Накинув халат, я решил обойти дом на всякий случай. Около дверей Любиной спальни я вновь уловил неясный звук. Ее спальня располагалась вблизи моей, но на несколько ином уровне.

Осторожно я приоткрыл дверь в ее комнату, не желая разбудить ее каким – либо громким звуком.

В неясном свете из открытого окна мои привыкшие к темноте глаза различили ее фигуру лежащую под простыней. Лицо уткнулось в подушку, которую она обнимала обеими руками. Подушка вздрагивала, и вновь раздавались те самые звуки, тихие всхлипы, которые она старалась задушить.

Я подошел и сев к ней на кровать, положил руку на ее голову. Она даже не вздрогнула, не отняла лица.

– Бедная моя, бедная сестричка, – тихо сказал я, – чем мне помочь тебе, что у тебя болит?

Она, наконец, оторвалась от подушки и подняла на меня глаза. Все было распухшим от слез: нос, губы, даже щеки; мешки под глазами, . Печальное зрелище.

– Душа, душа болит Петенька, – прошептала она, вытирая слезы краем простыни. – Я думала, вот вырастут дети, не надо больше за ними ходить, так мы и поживем с ним друг для друга. В любви, в согласии поживем. В общих радостях. Поедем куда – нибудь. Или просто на даче будем что – нибудь разводить. И где все это? Ласки хочется и доброго слова... Как же мне без этого жить? Знаешь, я себя временами уже чувствую старухой, да хуже даже: они хоть и стары, да жить еще хотят. А мне и жить – то не в радость. Ох, больно, больно...

– Я сестричка тебе обещаю: я все сделаю для тебя, все, чтобы ты не болела, чтобы ты жила дальше. Чего бы это ни стоило.

– Ты, правда, мне поможешь?

– Да, помогу. А сейчас давай, постарайся заснуть. Завтра будет новый день, и он должен быть лучше, чем сегодня.

– Я постараюсь, я правда постараюсь. Поцелуй меня перед сном, как Володя это делал?

– А как он это делал?

– В губы.

– Спокойной ночи, сестричка. – Я прикоснулся к ее влажным распухшим губам и ощутил горячий пульсирующий ток крови. Она откинулась на спину и закрыла глаза. Я вышел из комнаты.

Через час, все еще лишенный сна я вышел в сад и посмотрел на нее сквозь открытое окно спальни. Она лежала на спине, и грудь ее чуть вздымалась под наброшенной простыней.

Первая четверть

Была вторая и самая знойная половина дня. Солнце перешло за дом, и вся веранда оказалась в тени. Но все равно было жарко от прокаленных за день каменных плит вокруг бассейна. Мы расположились в шезлонгах и потягивали из высоких бокалов холодное белое вино.

– Я все время чувствую себя одной половинкой, а другая – потеряна, – говорила Люба. – Мне все кажется, что сейчас вот Володя войдет, улыбнется своей доброй улыбкой в бороду и спросит что – нибудь, какой – нибудь пустяк. А когда я засыпаю или просыпаюсь, мне все кажется, что он где – то здесь, рядом со мной. Даже чудится, как он переворачивается рядом со мной. И я все жду, когда он меня погладит, нежно, как только он это умеет делать. Не осуждай меня, что я вчера ревела, просто я не могу сдержаться, когда чувствуешь такое.

– Куда уж мне тебя осуждать, я тебя, в общем, понимаю. То есть то, что ты тоскуешь и все ждешь. Но другое мне понять все же не легко: где ж твоя здоровая злость? Ведь он тебе не только ласковые слова говорил, но и изменял, да и не один раз – насколько мне известно. И ты его так легко готова простить?

– Да, готова, наверное. Мы с ним так хорошо жили, так весело, так дружно. Я заботилась о нем, он – обо мне. Только ради этого я бы счастлива была, если б он вернулся. И носки бы стирала, и подметала, и вылизывала нашу квартиру и все – все. А теперь мне ничего не хочется делать. Я сама себе противна, что развела такую пыль, что грязная посуда на кухне уже воняет. Нет, я не хочу возвращаться в такой дом.

– Но ведь он может и не вернуться никогда, ты понимаешь? И что же ты будешь делать?

– Не знаю, не хочу даже думать, что тогда будет. Не представляю себя одной. Я же просто женщина. Мне иногда ласка нужна, я без этого чувствую себя совсем старой и никому не нужной. Мне так одиноко, так одиноко.

На глазах ее вновь навернулись слезы. Поколебавшись, я спросил:

– А как мужчина, Володя тебе хорошо подходил?

