Вечер. Весенние сумерки уже покрыли бульвар, по которому парочками или по одиночке прогуливались девицы. Публики немного, день будний, надежд заработать пару рублишек – еще меньше. Две девицы стоят под газовым фонарем, шляпки с перьями, залихватски сдвинутые на затылок, дымящиеся папироски в зубах, яркие румяна не давали сомнений об их профессии. Озираясь по сторонам, они болтают. Рассказывала одна, постарше, вторая, совсем сопливая девчонка, открыв рот, внимательно слушала рассказ товарки, время от времени, шмыгая покрасневшим носом.

– А начала энтим делом, ну, с мужчинками – то куняться, еще, когда я в услужении у барыни Скоробогатовой была. Нас в семье – то семеро по лавкам, вот матушка и приспособила в услужение к барыньке идти. Работы не много, белье стирать, полоскать, а больше барыньку развлекать. Она от безделья и не знала, чем заняться. У меня и тогда задница тугая была, хоть и не доедали, видать, в маменьку пошла, она жопастая была, споднее барское донашивала, тонкое, барыня заставляла надевать. Девки в деревне проходу не давали, на смех поднимали, все спрашивали, как, мол, посцать или бздануть через панталоны могу. В один день, летом, зовет барыня, на кровати сидит, кофий пьет с ликером и зубы скалит:

– Я, говорит, решила тиантер устроить, поди – ка сюда, Фирка. Будешь картины римской жисти представлять. Буду я тебя не Фиркой, а Мессалиной – беспутницей кликать. Я подошла, а она, стервь бесстыжая, подол мне задирает. И за сюку ладонью хвать! Дыхание зашлось, барыня смотрит на мохну, сама себе под брюхом ладонью цапать взялася, пальцы – то как у паука, не отдерешь, ежели и захочешь, по срамным губам оттопыренным щекочет, тешится.

– Ну – ка, испробую какая на ощупь Мессалинка, – ляжки раздвинула и между ног давай шурудить – копошиться. За жопу, сдавила, чище мужика, не вырваться, неделю потом в синяках ходила, маменька ругать взялась, думала я парнями тешилась. Как рассказала, что барыня отходила, не поверила, потом, видать с бабами деревенскими пошушукалась. Те ей правду про барынины увертки порассказали, я в деревне не одна такая была. Ульку Брюханову, да Катьку Печеткину она к энтому делу, чтоб с бабами, значитца, любиться тоже приохотила. Жамкала она меня за места стыдные. Пыхтеть принялась, ровно на гумне молотила, потом на спину раскинулась, ноги растопырила в стороны, меня за косу к низу загнула.

– Побалуй, – говорит, – мине языком своим, счас желание, дескать, возникло. По молодости, да глупости своей не поняла, в начале, чего хочет, а барыня прижала лицом, прямо в "кунку" сопливую, приказывает:

– Теперь языком в нутрях лижи.

Я и скумекала о чём речь, засуетилась между ног ейных. Спасибо, девки на посиделках сказки стыдные болтали, про энто дело, как баба – бабе сладость доставить может. Взяла барынину "манденку" за губы, как поросенка за уши, потянула ко рту, поцеловала в засос, в самую серёдку. Хоть и противно было, чуть не сблевала, по первости, но приноровилась. Энто я теперь по всякому могу: и с бабами, и с мужиками, хоть с тремя сразу, коли придется, а тогда, воистину, дура – дурой. Барыня заярилась, ножищами за шею душит, охает в голос и требует, чтоб глубже, жопа ходуном ходит, навроде как падучая случилась, язык – то у меня сызмальства проворный был. Всю "мохну" облизала, и по краю, и в глубине, секиль пару раз прикусила, тут барыня и не выдержала, потекла. Забилась лебедушкой белой, даже присцала маненько, не стала я привередничать, в рот сцаки ейныые пропустила, выпила. Ну, а в другой раз уж попроще было. Она меня прямо с огорода призвала

– Ну – к, Фирка, давай – ка лижи! – и весь сказ. Платье летнее даже не сняла, на гамаке в саду развалилась, ноги растопырила, "мохну" пальцами начесывает, загорелось, чтобы пролизали нутро. Ляжки потные, на улице жарынь, жмет вовсю лицом под живот себе. Наверное, натерпелась, я тока пару раз и лизнула, даже до секиля не дошла, охнула и опять струю в рот. Ндравилось ей бабам в рот – то сцать, смеется, стерво:

– Солененького откушать по жаре – то, как? Славно?

Это потом уж принялась объяснять, что и где у баб устроено. Она с молодых – то лет в Германии училась. Смех, да и только. Ляжет передо мной нагишом, ноги растопырит, зеркало напротив поставит, на нос писне нацепит, в руку указку. По "мохне" указкой водит, что и где расположено, для чего предназначено рассказывает. На другой день вопросы задает, проверяет, как урок выучила, из чего "манда" бабская образуется. Через неделю "кормилицу" нашу бабскую знала как облупленную, а ей все мало.

