Изгои "приличного" общества, словно ночные бабочки кружимся мы вокруг пламени один за другим сгорая в нем кто от неразделенной любви, кто от СПИДа, кто в грязных разборках между собой, кто ставая жертвой теневых воротил. И нет ни счастья, ни покоя нам в этом равнодушном постылом мире.
Куда деваться от естественного желания человека жить в гармонии с окружающим?
Как могут две левые или правые половинки образовать целое?
Так и живем, глуша в себе неудовлетворенность, любовь и симпатии, всю жизнь балансируя словно тот воробушек на проводах...
***
В этот пятничный вечер ударно окончив трудовую неделю, как говорится, "с чувством выполненного долга", я посетил по-быстрому нашу офисную мини-сауну, пришел домой и, перекусив, с головой окунулся в скабрезные сайты инета. Не скажу, что такой уж любитель этого дела, но иногда под настроение тянет к своему "би-гей-брату". В конец офонарев от их содержимого, решил немного прогуляться. Голубые сайты разогнали кровь так, что организм срочно требовал разгрузки.
Дело было ранней весной. На дворе стоял промозглый и слякотный вечер. Как всегда уверенной, пружинящей, но неспешной походкой брел я пустынным центром, потягивая свою любимую вишневую трубку. В окрестных барах было полно шумных пидовок, но знакомых не встречалось и я, уговорив бокал пива, решил прошвырнуться 100-метровкой. Сумрак неосвещенной центральной аллеи наполнялся растворяющимися в вышине контурами голых древ, синими пятнами теней и жирными оранжевыми отблесками фонарей, растекающимися по многочисленным лужам. Пустые лавочки лаково поблескивали влагой. Сырость, проникая под кожанку и свитер, приятно холодила разгоряченное тело. Миновав несколько групп явно подвыпивших парней, скользнувших оценивающими взглядами, я брел, изредка озираясь вокруг, втягивая ноздрями свежий запах наливающихся новым соком почек, вслушиваясь в хрустальный перезвон капели и какофонию различных мелодий, льющихся из кафе и ресторанов, изредка заглушаемых шумом машин и трамваев.
Заметил я его, уже почти миновав. Он сидел на спинке лавки, сливаясь с тенью громадного дерева, зябко ссутулившись и нахохлившись - точь-в-точь мокрый воробушек на ветке. Развернулся. Медленно направился к нему. Это был блондинистый паренек с короткой взъерошенной прической в серой замшевой, явно не по сезону легкой куртке, черных джинсах-эластик и серо-черных кроссовках.
Так трогателен и одинок... Так вдруг захотелось прижать его к груди, согреть своим дыханием...
Когда я подошел вплотную, парень поднял лицо. Как описать его? Большие и влажные карие глаза, точеный нос с горбинкой, легкий серебристый пушок над плотно сжатыми в бьющем его ознобе сиреневыми губами, мягкие линии щек, серьги в обоих ушах, тонкая шея... Не эти приятные черты лица были главными. Главным было его выражение - потерянности, беззащитности, хрупкости.
— Пойдём-ка греться, хм, "Воробушек", - тихо проворковал я, кладя ему ладонь на плечо. Парень потянулся навстречу всем своим естеством, и в стылых глазах его на миг мелькнули признательность и надежда.
Сначала мы отправились в ближайшее кафе на кофе с коньяком, и вскоре малыша перестало трясти. На бледных щеках появился румянец, губы обрели свою естественную свежую влажность, глаза засверкали. Он быстро пьянел, очевидно, от голода, и мы отправились в следующее кафе, где я сытно его накормил.
Водить малознакомых людей в свою уютную берлогу я не привык. Для этой цели невдалеке имелась пустующая однокомнатная квартирка, оставленная мне под присмотр отбывшим за "бугор" на пару лет другом. Комнатка была вполне сносно обставлена. На мое предложение заселить ее временно квартирантами, он ответил отказом.
— Не глупи, Артур. Пока ты там, тут ежемесячно будет капать денюжка, пусть понемногу, но за пару-то лет соберется кругленькая сумма, - толковал я ему из лучших побуждений.
— Ага. Как раз на ремонт и хватит. Да брось ты, Кирилл! Надо мне ТАМ головную боль! Переживать, что ее сожгут, или превратят в гадюшник. Нет уж, уволь. Лучше пусть останется под твоим неусыпным оком. Прибираться в ней больно не надо. А кактусы мои - сам знаешь - частой поливки не требуют. Да и мне так удобнее.
Поначалу я и впрямь заходил туда раз в неделю, иногда даже оставаясь на ночь. Протапливал, проветривал, пока как-то по-пьяне не забрел с очередным дружком на очередной трах. С тех пор жилище сие часто стало использоваться с подобной целью.
Туда-то мы и отправились, прихватив по дороге "Фанту", "Шато" и "Кьянти", головку "Чеддера", фрукты и французские булки. Воробушек мой, уж полностью оживший, вызвался нести продукты сам. На улице он снова стал дрожать в своем легком прикиде. Худощавый, но стройный, среднего роста он выглядел лет на восемнадцать.
Мы мало общались. Из скупых его рассказов выяснилось, что учится он на втором курсе в медучилище, жил в общаге, из которой вылетел из-за драки, а сейчас временно перебрался на квартиру к дальней родственнице - старой деве в летах - уже доставшей его своим бесконечным брюзжанием. В мотивы драки я не вникал и о себе рассказывал так же скупо. Как-то сразу меж нами установилось какое-то особое понимание, не требующее словесной шелухи, разноцветной лапши на уши или спиртного катализатора. Нам и так было хорошо. Мы четко знали, чего хотим, и желание это было обоюдно. По дороге парень взял меня под руку и невольно прижимался, словно пытаясь согреться. Озноб его все возрастал.
***
Миновав знакомые улочки, мы подошли к подъезду. Квартирка являла собой бывшую мансарду на третьем этаже, с полукруглым окном во всю стену и старой изразцовой печью в углу. К ней вела узкая и скрипучая винтовая лестница с витыми же перилами, темная на верхних этажах из-за отсутствия лампочек. Поднимаясь ступеньками парадного, парень споткнулся, и я подхватил его, предупреждая падение. Привлек к себе. Он приник губами к шее, прижимаясь всем телом. Где-то рядом скрипнула дверь. Мы неохотно разъединились и продолжили путь, минуя старуху с собачкой на руках.
На лестнице я взял его под руку, так как была она довольно крутой, и незнакомец вполне мог оступиться. Оба были хмельными. Подъем давался с трудом. Наконец, на последней перед нашим этажом площадке с окном между пролетами он тихо попросил передохнуть и вновь обнял меня. Мягкие губы опять целовали заросшую щетиной шею. Тихо звякнул опустившийся на кафельный пол пакет. Руки-ледышки проникли под куртку и гладили спину. Я отвечал ему взаимностью, прижимаясь щекой к мокрым вихрам, пытаясь согреть в своих объятиях.
Внизу живота быстро накалился дополнительный калорифер. Паренек жарко льнул к нему животом, подпирая снизу своим остреньким хоботком. Вскоре неугомонные пальцы его проникли под свитер и стали гладить квадратики пресса, путаться в заросли груди, теребить соски. Затем свитер был подтянут к шее и на них, отвердевших, переместились губы. Не переставая гладить спину, парень медленно целовал грудь и живот, постепенно опускаясь, все ниже - туда, где давно уже вырвался из-под пояса мой окрепший ствол. Наконец мягкие прохладные губы нашли головку и жадно припали к ней. Руки быстро освободили корень из плена брюк, и Воробушек попытался втянуть его в себя, во всю разевая свой розовый клювик.
Но, увы, как ни тщился он, как ни помогал ему я сам - разгоряченный и взведенный прелюдией, - кроме головки в себе он уж ничего более вместить не смог. Тогда я просто прижал светлую голову к паху, а сам прислонился к стене. Сверху нас никто уже потревожить не смог бы - напротив входа в квартиру была только дверь на чердак. Снизу же мы были совершенно неразличимы в кромешной тьме. Я стоял, тихо наслаждаясь ласками малыша, всматриваясь в мозглую синеву ночи за окном, подсвеченную снизу заревом городских огней, на фоне которого четко вырисовывались черные громады соседних зданий и искореженные, жадно тянувшиеся ввысь голые ветви редких деревьев. Мне давно уже не было так хорошо...
