Текст печатается с сокращениями, но не по цензурным соображениям, конечно же, а по соображениям лаконичности.

В ту осень жизнь у меня определенно не задалась. Армия осталась далеко за плечами, законный мой месячишко я отгулял и пора было бы браться за дело. Только вот ни профессии ни охоты не было — одна десятилетка за душой, а что с ней, с десятилеткой, улицы мести? С учебой тоже не заладилосьЙ В общем, с ног сбился, работёнку ища подходящую — родители ещё насели: лоботряс, мол, объедаешь своих молодых родителей, которые сами своего от жизни не добрали!

Выручил Аркадий — сосед, веселый и непоседливый дружок мой, почитай, «с песочницы».

 — По работам рыщешь, волчара? — оживился он, проведав о моих злоключениях, — а чего звёзды с неба хватать, айда к нам на завод!

 — На завод?

 — Ну да, на завод. Зарплата по нынешним временам приличная, для начала в слесаря определим, а там, глядишь, в рост пойдешь.

 — Спасибо, Аркадий... Только подумать надо!"Карьера» слесаря не больно-то мне глянулась, да и видел я, как выматывают Аркадия бесконечные ночные смены, однако выбора не было. Тем более начинать трудовую жизнь плечом к плечу с дружком было как-то спокойнее, что ли.

Спустя пару дней я оформлялся на завод, а уже через неделю шлёпал по ноябрьской хляби к проходной.

 — Прошу любить и жаловать! — у входа в цех улыбался Аркадий, окруженный рабочими.

 — Толик! — я пожимал крепкие, грубоватые руки, ребята дружелюбно хлопали меня по плечам. Подошедший мастер повел меня вглубь здания.

 — Вот, парень, твое рабочее место, — просто сказал мастер, — давай теперь, тяни лямку — а там, глядишь, приживёшься у нас, уходить не захочется!

Уходить мне и вправду не хотелось. Цех был уютный и светлый, размеренно, ненавязчиво гудели агрегаты, а добродушие рабочих с первых же минут позволило мне ощутить себя полноправным членом моей новой небольшой, но крепкой — трудовой семьи.

К концу дня ко мне подошла учетчица:

 — Ну, сколько напилил, мастер?

 — Да вот... — я постучал по куче блестящих железяк, — сколько напилил, все моё!

 — Нормальна-а! — девушка стрельнула глазами снизу-вверх и кокетливо облизнулась — ловкий язычок блеснул на миг между ее пухлых губ.

«А она ничего, с-после армии-то, — подумал я, подметая верстак, — разве что девчонка совсем... А с другой стороны поглядеть, так...»

«Девчонка» согнулась над кипой нарядов, предоставив мне разглядеть её «другую сторону». Форменный халат обтянул мощные ляжки, потаенно темнели ложбинки над икрами. В душе я чертыхнулся — в штаны мне словно вылили свинца. Скорей покидав вещи в сумку я рванул на выход. Домой я летел, как на крыльях: завод полюбился мне «с первого взгляда»!

... Подходил к концу рабочий день, когда меня подозвал мастер:

 — Давай, Андреич, в ночную сегодня остаешься!

 — Степан Петрович, так я ж дневную уже от звонка до звонка! Руки отваливаются! Еще восемь часов — и крышка мне!..

 — Ничего! — мастер по отечески потрепал мои волосы: вот и узнаем, каков ты слесарь! Отстоишь ночную — разряд получишь, а не отстоишь... Тут уж, сынок, не обессудь, не та, значит, кость!..

... Хлопнули двери цеха и к нам скорым нервным шагом направилась женщина. Ей было близко к бальзаковским сорока, она была высока, с чуть грубо выделанным, но красивым лицом. Дорогое пальто скрывало крупное тело.

Взгляд женщины мне определенно не понравился, он показался мне бесноватым. Женщина встала прямо против нас и судорожно дышала, раздувая ноздри.

 — Начальник цеха — Людмила Васильевна, — наполнил моё ухо гулом шёпот Аркадия, — ты не боись её, вообще, она мудила — это меня радует!

 — Да что это творится? — мне было не по себе: в глазах жен-щины я читал мой приговор.

 — Ночная, ночная, Толик!

Людмила Васильевна расстегнула пальто и медленно развела полы в стороны. Меня прошиб пот — под пальто не было ничего! Женщина стояла, чуть расставив полные ноги, ясно были видны набухшие губы, разнесенные в стороны большим воспаленным клитором. Промежность была выбрита. Холеные руки Людмилы Васильевны нервно поглаживали живет. Пальцы были закованы в толстые шиповатые кольца — вдруг два из них с чмоком вошли в щель, вытолкнув капли жёлтей смазки.

