и на прощание прильнул губами к розовым соскам, уже утратившим твердость, но нестерпимо соблазнительным, потом все же застегнул пуговки до самого горла, поцеловал влажные губы, глаза, щеки, трясущимися пальцами черкнул в карте пациентки "Здорова", вручил ее Аннет, и когда девушка, дрожа, покинула мой кабинет, я быстро убрал все следы моей безрассудной страсти в смотровой, выждал время, откашлялся и поднял трубку местного телефона:

– Мадам Делабрю, – сказал я, услышав голос медсестры. – Пригласите следующую клиентку.