В то утро я сидел у себя на даче, на террасе, и пил кофе, ожидая, пока проснётся мой сынишка. Будить его мне не хотелось – котёнок так сладко спал, завернувшись в одеяльце, из – под которого выглядывали только голая пятка и правый сосочек. Полюбовавшись на моего любимого зайца, я осторожно, чтобы не разбудить, потеребил его волосы, ущипнул слегка за сосок, и тихонько чмокнул парнишку в щёку. Стасончик заворочался, но вроде не проснулся. Улыбнувшись, я вышел из комнаты.

Было уже начало двенадцатого, когда позади меня в доме послышался шум, и Стасик появился наконец на террасе, в одних обтягивающих трусиках. Трусы ему были не то чтобы малы, но пухлые и круглые, как мячики, ягодички моего сына вываливались из них и прикольно оттопыривались при ходьбе.

– Привет, па.

– Доброе утро, – я обнял сынульку за талию, и, притянув его к себе, чмокнул в живот.

– Не надо, – в последнее время мой повзрослевший мальчик стеснялся таких моих проявлений любви, но я не мог отказать себе в удовольствии.

– Надо, Стасик. Я говорил тебе уже. Надо! – я нежно хлопнул сынулю по попке. – Ты не должен, как дебил, от мужчин шарахаться, и от отца своего. Это нормальные ласки.

– Ну ладно, – парнишка смущённо улыбнулся, и, выпутавшись из моих рук, спустился по ступенькам на лужайку. Там мой ленивый котёнок пописал в кустики, так как идти на другой конец участка до туалета ему не хотелось. И хотя он повернулся в этот момент ко мне спиной, я всё равно с удовольствием понаблюдал за эти процессом.

– Иди, кофе попьём.

Стасик поднялся обратно на террасу и уселся рядом со мной за большим столом. Я налил ему кофе, и полюбовался тем, как мой малыш уплетает своим красивым ротиком бутерброды и сладости.

– Умылся уже?

– Да, я там в доме умылся.

– Хорошо поспал?

– Угу.

– Утром не разбудил я тебя?

– Утром? – Таська поджал губки, и мне показалось, что он слегка напрягся. – Не, утром не разбудил. Я спал.

Щёчки у моего сына немного порозовели. Ах вот оно что! Маленький обманщик. Выходит, он не спал, а только притворялся – и почувствовал, как я его целовал и трогал...

Похожая история произошла с нами около полугода назад. Я тогда вернулся домой поздно, и в хорошем настроении – так как добился наконец расположения одного капризного юноши, за которым долго ухаживал. Стараясь не разбудить детей и жену, я прокрался в комнату Стаса, чтобы поцеловать его, как обычно, на ночь. Было жарко, и сынуля спал неукрытый, в одних трусиках. Я подошёл и тихонько поцеловал его в щёку. Но заметил, что свежие розовые губки моего сони полуоткрыты. Это сильно меня возбудило, и я, будучи уже не в силах совладать с нахлынувшим на меня чувством, поцеловал сынульку прямо в ротик. Паренёк заворочался, но глаза не открыл. И тогда я, как заворожённый, принялся целовать его в шею, в сосочки, в животик, в письку через трусы – хотя и осторожно, но страстно.

Может, Стасончик и тогда не спал, а только притворялся?

Любимый закончил завтракать, и я, смахнув у него с губы крошку, потрепал сына по щеке:

– Ну что? На озеро пойдём?

– Да нет, неохота что – то.

– А что будем делать тогда?

– Не знаю. – парниша сладко зевнул, и протёр кулаками свои всё ещё сонные глаза.

– Массаж может сделаем? – я положил руку сыну на плечо, и слегка его помассировал.

Последовала непродолжительная пауза. Как я уже упомянул, чем старше Стасон становился, тем больше он стеснялся моих ласк, объятий, и т. п. Но я постоянно воспитывал его, ненавязчиво внушал сыну, что нельзя быть тупым гомофобом, вздрагивать от каждого мужского прикосновения – и он вроде со мной соглашался.

– Не знаю. Можно и массаж наверно, – ответил наконец с деланным безразличием через несколько секунд Тасик. Я улыбнулся, потому что знал, что массаж ему на самом деле очень нравится.

– Ну ложись тогда, – убрав со стола чашки с тарелкой, я протёр столешницу полотенцем.

– Что, на стол прямо? – удивился сын.

– Конечно, так удобней гораздо. Чем над кроватью сгибаться.

– Да нет. Увидят.

– Кто увидит? Никто не увидит, это только если близко подойдёт кто. А с дороги не видно ничего.

– Да?

– Конечно. Ты ляг, посмотри сам.