Как сомнамбула я приблизился к женщине.

 — Гляди-ка, парень, — голос был глух. Она задыхалась. Пальцы вылезли наружу, увлекая за собой слизь — на мгновение натя-нулись блестящие нити. Женщина тряхнула холёной рукой и терпкая капля обожгла мой лоб. Я был заворожён и сжав набрякший член следил за тем, что вытворяет передо мной эта истекающая самка.

Между тем влажные пальцы коснулись сосков. Женщина прогнувшись запрокинула голову и впилась руками в тяжелые груди. Массивные кольца терзали белую кожицу в синих жилках артерий, соски торчали и каждое прикосновение к ним отзывалось судорожным колыханием белого влажного тела.

Не в силах сдерживать себя, я молниеносно высвободил член, подхватил женщину, ощутив ворсистую тесноту ее подмышек, и одним грубым движением вошел в нее. Удар по матке сразил Людмилу Василь-евну. Гортанно ойкнув от боли, она вся вытянулась, инстинктивно стремясь разорвать близость. Не тут-то было! Я бросил руки на ее круглые плечи и раз за разом жестко осаживал женщину на член, при-давливая клитор своим лобком... Влагалище было жарко и тесно — оно неистовствовало, массируя и обжимая мою бешено работающую плоть. Сдерживаться было невозможно. Едва не разрывая уздечку я подбросил женщину и толчками изверг в раскаленнее лоно семя. У меня потемнело в глазах, но прыгающие пальцы обхватили и прижали мои ягодицы:

 — Погоди! Еби меня еще!... Ну же?

 — Да я...

 — Парень, милый, ну тогда поссы в меня, умоляю, поссы... Ра-зорви мне пизду!

Слушая ее всхлипы я, не разрывая близости, напрягся и помочился.

Она стояла, расслабленно выпятив живет, глаза ее были закрыты.

Туман рассеивался и тут за спиной Людмилы Васильевны я различил знакомую кудрявую физиономию. Я «работал» не один?

Пристроившись сзади мою даму пёр в сраку Аркадий. Движения его были скупы и размеренны. Он улыбался. Сквозь тонкую перепонку я ощущал движения его хуя и, обхватив плечи женщины ждал, что произойдет. Людмила Васильевна все энергичнее работала задом, подмахивая Аркадию и, наконец, взвыв, разразилась крупней дрожью. Инцидент был, что называется, исчерпан...

Аркадий мягко освободился от женщины и вытер лоб:

 — Маразм, правда?

 — Да нет... — я, кажется, начинал понимать, в какую историю влип. Но это мне даже нравилось.

 — Тогда пошли! — Аркадий решительно схватил меня за руку, — я еще не кончил, а работа не ждет! Вперед!

 — Это меня радует! — воскликнул я, и мы, поглядев друг другу в глаза, расхохотались.

Мы ринулись в глубь цеха и, обернувшись, я увидел, что Людмила Васильевна в изнеможении опустилась на пол. Ее ноги были широко разведены, кроваво зияли вымазанные спермой отверстия. Начальница цеха мочилась, а какая-то незнакомая мне девица жадно вылизывала её, ловя ртом терпкую струю...

«Ночная смена» едва набирала обороты, но работа в цехе кипела вовсю...

Владимир Иваныч, зажав член в тиски, натирал его толстым войлоком. Кряхтел мастер — его здоровенная елда ходуном ходила за щекой «Вафли» — похотливой девахи с соседней бригады, полногрудой как астраханские тыквы.

 — Разогреваются, — определил Аркадий.

К нам подскочил невысокий жилистый парнишка. Глаза его горели.

 — Это Шурик, — представил парнишку Аркадий: шофёр со склада А вообще — он вампир!

 — Не пизди!

Аркадий, однако, смотрел серьезно.

 — Да слушайте ж, мужики! — завопил Шурик-Вампир, — я только сейчас девчонок двух нашел, с ПТУ практикантки, мо-о-лоденькие!

 — А где они?

 — Я их в подсобке рядом закрыл, один ведь не притащишь — царапаются, кр-р-рысы!..

Зыкнув, Владимир Иваныч решительна отжал тиски и не пряча члена ринулся в подсобку. Шурик поспешил следом.

Через пару минут бригада обступила двух перепуганных девчонок. Им было около семнадцати.

 — Ну, что делать будем? — мастер с вожделением оглядывал стройные девические фигуры. Правый глаз его нервно моргал.

 — Пихаться будем... — вздохнул Владимир Иваныч: целки, небось?

 — Жди, козёл! — сказала девочка, что была ростом пониже. Ее кофточка нахально топырилась пирамидками грудей, по-женски полные ноги были обтянуты лоснящимися лосинами.

