Бархатно гудели колонки проигрывателя, исторгая бессмертные мелодии польского музыкального гения, препарированные электронно – ритмической агрессией современного стиля. Магическим, колдовским сиянием вспыхивал цветной театральный стробоскоп, превращая комнату в живое пространство для ритуальных действ. А он сосал, терзал, рвал соски моих грудей, продолжая блокировать воспаленное лоно у "красных ворот". Мне казалось, я лежу на дне бушующего, несущегося надо мной потока и захлебываюсь от испепеляющей меня, но не утоляемой страсти. Я ведь все – таки не "Моника", как называют резиновую надувную куклу с отверстием наподобие влагалища, которой пользуются иные мужчины, испытывающие дефицит в контакте с живой женщиной.

Я же была живой, одухотворенной, и мой соблазнитель страстно приговаривал:

– Нет, ты можешь еще, ты хочешь еще, ты должна, моя Гетера, открыть все клапаны своей пока что невостребованной природы и оросить меня священными освежающими струями своей плоти. Вот так, вот так, ты уже истекаешь. Но ты бездонна, Гетеррр – а Ларрр – а. Ты только начинаешь открываться...

Сопротивляться или ставить свои условия я не могла. Но я всем существом стремилась выразить свое желание – ! принять его в свое лоно наконец по – человечески и до конца, познать, почувствовать всей глубиной утробы тайну грозного его "орудия пыток и сладострастия". Но он все уклонялся, оттягивал, стремясь сохранить состояние ВЕЧНОГО ПРЕДВКУШЕНИЯ. Что это? Патология? Или особый стратегический план? Мне стало страшно...

И в этот миг он вдруг прошептал, нежно поцеловав в мочку уха:

– Вот теперь ты готова для алькова.

Когда третий не лишний

Подняв меня на руки, Олег понес, точно жертву на заклание богам, в дальнюю нишу комнаты, где в обрамлении роскошных ковров под распятиями и образами стояла квадратная постель европейского образца, откровенно предназначаемая для группового секса, а не только индивидуального пользования, Как традиционные "полуторки". Считается, что женщины по натуре эксгибиционистки. Нам, дескать, лишь бы оголяться, и все равно, где и когда. Но такое желание – вовсе не отклонение от нормы, а естественный зов природы, своего рода психологический и сексуальный рудимент. Все, что потом люди придумали, двигаясь к цивилизации, где производителю требовались покупатели, и одновременно оказываясь во власти религиозной морали, извращает натуру и обременяет человека. В определенных условиях, во всяком случае, на пляже и в постели, например.

В раздевании меня, не без моей, кстати, охотной помощи, Олег более чем преуспел. Там, в столовой, осталось все, что скрывало мое тело и мешало ему ласкать меня поцелуями и руками.

На мне еще оставались чулки и пояс. И то и другое было по – своему красиво, подчеркивало форму, линии и пропорции, но я никогда не опошляю секс нижним бельем, будь оно даже самым изысканным, шикарным и утонченным, вроде бюстгальтера с шестью раскрывающимися дольками, образующими чашечку и превращающимися в лепестки распустившегося цветка, если их освободить от застежки в центре. Все это считаю неуместным, когда лежишь в постели с мужчиной. Совершенно правильно говорит Андрей Вознесенский, что "содержание одежды – тело, содержание тела – душа". Тем не менее, ничто не должно создавать преграду между обнаженными телами, изолировать их друг от друга.

Красивое белье уместно до непосредственного контакта, во время прелюдии, но не как антураж в самом действии. Белье служит для украшения женского тела, гармонии его линий и тональности кожи, контрастируя с ней или, наоборот, сочетаясь. Белье вносит загадочность, прикрывая до поры до времени то, что манит мужчину. Для меня белье – лишь сценический костюм, который я сбрасываю сама или предоставляю клиенту снять его с меня в зависимости от обстоятельств, когда начинается само действие.

