– Давай договоримся, – сказал Ромул ласково, – ты пойдёшь на террасу, попробуешь нарисовать меня нагого... Потом я освобожусь, и мы вместе посмотрим, что у тебя получилось.

Не ответив, одевшись, она в обиде пошла на террасу рисовать, и тут донёсся звонок из прихожей, Ромул направился туда. Она услышала женский голос и с террасы, из – за горшка с разросшимся цветком, посмотрела в студию. С Ромулом туда вошла женщина в платье, немолодая, сказала:

– Показывай твоё новое.

Он стал ей показывать рисунки, с террасы не рассмотреть – какие. Гостья произносила: "недурно", "твой узнаваемый стиль", "это обязательно купят". Она заговорила о своих картинах, и стало понятно, что это тоже художница. Потом разговор пошёл о других художниках, о том, у кого картины хорошо покупают, а у кого – нет.

Еве стало скучно, она устроилась в уголке террасы, рисовать не хотелось – скорее бы гостья убралась! Ну вот наконец – то перестали доноситься голоса из студии. Ева заглянула туда – никого. Но вроде бы тихо говорят в другой комнате, куда можно пройти и из студии, и с террасы через коридор. Она, мягко ступая, вошла в коридор, там полутемно, дверь в комнату открыта, висит занавеска до полу. Сквозь неё комната отлично видна, но Ева знает: оттуда её не видать, стоящую за занавеской в полутьме коридора.

* * *

Посреди комнаты на широкой кровати лежал на спине голый Ромул, ногами к Еве; свисающий между ляжек член, похожий на сардельку, головкой касался простыни. Сбоку от кровати перед зеркалом стояла художница – тоже голая. Её полное тело казалось неестественно белым. У женщины – большие опавшие груди, брюшко. Оглядывая себя в зеркало, пальцами нанося на лицо крем, постукивая по лицу подушечками пальцев, она повернулась к Еве попой: ягодицы, крупные, пышные, были рыхловаты.

Женщина взяла со столика перед зеркалом другую баночку, крем из неё накладывала на правую ягодицу, втирала, затем и другую принялась натирать кремом. Повернувшись попой к Ромулу, выставив её, она мяла её, звонко пошлёпывала ладонями.

Потом голая встала к лежавшему на кровати Ромулу лицом, раздвинула, чуть присев, ляжки, стала накладывать крем меж них и потирать там. Затем на миг сцепила пальцы рук, издала смешок и, встав коленом на кровать, склонилась к Ромулу, легла грудями на его грудь. Он довольно произнёс:

– Какая ты ароматная!

– Любишь тело после притираний? любишь? – сказала женщина, пальцами левой руки сжала его правый сосок, ртом приникла к левому.

У Ромула двинулись ступни, вытянутая правая нога согнулась, снова вытянулась, Ева увидела – член удлинился, приподнялся, выставив головку. Рука Ромула легла на спину женщины, поглаживала – поглаживала, а женщина не отрывала рта от его соска, пальцами пощипывала другой сосок. Рука Ромула захватила кожу на спине голой художницы в горсть, Ромул, привстав, опрокинул женщину навзничь, прильнул ртом к её правой груди, присосался к соску, мял пальцами другую грудь. Голая застонала. Ева думала раньше, что стонут от боли, но в этих стонах было совсем другое... "Ей сладко... " – ревниво подумала Ева.

А Ромул поглаживал ладонью мягкий белый живот художницы, та раскинула ноги, и стала хорошо видна её пися с выступающими наружными губами, волос по сторонам не было, но над писей темнел мысок. Рука Ромула легла на него, накрыла и писю, принялась сжимать её, потирать и снова сжимать. Стоны стали более страстными. Ромул быстро встал на колено, другую ногу перекинул через тело женщины, теперь он упирался коленями в постель по сторонам от её попы, его ягодицы, приподнявшись, раздвинулись, меж ними темнело пятнышко заднего прохода. Ева увидела, как рука женщины отогнула книзу, словно рычаг, торчащий член, пальцы сжимали его, они направили его в писю, погрузили в неё головку. Зад Ромула двинулся вниз – член вошёл в писю до яиц.

– Да! Да – а!. . – выдохнула художница.