Стасончик неуверенно залез на стол, и, вытянувшись на животе, приподнял голову:

– Ну да, походу не видно правда.

– Ну вот, я ж говорил тебе. А если что, мы шторки просто закроем.

– А, ну да. Правильно. – парнишка улыбнулся.

Присев рядом с расположившемся передо мной сынулькой, я довольно потёр под столом руки, и приступил к процедуре.

Сначала я медленно, не торопясь размял пареньку плечи. Потом прошёлся по лопаткам. Затем – так же неторопливо – промял поясничку, и остановился в том месте, где спина начинает уже плавно переходить в ягодицы:

– Попку массируем?

Сынишка опять поджал губы, шмыгнул носом, и ничего не ответил.

– Не слышу. Массируем, или не массируем?

Раньше Таська с удовольствием отвечал утвердительно на такие мои вопросы, но теперь...

– Лучше ноги сначала, – выдавил, наконец, из себя он.

– Ну хорошо, – я ласково провёл ладонью по спине любимого, – ноги так ноги.

Ляжки у моего паренька были ничуть не хуже, чём все его остальные прелести – крепкие, округлые, упругие. И я с удовольствием помассировал и их, как бы поднимаясь постепенно от колен вверх, к ягодицам. Сынулька при этом постоянно, хотя и не слишком уверенно порывался сдвинуть ножки поплотнее. Но я не позволял ему этого делать, раздвигая бёдра руками, и несколько раз задел при этом его обтянутые трусиками половые органы.

– Ну ладно, всё. Хватит ноги, – выдохнул минуты через три Стасик.

– Хватит? Ну ладно. Что, попку теперь?

Ответа опять не последовало.

– Ну, молчание – знак согласия! – улыбнулся я.

Я часто в последнее время использовал в подобных ситуациях эту фразу. И, что характерно, сын со мной не спорил.

Осторожно сжав в ладонях тёплые юные ягодицы, я погладил их кончиками пальцев, а потом нежно, ласково похлопал ладонями. Стаська напрягся всем телом, но лежал спокойно, и не вякал.

– Трусы снимаем? Или нет? А, Стасончик? Что, опять знак согласия?

Я понимал, что хотя мой зайка и комплексует, но ему очень хочется, чтобы я помассировал его именно так, обнажённого. Положив левую руку сыну на поясницу, правой я стал медленно, с чувством, разминать ему ягодички, постепенно спуская с него трусы по два – три сантиметра. Через минуту попка была оголена уже почти наполовину. А ещё через пару минут я уже встал из – за стола, и, стянув спущенные трусики с сына полностью, забросил их в угол:

– Ну вот, так красивее гораздо. И удобнее.

Встав позади Таси, я осторожно подтянул его за щиколотки к краю стола.

– Ай! Зачем? – не понял сунуля.

– Лежи, не дёргайся, – улыбнувшись, я шлёпнул паренька по попе, – мне так удобней.

Сильно раздвинув и согнув в коленях ноги своего подопечного, я уселся на стул между ними, позади Стаса, и положил обе руки на оголённые ягодицы сына. Слегка раздвинул их. Потом – посильнее, так что мне стала видна его маленькая, нежная, практически нетронутая ещё дырочка. "Практически" – это потому что я неоднократно вводил ему туда клизмы. Но в том, что мой сынишка был девственником в анальном отношении, я нисколько не сомневался.

– Между ягодичками будем массировать?

– Не, не надо, – ответил на этот раз однозначно Стасон.

– Точно?

– Точно.

– Ну ладно. – я снова шлёпнул паренька ладонью по заду, и вцепился обеими пятернями в его сочные булочки. – Эх, хороша попка! Круглая такая стала у тебя. Давно ремня не получала, кстати.

Услышав эти мои слова, Стаська втянул голову в плечи, и заворочался на столе так, как будто я уже стоял позади него с ремнём, и готовился строго наказать сына за какой – то серьёзный проступок. Ничего не поделаешь, рефлексы! Мне понравилась такая реакция моего зайчика.

– Что – то подозрительно хорошо ты себя ведёшь в последнее время. – я уже ощутимо шлёпнул сына два раза по заднице, и он ещё сильнее напрягся и опустил голову. – Что, прям таким идеальным стал? Пай – мальчиком? Или я не знаю чего – то просто? Есть косячки какие – нибудь за тобой? Колись давай. А то хуже будет.

Говорил я это беззлобно, можно даже сказать – в шутку. Но Стас вдруг взволнованно, прерывисто выдохнул, и тихо признался:

– Есть вообще – то косячок один.

– Есть? Ну вот, видишь, я так и думал. Что конкретно? Курил опять? Или двойку получил? Что?