Теперь, прежде чем отдаться окончательно, я быстро освободилась от того, что еще оставалось на мне и обременяло, и опрокинулась на постель. Я лежала совершенно обнаженная, с ногами, показывающими без четверти три. Я вся была готова принять бородача в свои объятия и предоставить влагалище в его распоряжение, но он обратился ко мне с вопросом, который я в тот момент меньше всего ожидала:

– Молилась ли ты на ночь, Дездемона? Ах, нет? Тогда приступай!

И Олег поставил меня на колени перед деревянным изваянием Христа, а сам пристроился сзади, ища подход к моему влагалищу. А когда нашел, взнуздал, точно кобылу, и, кончая, взревел не своим голосом: "Отче наш, иже еси на небеси... ". Этот рафинированный на первый взгляд интеллигент положительно предпочитал женщин, чье сексуальное воображение способно приблизить их и его тоже к миру инстинктов и ощущений животных.

Так в молитвах и с божьей помощью мы достигли берегов блаженства еще дважды.

И когда, отвалившись и расцепившись после соития, мы отдыхали, часы со старинным маятником на стене пробили час ночи. Мне показалось удивительным, что прошло едва ли больше полутора часов, как мы вошли в квартиру, а уже столько успели. Это был тот случаи, когда время и человеческое ощущение времени резко разошлись.

– А веришь ли ты в чудо, святая дева Мария? – вопросил библейский пророк.

– Иногда случается, – томно вздохнула я, давая понять, что после всех этих транслюбовных игрищ не очень склонна к философии.

Но он не обратил внимания на эти тонкости "дамских" на¬строений и продолжал:

– Так вот знай: обитель сия населена духами, которые при определенных условиях перенасыщения атмосферы биосексуальной энергией могут материализоваться.

– Бисексуальной? – переспросила я.

– Нет, – "био", "био"! Бисексуалисты у нас не в чести. "И опять это у нас, про себя отметила я. – За этим все же что – то кроется".

Олег привечал, поправил на постели подушки и смятые одеяла, укрыв меня до подбородка, а затем, подумав немного и хмыкнув неопределенное "гм – гм", немного спустил одеяло, обнажив обе груди.

– Вот так. Вот именно так. Пусть распятый Христос смотрит на тебя и радуется красоте божьего мира и творениям фантазии Создателя. Взгляни на лицо распятого. Ведь правда, оно необычайно выразительно и современно. А знаешь, его копировал с лица моего лучшего друга ваятель по дереву. Видишь это нетрадиционно скуластое лицо и маленькую изящную бородку? Как две капли воды похож на моего Федора.

– Федора, говоришь? – насторожилась я. И где же этот Федор теперь?

Иных уж нет, а те – далече, – загадочно усмехнулся мой голый Адам, покашливая. – Но знаешь ли, если мы очень захотим, он может в каком – то смысле... и материализоваться. Хочешь увидеть живого Христа?

Я посмотрела на него с нескрываемым любопытством.

– – Каким же это образом?

– А вот смотри и слушай.

С этими словами Олег откинулся на подушку и поднял глаза к небу (то бишь потолку). Что – то пошептал, едва шевеля губами, а затем громко позвал, растягивая в певучую мелодию каждое слово:

– ДУ – У – УХ отца – а – а Фе – е – едора! Ты слышишь нас, дух отца Федора?

Тишина в ответ.

– Если ты слышишь нас, дух отца Федора, отзовись! – продолжал громко взывать мой возлюбленный Отзовись, отец!. .

И вдруг что – то скрипнуло в шкафу. Пауза. Снова скрипнуло. И, к ужасу моему, дверца платяного шкафа стала медленно открываться, издавая тоскливый скрип и треск, и вдруг внезапным рывком распахнулась настежь, и оттуда с неимоверным грохотом выкатился голый человек в красных плавках.

Только теперь до меня дошло, что имел в виду Олег, когда многозначительно сказал о посланном мне Господе Боге. Последовала немая сцена, как в "Ревизоре". Выдержав ее, я воскликнула:

– Господи, спаси нас и помилуй! Олег воздел руки к небу и пропел елейно: "Боже, благодарю тебя за чудо!"