Дождавшись пока Воробушек вволю наиграется, я мягко отстранился, застегнул пояс и, подхватив его на руки, понес наверх. Оставил в прихожей. Быстро вернулся за пакетом с припасами и захлопнул дверь изнутри. Срывая на ходу куртку и свитер, набычившись и растопырив руки, с вывалившимся из расстегнутой ширинки болтом я грозно двинулся на него со зверским оскалом, и шутливым рычанием. Паренек, сразу врубившись в игру, испуганно прижался к стенке, закрываясь руками и делая большие глаза; затем, не выдержав, засмеялся, и бросился мне навстречу. Мы вновь сплелись в объятиях. Нацеловавшись вдоволь, я усадил его на свой корень, перенес в комнату и раздел.
— Ну что, малыш, в гусеницу мы уже поиграли. Может, сыграем теперь в мотылька, а? А там глядишь и воробушка на дудочке изобразишь?
Он, улыбаясь, закивал.
— Можно попробовать... Да вот только вряд ли у нас получится на дудочке, скорей на столбе!
— Ну и ладно. Тогда сначала ступай греться-купаться. А я тут пока все приготовлю.
Отведя его в ванную, пустив горячую воду и разъяснив что, где, к чему, я вернулся в комнату. Включил тусклое бра из морской раковины, магнитофон с Морриконе, и зажег печь, оставив дверцу открытой. Огонь в ней хорошо был виден с тахты. Быстро разобрав постель, отправился на кухню готовить нехитрые угощения. Из ванной раздавались плеск и фырканье. Слава небесам, в безводном нашем городишке в это время суток в кранах еще была вода.
Заварив крепкий кофе я накрыл в комнате столик и улегся на тахту, дожидаясь гостя. Можно было, конечно, и присоединиться к нему. Но накануне была принята сауна, да и не решался я лишний раз светить перед пареньком своей лохматой наготой. Тело мое в отличной форме, но, все же, это тело 40-летнего мужика.
Кофе остывал, леденело в морозилке "Шато", а парень явно не торопился явить мне свою сияющую чистоту. Но вот, наконец, вместе с Морриконе стих плеск в ванной. Я сменил его на рондо Вивальди и узрел в двери закутанного в, явно великоватый ему, банный халат Воробушка. Румяное его личико радостно сияло, влажные волосы торчали во все стороны. Путаясь в длинных полах, он добрался до стоявшего рядом со столиком кресла, уютно разместился в нем и, взяв бокал с уже разлитым "Кьянти", несколько растерянно произнес:
— А я ждал-ждал тебя в ванной, а ты все не идешь. Ну вот, надоело, я и вышел... Да нет, вру. Так у тебя там здорово! Не то, что едва теплый душ в общаге. А у тетки и того нет.
Попивая вино мелкими глоточками, и заедая его ломтиками сыра, он оглядывал комнату, бросая на меня осторожные взоры, а затем вновь заговорил:
— Это ты тут значит обитаешь? А что ж окно-то не закрыл? А, ну да - подглядывать некому. Больно тут пустынно как-то и... не похоже на твое жилье.
Хоть я и был тут всего пару дней назад. И проветрил, и протопил, конечно же, во всем чувствовалось внимательному зрителю некая заброшенность, отсутствие постоянного ухода, человеческого участия и тепла. Мелкие эти детали проглядывались и в запыленных окнах, коврах, и в давно не мытом паркете, да и в той, пусть едва уловимой, затхлости воздуха, которая исчезает лишь при постоянном жильце. И я не отрицал, что квартира эта не моя, и что оставлена она на мое попечение, и что живу я в значительно более уютном доме.
Парень спокойно воспринял объяснения, сменил сыр на дольки апельсина и протянул мне пустой бокал. Когда я вновь его наполнил, он подкатил кресло поближе к печке и протянул к пуфику у люка розовые ступни, жмурясь и млея от жаркого ее дыхания. Мы еще какое-то время расслабленно болтали ни о чем, поглощая легкий ужин. Он оказался весьма интересным собеседником, остроумным и ненавязчивым. Я с удивлением отмечал про себя как у нас, таких разных, много общего, как уютно и легко мне с ним. Именно тогда, во время этого безобидного трепа и появилось в груди легкое, сначала едва уловимое щемящее чувство.
Я хотел его, хотел его страстно и неистово, и все же не спешил, сам же затягивая беседу, продлевая эту сладкую пытку, упиваясь созерцанием тонких кистей его рук и едва заметного светлого пушка чуть смуглых ног, его милой улыбки и вспыхивавших в бездонной глубине карих глаз веселых искорок. Когда вино благополучно перекочевало в наши утробы, я вновь разогрел кофе, добыл из холодильника начатую накануне бутылку "Larsen", набил свою вишневую трубку душистым марокканским табаком и, раскурив ее, вернулся в комнату.
Согнал с кресла разомлевшего Воробушка. Занял его место и усадил себе на колени. Мы продолжили беседу, теперь уже более игривую и вольную. Малыш, играя завитками волос на моей груди, деликатно расспрашивал о былых похождениях, и я кратко поделился воспоминаниями и далекой юности и недавними, попутно узнавая и о его небогатом опыте. Вскоре он изменил позу. Оседлав меня и легко поглаживая, он елозил на возбужденном корне, уже полностью распахнув халат и открывая взору крепенькую грудь и животик. Мошонка его укрывала виднеющуюся снизу головку моего члена, его же собственный выстреливал из темно-бронзового кустика вертикально вверх, прилипая к животу.
Наконец беседа, прерывавшаяся уж пару раз, иссякла. Парень, полностью сбросив халат, освободил от одежды и меня. Начиная от ног, лаская языком и губами, он подымался все выше, пока не достиг сплошных лобковых джунглей. Зарывшись в них, застыл ненадолго, а затем поднял удивленное лицо:
— Ну, слушай, ты такой чистый, будто только что из ванной! Ты может, в кухне подмывался? Да нет. Непохоже... Ведь ты и на лестнице уже был такой...
Я лишь молча ухмыльнулся и, разведя пошире бедра, вновь склонил его к жаждущему ласки корню.
Уж как он только над ним не изгалялся! Хватал губами и снизу, и сбоку, и сверху. И вновь пытался заглотать. Никак. Больно жирный червячок попался. Бедный Воробушек - раскраснелся, сопит, слюни пускает, руками за ствол ухватился. Упрямый! А там, гляжу, дошло до него, что против природы не попрешь, - смирился и давай его как конфетку лизать, да все по уздечке норовит. Тут уж я не выдержал. Не хочется так вот кончать. Это прям как в горлышко бутылки целить. Ухватил за плечи, да вновь сверху усадил.
— Лады, хватит уж пресмыкаться. Раз так не получается, надо классиков вспоминать. А из их сентенций можно сделать вывод, что рожденный летать ползать не умеет. Давай-ка мы попробуем из тебя мотылька сделать.
— Да-да-да! Хорошо тебе говорить. Куда ж этот обелиск-то вставишь? Он же мне все нутро разворотит! Да я такой громадины в жизни не видал! Даже у абреков!
— Ну, во-первых, многого ты еще не видел. А, во-вторых, всего можно достичь упорством и тренировкой. Вот мы ее сейчас и начнем.
Зацепив парня все на тот же "крючок", я отправился в ванную. Добыл из шкафчика некую чудную мазь и... детскую соску этакого современного дизайна. Разогрел на кухне водичку и залил в нее. Соска была примечательна тем, что плавно утончаясь к вершине, заодно и смягчалась. А на попке, диаметр которой почти соответствовал диаметру моего ствола, имела крышечку, через которую и вливалась жидкость. При прямом использовании, которого она у меня не знала, пипочку сверху следовало проколоть.
Имея от матушки-природы этакий "подарочек" у меня иногда возникали проблемы с партнерами. Увидев как-то у родственников сие чудо, я быстро мысленно сравнил его со своим. Оценил все достоинства. Расхвалил до небес и сам продукт и продукт их совместных усилий, которому он-то и предназначался, и расспросил где ж его можно приобрести. Конечно, соску, а не мальца. Так она у меня и появилась и не раз уж выручала в постельных баталиях.
Вернулись мы в комнату. Экипировку я отправил на тумбочку, парня на тахту. Молча напоил его остатками коньяка и принялся изучать нежное, благоухающее парным молоком тело.
Как описать чувства, испытываемые, когда ощущаешь под ладонью нежную бархатистую кожу еще не сформировавшегося окончательно, но упругого тела и легкий шелковистый пушок предплечий и бедер; темные, невообразимо нежные бугорки сосков, твердеющих под подушечками пальцев и мягкую впадинку пупка; толстенькие розовые пальчики стоп с усеянными крапинками лаковыми ноготками и жилку, пульсирующую у основания корешка, скрытую от глаз аккуратным, мускусно благоухающим кустиком лобка? Как передать что чувствуешь, касаясь кончиками пальцев промежности и на миг испуганно сжавшегося валика ануса?