 — От тебя — не жду! — заметил Владимир Иваныч. Взгляд старого работяги потеплел, — Ну а ты, что молчишь, голубок? Девушка стояла, потупив глаза.

 — Ты, Иваныч, скворечник-то опечатай — смущаешь девчонку! — ребята смеялись.

 — Да неужто смушшаю!? — мозолистая лапа крепко легла на лобок девушки.

Та вздрогнула и лицо её порозовело.

 — Оставь, Иваныч! — это произнес Витек. Он был совершенно голым. На груди его красовалась наколка: над океаном болтается сморщенный воздушный шар, а ниже подпись — «мы опускаемся!»

 — Правда, Иваныч, — засопел мастер: давай-ка её лучше Самоваром угостим!

Рабочие воодушевились. Под общий хохот девочка была. водворена обратно в подсобку, а на дверь помещения была приляпана бумажка: «как увидишь целку, береги её!»

 — А ты — со мной! — Иваныч бесцеремонно потащил ту, нахальную, — За козла отвечать будем, козочка.

 — Что такое «самовар»? А, Аркадий? — возбуждение, смешанное с любопытством снова колотило меня.

 — Не что, а кто! Самовар — это круто... А, впрочем, чего я тебе рассказываю, еще не вечер — сам увидишь!

Аркадия вдруг обильно пронесло. Победно гикая, он украсил рожу зелёными разводами а-ля Виниту сын Инчучуна, и нещадно воняя, ускакал куда-то.

Совсем рядом раздавалась какая-то возня. Обернувшись, я увидел, что девушка почти раздета. Она располагалась на стуле, прогнувшись в поясе и выставив назад попку. Руки ее обнимали спинку стула, глаза были закрыты. Стоящая на коленях перед ней Вафля мазала водкой и лизала ее воспаленные сосочки... Владимир Иваныч неспешно оглаживал крепкую, загорелую спину девушки, руки опытного слесаря опускались все ниже, пока тот, наконец, не добрался до последнего препятствия — трусики были стянуты и нашим взорам, как пейзаж Левитана, открылись широкие, в подростковых «хотюнчиках», ягодицы.

Возбуждение рабочих заряжало девушку. Вся раскрывшись, она ждала, мутно оглядываясь на нас. Владимир Иваныч двинул вперед свею булаву и коснулся половых губ фиолетовой головкой. Почувствовав мужчину, девушка подалась к нему и, обхватив руками полушария ягодиц, мягко развела их. Сряди курчавой поросли промежности открылась розовая щель. Владимир Иваныч поцеловал девушку между тонких лопаток и взял ее — влагалище эластично обтянуло член и проглотило.

 — Вперед, Иваныч! — Витька энергично катал пальцами свой яйца.

Медленные и глубокие толчки Владимира Иваныча доставляли девушке видимое наслаждение. Как при замедленней съемке она вращала задом, навинчиваясь на член, словно стараясь всю себя без остатка отдать мужчине.

Вафля, бросив грудь девушки, устроилась в её ногах. Ловко работая красным язычком, она поддевала клитор, гладила его головку-морковкой. Застонав, девушка, кончая, вытянулась в протяжных судорогах. Ее выделения бежали уже беспрерывно: смешиваясь с соком мужчины они янтарной струйкой мочили стройное бедре. Вафля выгнулась и, едва не сломав шею, бросилась подлизывать отяжелевшие губы девушки, выворачивая и покусывая их.

Мы все сходили с ума. Со стороны казалось, что два существа сошлись в битве за право обладания заветным пульсирующим отверстием — член и язычок поочерёдно занимали алую норку, выпихивая друг друга...

 — Эх, Иваныч!..

С удивлением я обнаружил, что Витьку нисколько не занимает сцена сношения. Вожделеющий взгляд его был намертво прикован к заднице Владимира Иваныча. Приспущенное трико приоткрывало капитально разработанный анус старого педераста.

Победно гикая, Витька помчался к верстаку и, схватив бутыль машинного масла, опрокинул ее содержимое на свей член, после чего, не теряя даром времени, с разбегу засадил его товарищу. От неожиданности Владимир Иваныч тесно пёрднув, вздрогнул, потеряв контакт с девушкой. Из влагалища пердяще пошёл воздух.

 — Ну что ты? Еби же, козёл старый!... Вон, закачал сколькоЙ — девушка совершенно изнемогала, её рот был распахнут, хищные яркие губки ловили воздух.