А дух отца Федора, поднявшись с ковра и поправляя на солидном брюшке свои красные плавки, возопил на вполне по¬нятном русском языке: "Я жрать хочу, коллеги! Весь изошел от плотских желаний! Прошу садиться за стол и повторить трапезу. – И, подойдя к постели, протянул мне руку: – Не стыдись наготы своей, грешная женщина. Грех твой священен есть. Набрось, если желаешь, белые эллинские одежды и снизойди к своим мужчинам, святым грехоотступникам. Прости нас и снизойди, прекрасная!"

И, набросив на меня простыню, он картинно опустился передо мной на одно колено. А я, стараясь попасть ему в тон, сказала:

– Слушаю и повинуюсь. Спаситель. Дозволь облобызать твои святые одежды.

Но поскольку никаких одежд, кроме плавок, на нем не было, я поцеловала его в плечо и элегантную бороду. Черные глаза его вспыхнули и загорелись мятежным и озорным огнем человека, живущего большими страстями. Ничего не скажешь: хорош собой и пригож был этот новоявленный Иисус Христос, сидевший в долгой "засаде" в собственном шкафу. То, что квартира принадлежала Федору, стало ясно уже через пять минут после его внезапного появления, словно в цирковом номере волшебника КИО. Порывшись в упомянутом шкафу, он извлек живописный восточный халат, обрядился в него, а поверх надел хозяйственный фартук с изображением храма Христа Спасителя и сразу помчался на кухню. Вскоре там что – то весело зашипело, забулькало, зашкворчало, источая неимоверно аппетитные запахи.

Пир удался на славу. Олег и Федор пили "за папу", "за маму", а тост, в котором участвовала и я, был за "семейную жизнь втроем".

– Вот только к кофе у меня нет пирожных, сказал извинительно Федор.

– Как так нет! – воскликнул Олег. – А это что? – и быстрым движением сбросил простыню с моих плеч. Это слаще всяких пирожных! – И он жадно прильнул ртом к левой груди.

– Какой же я олух! – – подхватил Федор и, повторив пассаж, занял место у правой...

Я ощутила себя римской волчицей, которую сосут, и тянут в разные стороны Ромул и Рэм. В памяти всплыла известная картинка из учебника по истории древнего мира.

Дальше все произошло само собой, без лишних слов и увещеваний. Они отнесли меня в "альков". Здесь я, как пишет где – то Иван Бунин, "лежала на спине, нагие раздвоивши груди". Спросили только, хочу ли смотреть на распятого Христа или, напротив, на икону Божьей матери. Я, разумеется, ответствовала, что предпочитаю смотреть на красивых мужчин. Они же совершили некий диковинный ритуал моления, встав на колени под образами и проговорив несколько фраз – заклинаний, из которых запомнилась только одна, очень элементарная и лукавая: "Не покаешься не согрешишь, не согрешишь – не покаешься". И все это торопливой скороговоркой.

Затем оба прыгнули ко мне в постель. В первом "раунде" сферы действий распределились следующим образом: Олегу досталась моя верхняя половина, Федору (как "пострадавшему" и запоздавшему к любовной трапезе) – нижняя. Я поощ¬рила его словами Сергея Городецкого: "Нагнись ко мне, окунись в истоки".

Пока Олег в "безумстве поцелуев", как выражается В. Брюсов, ласкал со свойственной ему изобретательной чувственностью мои груди, шею, глаза и уши, Федор дерзким языком своим гулял по всей вульве, познавая и пробуя на вкус "того мэду, що з пэрэду", как говорят украинцы, а наш Александр Блок выразил прекрасной метафорой: "Росистой влагой освежать".