Гладя и целуя, я мягко перевернул своего купидона на живот и поразился впервые открывшемуся виду его высоких совершенной формы ягодиц. И пусть простит мне читатель избитое сравнение, но в тот момент, озаренные оранжевыми сполохами бушующего в печи огня, они и впрямь удивительно напоминали упругий, тугой и сочный персик. Разве мог я не объять его ладонями, не припасть к нему губами?! Он неумолимо влек к себе, туманя разум, будя в душе зверя, властно требовавшего броситься на него, вонзиться внутрь в столь жгуче желанную влажную теснину! Невероятным усилием воли загнал я его в самые глухие закутки естества, и принялся трепетно ласкать сей экзотический плод губами. Я словно пробовал его на вкус. Слегка покусывал, лизал, углублялся языком в тесную ложбинку, ощущая щекой легчайшую золотистую кисею пушка. Воробушек грациозно прогнулся, тихо постанывая и приподняв попку вверх, подставил ее бутон ласкам моего настойчивого языка. Теперь валик ануса мягко уступил столь нежному агрессору, пропуская его внутрь абсолютно чистой горячей пещерки.
Тело била мелкая дрожь. Корень, исходя соками, накалился так, что казалось малейшее прикосновение взорвет его лавиной медленно подступавшего к горлу семени. Голова кружилась, руки растягивали тугие булочки в стороны, а язык все настойчивее атаковал розовую пещерку. Но этого мне уже было мало! Его сменили дрожащие и нетерпеливые большие пальцы сразу обеих рук, начавшие свой бешенный торопливый массаж. Сознание растворялось в неге и зверь властно рвался вперед... И в какой-то миг он победил!
Разогнувшись, я уже готов был схватить парня за бедра и вонзиться, но тут он, мгновенно извернувшись, бросился на меня и со всего размаху налетел ртом на окаменевшую головку. Руки инстинктивно рванули голову на себя и член вдруг провалился во влажную его глубину до основания! В мозгу что-то взорвалось! Онемевшее на мгновение тело сотрясали одна за другой невероятной силы волны оргазма и член, завибрировав, разразился, наконец, своим половодьем!
О, как бесконечно долго и как невероятно кратко длилось оно!!!
Когда сознание неохотно вернулось, я как-то сразу ощутил, затихавший в глотке вопль, взбугрившиеся и онемевшие от невероятного напряжения мышцы; руки, намертво прижавшие к паху голову малыша, его яростные попытки вырваться из их тисков; и все еще пульсирующие внутри отголоски мощной разрядки. Накал вдруг исчез. Руки расслабились. Паренек рванулся назад, от неожиданности отвалившись на спину и хрипло, судорожно задышал, захлебываясь пузырившимся из ноздрей и уголков рта молочком. Лиловое от удушья лицо его было искажено гневом, а в глазах ярко сияло счастье. Едва отдышавшись, он набросился на меня, молотя по груди кулачками и яростно хрипя:
— Да ты что?! Да ты хоть чуть думаешь вот этой бритой колючей болванкой?! Ты же мог меня запросто задушить своей кувалдой! Ну что ж ты смотришь-то на меня, господи, - глазки-плошки... Ну, не плачь, гигант ты хренов... Ну... перестань... Как же ты так!.. А то и я... о-хо-хо-хо-хо...
Он охватил меня ручонками, уронив голову на грудь и вторя, затрясся в беззвучном рыдании. Мы упали боком на одеяло, так и не расцепившись.
Я и сам не понимал, что со мной творится, что это было сейчас - такое мощное и всеобъемлющее, яркое и мучительное, жгучее и прекрасное... Слезы текли сами собой и сама по себе, казалось, содрогалась в рыданиях грудь. Я чувствовал себя один на один наравне с этой огромной Вселенной... Нет... Не один... Рядом льнуло ко мне хрупкое тельце того, кто подарил мне ... это... счастье?..
Да?..
Да!..
Это счастье!
Так вот оно какое...
А в памяти медленно всплывали строчки:
"Счастье, что оно? Та же птица..."
Ах ты ж Воробушек мой ненаглядный...
***
Внизу, тесно прильнув ко мне, тихо сопел малыш. Покалывание в мышцах после изнуряющего напряжения постепенно исчезало. Вздремнул и я... И вдруг резко очнулся от ужаса, охватившего сознание. А ведь и правда, продлись еще немного ступор экстаза и парень бы задохнулся! Ну ты, блин, даешь...
Но ведь как здорово-то было!
Память понеслась в глубины былого, пытаясь найти в нем что-то хотя бы отдаленно напоминающее произошедшее по силе и накалу. Скажу вам - долго пришлось ворошить ей прошлое. Что-то подобное, значительно менее мощное, я испытывал лишь дважды.
Впервые это было с моей, тогда еще любимой, бывшей. Я вернулся домой из длительной хабаровской командировки с кучей подарков (великолепный китайский фарфор, икра, тряпки, игрушки), невероятно соскучившийся по домашнему теплу и уюту. Жена с сынишкой буквально повисли у меня на руках. Это был настоящий праздник души. Всю последующую ночь я любил ее жарко и пламенно и корень мой, казалось, не собирался расслабиться хоть ненадолго, вонзаясь и вонзаясь, извергаясь раз за разом и продолжая рваться вперед. Лишь на рассвете мы уснули уставшие и счастливые...
Во второй раз это произошло так. Добираясь ранней осенью из Бармашова до Херсона, я остановил попутный ЗИЛ. В кабине места не было, и я согласился ехать в кузове более чем на половину загруженном яблоками. Там же на их груде полулежал и грузчик - русый, поджарый кобелек лет 25-ти, одетый лишь в шорты и сандалии. Я умостился рядом с ним, больше было негде. Закурили, вяло перебросились несколькими фразами и затихли. Погода стояла солнечная и ясная, ветра почти не было. Машина не спеша пожирала километры расплавленного шоссе, урча и покачиваясь. Ехать было далеко, и я расслабился под жаркими лучами солнца, овеваемый легким ветерком, объятый невероятно свежим ароматом зрелых фруктов. Помню редкое чувство бьющей через край жизнерадостности, охватившее меня в тот по-летнему яркий день, когда солнце, казалось, решило на прощание заключить людей в свои пылкие объятия перед длительным расставанием.
Развалившийся рядом парень дремал, тихо посапывая и покачиваясь в такт машине, постепенно склоняясь к моему плечу. А дальше все развивалось по хорошо известному вам сценарию. Сначала голова его легла на плечо, затем сползла на грудь и на живот, пока не очутилась на давно взведенном корне. Какое-то время мы поиграли в непонятку, наслаждаясь тактильными ощущениями... Затем он будто во сне улегся боком и я ощутил на стволе сквозь легкую ткань брюк горячее дыхание и касания мягких губ. Одна моя ладонь легла на жесткие кудряшки головы. Вторая, скользнула по загорелому плечу и ложбинке позвоночника, и юркнула под шорты, гладя и массируя его восхитительно упругие и пушистые полушария.
Разыгрывать случайность происходящего более не было нужды. Парень быстро добыл мой корень из-под одежды и прильнул к нему прохладными губами. Рот его, в отличие от воробышкиного клювика, был гораздо более вместительным, под стать пугачевскому. Он немедленно вобрал в себя головку и, покачиваясь, принялся внедрять ее все глубже.
Пальцы мои тем временем проникли к его лохматой промежности. Нащупав под кожей твердый валик основания члена, они углубились во влажное от жары, но чистое ущелье, пока не коснулись нежного, слегка пульсирующего ануса. Ощущения от умелых ласк его губ, от горячей влажности пещерки, одуряющий запах яблок погружали сознание в сладостную негу, и я плыл и плыл в ее волнах. Парень чередовал глубину заглота с силой сосания, умудряясь даже чего-то там вытворять язычком. Движения его головы становились все активнее, доводя корень до предельного накала, и мы с машиной помогали ему в достижении желаемого, чем могли, пока не разверзлись хляби семенниковые и я уже сам, бешено напяливая буйную головушку на чресла, не изверг в нее свои как всегда щедрые соки. Парень жадно поглотил все до капли и принялся облизывать мою "конфетку", постепенно переключаясь на мошонку и лобок, пресс и грудь, заодно освобождая ее от майки.
Когда ласки его сосредоточились на сосках, член вновь решил продемонстрировать стойку "смирно". Я все настойчивее разрабатывал его сзади. Короче, все вело к естественному продолжению, когда машина стала тормозить. Парень сусликом взвился ввысь, демонстрируя симпатичный холм на шортах, и тут же принялся лихорадочно приводить в порядок мою одежду. Впереди сигналили престарелые попутчики из местных. Дядюшки составили нам компанию до самого Херсона, а там пути наши разбежались навсегда.
