Теоретически от женщины на рыбалке может быть огромная польза. Например, она может приготовить закуску, постирать носки или просто не мешаться. На практике же от нее только морока. Об этом я размышлял, выгуливая одну такую особь тенистой тропинкой от нашего рыбацкого лагеря до ближайшего родника. Вчера Серега, друг детства, прихватил ее на нашу традиционную вылазку и всю ночь они нам с Яшкой не давали спать: попробуй тут, усни, если на расстоянии протянутой руки в соседней палатке пялят бабу, а она всеми голосовыми связками дает понять окружающей среде, насколько ей это по кайфу: "Оу, еще, еще! До самой маточки! Оу! Оу! Сделай, сделай меня еще раз!" – ну просто взбеситься можно! И не уснешь ведь, поскольку у самого хуина до ломоты встал – хоть врукопашную иди на ворога! Яшка тоже, пыхтел, пыхтел, ворочался, потом не выдержал, заорал: "Да тише вы там, а не то мы тут друг друга повыебем!" Те вроде притихли, но едва глаза смыкаться начали, как опять: "Ох, где наш маленький питончик? Дай, я умою ему глазок, приглажу головку! Ой, какой большенький!" – не удивительно, что на зорьку Серега еле из палатки выполз. Посидел с полчаса на бережке возле удочки и с коронной фразой "Ебать эту рыбалку!" пополз досыпать обратно в палатку. Да и мы с Яшкой носами поклевывали. А часам к десяти эта прорва проснулась, вылезла на свет божий, протерла глаза и принялась "приносить огромную пользу". Обуял ее, видите ли, общественный долг сварить из наловленных нами окунишек уху. По этому поводу дуболома Яшку послали рубить сучья и разжигать костер, мы же с ней, взяв котелки, отправились к роднику.

И вот идем по тропинке и из одежды на ней только три лоскутка материи суммарной площадью с мою ладонь, распяленные на ее мощах четырьмя тесёмками в виде купальника. Вчера вечером шел дождь и в джинсах и свитере она нам не глянулась: метр шестьдесят с кепкой, худенькая, востроносая, волосики в пучок на затылке стянуты, круглые очки в стиле Леннона – "и что только Серега в этой пигалице нашел?" Но сейчас, глядя на ее тугие и округлые, как пушечные ядра, ягодицы и плотные ляжки, я стал понимать энтузиазм товарища.

У родника она экзальтированно охнула и нагнулась к воде, обстоятельно и со вкусом демонстрируя промежность, едва прикрытую трусиками: "Ой, какая вода сладкая!" Я почувствовал, что у меня опять встает, но она проворно сунула мне в руки оба наполненных водой котелка и повела обратно, бесконечно тараторя. Потом, словно что – то вспомнив, вдруг обернулась и, упершись ладонью мне в грудь, будто я собирался на нее наброситься, пролепетала что – то наподобие: "Я понимаю, что когда парню хочется, то это нестерпимо, но настоящий мужчина может перетерпеть, – она заглянула мне сквозь свои диоптрии в глаза и округлила губки. – Не обижайся. У нас Сережей все очень серьезно, – несколько секунд я не мог понять, сдерживает ли меня ее ладошка или, наоборот, манит, влажной прохладой лаская грудь, но потом она добавила: – Скорее всего, мы поженимся", – и, преисполнившись важности, повернулась и почапала дальше, церемонно переминая свои артиллерийские ягодицы.

Дальше шло, как обычно. Мы ловили рыбу и пили водку. Потом пили водку и ловили рыбу. Часам к трем нашей гостье удалось вскипятить воду, в которой плавали пойманные нами окуньки. Под "уху" треснули сразу по стакану и достали из рюкзаков то, что полагается возить на рыбалку: лук, огурцы, плавленный сыр, перченное сало. Приняла грамм сто на грудь и пигалица. Когда начало темнеть, запалили огромный кострище и с воплями полезли в речку. Обратно она выезжала уже на загривке у Яшки, размахивая сорванным с себя бюстгальтером. Маленькие отвисшие грудки забавно бултыхались, словно два снежка на веревочках. Серега притащил из машины магнитофон и включил его на всю катушку. Девица сразу же и с разбега вскочила мне на бедра. Обхватив мою поясницу мускулистыми ляжками и вцепившись в плечи руками, начала в такт рамштейнам качать всем телом, довольно натуралистично имитируя совокупление. В общем, оказавшись единственной самкой на трех самцов, ни в чем себе не отказывала. Под конец, когда пьяный Серега появился, неся канистру пива на голове, с воплем: "О, мой Ваал! Осирис! Вотан! Даждь – бог! Позволь приветствовать тебя языческим каноном!", рухнула перед ним на колени, оттянула плавки и принялась прямо при нас сосать его член. Мы с сделали вид, что ничего не замечаем и начали скакать вокруг них, как два фавна, высоко подбрасывая ляжки. Потом Яшка схватил две бутылки и предложил мне пить из горла на брудершафт. Дико гогоча и едва не захлебнувшись, выпили. Тут опять, откуда ни возьмись, появилась пигалица и полезла ко мне целоваться. Я приподнял ее 52 кг в воздух и по – братски челмокнул в губы. Она тут же переметнулась к Яшке, но он вдруг отшвырнул ее в сторону и закричал, отплёвываясь:

– Серёг! Да что ж она мне в рот твою малафью выцедила?