Во время всей этой прелюдии я испытала странное чувство, которое назвала бы предрождением второй натуры. Знакомые ощущения мужских ласк, исходивших одновременно от двух совершенно разных существ, двух разных систем чувственности и сексуального "почерка", вызывали поначалу психологический эффект раздвоенности и дисгармонии. Но постепенно "почерки" начали сливаться и через мое тело как бы "перетекать" друг в друга. Мне стало казаться, что Федор знает, что чувствует Олег и – наоборот, и оба они хорошо знают, что чувствую я. И все это вместе взятое каким – то образом открывало мое тайное тайных, мою вторую, неизвестную ранее никому (и мне самой) природу.

Когда же наступило время глубокого совокупления и в действие вступили главные инструменты оркестра – мужские члены – нас пронзила единая вольтова дуга экстаза. Ток исходил от могучей головки члена Федора, "бодающей" мою матку и дающей первотолчки всей цепи контактов, идущих через меня по проводам – нервам к горлу и кончику языка, где взахлеб ловил сигналы эти жадно трепещущий член Олега, стоящего на коленях над моей головой. Мы сливались все теснее и теснее, и наше единое "трехчленное" тело, объятое чувственным пламенем дьявольской силы, извивалось в смертельно – сладком экстатическом танце. Ниспосланные мне случаем слуги господни одарили меня виртуозной техникой исполнения. Она чем – то напоминала мне достославного Эдика, правда, отдаленно, ведь он был один, а их сразу двое. Невольно подумалось: а ведь могло бы быть одновременно и трое...

К трем часам ночи мы завершили первый "раунд". И плоть моя грешная испила, приняла в себя семя человеческое, излившееся сразу из двух фаллосов. Неповторимые мгновения! Жаль только было, что "все свершилось безжалостно скоро", как пишет Валерий Брюсов.

Первым пришел в себя Федор и... помчался на кухню варить пунш. Олег поцеловал меня в губы и еще раз в губы ("верхние" и "нижние") и произнес торжественно: "Богиня! Гетера! Ты была великолепна до обморока!" А потом включил музыку, которая оказалась "Всенощной" Рахманинова.

Мы вновь закутались в простынные тоги и расселись у камина. Олег начал читать мне стихи Максимилиана Волошина (удивительная память!), а меня начала бить какая – то дрожь.

– Вот, возьми эти теплые тапочки и накинь плед, – сказал мой рыцарь и громко крикнул другу – партнеру: – Эй, отец Федор, поспеши с пуншем: крошка замерзает! – И, обратившись снова ко мне, добавил: – Знаешь, я иногда задумываюсь – какого таланта в моем Федоре больше, эротического или кулинарического...

– А вот и пунш, дамы и господа, – Федор влетел с дымящейся красной кастрюлькой, и комната наполнилась ароматом гвоздики, корицы и других почти забытых в нашей жизни специй. – Мыслю я, поднять мы должны наши кипящие чаши за предшественника бога Вакха – Диониса, великого бога Эроса, который старше всех богов на земле. Цитирую: "В начале был хаос. Затем широколонная земля и Эрос".

– Сегодня ты, Лара, широколонная земля наша, – вставил Олег.

Но Федор не сдавался.

– За Эрос, за Эрос, господа и дамы, а это значит – за всех нас, верных пастырей его!

И мы выпили.

А потом был второй "раунд" и третий, где мы менялись местами, где мы чертовски изобретательно "конструировали" новые пути к групповому оргазму. "Боже, какое смертельно – сладкое скотство", – все время думала я и отдавалась ему со всеми потрохами.

: В пять утра наступила кульминация, которая впервые заставила меня помыслить о том, что среди нас не Христос, а Антихрист. А знаете, почему? Потому что Антихрист, как соблазнитель и зачинщик оргий, неотразим! Это он сочинил вариант с включением "параллельного кино", когда у женщины задействованы одновременно два входа на "нижний этаж", и каждый из них имеет своего "стража – репетитора". Когда Федор впервые заговорил об этом варианте, мне сразу вспомнилась скандально – знаменитая новелла Альфреда де Мюссе, посвященная Жорж Санд с ее разнузданными сценами бисексуальной любви и "сандомирований через зад".

– Нет, братья во Христе, увольте, – запротестовала я поначалу.