Вновь охваченный яблочным ароматом прошлого, я и не заметил, как призывно заныло в паху и забытый мой "дружок" плотоядно прильнул к теплому животику дремлющего парня, вздрагивая и твердея, словно пытаясь самостоятельно побудить того к действию. Не знаю, какими там флюидами они обменивались, но домогательства его не канули втуне. Малыш сквозь сон обхватил его руками и вдруг проснулся, оторвав от груди разрумянившееся, трогательно-наивное лицо и глянув удивленно-сонными глазенками.
— Ой! Я кажется, вздремнул чуток... Ох-ох-хо-хах-ах-ах-ах!.. Хорошо-то как!... А я гляжу, вы тут без меня уж совсем соскучились... Ах ты ж мой гладенький, - продолжал он склонившись к корню, - ах ты ж мой гаденький. Ишь набычился как. Чего слюни-то пускаешь? Небось на попочку мою нацелился? Опять штурмовать будешь! Не уж, братец - нет тебе веры. Я теперь сам всем управлять буду - причитал он, с трудом выговаривая слова, поглаживая ствол и слизывая сочившуюся смазку.
Затем встал на коленки, развернул меня на спину, резко отвел протянутую к нему руку и погрозив пальцем, потянулся к тумбочке. Подцепив соску и крем и отметив, что вода-то в ней давно остыла, ну да хрен с ней, он с явным удовольствием смазал ее и промежность. Затем вручил соску мне и со словами: - "от греха подальше" - навис надо мной в позе "69".
Медленно лаская его пещерку, я вскоре внедрил в нее "расширитель" и, водя им туда-обратно одной рукой, второй обхватил его хозяйство. Отводя стебелек от тела, я покачивал и дышал на него, пока не вобрал с себя, вторя малышу.
Я никогда не был большим любителем минета. Но Воробушка, да еще в столь ответственный момент, решил ублажить. Какое-то время мы изгалялись во взаимном сосании, пока он не кончил, оросив семенем мой торс. Затем парень сменил позу, обратив ко мне счастливо сверкающие глазки. Оседлав пах он заявил, что готов попробовать. Сменил позу и я. Усевшись на край тахты, я приподнял его берда, облачил своего "ратника" в резиновые доспехи, и мягко усадил на глядящую в потолок головку, после чего начал осторожное проникновение в тугую и горячую дырочку. Предприятие сие, как и следовало ожидать, поначалу было весьма трудным.
Поэтому, вспомнив "незабвенного" Ильича, мы действовали согласно его наставлениям - шаг вперед, два шага назад. Изогнувшись и откинув голову, парень тихо постанывал, обхватив мою шею. Затем, склонившись к уху, жарко задышал в него и зашептал, что умирает от жажды. На столике никакой жидкости уже не было. Осторожно войдя до предела, я встал и отправился с ним "на крючке" в кухню. Мы вытащили из холодильника "Фанту", побелевшую от инея бутылку "Шато" и вернулись в комнату, где я стоя откупорил бутылки, и мы промочили горло.
Ледяная жидкость ненадолго остудила разгоравшееся желание. Подхватив Воробушка снизу я расхаживал по комнате, покачивая его на корне, целуя в податливые уста и чувствуя каменеющую плоть в его узком ущелье. Воткнул в давно затихший маг кассету Эроса Рамазотти и мы вновь вернулись к тахте. Уложив на спину, я забросил его ножки на плечи и начал замысловатый танец бедер, гладя его нежную грудь и животик.
Движения становились все настойчивее. В голове полыхало разноцветием полотнище жаркого северного сияния. Покрытое испариной тело волнами сотрясала сладострастная дрожь, а из горла рвались один за другим рыки осмелевшего зверя. Он все сильнее овладевал сознанием. Сжав руками парня за плечи, я все яростнее вколачивался меж его ног, уже не контролируя себя, пока тело вновь не забилось в очередном мощном оргазме.
Дождавшись окончания и не желая покидать сразу столь желанную щель, я поднял его на грудь и улегся на спину, согнув ноги в коленях и образовав ими подобие спинки, к которому он и прислонился, бледный и взмокший не меньше моего. Какое-то время я отдыхал, прислушиваясь к утихавшему в ходящей ходуном груди набатному стуку сердца, вновь поражаясь силе и остроте наслаждения.
Когда дыхание успокоилось, в душе вновь, но сильнее прежнего возникло щемящее чувство, и я вслушивался в него сквозь гул огня в печи, тихую, лирическую и немного грустную музыку и едва различимый перезвон капели на подоконнике.
Утихший, было, Воробушек потянулся, разведя руки в стороны, зевнул и склонился к столику за водой. Валик его ануса непроизвольно сжался, затем вновь и вновь - уже специально - словно проверяя мой корень на прочность и тот не замедлил отозваться, твердея в жаркой теснине.
Облокотившись локтями на мои колени, парень начал медленно качаться на нем, поигрывая сфинктером. По телу разлилась волна приятной истомы, вновь возрождая желание. Теперь уже он сам нанизывался на ствол, регулируя глубину и скорость проникновения. Движения его постепенно выкачивали из кондома находящуюся там жидкость и она накапливалась вокруг ствола, жемчужно поблескивая в свете пламени. Воробушек увеличивал темп.
По его раскрасневшемуся лицу и груди струились ручейки пота, стекаясь ко вновь взведенному корню. Он тяжело дышал и стонал весь во власти сладострастия. Надолго сил птенчику не хватило и тогда я, поддерживая его снизу, уже сам заработал бедрами набирая скорость и распаляясь все больше. Так и пошло: когда уставал я, инициативу перехватывал Воробушек, когда начинал утихать он, активизировался я и тогда он буквально порхал на стволе, размахивая руками, словно крыльями и звонко хохоча.
Не знаю сколько длилось это безумие - четверть часа, час? Время перестало для нас существовать. Была лишь эта испепеляющая, сладострастная гонка, острой бритвой наслаждения вспарывавшая сознание и реальность. Мы пребывали за ее пределами, слившись воедино, создавая свою собственную исполненную любви и желания, страсти и вожделения реальность, прекрасную как вечность и мимолетную, словно летний дождь. Все чувства обострились до предела, тела двигались в унисон, существуя, будто сами по себе, приближая нас к неотвратимой развязке. Мы лоснились от пота. В горле стоял сухой ком. Кровь вскипала в венах, напрягая все мышцы в последних усилиях, а из глоток рвались какие-то дикие животные звуки, когда молнией блеснула в сознании первая самая мощная волна экстаза, пронзившая нас одновременно, после чего тела затрепетали в его волнах, и из воробышкиного стебля хлынули триумфальные брызги!
Этот последний оргазм был и самым мощным. Выхолостив нервы, иссушив тела, поглотив, казалось, последние силы он затих, превратив нас в подобие тряпичных кукол с пустыми глазами, которые, сплетясь в слабых объятиях, на какое-то время просто отключились...
***
Из забытья я очнулся также резко, как и накануне, но теперь от жажды. Прильнув к почти полной бутыли "Фанты" я высосал ее наполовину и лишь тогда пришел в себя окончательно. Часы показывали далеко за полночь. Воздух в комнате был жарким, напоенным запахами спермы и свежего пота. Раскаленная печь продолжала извергать жар. Сна ни в одном глазу. Сознание было исполнено ноющей и щемящей пустотой. Перевернув бокал "Шато", я скрутил в печи огонь, открыл форточку и вновь вернулся к постели. Воробушек разметался во сне среди смятых влажных простыней, хранивших следы наших излияний. Кое-как расправив их, я укрыл его одеялом.
Все тело было липким. В зарослях груди и живота засохли брызги малыша, и сейчас пощипывали кожу, склеив волоски и стягивая их. Страшно хотелось окунуться в горячую ванну. Но в кране воды, увы, уже не было, а до утра еще далеко. Отправившись на кухню, я поставил в большой кастрюле воду (благо запас ее всегда пополнялся в 100-литровой бочке) и закурил свою трубку. Мысли бродили в голове неупорядоченной шумной ватагой, наползая одна на другую, смешиваясь, все чаще и чаще возвращаясь к произошедшему. Когда вода согрелась, я кое-как обмылся в ванной, с болью и зубным скрежетом вычесывая щеткой надежно въевшиеся и словно сросшиеся с шерстью комочки. Наконец пытка была окончена. Решив с утра нормально отмокнуть в нормальном объеме воды, я вытерся, и критически осмотревшись в зеркале, вернулся в комнату.