Придумала себе в зад и перед деревяшками, наподобие "елдаков" мужичьих из дерева березового вырезанных тыкать. В деревне их бабы "самотыками" прозывали. Которые вдовые али солдатки, так те ходили к ложечникам в Анчуткино. Ихие мужики – охальники резали на продажу, недорого. Барыня любила очинно, когда я тыкала. Сначала, чтоб, потихоньку, а потом в две руки, да на всю глыбь. Я тычу, она кряхтит, иной раз попёрдывать возьмется, уж больно здоровые "самотыки" были, ровно у быка мирского, к которому коров крыть водили.

Но не сразу "самтотыком" ярить ее надобно было, в начале губы мандятные помять, погладить, волоса передние расчесать, в косички с бантами заплести или "секиль" заставит залупить, языком, да пальцами щекотать. Сосу и думаю про себя, ну, сколько можно, неужели сытости бабьей в ней нет? А той все мало, ляжки в стороны растопырит, а ты, знай, целуй взасос манду засцанную, да по "секилю", он у нее торчал, ровно палец, языком наяривай. Надрачу, пару разков спустит, в ответ возьмется лизать, везде щупать, сладкая я тогда девка была. Один раз не выдержала, она, барыня то есть, пальцем вглыбь залезла, ну, в манду значитца, надрачила, заставила на лицо манденкой сесть и ну, давай, языком в щели крутить.

И накрутила, я тогда квасу напилась, в отхожее место не успела сходить, я ей и напрудила в рот – то, вглыбь самую. Хоть барыня строгая была, но сопит, сцаки глотает, по жопе похлопывает, лакомо, видать, занятие такое. Так меня и приучила, к энтому делу. Разве теперь заставишь в полюшке до седьмого пота горбатиться? С ней накувыркаюсь, трясусь бывало, все жилочки дрожат, а лакей ейный – Кирилка, из города привезенный, уж тут как тут, пожалте, мамзель, в опочиваленку. Повалит на кухне али в кладовой и давай "кунять". Куда деваться, терплю. Это потом уж, позже, сладость к делу энтому чуять стала.

Я у них долго пробыла в услужении. На лето в лагерях там полк уланский стоял, Кирилка приспособил меня на речку посылать, белье полоскать, а они там лошадей купали. Он меня и подучил, чтобы я нарочно нагибалась, белье полощу, задницей голой сверкать начну. Солдат, он до нашей сестры ужас какой настырный, хоть из – под земли, а учует. Зачнут ко мне клинья – то подбивать, а Кирилка тут как тут, мол, пожалте в начале полтинничек, иначе никак не получится. Сначала в кустах миловалась, потом унтер один, Филимонов фамилия, дело энто прекратил.

Тока с ним одним пришлось почитай весь месяц кувыркаться, от него меня отбил штаб – юнкер Головин. Это я потом узнала, что Кирилка с них деньги брал, а мне не копейки не давал, аспид – кровопийца. Вот со штаб – юнкером я в город – то и уехала. Дак, он меня сразу и бросил, домой – то возвращаться не с руки было, раз уж гуляться пошла. Помучалась пару месяцев, в люди нанималась, в прачках горбатилась. Разок – другой на улицу вышла с другими девками, все лучше, чем за трояк неделю портки сраные стирать, веселее с мужчинкой заработать.

И не трудно вовсе, знай мандой помахивай, да не забывай денежки припрятывать. Спасибочки Пашка приметил. Он добрый, когда тверёзый, обещается на квартиру устроить, чтобы господа на дом приходили. Да только не верю, врет, стервец. Таких как мы с тобой, у него куча перебывала. Глянь – кось, никак клиент появился.

Впереди замаячила мужская фигура, в пальто зеленоватого цвета, котелок залихватски сдвинут набекрень, во рту дымилась папироска. Девицы, словно гиены, почуявшие добычу, отделились от фонаря и с двух сторон подошли к нему:

– Мужчина, не угостите девушек папироской? Очинно холодно стало, совсем зазябли. Может, любви желаете? Мы ужас до чего развратные, не сумлевайтесь, недорого возьмем. Всего – то расходов на булавки, коли понравится, пару рублишек. Ежели желаете, дык мы на пару могем, во все места допускаем...

– Эка, заломили цену – то... Да за такие деньги я могу настоящую даму финь – шампанем поить, она еще, в ответ, в благодарность значит, бесплатно ходить почитай, неделю будет. А далеко идти – то?

– Да тут рядом, нумера "Бристоль" генеральши Розановой. Там чисто, никакого воровства, ежели на час, то полтинник, дешевше, коли пива купите. А не хотите, так могем вон там, у кустов, спроворить. Это почитай задаром. И в стояка могем, сзади то есть. Место тихое, никто не ходит.