Настал черед озвереть и мне. Я разорвал брюки и как сосиску вывалил «хозяйство» в прелестный ротик. Губы сомкнулись и в жаркой и влажней глубине заработал проворный язычок. От наслаждения я закрыл глаза, инстинктивно стараясь затолкать ей член в самую глотку.

Тем временем Владимир Иваныч безуспешно пытался восстановить ритм, сбитый неожиданным «помощником», прилипшим к нему сзади.

 — Погоди же, дьявол! — заорал он, злобно жуя бороду: на минутку остановись, сейчас устроим греческий паровозик!

Витька повиновался. Владимир Иваныч извлек член из влагалища и приставив тупую головку к коричневому анусу девушки толкнул её. Девушка дернулась и заметала головой. Владимир Иваныч хлопнул ее по ягодице:

 — Ты, голубок, поспокойнее, я тебе больно не сделаю. Жопу натужь, будто срать собралась, всё у нас сразу и получится!

Девушка напрягла живот и сморщенное отверстие вздулось упругим бугорком. Член с чмоком проник в жопу, тело девушки ослабело, а на глазах её показались слезы. Словно ватная она повиновалась новому общему ритму. Вафля, полностью завладев истекающим соком влагалищем, неистовствовала там, я с наслаждением лупил членом о зубки девушки, Витька пёр Владимира Иваныча, а тот, пыхтя, задавал нам темп. Центром композиции, несомненно, являлась ПТУшница. Её стоны и слезы придавали нам силы, воодушевляли на борьбу с её сильным молодым телом.

В тот миг, когда девушка, едва не откусив мой «посох», кончала, грубая и уверенная сила содрала с меня штаны и пригнула мне спину. Удар — и я почувствовал, как в моей заднице, раздирая и обжигая ее заходил мощный поршень. В бешенстве я обернулся.

 — Терпи, казак, пока коня не спиздили! — покрякивая и жмурясь меня размеренно трахал Степан Петрович — наш мастер.

 — Степан Петрович!!. — от обиды я готов был расплакаться.

 — Ничего, ничего... — мастеру явно тяжело было говорить, настолько занимала его «работа», — в войну... между прочим... и не так было... вообще... вещь полезная...

 — От запоров xоpошо!... — процедил Витька и выстрелил во Владимира Иваныча.

 — 0-о-й, бля! — захрипел Владимир Иваныч и, как саблю из ножен, выхватив из девушки член, разрисовал ее спину длинными соплями спермы.

 — М-м-м... — девушка, неистово подмахивая жопой сосущей Вафле, кончила второй раз. Тут сдался и я... Судорожно проглотив мой эликсир, девушка высасывала последние капли, когда за моей спиной разразилась буря. Замычав, мастер встряхнул меня и, наддав пару, разрядился. Через мгновение затычка из моей задницы была извлечена и я почувствовал, как там сыро уютно... Мастер кокетливо погладил мне брюхо:

 — Молодцом, Андреич!

Я чуть было не дал ему в морду, но, впрочем, передумал. Тем белее, что новые, прежде не испытанные ощущения, показались мне довольно своеобразными. «Ночная смена...» — подумал я. Завод нравился мне все больше. Полумертвая ПТУшница валялась на полу, постанывая и поглаживая груди. Сверху на нее водрузилась Вафля. Девицы взасос целовались; при этом Вафля успевала надрачивать свою неутолённую пизду. Тесная юбка едва приоткрыла густую щётку волос. Лоно Вафли было распалено. Несмотря на то, что член был словно вареный, я решил-таки помочь ей и, развернув слипшиеся от выделений губки девицы, с трудом заправил свою сосиску в ее влагалище. Вафля доверчиво распласталась подо мной, я нежно сношал девушку, с удовлетворением ощущая, как мой болван вновь обретает мощь... В конце концов я доскрёбся до её матки и длинными точками излился в нее. Девушка тонко вздохнула, принимая в себя долгожданную жидкость.

 — Обожаю блядей! — выдохнул я, покусывая ее душистую шею.

 — Уважаю мудил! — парировала Вафля. Расхохотавшись, мы разъединились.

 — Толик! — из глубины цеха появился Аркадий. Он был обнажён и бледен, — тьфу, чего ты тут застрял? — Аркадий утирал пот.

 — Да вот... Гимнастикой занимались!..

 — Ага? Труппа под руководством Степана Петровича... Связался ж ты, Толик, с гомиками-педрилами!

 — Не педрилами, Аркадий, а бисексуалами! — гордо произнес мастер, качавшийся на стуле. Он курил и лицо старика было счастливым. Аркадий ухмыльнулся:

 — Эти «гомобисексуалисты» своего не упустят. С ними расслабляться не-льзя! — он взглянул на меня с хитринкой, — что грустишь, старина? По всему видать, девочек у нас в бригаде не осталось? Степан Петрович подмигнул мне.