Мысли постепенно успокаивались. Можно было немного более трезво разобраться в себе и решить, что же делать дальше. Поразмыслить было о чем. Я наконец понял происхождение ноющего в сердце чувства, возникшего в самом начале встречи. Просто я полюбил парня. И все происходившее в дальнейшем лишь усиливало это чувство.
Я любил его всего. Любил так, как не любил еще, наверное, никого. Не взирая на все вопиющие различия и очевидности. Отвергая доводы разума, и... загоняя себя в тупик. Ибо жить я с ним все равно не смог бы, даже возложив на алтарь любви всего себя без остатка. Он был "Воробушек" - и этим было сказано все. Я редко ошибался в людях и даже немного гордился этой способностью сразу разглядеть основу их естества. Скажите мне, люди добрые, кто и когда приручал воробья? Кому он смог, например, отплатить благодарностью за помощь или хотя бы привязаться на какое-то время? Такого не бывает. Есть конечно исключения - в чем их нет? - но интуиция подсказывала, что это не тот случай. Не тот!
Как же так... как же быть? Я готов был к любым жертвам, лишь бы оставить малыша с собой. Лишь бы иметь возможность любить и опекать его, дарить ему радость и участие, свою страсть и защиту. Но нужны ли они ему? И даже если нужны, то надолго ли его хватит? Сколько месяцев или лет продлится этот праздник, это половодье чувств у Воробушка? Сколько времени сможет он любить стареющего и седеющего лохматого мужика, когда вокруг столько молодых и симпатичных, пышущих юношеской сексапильностью парней? Как заставить, убедить себя в том, что среди них нет твоего счастья? Как он или даже я сам в его возрасте смог бы убедить себя в том, что с этим мужиком на долгие годы будешь как за каменной стеной?
Сердце и душа стремились к нему безоглядно. Разум же острым скальпелем жизненного опыта ставил свой неутешительный приговор. Не в состоянии смириться с ним, не желая принять его очевидность, я вновь вспоминал свою жизнь, словно выискивая в ней хотя бы какой-то намек на спасение.
Вспоминалось многое - отец, первые отроческие опыты и разочарования, армия с ее бурными, многочисленными и разнообразными приключениями. Вспоминались веселые и не очень постармейский годы. Друзья по летному училищу. Женитьба, неудачный, но весьма длительный и болезненный ее опыт. Неожиданная и благополучная встреча со знакомым по училищу, благодаря которой я обрел и надежную работу, и капитал, и нового любовника из тех, о ком можно только мечтать. Болью в сердце заныло от воспоминаний о трагической его утрате.
Ох, и занесла ж память в экие дебри!... Едва вырвался я из цепких объятий воспоминаний, понукаемый лишь мешающим, но мало ощутимым дискомфортом. Очнулся от пронизывающей тело сырости, стоя совершенно нагим у темного окна. По летним меркам на дворе уж светало бы. Но сейчас и до рассвета, и до желанной воды было еще далеко. Тем не менее за те несколько часов, проведенных мною в прошлом, комнатка успела достаточно выстудиться.
Печь грела и далее, хотя уж не столь усердно. В тусклых ее отблесках виднелся в алькове свернувшийся калачиком Воробушек, плотно закутавшийся в одеяло. Следовало прикрыть забытую форточку, размять и согреть окостеневшие ступни, очистить давно угасшую трубку, набросить халат, чем я и занялся, попутно наведя порядок на столе в ожидании кипятка для нового кофе. Воспоминания неохотно отпускали в реальность, все наплывая одно за другим, вновь и вновь возвращая в минувшие годы. И я вновь предался им, устроившись в кресле у печи, лицом к окну, с новой чашкой кофе и вновь набитой трубкой...
Слышалось как на дворе усилился ветер. Пошел снег. Крупные пушистые снежинки пикировали в окно, кружились в замысловатом танце, то приближаясь, то исчезая во мраке небытия. Танец их завораживал и влек. Снежинки, словно давно забытые лица, выплывали из временных глубин, оживляли воспоминания, и вновь уносились туда где им и надлежит быть - в прошлое. Зима в последних своих усилиях, пользуясь ночным временем, решила пусть ненадолго, взять реванш и похозяйничать в спящем городе, невольно возвращая меня к армейской жизни.
(Уж и писать о ней, было начал. И описал многое. Но тема эта слишком объемна для данного изложения и я решил посвятить ей отдельное сочинение в данном случае не слишком удаляясь от главной темы).
Почему армия? Пожалуй самые светлые воспоминания связаны с моей крымской, десантной службой в армии, немало удивившей почти полным отсутствием дедовщины. Армии в которой благодаря специфике войск превалировали какие-то особые, почти братские отношения между служивыми, очень живо напоминающие мне настоящую мужскую дружбу с отцом. Армии с бесконечными "физо" и ВСК, учениями, прыжками, многокилометровыми марш-бросками, строевой и нарядами. С постоянным голодом и постылой программой "Время". Армии находившейся вблизи северо-крымского - тогда гадюшного и грязного городишки, который прежде я столько раз миновал в своих вояжах на море, совершенно не замечая.
Тут я впервые не ощущал себя переростком, ибо в части нашей со всего необъятного Союза были собраны примерно такие же ребята, отличавшиеся лишь своей национальной принадлежностью, ростом, типом и пропорциональностью фигур. Единственным, что отличало меня от остальных с первых же месяцев службы, был мой неординарный корень, как и у всех вываливавшийся по утрам из прорези кальсон (имевших пуговку лишь на поясе) в дубовом стояке, кого-то восхищавший, кого-то смущавший, но всем служивший источником добродушных шуток и подтруниваний. Соперничавший по своим габаритам лишь с мужской гордостью несколько более компактного одногодки - осетина.
Армия по большому счету стала мне школой жизни, как бы напыщенно это не звучало, закалив физически и морально, приучив к самодисциплине и порядку. Именно в ней я впервые столкнулся непосредственно с таким понятием как "долг", лучше узнал свои позитивные стороны и нивелировал слишком выпирающее мальчишеское Эго, понял важность и ценность умения вести себя с другими по-человечески.
Трудности армии как ничто иное быстро вскрывают присущую некоторым гнилость души, ее низость и мелочность. Но они же сближают, роднят парней, давая возможность легче переносить кажущуюся или явную несправедливость, с усмешкой мириться со всей ограниченностью и примитивностью солдатской службы, рождая в душе чувства сопричастности и ответственности за свои поступки.
И, как это не странно, запретная солдатская близость в подобной атмосфере уже не казалась чем-то таким уж страшным и порочным. И нерастраченная сексуальность, столь мощная, не взирая ни на какие голод и физические нагрузки, находила свое проявления в несколько слишком крепких дружеских объятиях; в тесных сплетениях тел во время борьбы на физо, когда явственно чувствовалась горячая взаимно ощущаемая твердость в паху; и в крепких хмельных поцелуях; и даже во взаимной мастурбации после попоек, когда закипал розовой пеной вишневый сад в зоне отдыха, и пьянили своим одуряющим ароматом акации, цветущие вдоль главной аллеи.
И каменный стояк, и нытье в паху, возникающие ежеутренне, не взирая ни на какие бромистые препараты, щедро добавляемые в наш рацион, иногда находили разрядку в тесных объятиях забывшихся на миг натуралов, истосковавшихся по такой казалось бы обыденной телесной близости. И какими же доступными и желанными становились они после редких попоек или знаменитого винного молдавского мармелада, иногда даже превращаясь в небольшие оргии, после которых стыдились смотреть друг другу в глаза, стеснялись вспоминать и даже признаться самим себе насколько же это было здорово и отлично от "двуполого" секса. Когда поутру сторонились вчерашних партнеров до следующего "срыва", и вновь сплетались в неистовых объятиях, списывая это потом на нехватку девочек и вновь клянясь себе, что это в последний раз и больше никогда, никак и ни с кем из ребят до самого дембеля.
— А вот уж на гражданке! Да с девками! Вот там уж я оторвусь!
Забывая о страстной, неописуемой нежности, вдруг с головой накрывавшей нечаянных любовников, хлещущей из самого сердца и не находившей себе иного выхода в кирзовых буднях солдатской жизни.
Сексуальность определяла не только мои поступки и симпатии, но и, зачастую, саму армейскую карьеру. Благодаря ей я набрался самого различного опыта в половых отношениях, разобрался в себе и окончательно, как тогда мне казалось, определился в своих предпочтениях. Во всяком случае, перестал сомневаться в своей голубизне, перестал ее стыдиться.