– А ты не сосись с чужими невестами! – мне, кстати, тоже показалось, что слюни у нее во рту густоваты, но я был слишком пьян, чтобы рассуждать на эту тему. А девчонка уже скакала, ухватив нас с Серегой за плечи, и орала, почти как в "Книге джунглей":

– В нас течет одна сперма! В нас течет одна сперма! – и все вместе нестройным вопящим двуногим стадом мы опять полезли в реку.

Едва не захлебнувшись и чуть – чуть протрезвев, я выбрался на берег и пошел в палатку спать. Через пару минут, отряхиваясь, как барбос, от воды, прибежал и Яшка. Серега со своей пигалицей вопили все дальше и дальше и, выслушав яшкино пожелание: "Шоб им утопнуть!", я пьяно – блаженно заснул.

Не знаю, проспал ли я час, или два, или только десять минут, но проснулся от того, что на меня навалилась что – то мокрое и скользкое и принялось трепать и щипать шерсть на груди:

– Ну, ты идешь к нам или нет? – это была пигалица.

– Что? Куда? – встрепенулся я.

– В нашу палатку! – она была абсолютно голая и мокрая – наверное, только что из речки. –

– Лиль, ну пойдем! – монотонно конючил за брезентовым пологом Серёга.

– А я хочу, чтобы он с нами! – капризно пискнула пигалица. – В нас троих течет одна сперма! Я хочу, чтобы мы втроем, как одна семья! А Яшку не возьмем! Чтоб не отплёвывался!

– Дуй, дуй отсюда! – зашипел я, очухиваясь от сна. – Вон, с Сережкой кувыркайтесь!

– А ты мне, может, тоже нравишься? – она нащупала мой начинающий твердеть хуй и стала игриво перекатывать его из стороны в сторону, зажав между своим бедром и моим лобком. – Вот возьму и выйду замуж не за Серёжку, за тебя!

– Дура! Я женат!

– Все равно не уйду! И Яшке спать не дам! – пигалица обиженно засопела и лягнулась в темноту.

– О, боже! – тот перевернулся на другой бок. – Она уже здесь!

– Лиль, ну пойдем! Пойдем что ли, – продолжал мямлить за брезентом Серёга – как же все – таки беззащитны эти женихи!

– Да тащи ты ее за ноги! – многоопытно посоветовал я. Лилька взвизгнула и, взблеснув стеклами очков, как на санках скользнула в сторону выхода. Правда, в последний момент она успела ухватиться за резинку моих трусов и содрала их с меня, едва не прихватив в придачу и яйца. Через секунду на свежем воздухе послышались вскрики и негромкие хлопки: очевидно, пигалица хлестала жениха сорванным с меня трофеем. Я решил пожертвовать частью мундира ради спокойствия, но не тут – то было. Через полминуты уже Серега дергал меня за ступню:

– Лех, слышь, пойдем все – таки к нам!

– Ты совсем, что ли ёбу дался?

– Да меня Лилька без тебя в палатку не пускает!

– Ну так, давай, ты – к нам!

– Уйдите вы отсюда оба на хуй! – проревел в подушку окончательно взбесившийся Яшка.

– Правильно, Яков! – донеслось из соседней палатки. – Гоните их обоих! Может, у меня в жизни больше не будет случая попробовать секс втроем!

– Ну, Лиля!

– Двадцать шесть лет уже Лиля! Если не придете сейчас вдвоем, то никакой свадьбы не будет! Сговорились там!

– Пойдем, покурим что ли? – безысходно попросил Серёжка. Мы выбрались из палатки и закурили. Серега затянулся несколько раз, как матрос, бросающийся под танк, потом стрельнул недокуренным бычком в темноту и, глянув на мой карданвал, расслабленно – залупленно мотающийся у середины ляжки, попросил: – Только ты там не очень – то! Мне ведь с ней жить:

Лиля ждала нас, растянувшись на надувном матрасе; губы ее удовлетворенно змеились, тело в свете подвешенного к потолку фонарика казалось маслянисто – янтарным и лишь две узкие белые полосочки сбегали с боков в пах, скрещиваясь в подбритой по бокам шерстке. Серега плюхнулся на нее и принялся с преувеличенной и несколько нервной страстностью ласкать, взасос целуя в губы и одновременно запустив пятерню ей между ног. Так как иначе пристроиться в палатке было просто невозможно, я прилег с ними рядом. Если честно, мне было страшно неудобно и в придачу ко всему мой хуище встал так, что, казалось, щелкни пальцем – зазвенит, и то и дело тыкался Лиле в бок, а отодвинуться было некуда. В развилке у нее вскоре захлюпало; маленькая грудка с оттопырившимся рубиновым соском трепыхалась перед самым моим носом; после очередного головокружительного засоса она, как ни в чем не бывало, поинтересовалась:

– А почему Леша меня не ласкает? Сережка, не будь жадиной, дай ему потрогать мою писю, какая она жаркая и сладкая! – друг детства на секунду опешил, потом просипел:

– Сейчас она у тебя будет и очень мокрой! – и, выгнувшись над девушкой другой, стал вправлять ей в пиздёнку еще едва окрепший, недостаточно эрегированный пенис.

– Ой! – захихикала она. – Подожди! Так опять не получится! Пусть лучше Леша мне под попу свое бедро подложит! Я читала, что в Средние века, когда рыцарь лишал невинности свою невесту, паж помогал ему таким образом, – мы так и сделали. Лилька приподнялась и я сунул ей ляжку под задницу; Серёга загнул ей правую пятку к уху и, получив доступ к "кладовке", наконец – то вправил туда дряблый, как мочалка, член. Лиля сквозь зубы втянула в себя воздух и внезапно прижалась боком ко мне. Хуй мой сразу распластался наискосок ее живота и стал довольно громко шлепать по пузу при фрикциях; я не выдержал, прихватил сосок ее грудки зубами и принялся щекотать плоскую вершинку языком; Лиля взвизгнула, ухватилась за мой хобот и принялась с азартным ожесточением таскать по нему шкуру вверх – вниз. Серега тоже набирал силу и краем глаза я мог видеть, как его орган, темно – багровый и влажно лоснящийся от лилькиных выделений, то наклонно входит в ее утробу, то плавно выползает обратно. Хотя и говорят, что в жизни и двоим редко удается кончить одновременно, у нас получилось у всех троих сразу, и мы с Серегой залили ее до самого подбородка и снаружи, и изнутри, так, что она, очухавшись, даже заворчала: – Что, у вас, у мужиков, в яйцах – по ведру что ли? – и принялась, черпая то с живота, то из промежности, облизывать пальцы и сравнивать на вкус субстанции различного производства.

Я думал, что хоть теперь удастся поспать, но не тут – то было.

– Вы что, на боковую что ли? – тормошила нас пигалица. – А Яшку дразнить? – и она без всякой репетиции зашлась протяжными, страстными стонами: – О – о! О – у! Да! Да! Да – а! В два смычка! О – у, какой кайф! Глубже, глубже, ну глубже! О – у! Яш, а ты что не идешь ко мне? Яша! Яша – а! О – у! Неужели тебе не хочется засунуть свою могучую сваю в вагинку такой девчушки как я? Попробовать в попку? В ротик? О – у, мужики, дайте место Якову! Я хочу, чтобы его обжигающий скипетр пропер меня в анус, я хочу почувствовать его у самых печенок! – и при этом она постоянно лягала нас пятками, отчего мы сдержанно издавали различные звуки, по всей видимости, создающие за пределами палатки впечатление непрерывной ебли.

Наконец, Яшка не выдержал. До нас донесся придушенный утробный рев, шорох отбрасываемого в сторону полога и стремительные шаги. Через секунду он ввалился в нашу палатку – с всклокоченной шевелюрой, безумными глазами и залупленным жилистым хуем, торчащим из паха, как резиновая дубинка. Но мы все трое к тому времени мирно лежали, каждый закутавшись до подбородка в отдельное одеяло с видом невинных младенцев.

– Ты что, Яш? – словно спросонку спросил Серёжка, зажигая фонарик. Яшка затормозил, словно грузовик с бетоном, на его одурелой от ночных бдений физиономии отразилась дикая оторопь.

– Ничего: Вы разве не кричали? – в великом смущении он ухватился обоими руками за свой пендель и стал загибать его вниз, пряча между ляжек.

– Показалось, наверное, – безучастно отозвался Серега.

– Чего только ни приснится в такую ночь! – добавила ухмыляющаяся Лилька и в этот миг Яков, очевидно, перестарался в своих конспиративных усилиях, и из раздутой багровой головки его члена брызнула тонкая белесая струйка.

– Ой! Извините! – яшкина физиономия моментально обрела цвет сургучной печати. – Мне показалось! – он закрутился, как ошпаренная собачонка, и на четвереньках бросился из палатки, тяня за собой по росистой траве прерывистый белесый след. Лилька, не выдержав, перевернулась на живот и принялась придушенно ржать, вцепившись зубами подушку. Под ее смех, переходящий во всхлипы и стоны, нам, наконец, удалось уснуть.