Я развел руками.

 — Да! — Аркадий картинно вздохнул, — девочек болыше нет, но любовь все равно умирает последней! В принципе, все это меня даже радует! Между прочим мы с Шуриком тут тоже покуролесили. Дамочку одну оприходовали, Наташу из сборочного... — Аркадий вознёс руки к небу, — дамочка, ты и — хуй! Й Это вам, господа, не греческий паровозик, это — эстетика!

 — Эстет хуев! — Витьки был сердит. Он крепко почесал воздушный шар на груди.

«Мы опускаемся!» — прочитал я в который раз.

 — Витька, ты впускаешься!

 — Я опускаюсь, когда меня опускают, но зато когда я опускаю, то поднимаюсь, — он тупо задумался, — главное, балласт вовремя скинутьЙ в жопу поморщинистей!

Настал черед обидеться Владимиру Иванычу:

 — Я бы тебе, Витька, и не дал! Ты просто момент выбрал, если б момент не выбрал, с хреном бы ты остался!

Правильно Аркадий брешет — с вами, пидаразами, расслабляться нельзя!

 — Да хватит вам, козлоёбы! — донёсся с пола мальчишеский альток Вафли: айда лучше на дамочку из сборочного поглазеем. Дамочки, они вреде ириски: и сосёшь её, и лижешь — со всех сторон сладенькая.

Вафля игриво лизнула носик дремлющей ПТУшницы.

 — Лады, мужики! — Аркадий поднялся и мощно, аж пёрднул, потянулся, — дело говорит баба-дура, айда дамочку выручать! Вампир ее там нас-мерть заебет!

 — Заебет... — равнодушно согласился мастер, — так, на то и Вампир.

... Тут только я сумел отдышаться и оглядеться. «Ночная» кипела вовсю. По коридорам из цеха в цех носились голые белые люди, они хватали друг друга, прижимались друг к другу, лизали и мастурбировали, строили друг из друга замысловатые пирамиды; потом всё это рассыпалось; искажённые страстью лица выглядывали из полумрака.

 — М-м-мЙ! — из темноты вырывался короткий стон. Вслед за ним смешанное душное дыхание двух организмов заполняло далёкое пространство. Пахло потом. Всюду на полах сияли лужицы — человеческие выделения смешанные машинным маслом и металлическим запахом оборудования создавали неповторимый аромат «ночной»... — ... Аркадий! Куда ты меня тащишь? — мы двигались по коридору. По моим представлениям коридор выходил к полигону, то есть на улицу.

 — А как же твоя дамочка с Вампиром?

 — Толик... — от бега Аркадий захлебывался: давай скорее... Уже, кажется четвертый час... Самое главнее будет здесь...

Распахнув оцинкованные двери мы вылетели на полигон. Циклопическая забетонированная площадь была ярко освещена — с четырех углов падали лучи прожекторов, противоестественно бледны казались люди, громадная и тяжелая их масса, тестообразно выплывающая изо всех щелей. Тяжелые, промасленные робы, форменные халаты, строгие костюмы администрации — люди двигались и мне казалось, что движение их определенно — по прошествии десяти минут толпа превратилась в стройные колонны, подковой охватившие площадь. Снаружи располагались два ряда здоровых рабочих, вооруженных монтировками и отвертками.

 — Охрана?

Аркадий кивнул:

 — Конечно! Мало ли, какая сволочь на огонёк заглянет... Объект-то секретный! — ухмыльнувшись, Аркадий махнул рукой к противоположному концу полигона.

Оттуда, из чёрной дыры сварочного цеха доносился все белее грозный шум — не разобрать было, те ли пение, то ли вой оглашали воздух, заставляя людей напряженно вглядываться во мглу...

 — Что это за бред?! — я спросил это тихо, словно боясь нарушить общее напряжение; я спросил это так тихо, что...

Аркадий даже не расслышал меня. Взгляд его был устремлен вместе с тысячам других взглядов в одну точку.

 — «Самовар...» — угадывал я по движениям губ. Признаюсь, мошонку мою подтянуло к животу, когда я различил прецессию медленно выплывающую из темноты. Люди в оранжевых фуфайках пели: зловещие, мутные слева, подчиненные прихотливой музыке эхом лязгали в окнах цехов — «Р-р-ре-во-лю-ци-я-я-я! Это бы-ы-ло в воскресе-е-е-нье...». Я не заметил сразу того, что скрывалась в толпе певцов. Там жилистые руки держали носился на которых покоилось исполинское тело, едва ли могущее принадлежать человеку. Не это был человек... Он показался мне страшен: все его конечности отсутствовали — и руки, и ноги были «отхвачены» под корень, над мешковатой тушей дыбилась седая косматая голова. Свет прожекторов ударил в нее — и я вздрогнул.