Армия дала мне очень многое. Вряд ли без нее я поступил бы так просто в летное училище, вряд ли служба в нем прошла бы так легко и весело. Вряд ли и вся дальнейшая жизнь сложилась бы именно так.
***
Снежинки уж который час все кружили и кружили за окном, такие же крупные и пушистые. Вот радости-то будет детворе поутру! Вот уж поиграют мартовскими снежками!
Заворочался в постели малыш, тоненьким голоском жалуясь на что-то или кого-то и я укрыл его тщательнее, вновь любуясь юным личиком.
Более всего напоминал он мне одного из армейских, солдатских еще сослуживцев, к которому я питал самые чистые и глубокие чувства. Но тогда они не нашли своего развития. Между нами почти-то ничего и не было. Вернее не успело произойти. Как всегда "вовремя" вмешался злой рок, и наша нежная дружба была разбита. Какой она могла бы стать, надолго ли ее хватило бы?.. Может быть и на всю жизнь...
Вспоминалось многое.
Служба с ее фантастически-драматическими событиями, во время которой я окончательно уверился в том, что мужики мне нравятся ничуть не меньше, если не больше чем женщины.
Учеба в столь желанном летном училище, почти полностью прошедшая без каких-либо голубых историй.
Женитьба на старших курсах с горячо тогда любимой и рождение сынишки. Недолгая в те тяжкие "купонные" времена 2-х летняя служба в промозглом, заплесневелом Калининграде.
Громадное сокращение вооруженных сил и мое безрадостное возвращение домой.
Мать мало чем могла помочь. Еще в армии я получил от нее весточку о том, что к ней зачастил младший брат отца, в конце 70-х выехавший в Германию. Он признался в своей давней к ней неразделенной любви и умолял хотя бы теперь выйти за него замуж. За бугром его личная жизнь не сложилась. Окончились эти визиты тем, что мать, трезво рассудив, согласилась на его предложение, и за несколько месяцев до моего дембеля навсегда уехала в Берн. Сейчас она лишь изредка помогала нам финансово.
Без работы, без денег, без перспектив... опять же 2-х летние мытарства, когда приходилось на всем экономить и из кожи вон лезть дабы держаться на плаву. Не взирая на часто сменявшиеся работы, я все же ухитрился получить второе экономическое "высшее", что хоть как-то расширяло горизонты.
А затем была совершенно случайная встреча со старшим своим сослуживцем по училищу, перевернувшая всю мою жизнь.
Не скажу что курсантами мы были близкими друзьями. Он оканчивал летное училище через год после моего поступления туда. Взаимную симпатию мы почувствовали сразу, встретившись впервые на стадионе. Он был моего роста, лохматости и комплекции, но белокур и синеглаз. Кроме этого в глаза сразу бросалась несколько необычная, во всяком случае крайне редко встречающаяся грация при мощно развитой мускулатуре, сквозившая в каждом движении. А лицо - уже намного позже я увидел подобные типажи в рисунках Тома оф Финланда – глубоко сидящие под прямыми бровями, искрящиеся неистощимым весельем глаза, короткий слегка вздернутый нос, большой чувственный рот и мощная нижняя челюсть. Голова, широкая, немного приплюснутая сверху, казалась небольшой из-за широчайших плеч и бычьей шеи. К талии торс резко сужался и переходил в мощные бедра, венчающиеся спереди вполне увесистым бугром, а сзади тугими высокими ягодицами. Столь же мощными были голени и предплечья.
Мне было так легко и просто в его обществе. Но ... увы! Учеба не давала нам возможности общаться так часто, как бы мне того хотелось. Выходные и досуг мы почти всегда проводили каждый в своей компании. В общении с ним я очень скоро стал замечать какую-то недосказанность. Он то льнул ко мне всей душой, то вел себя подчеркнуто холодно и даже надменно. По сути нас связывали всего-то несколько совместно проведенных вечеров, но в эти вечера общение наше было столь полным, души распахивались друг другу столь широко, что запомнились они на всю жизнь...
***
К моменту нашей гражданской встречи ему, в отличие от меня, устроиться удалось неплохо. Провернув с родственниками несколько удачных дел он только что открыл свое предприятие уже в те смутные времена имевшее вполне солидную крышу.
Сложно описать, как сильно потрясен был я нашей встречей, как рад был ей. Меня так радовали его успехи... Мне так неловко было за свое прозябание... Не знаю почему я тогда сразу без утайки и какого-либо подтекста рассказал ему все о своем положении. Может потому, что и он был искренне рад видеть меня и не хотел расставаться. Мы сменяли одно кафе за другим, пили конскими дозами. Говорили, говорили и не могли наговориться...
Домой я вернулся около 4-х утра и тут же поделился с едва проснувшейся супругой радостной вестью – кажется, у меня, наконец, появилась вполне прилично оплачиваемая работа.
С появлением в моей жизни нового друга быстро, как будто сами собой решились не только профессиональные, финансовые и бытовые проблемы, но и многие сексуальные. Я вновь вернулся в мир голубой любви. Мы с моим шефом, а затем и совладельцем стали любовниками-универсалами.
Поначалу мы ударились в соблазнение представительниц слабого пола. Дела молодой, едва вставшей на ноги фирмы требовали заключения максимально большого количества выгодных контрактов. Чем их было больше, тем больше процветал наш бизнес. Сами знаете, как много в таких делах порой зависит от личного обаяния, готовности не только провести с заказчиком вечер в ресторане, но и от его продолжения в постели. Именно в эту сферу мы вдвоем и окунулись поначалу с головой. Контроль за работой штата мы вели, но постольку, поскольку это позволяло нам наше основное занятие – поиск потенциальных клиентов и заключение выгодных сделок. Благо среди сотрудников было несколько надежных людей, на которых можно было положиться.
Столь бурная и рисковая деятельность привела к тому, что дела в фирме вскоре стали процветать. Уже через несколько лет нам удалось войти в круг солидных фирм, среди которых было несколько иностранных. Мы зарабатывали хорошие деньги и могли уверенно смотреть в будущее.
Семья стала потихоньку выбираться из нищеты. Спустя несколько лет мы даже смогли позволить себе приобрести новую просторную квартиру, которую со временем удалось вполне прилично обставить. Все, казалось, идет к лучшему. Поездки за рубеж, переставшие казаться чем-то из ряда вон выходящим. Нормальный уровень жизни, позволивший дать сынишке хорошее образование, дающий возможность время от времени баловать супругу дорогими безделушками, а себя аппаратурой и машинами.
Роман с другом ничуть не влиял на наши с женой отношения, даже послужил, как это не парадоксально, их укреплению. Сблизились мы с ним довольно быстро. Я читал в его глазах те же желания, что и он в моих. Произошло же это в одно из первых наших совместных посещений сауны. Без шумной компании и непомерной выпивки. В ней я убедился в том, что тело его стало еще притягательнее, что и корень его мало уступает моему по габаритам. Он не менее заинтересованно и открыто разглядывал мое "ню". По молчаливому согласию мы в течение часа выполнили обязательную банную программу – помывка, парилка, бассейн, парилка, перекур, бассейн, парилка, окончательное и тщательное омовение и большой-большой перекур-перекус со "Стеллой Артуа".
Беседа, не прекращавшаяся в продолжение всех процедур, потихоньку становилась все более интимной и веселой. Пика веселья мы достигли, вспоминая свои сексуально-бизнесовые баталии. Воспоминания о них были столь яркими и свежими, что у обоих стояло по полной программе. Я был в таком восторге от лицезрения его роскошного жезла, уверенно возносившегося ввысь из густых бронзовых зарослей, что вскоре уже не мог думать ни о чем ином. Он влек меня неимоверно, и я не помню как оказался рядом с ним, и как рука моя бесстрашно принялась ласкать его упругую, горячую бархатистость.
Друг не стал вырываться. Не дал мне в морду... Он обратил ко мне свои чудные подернутые дымкой страсти голубые глаза и я утонул в их бездонных озерах. Они все приближались, становились все больше и я задохнулся в аромате его дыхания... Мы слились в умопомрачительно долгом, нежном и страстном поцелуе... Не знаю сколько длились наши объятия... Невозможно даже примерно передать словами того, что я чувствовал тогда...
В этом сексуальном безумии мы провели всю ночь, начав в сауне, продолжив в машине, в парке и окончив в его постели, и расстались бодрыми и голодными - лишь для того, чтобы подкрепившись, вновь продолжить в разных местах на следующий день. С ним я впервые с огромным удовольствием полностью реализовал себя в обеих ролях и обладал его телом столь же восторженно, сколь и отдавал ему свое.
Поначалу я влюбился в него дико и безоглядно и был счастлив этой любовью. Возгоревшегося в сердце чувства с лихвой хватало и на него, и на мою семью. И благоверную свою я ублажал в то время как никогда пылко.