Ромул приподнял зад – член вышел из писи почти полностью и тут же снова скользнул внутрь, низы двух туловищ плотно сомкнулись, от толчка попа женщины мягко расплющилась, промялась постель. Зад Ромула опять резко подскочил и тут же подался вниз – член на миг показался и исчез. Движения повторялись, повторялись, послышалось: хлюп – хлюп – хлюп... пися жадно, быстро раз за разом заглатывала скользкую палку. Подскакивая, ягодицы Ромула напрягались, было видно, как их выпуклые мускулы двигаются под кожей.

Попа художницы расплющивалась и тоже напрягалась, словно стараясь оторваться от постели, но это ей не удавалось. Когда член после толчка выходил из писи, Ева видела – из неё вытекает влага на пухлую мякоть ягодиц и в желобок меж них. Женщина раздвигала ноги шире, немного сгибала их в коленях, руки вцеплялись в лопатки Ромула, раздавалось её:

– Да! да! да – а!. .

Его зад вскидывался и опускался, вскидывался и опускался, член быстро ходил из писи и в неё: хлюп – хлюп – хлюп... минуты шли, шли, шли... На Еву нахлынул душистый пряный запах крема, её ноздри дрожали, глаза впивались в то, что делалось перед ней, она мысленно повторяла: "Наслаждение! Наслаждение!" Запустила руку себе под юбку, потирала писю сначала через трусики, потом пальцы сами забрались под трусики и потирали, потирали... Застонал Ромул. После толчка его зад не подскочил, но мышцы ягодиц дёрнулись, раздался голос женщины:

– А – ааа...

Она упёрлась ступнями в постель, словно желая приподнять Ромула низом туловища, его зад подпрыгнул опять, опять – попа её дрогнула, затем расплющилась больше, чем раньше.

Ромул лежал на голой художнице неподвижно, член был в писе, голые тела были как одно целое. Ева, потрясённая всем увиденным, следила, не шевелясь. Женщина произнесла:

– Хорош – ш – шо... божественно хорош – ш – шо...

Ромул отвалился на постель, член свисал меж ляжек, весь в жидкости. Художница встала, медленно, сладко потянулась, закинув руки за голову, пошла в другую комнату, где была душевая. Встал и Ромул, направился за ней. Ева ушла на террасу, сидела среди горшков с цветами, не вытирала льющихся слёз.

* * *

Через некоторое время её позвал из студии Ромул. Он стоял одетый – такой, каким она привыкла его видеть.

– Ну вот я и освободился. Мы одни. Нарисовала?

Она бросилась к нему, стала бить его по животу ладошками, кулаками.

– Ты подонок! Подонок! – кричала слово, которым, она не раз слышала, обменивались взрослые, оно казалось ей очень обидным.

– Ой – ой, какие мы яростные! – сказал он смеясь.

– Я видела! я всё видела!

Он внимательно, с интересом смотрел на неё.

– Ах так! Ну пойми – почему я должен был отказаться от удовольствия?

– Ты мой, мой друг! – Ева вне себя глядела на него снизу. – Ты говорил, что у тебя стоит на меня! А сам был с ней...

– Зато красивая девочка стала ещё красивее, – произнёс он весело, – я тобой любуюсь.

От его слов её тронула радость. Она вдруг стала решительно сбрасывать юбку, блузку, трусики.

– Я хочу, чтобы у тебя опять встал на меня! Но мы не будем в той комнате, там всё пахнет той... – она заикнулась от ревности, не договорила. – Мы будем здесь! – Ева показала на стоящую в студии кушетку.

Он улыбался.

– Я – твой друг, и если ты очень хочешь...

Она хотела – о, как она хотела! – чтобы он был её Ромулом! её – а не той художницы. Ева вскинула руки, расстегнула одну пуговицу на его рубашке, вторую. Он запустил пальцы в её волосы, ласкающе взъерошил – она расстегнула третью. Он справился с оставшимися, скинул рубашку, нагая Ева обняла его, прижалась губами к его груди. У него задержалось дыхание – он осязал влажность губ прелестной упрямицы. Она запустила пальцы под пояс брюк, оттягивая их от живота, попыталась расстегнуть пуговицу – мешало нетерпение. Он помог ей, снял брюки, и она тут же обеими руками потянула с него вниз трусы. Застыла, глядя на член, – он был словно самостоятельное существо, которое приходило в движение, делаясь больше, приподнимаясь.