 — Аркадий!... — рожа монстра казалось мне знакомой.

 — Да, да... — Аркадий хрипло хохотнул: это Готлиб... Старик — помнишь, на проходной сидит? Сегодня будут жертвы... Это нас порадует!

Люди в фуфайках запалили дратву на черенках, вымоченную в кузбасслаке — факелы. Погасли прожектора и пре-цессия замерла.

 — Бля-я-я!... — зарычал, заворочался человек на носилках и, казалось, вся страсть, похоть толпы отразилась в этом сдавленном выдохе.

Два электрика споро тянули к носилкам электрические кабели. Рядом с инвалидом располагался высокий сутулый человек в спецовке маляра.

 — Кто это?

 — Да сын его, Колюня... С лета устроился на работу. Ты гляди лучше, сейчас не до базара, — Аркадий весь был устремлен к странному действу, разыгрывающемуся на полигоне.

Инвалид кивнул. Маляр перекрестился и сдёрнул мешковину, стягивающую тело монстра. Словно жердь поднялась вслед за покровом — фаллос толщиной в руку достигал полуметра длины, на конце он был раздвоен! Инвалид не нагибаясь облизнул своё орудие. В свете факелов оно казалось было раскалено — кровавые головки змеиными языками высовывались из крайней плоти, корень был массивен и груб.

 — Бл-я-я-а-а-а?!! — Пасть инвалида раскрылась, осязаемое зловоние наполнило воздух ноябрьской ночи. Долгий, как плач. призывный вопль вселял в нас дрожь.

То, что я видел дальше, оказалось выше моих сил. Владимир Иваныч и наш мастер — как только я их раньше не различил в толпе подвели под руки к носилкам извивающуюся девчонку — ту самую ПТУшницу, что мы заперли в подсобке.

«Для самовара» — пронеслось у меня в мозгу.

Зацепив ее ноги монтажными клочьями, рабочие крепко развели их в стороны. Мощные руки вскинули тонкое тело — и будто два кинжала вонзились в нее. Монстр глухо рычал... Двухголовый фаллос тяжелыми толчками пробивался во влагалище и анус девушки одновременно — оба её отверстия были уже окровавлены, когда инвалид прикрыл глаза. Электрик схватил кабели. Два электрода вонзились в морщинистые яйца и девушку, бездыханно распластавшуюся, насиженную на двуглавый сук подбросило. Она завизжала и толпа подхватила этот звук — понесла его надсадным гулом по площади — тысячи членев выплевывали семя, тысячи рук дрочили, скребли все, что только могло исторгнуть наслаждение. Обнаженные набрякшие груди, жирные бёдра женщин, выставленные чёрные лобки — у меня помутилась в глазах... Экстаз захватил рабочих. Бросив окровавленную ПТУшнипу на бетон, Владимир Иваныч отбежал от носилок и дико зыркая спустил штаны.

 — Трахните меня, ну, трахнете меня! — оглашал полигон густой бас бородача. От толпы отделилась дюжина рабочих и крупное тело Владимира Иваныча карасем забилось в их руках.

Какая-то старуха бросилась мне на шею и взасос поцеловала. Халат ее пах опилками и мусором. «Уборщица!» — мелькнуло в голове. С силой ударив старуху ногой под дых, я кулаком уже поймал летящую на меня морду. Рухнув, старуха икнула и затихла.

В это время на «самовара» водрузилась другая женщина. Снова — удар током, снова женский сипящий визг; ещё одна несчастная распластана на площади.

 — Толик?... — прошипел Аркадий, — ты видишь, как он кончает! Триста восемьдесят на каждое яйцо! Промток! И — все!..

 — Жертву! — взревел инвалид. Площадь вздрогнула.

 — Жертву!!! — глаза инвалида горели. Толпа смолкла. Тишину нарушало тяжелое дыхание тысяч туш. Люди замерли, словно зачарованные. Посреди площади ворочался Владимир Иваныч с изнахраченной задницей... Из примыкающего гаража на полигон выкатил грузовик, на пло-щадке которого находился крупный, цивильно одетый человек с «крокодиловой» папкой.

 — Главный инженер! — шепнул Аркадий: в папке — приговор. Человек с папкой аккуратно одел очки и поднял мегафон:

 — Дорогие товарищи! Ночная идет к концу. В папке — наряд, в который вписано имя жертвыЙ Минуточку.

Народ затаил дыхание. В мертвой тишине я слышал биение сердца стоящего рядом Аркадия.