Читающий эти строки, возможно, воспримет моего друга этаким благодетелем, требующим за свою щедрость определенной платы. У нас было не так. И встретились мы на равных, и в бизнес он пригласил меня как равноправного партнера. Когда же благодаря одолженной у матери сумме, я выкупил часть акций, мы стали совладельцами предприятия и на этом проблемы финансовой зависимости между нами были решены.
Огромный и разнообразный голубой мир нашей голубой планеты открывался мне далеко не сразу. Поначалу мы с партнером стали замечать, что некоего особого внимания к себе требуют и некоторые представители фирм мужеского пола, с которыми мы стремились иметь деловые отношения. И с ними проведенные порой почти невинные встречи в кабаках или сауне, в бассейне или фитнес-клубе, на лоне природы или морском берегу с "простыми дружескими" обниманиями или поцелуйчиками становились решающими в заключении сделок. Конечно же, иногда этим не ограничивалось. Некоторые, самые решительные и рисковые, стремились к сексуальному контакту и тогда мы с готовностью выступали в роли самцов.
Эта страница биографии заставляет меня испытывать стыд за тогдашнее наше поведение. Чаще всего "такими" сексуальными партнерами становились люди более чем среднего возраста, обделенные изначально или утратившие с возрастом какое-либо обаяние и шарм. Со временем нам все чаще приходилось напрягаться и соответственно разогреваться различными специфическими допингами для их удовлетворения. Самым мощным из них, естественно, было наше общее в них участие, когда такое было возможным. Но, увы, так бывало исключительно редко. Тем не менее и они сыграли немалую роль в становлении фирмы, в укреплении ее положения.
Не взирая на всевозможные формы охмурения клиентов и партнеров, роман с другом развивался довольно длительное время на основании равноправного партнерства, и это вполне устраивало нас. Не взирая и на то, что соблазняемыми партнерами нашими иногда все же становились вполне симпатичные и не старые мужики, мир "голубого общества" оставался еще какое-то время далеко за пределами нашего внимания.
Страстные поначалу отношения весьма походили на любовь, но так было всего несколько лет. Может я вообще не знаю, что это такое? Может я вообще не способен ее испытывать? Причин охлаждения наших отношений можно назвать множество, но не в этом суть. Суть в том, что мы все больше отдалялись друг от друга, все реже занимались сексом. Когда утихли первые жаркие постельные марафоны, мы плавно перешли к экспериментированию. Какое-то время мы включали в наши забавы случайных партнеров и вволю наслаждались новыми ощущениями. Из-за рубежа были привезены сотни гей-журналов и видео. Мы тщательно их изучали и пытались воссоздать самые понравившиеся способы и сюжеты и это, заменяя собой чувственный накал, продлевало нашу связь.
Именно в этот период я и стал замечать в друге, итак от природы наделенном немалой толикой цинизма и жестокости, все возрастающую склонность к элементам насилия в сексе, причем направленном с его стороны на партнера. Насилие мне не нравилось никогда, кроме той естественной и небольшой доли, органически присутствующей в сексе и несомненно обостряющей наслаждение. Возможно, если бы я глубоко любил его, я с удовольствием согласился бы с такими склонностями друга, жертвуя своими симпатиями и предпочтениями во имя любви, но что-то подобное у меня уже было в армии, и я все четче чувствовал нарастающее внутреннее сопротивление и неприятие открывшейся склонности любовника. Было несколько ссор и крутых разборок с мордобоем, после которых мы вновь мирились, и он обещал никогда более не доставлять мне боли и унижений. Все будто бы возвращалось на круги своя, но я все чаще замечал, как все более и более пресным без огонька становится наш секс. И поделать тут ничего было нельзя.
Возможно, одной из главных составляющих любви есть способность жертвовать собой. Я немало думал об этом и все четче понимал, что не готов к этому, что я не настолько его люблю. Как же больно было это осознавать!
Мы и дальше держались вместе. Двое крайне одиноких людей, вынужденных скрывать от общества свои склонности. Я любил его как друга. Я признателен был ему за столь своевременную помощь в жизни. Но я никак не мог разделить его сексуальных устремлений.
Любил ли он меня? Не знаю, не уверен. Как-то мне довелось прочесть "Философию в будуаре" и "120 дней содома" Маркиза де Сада. Общим от прочитанного было впечатление, что подобные формы и ответвления секса возникают лишь в том случае, когда человек стремится исключительно к чувственным наслаждениям, совершенно лишенным не только уважения, но и какой-либо симпатии к партнерам, не говоря уже о любви. Подобная склонность, есть только она не индивидуализирована, является ничем иным, как проявлением агрессивной мизантропии в сексуальном аспекте. Конечно же, есть люди, которым нравится испытывать унижения и физическую боль, есть и такие которым приносит наслаждение их причинять, и я ни в коей мере их не осуждаю, но это их проблема, а не моя. Пусть же они сами ищут свою половинку.
Придя к таким заключениям и разобравшись в себе я решился на откровенную, длительную и трудную беседу с другом, результатом которой стало решение, которое устаивало нас обоих. Если ему так нравится SDM, мы, оставаясь лучшими и самыми близкими друзьями, какими мы и были для окружающих, устремим свои усилия на поиски приемлемого другу сексуального партнера.
Найти его в то время у нас не представлялось возможным, поэтому поиски были направлены на страны Европы, в первую очередь на Германию. Несколько раз я даже ездил с ним, заодно навещая матушку и по частям отдавая свой долг. Посещал с ним соответствующие клубы, где вновь убедился насколько чужды мне подобные отношения. Друг также предпринял поездки в Корею и Японию. Пока все ограничивалось кратковременными контактами, мало его вдохновлявшими. Поиски продолжались. Именно в этот период дикая по своей нелепости авария, когда он после бессонной и бурной ночи, гнал по одному из кельнских автобанов, разлучила нас навсегда, и это сразило меня надолго.
***
Как сквозь сон даже сейчас вспоминалось наше быстрое с женой отдаление. Длившаяся в течение всей совместной жизни борьба за первенство в семье, утихла сама собой. Отчуждение становилось тем явственнее, чем старше становился сын.
Я с согласия родственников погибшего выкупил его долю акций и фирма осталась теперь лишь в моем попечении. Работы - невпроворот. И я привык подолгу задерживаться в офисе, углубляясь в дела все более. Лишь она одна не давала оставаться наедине с самим собой, с невыносимой душевной болью. Жена не могла или не хотела помочь ничем. То ли она догадывалась об истинной природе наших с другом отношений, то ли ей просто было все равно. Не знаю... Какое-то время, она, правда, начала уделять своей итак почти безукоризненной внешности особое внимание. Зачастила в бутики и салоны красоты, начала таскать меня в театры и на концерты. Но мне казалось, что это было больше необходимо ей самой. Необходимо для заполнения вакуума разраставшегося между нами и заполнявшего душу...
Со временем как-то само собой повелось, что она отдыхала, там и тогда, когда и где хотела. В лучшем случае с сынишкой, никак не считаясь со мной. Я не корил ее за это и не слишком противился подобному времяпрепровождению. На одном из курортов она и познакомилась со своим будущим супругом. Уже через год мы развелись. Я отнесся к этому вполне равнодушно. Просто расстались совершенно чужие люди. Когда и как они стали чужими? Куда девалось казавшееся таким глубоким чувство, сведшее их вместе?.. Не знаю.
Сын, экстерном окончив школу, уехал учиться в один из многочисленных колледжей Кембриджа, жена, уже бывшая, - в Вену. Избранник ее оказался австрийцем.
Так я остался один.
Так стал вести жизнь этакого стареющего денди.
Таким встретился с Воробушком.
Воспоминания были прерваны шумом бьющей из крана воды. Наконец-то! Дождался!
Уже через 10 минут горячая, пенящаяся искристыми благовониями, вода приняла мое истосковавшееся по ней тело в свои влажные объятия. Ах, как здорово было расслабиться в ней! Окунуться с головой и лежать на дне, вслушиваясь в таинственные урчания подводного мира. Млея от блаженства, я с добрый час нежился, лениво обтираясь губкой, чувствуя, как вытекает из тела усталость, успокаиваются нервы, возвращается оптимизм... всплывают всё новые и новые события прошлого.
Время после развода стало истинным пробуждением к полнокровной жизни. Временем когда общественная мораль с ее глупыми табу и нетерпимостью на меня уже практически никак не влияла. Правда, далеко не так сразу как хотелось бы.