– Ну да, конечно! Когда он прикасался ко мне, меня просто в жар иной раз бросало. Ты прости, что я так откровенно говорю, но мне хотелось его еще и еще. Я всякий стыд потеряла, возбуждала его всеми возможными ласками. – Она заметно покраснела и отхлебнула из бокала вина.

– Так, какими?

– Ну, сам догадайся.

– Оральными, наверное. Или, там, вибратором.

– И это было, – она вздохнула и вырвался нервный смешок. – Правда в последние годы он здорово охладел, как мне казалось из – за его диабета. Но может в этом были повинны его связи на стороне.

– А ты что, ничего не чувствовала, какие – то признаки?

– Ничего, представь себе. Словно слепая. Да я и сейчас не могу думать о нем плохо. Просто не получается.

– Выходит, тебе в жизни больше повезло, чем мне.

– Почему ты так говоришь? Твоя жена, мне кажется, к тебе прекрасно относилась.

– Да, какое – то время это и было так, но потом... Потом, постепенно все стало по – другому.

– Как – по – другому?

Я заколебался, но откровенность с ее стороны требовала того же и от меня.

– Ну, в прежнее время после любви мы долго лежали обнявшись, гладили друг друга, целовали в разные места. Мне нравилось, когда она ласкает меня языком. А еще больше мне нравилось то же делать ей. А потом я стал замечать, что она сразу после акта исчезает в ванной комнате, иногда надолго, так что я уже засыпал, ее не дождавшись. Затем, она стала говорить, что я мешаю ей спать. Храплю, например, а если не это, так ворочаюсь и бужу ее. И настаивала, чтобы мы спали теперь в разных комнатах.

– Так, ты, наверное, ей действительно мешал – вот и все дела, не такие важные.

– Я бы рад в это поверить, но я замечал и другое. Она перестала со мной целоваться, всегда упрямо отворачивалась. Как совестливая шлюха из романа Достоевского. Уверяла, что у нее менструация, уверяла, что не может со мной часто, потому что испытывает боли. Или просто не было настроения. Один случай, на юге когда мы были, мне так ее хотелось, просто до дрожи в коленях. Еще когда мы сидели за столом с гостями. А потом в номере, она на мои просьбы такую закатила истерику, с таким ненавидящим лицом, искаженным злобой на меня смотрела...

Я видел, что наша близость стала ей в тягость в конце концов. Да и я уже не получал того удовольствия, потому что все свелось к механическим движениям, без тени настоящей ласки. Наверное, у нее уже кто – то был...

– Я понимаю тебя, – прошептала Люба.

– Не думаю, если у тебя была совсем иная жизнь...

– Бедный ты, бедный мою братик, – протянув руку, она погладила меня по щеке. – Ты ведь мне не чужой человек, мне тоже больно за тебя...

Наклонившись, она поцеловала меня в губы. Это был и сестринский, но все же очень нежный поцелуй.

– А как же ты сейчас один, ты ведь, кажется, уже два года как развелся?

– Да, были какие – то "романы". С женщинами, меня намного младше. Но, это все ерунда, фальшь. Или я такой подозрительный и мне кажется, что не я им нужен, а деньги мои? Не знаю, но теплоты нет никакой. Один опять же голый секс, да еще с претензией на страсть – что делало его еще хуже.

– Слушай, я тебе, конечно, мужа не заменю, но я могу отдать тебе всю ласку, какую имею. Идет?

– Ты что имеешь в виду? – она сделала резкое движение рукой, и пустая бутылка покатилась по полу.

– Ты знаешь, – ответил я.

– Да ты понимаешь, что предлагаешь? Ты, наверное, от одиночества совершенно свихнулся! Ты совсем идиот?! Мы же брат и сестра. Как у тебя язык повернулся? А я еще разоткровенничалась с ним! – лицо ее просто пылало, это было заметно даже в сумерках. Глаза горели черным пламенем. Она резко поднялась с шезлонга и стремительно вышла.

Мне было ужасно стыдно за сорвавшиеся слова. Я вел себя действительно как идиот. Какое – то помутнение. Вероятно, эти наши откровенные разговоры сорвали какой – то предохранитель.

Когда я робко постучался в дверь ее комнаты, мне открыли не сразу.

– Прости меня, Любочка, – проговорил я тихо, – что – то на меня нашло. Прости...

Она взглянула на меня и едва заметно улыбнулась.

– Ладно уж, дурачок мой. Так и быть. Принеси – ка ты чего – нибудь крепкого, например, бренди. Надо успокоить нервы, нервишки на сон грядущий.

– Будет исполнено, – сказал я уже на пути к бару.

Бренди мы пили, глядя друг на друга. Она молчала и я молчал.

Затем я пожелал ей спокойной ночи.