Разумеется, такой способ был мною уже изведан прежде, не был для меня неожиданностью. А тут сразу двое одновременно и туда и сюда. Это было для меня в новинку, и хотя пугало, но любопытство все же пересилило. Про себя решила: попробую, где наша не пропадала. Науку страсти нежной надо постичь до конца.

– Ну что ты, что ты боишься, все будет хорошо, – успокаивал Федор. – Чуть тебе не понравится, мы сразу прекратим. Но знай: нет для женщины ничего на свете сильней и грандиозней сексуального впечатления от одновременного совокупления с двумя мужчинами через влагалище и анал. Запомни это навсегда.

Силы его внушения были неодолимы. Я сделала вид, что сдаюсь.

Надо было исхитриться занять надлежащую позицию. Помог и на этот раз инициативный и изобретательный Федор. Все оказалось значительно проще, чем представлялось. Олег лег навзничь поперек кровати и свесил ноги. Я села на него и, заполнив его фаллосом влагалище, прильнула к нему всей грудью. Федор встал между раздвинутых ног, Олега, обильно смазал член вазелином, приставил головку к анусу, а затем плавно и глубоко вонзился, словно кинжал. Держа меня руками за бедра, он сильно притягивал к себе.

Что последовало затем, не поддается никакому описанию. От охватившего меня восторга я издавала нечленораздельные животные звуки – стонала, повизгивала и умоляла: еще, еще!

– Кричи, кричи! подбадривали меня Олег и Федор, вонзая свои пики то поочередно, то вместе, стараясь массировать ими еще и друг друга через тонкие смежные перегородки.

Божественные мгновения, недоступные никакому воображению! Тысячу раз была права Ольга Берггольц, восклицавшая: "Я лишь теперь понимаю, как надо любить". В экстазе охватившего меня восторга я всунула язык Олегу глубоко в рот, и он трепетал, словно рассказывал ему, как мне сладко.

Мне хотелось продлить этот божественный процесс как можно дольше и, чтобы отвлечь партнеров, галопом мчащихся к оргазму, я принялась рассказывать им анекдот.

– Одна француженка, гуляя по лугу, прилегла и заснула в траве. А там паслось стадо. Корова стала через нее переступать, женщина, почувствовав что – то над собой, взмахнула рукой. Она провела ею по соскам вымени и воскликнула со сна:

"Мусье, мусье, только не все сразу".

– Ты тоже разделяешь ее испуг? – с удивлением спросил Федор, горячо дыша мне в затылок.

– Вовсе нет, – улыбнулась я Олегу. – Просто она, видимо, имела в виду последовательность, а не как у нас.

Свои слова я подтвердила страстным пожатием члена Федора, который был в анале. Олег тоже ощутил его, благодарно поцеловал и заметил:

– Не возражаешь, если передам твой анекдот Юрию Никулину?

– Ничуть, пусть опубликует в "Огоньке" для привлечения подписчиков, а то после бегства редактора Виталия Коротича он их совсем растерял.

Предложенный мною своеобразный антракт пошел всем нам на пользу. Передышка придала новые силы, а наслаждению – ощущение новизны, и мы снова с азартом ринулись в бой, добивая и себя, и друг друга.

Волна звериного наслаждения захватила нас с новой силой. Приближался пик совокупления с сатиром и кентавром одновременно. Безумная оргастическая истерика, охватывающая нас троих, сплетенных "крупами", руками и ногами в один клубок... Аминь...

Мы так и заснули "клубком". Каменным сном. Расцепились только в десять утра. Оставив Олега досматривать десятый сон, мы укатили с отцом Федором на его ослепительной, молочного цвета "Volvo" по своим служебным делам. Расставаясь, он взял у меня телефон и сказал:

– Сверхженщине замуж ни к чему. Это скука. Не правда ли? К этой ситуации как нельзя лучше подходило забавное четверостишие:

Он был искатель приключении,

И уходя сказал:

Мадам, Я сделал узелок на члене,

Чтоб не забыть отдаться вам.