Поначалу я бросился во все тяжкие, доказывая себе и всему миру, как и любой иной оскорбленный самец, что я ничем не хуже, наоборот - намного лучше многих таких же. Потянулась череда многочисленных более-менее длительных романов и интрижек с разнообразными представительницами "слабого" пола в поисках более-менее приемлемой кандидатки на будущую супругу. В том-то и дело, что именно более-менее подходящих было как раз навалом. Оказалось что этого мало. Жить остаток жизни бок о бок с еще одним чужим тебе человеком больше не хотелось.
Скверны, грязи и разочарований, короче, нахлебался вдоволь.
Обратился к платным девочкам и через полгода понял, что это еще хуже.
Тут на работе на компьютерах появился сначала Windows, а затем и Интернет. Помаленьку осваивая его, неизбежно вышел на сайты эротического и покруче содержания, а среди них "голубые" и многие, многие другие. И буквально на целый год заболел ими, отдавая их содержимому все свободное время и незаметно избавляясь от хандры и чувства безысходности. Обзавелся неслабым ПК дома. И вот тут-то до меня постепенно стали доходить все реальные масштабы и возможности "голубой системы". В голове вихрем проносились факты многочисленного к тому времени личного опыта, рассказы и намеки погибшего друга, иных случайных партнеров по сексу. В памяти стали всплывать не менее многочисленные намеки и полунамеки из прочитанной когда-то классики, история Древних Греции и Рима. В Ине-те информация о них была уже без каких-либо цензур, откровенна и полна примерами, громкими именами самых выдающихся личностей. Чего стоили одни только "Истории 12 цезарей" Гая Светония Транквилла! Нравы итальянского Возрождения! Откровения уже упоминаемого де Сада и прочая и прочая...
Что-то там в извилинах слагалось, суммировалось, щелкало и перед внутренним взором формировалось совершенно новое понимание мира. Теперь я уже уверенно и осознанно стал искать подтверждения открывшемуся в окружающем. Информацию о том где и как искать, я вновь же черпал из появившихся тогда эротических газет и журналов и того же И-нета. И наконец прозрел.
Оказалось, что я могу быть интересен огромному числу особей мужеского пола и они с удовольствием идут со мной на контакт, причем явно не обычный человеческий. Ах, сколько привлекательности было в тончайшей словесной игре полунамеков и двусмысленностей, взглядов и жестов! Как манили они к себе, вовлекая в авантюрные, часто легкомысленные, обостренные вкусом запретного плода интриги и приключения!
На первом этапе как и все подобные мне "чайники" знакомился по объявлениям и переписке, по почте и в сети. Итог, почти без исключений, оказался неутешительным и разочаровывающим. Постепенно я полностью от них отказался. Опять же платные услуги мало чем отличались от таких же, но двуполых. Крайне мало интересного выпало мне испытать и в бисексуальных встречах, когда партнеры обеих полов были мне или незнакомы или же малознакомы. Нашлись и такие.
И, наконец, взор мой обратился на окружающих меня в атлетическом зале и бассейне, на стадионе во время пробежек и на кортах, в сауне, в ресторанах и барах. Взор. Вероятно, и он у меня изменился. Потому как я все чаще стал улавливать на себе подобные, с этаким определенным огоньком. Детальнее описать этот взгляд не берусь. Легче его почувствовать.
Не в один день, но довольно стремительно и мое отношение к жизни, и взгляды на нее изменились кардинально. Теперь уже я не искал женского общества, если только это не было связано с бизнесом. Все более стал расширяться круг знакомых, главным отличительным качеством которых была латентная, хорошо, мало или едва скрываемая гомосексуальность. Будни стали освещаться новыми увлечениями и влюбленностями, часть из которых перерастала в настоящую близость. Параллельно расширялось познание этого своеобразного мира за бугром. Теперь в своих зарубежных поездках и отдыхах я много посещал места средоточия "нашего" брата, обогащаясь и в плане секса, расширяя опыт общения с парнями разных рас, наций и возраста. Жизнь била ключом, мир вновь был прекрасен и исполнен неисчислимых возможностей, будущее казалось светлым и радостным.
Кто из нас не бывал в плену подобных иллюзий?!
Не вдаваясь в подробности, отмечу лишь, что и я терял их весьма болезненно одну за другой, покрывая сердце ранами и шрамами и возвращаясь вновь к пониманию жизни такой, какова она и есть на самом деле. У каждого своя и одна на всех. Со своими темными и светлыми полосами, взлетами и падениями, удачами и разочарованиями.
Стал ли я хуже от познания этой стороны жизни? - Ни в коей мере.
Стал ли лучше? - Однозначно.
Лучше ли понимаю людей? - Несомненно.
***
Так получалось, что изо всех моих воспоминаний – читай опыта – я не смог извлечь ничего, что хотя бы отдаленно по форме, или смыслу напоминало сложившуюся ныне ситуацию.
Водные процедуры были окончены. Я сполоснул ванну и вновь наполнил ее более горячей водой, добавив благоухающей пенки. Пора было будить Воробушка, а рука не поднималась...
Крайне редко в жизни моей бывали случаи, когда я не знал как поступить и что предпринять. Так же было и сейчас.
Просить и умолять?
Убеждать?
Поговорить по душам?
Просто расплатиться за услуги и ждать его реакции?
Излить перед ним свою душу и чувства?
Я буквально сатанел, но не мог решиться ни на какой вариант. Нет в жизни хуже неопределенности! Зависнув в ней я скрежетал зубами, болтаясь словно муха в паутине.
Мучительно медленно заварил кофе. Которая ж это чашка за эту бесконечную ночь?
Переливая его из джезвы в чашку я внезапно услышал хриплый со сна голосок:
— А мне?
Рука дрогнула так, что кофе разом выплеснулось на белоснежное покрытие кухонного столика, расползаясь на нем в большую шоколадную лужу. Рывком подняв голову я увидел выглядывавшую из-за приоткрытой двери заспанную румяную рожицу Воробушка, озаренную нежной улыбкой. Вот чертенок!
Сорвавшись с места я подхватил его на руки, отнес в ванную и бережно опустил в искрящуюся пену. Вода, слава небесам, уже успела немного остыть.
— Давай отмывайся, а я пока заварю свежее, – проворковал я, сам вдруг залившись румянцем, и отправился готовить новый кофе.
Не буду описывать какая буря клокотала в душе во время этой процедуры. Как чутко вслушивался я в каждый шорох и всплеск, доносящийся из ванной...
Но вот кофе готов, гренки ароматной горкой возвышаются на блюде, из-за двери ванной не слышно боле ничего.
Появился свежий и жизнерадостный Воробушек, обмотавшийся вокруг бедер полотенцем.
Кофе мы поглощали молча, лишь изредка обмениваясь осторожными взглядами. Я не мог выдавить из себя ни слова.
Уже в самом конце насытившийся паренек встал из-за стола, потянулся до хруста костей и промолвил:
— Спасибо... Да, здорово мы покувыркались! Давно мне ни с кем не было так хорошо... Ну что ж, пора одеваться.
Он отправился в комнату и зашуршал там одеждой. Возился недолго. Вышел, вопросительно глядя мне в глаза. Я протянул ему зелененькую фифтю.
— Хватит? - спросил одеревеневшим голосом.
Паренек, потупив взор, быстро схватил грины и, сунув их в карман, ответил:
— Нормально... Ну что, я бегу... Может свидимся еще... Я сам знаешь где бываю...
Развернулся, направился к двери и попытался совладать с замком. Чего-то у него там не получалось. Я крайне медленно вышел из ступора. Рванул к нему. Прижался сзади, помогая отворить дверь. Наконец она распахнулась. Парень сделал шаг за порог...
И тут из горла каким-то хриплым, совершенно незнакомым мне голосом вырвалось наконец:
— Слышь, Воробушек, а может ... останешься?!
Postscriptum:
В нашем городе уже давно нет воробьев.
Раньше и их, и голубей было очень много.
Громадные воркующие стаи издавна сосредотачивались в центральной части города (где все их подкармливали), настойчиво и успешно "украшая" своим пометом исторические здания и памятники.
Бороться с этим явлением было крайне сложно и неприятно. Затем кто-то больно "умный" решил кардинально изменить ситуацию. Голубей стали кормить отравленным зерном...
Кормили долго и упорно, пока они исчезли.
Бойкие и пронырливые их сородичи тоже угощались дармовым кормом и, естественно, разделили судьбу голубей...
В нашем городе уже давно все памятники и дома очень чистые.
Голубей совсем истребить все же не удалось - они могут прилетать издалека.
Воробьи так не умеют...
Львов – Брюссель, Х.2004 - VIII.2007.
© Кирилл И. Райман.