 — Имя жертвы!... — человек набрал воздух, сама его поза стала значительней... Имя жертвы: Охлебинин Виктор, слесарный цех, седьмая бригада.

 — А — а — а... — вздох облегчения полетел над толпой.

 — А!!! — это кричал неудачник, мой только-только товарищ. Понурив голову Витька вышел на площадь. Тут же два санитара из медпункта подошли к нему и протянули отточенный металлический предмет, похожий на меч — видимо, ополовиненные ножницы по металлу.

Люди в — фуфайках снова затянули протяжное: «Р-р-революция-я-я-а-а!». Витька принял «меч» и упав перед самоваром на колени оглядел толпу. Взгляд его был мутен.

 — Ура-а-а! — закричал Витька и оттянув рукой член решительно полоснул по нему. Из паха брызнула кровь. Едва сохраняя сознание Витька с силой вонзил отрубленный член в рот инвалида. Хруст и чавканье донеслись до меня...

Я потерял сознание — последнее что я видел — кровища, густо струящуюся по тяжёлому подбородку монстра. — Очнулся! — сквозь пелену я увидел склонившегося надо мной друга.

 — Да... — сознание начинало возвращаться ко мне: кошмар, Аркадий!..

 — Не cсы! Живой, а это меня радует! Главное не расслабляться до конца смены — меньше часа, один урок — и ранцы в зубы! — Аркадий по-собачьи встряхнулся.

 — Слушай, где мы?

 — Как где? Ты что, сбрендил? Вот мудак, цеха родного не признаёт, — Аркадий обращался уже к мастеру, который, грустно глядя на меня стоял рядом.

 — Что ж ты, сынок? Встал бы — люди-то делом занимаются... Стыдно лежать-то, при людях!

 — Петрович! — это кричал Шурик, возившийся у окна, — айда сюда, пиздишь, а я, водила, станки смотреть должен?

 — Бегу!

Мы в Аркадием остались вдвоём. Удобно устроившись на боку я принял с утра заготовленной водочки и повеселел.

Чтобы отвлечься от дурных мыслей я стал было напевать мысленно полюбившуюся еще со школьной скамьи непритязательную песенку о первой любви, что-то вроде: «Великий русский прозаик — Лев Николаич Толстой, своё половое кредо он прикрывал бородойЙ», когда идиллия была нарушена мощным гулом. Взрыкнув, «запел» «Токарев».

С интересом я стал следить за происходящим. За станок встал Шурик — голый и мускулистый, как кенгуру. Сквозь его сосцы были продеты массивные медные кольца — к кольцам на проволоке ВР-ке крепились 41-е гайки при каждом движении они били шофёра в пах. Член Шурика был в двух местах перехвачен тяжелыми, оклёпанными шипами подшипниками, шелушащимися спекшейся кровью. «Дамочку трахал» — пронеслось в голове: «жалко дамочку!...» В несколько приемов Шурик зарядил в патрон станка хорошо обработанную, толстую, как полено папы Карло, деревянную болванку, обдал ее из масленки, оглянулся.

 — Светка! — крикнул Шурик-Вампир, — наш друг Токарев готов! Мы изнемогаем! — Шурик тряхнул плечами, получил гайками по хую, ухмыльнулся и врубил передачу — болванка бешено завертелась.

 — Айн момент! — задорная учетчица выпорхнула из женской раздевалки, сбросила на ходу халатик и грациозно вспорхнула на станок. Расставив ноги она лежала на брюхе и красным язычком кокетливо облизывала суппорт. Крупные половые губы девушки двумя тряпочками вывалились на заструженную станину.

 — Держись, Токарев!... — завизжала Светка и Шурик повёл болванку к ее промежности. Обороты были сбавлены, болванка, нежно поворачиваясь вошла и, разворашивая влагалище, скрылась в глубоком Светкином теле... Учетчица, судорожно подмахивая «Токареву», неистово терлась клитором и всхлипывала. По болванке бежала слизь.

 — Эх-ма! — Аркадий схватился за член и стал стремительно надрачивать, пытаясь воткнуть его в Светкин глаз. Я лишь с грустью посмотрел на моего бессильного червя-дождевика.

 — Клиника! — мастер в утешение похлопал меня по плечу и заправил член в рот учетчице. Бригада обступила станок, прижималась к разгорячённой девице — слышалась сопение и яростная брань.

 — Без мата кончить не может, ему или самому на говно изойти надо, или чтоб слушать! — перекрывая гвалт проорал Аркадий, кивнув на мастера.