– А ты не будешь сильно наказывать меня? – тихонько пролепетал Стасончик. – Я ж сам признался.

– Ну ты во – первых не признался ещё. А во – вторых – это я из тебя информацию вытянул, – улыбнулся я, – так что давай, колись уже. Не торгуйся.

– Я, это... – мой сладкий котёнок задрожал всем телом, но тут же справился с волнением, и сказал, шмыгнув носом. – Ну, короче, я рубашку там проиграл. В карты. Давно уже. Ну, ту – дорогую, помнишь была у меня?

– А, это ту которую у тебя "на пляже украли" что ли? – вспомнил я рассказ сына трёхмесячной давности.

– Ну да.

– Понятно. А я тогда подумал кстати – странные воры какие – то, не всю одежду украли, а рубашку только. Хотя остальное шмотьё у тебя не хуже было вроде.

Я, конечно, не рассердился на сынишку, злиться на него я не мог просто физически, причём – вообще по жизни. Мой сладкий любимый заяц вызывал у меня всегда только позитивные эмоции, даже когда косячил. Но родительские обязанности есть родительские обязанности. И я, нахмурив брови, сделал вид, что глубоко озадачен:

– Та – ак. Нет, ну это хорошо конечно, что ты сам признался всё – таки. Хоть и через три месяца. Но карты – это ж серьёзный проступок, зай, я ж предупреждал тебя. Это же не двойку получить, и не опоздать на пол – часа. Как же тебя так угораздило – то?

– Я не знаю, – виновато проговорил Тасик, поворачиваясь набок, и явно намереваясь слезть со стола – видимо, чтобы не раззадоривать меня своей голой попой. Но я остановил его:

– Так, стоять. Куда ты подорвался – то?

– Я в туалет хочу.

– Ты писал только что.

– Я по – большому.

– Врёшь ведь опять наверно?

– Не, не вру, почему, – сказал Стасончик, отведя глаза в сторону.

– Ну ладно, пошли.

– Куда?

– В туалет.

– Ты чё, со мной что ль пойдёшь?

– Да.

Сынуля начал было протестовать, но я подхватил его под локоток, и проводил до туалета. Через пару минут врунишка вышел оттуда, весь красный – то ли от стыда, то ли от натуги.

– Ну что, просрался?

– Угу.

– А почему я ни звука не слышал оттуда, ни пука?

– Я... это. Ну, потому что. Запор у меня.

– Запор?

– Да, запор, па! – Стасик посмотрел на меня, как мне показалось, с надеждой. – Может не надо всё – таки? Я ж признался, и давно это было. И запор у меня.

– Запор, говоришь? – я с улыбкой взъерошил пальцами волосы сына, обнял его за шею, и прижал к себе обнажённое трепетное тельце. – Зай, ну что ты хитрожопый такой у меня, а?

– Почему хитрожопый?

– Ну потому что, – я подумал, что история с запором придумана сыном только что, на ходу, для того чтобы избежать наказания. К тому же, он понимал наверно, что мне очень приятно вставлять в его сладкую дырочку наконечники – и надеялся, что если я даже и не отменю порку, то после клизмы хотя бы подобрею.

– Ну ладно, – я не стал озвучивать свои мысли, – запор так запор. Пошли.

Нежно взяв сынульку за ухо, я осторожно потащил его к дому.

– Ай, пап! Не надо! Больно! – заныл мой нашкодивший проказник.

– Ну конечно, прям невыносимая боль! – усмехнулся я. – Не ври блин, больно потом будет.

Втянув зайчика обратно на террасу, я положил его на стол – на этот раз на спину – и принялся осторожно прощупывать сыну животик. Пузо у него оказалось, как и следовало ожидать, довольно мягким. Но это было не важно – если пациент сам намекает на клизму, зачем ему отказывать?

Я притащил с кухни небольшую резиновую грушку с длинным пластиковым наконечником, тазик с тёплой водой, и немного растительного масла в бутылке. Стасик напрягся и закусил губки.

– Дома я б тебе по всем правилам клизму сделал, – объяснил я, – а тут подручными средствами придётся. Неожиданно просто получилось.

Раздвинув пошире ножки лежавшего на спине паренька, я взял на палец подсолнечного масла, и смазал ему дырочку, приподняв свободной рукой свисающие над анусом яички сына. Член моего любимого при этом слегка привстал и увеличился в размерах. Смазав маслом также и наконечник, я снова приподнял Стасончику мошонку, и ввёл клизму – сначала сантиметров на пять, а потом, наверно, и на все 10 – 12. Парнишка засопел, заёрзал и зажмурился, но не стал ныть и просить меня прекратить процедуру, как он это обычно делал.