 — Душ, душ! — закричал вдруг Шурик. Он энергично выкрутил болванку из Светки и повысил передачу. Болванка завертелась быстрее — капли светкиного сока полетели в стороны, орошая рабочих.

 — Душ! — кричал Шурик и прыгал. Гайки хлестали его прямо по яйцам. Член, зажатый кольцами, надулся и вдруг выстрелил длинней струёй, хлестнувшей меня по щеке.

 — Полегче! — заметил я. Но меня не слышали.

По станине побежали желтые струйки.

 — Ссытся, блядина! — возбуждаясь от собственных воплей Аркадий в упор кончил Светке на глаз — учетчица заморгала и разразилась матом...

Вдруг все затихли. В цех большими шагами влетел толстый человек с портфелем и при галстуке.

 — Наше —

вам! — отрекомендовался он. И посмотрел на мастера. Мастер кивнул на меня.

 — Мойоденький, мойоденький... — напевал человек с портфелем, уверенно приближаясь ко мне. Я поднялся.

 — Новенький? — человек приятно картавил.

 — Новенький... Два дня как...

 — Мойоденький... — снова запел человек и неожиданно властно сказал, — Покажи хуй!

Удивленный, я повиновался. Человек нагнулся и крепко забрал мой фаллос в рот. Я дернулся было, но маленькие пухлые ручки держали мои яйца, как поводья. Толстые щёки заходили ходуном — человек сосал и я находил это довольно приятным. Мой бесполезный червяк вновь обрел очертания дородного тепличного огурца. Очевидно, «работал» профессионал.

Человек неожиданно с чмоком выплюнул член и, обдавая перегаром, задышал мне прямо в лице:

 — Я хочу тебя, пайень, хочу! Трахни меня, исковыряй мне жопу, изъеби, чтоб я, сука беременная, шевельнуться не мог!..

Я беспомощно оглянулся на бригаду. Товарищи хранили гробовое молчание.

Тем временем перед моим лицом прыгала уже жирная задница, густо поросшая рыжими волосами. Подчиняясь самому мне неведомому чувству я зажмурил глаза и воткнул член в похотливую жаркую дырку. Задница энергично заходила взад-вперед. Человек с портфелем блаженно захрюкал.

 — АндреичЙ — над моим ухом склонился мастер, — ты, Андреич, старайся, знатно трахай... Трахаешь-то кого? Директора!..

 — Ди... директора?!. — от ужаса всё в моей глотке слиплось Мой балбес моментально потерял форму и выпал из объёмистой жопы директора. Обмякнув, я рухнул на скамью...

 — Бойван! — директор, прижимая к груди портфель, брызгал слюной: кого набираем, педерастов-недоростков!... В какую пизду кадьйовик смотрит!

 — Сматывайся лучше! — посоветовал Аркадий. Понуро я вышел из цеха...

За моей спиной мастер натрахивал директора, о чем-то прося его, а тот капризно куксился. Уже в дверях я услышал:

 — Ну, извините вы его... Молодой ведь парень! Выучится, мажет, классного слесаря из него сделаем!..

 — Слесайя... — бурчал директор, покрякивая, слесайя — это хойошо-оЙ.

... Я добрался до дому к утру. Мать была напугана, догадываясь по моему истерзанному виду, что случилась нечто кошмарное, непоправимое, поэтому вопросов не задавала, а молча проводила до кровати, сунула томик Костанеды и выключила свет.

Ворочавшегося в постели, меня заставил вздрогнуть телефон.

 — Толик... Ты уволен! — это был Аркадий.

 — Пошёл на хуй! — ответил я и спокойно уснул. В ту ночь мне снились деревья и бабочки...

Утром я поднялся со свежей головой и строил прожекты моей будущей судьбы когда в комнату ввалилась веселая гогочущая толпа, осыпающая меня цветами и конфетти.

 — Ребята? Да ведь я...

 — Нет, не уволен! — Аркадий мягко улыбался, — Понимаешь, это — розыгрыш такой...

 — Что?!

Ко мне пробился мастер:

 — Ты извини, Андреич... Просто мы на заводе новичков всегда разыгрываем. Грубовато, может... Но, парни-то мы простые, рабочая кость, по-умному шутить не приспособленные... — Мастер замялся.

 — Ага! Простые мы... — промычал кудрявый парень в шерстяной куртёшке.

 — Витька!? А как же это... Ну, это... — я полоснул ребром ладони у паха.

 — Что — это?

 — Ну, то, что оттяпал? А?!..

Витька ухмыльнулся:

 — Ну, коль оттяпал, значит оттяпалЙ А чё? Зато разыграли по мировому!..

Мужики залпом захохотали.

Я вздохнул:

 — Эх, мужики, мужики... У меня аж седины полезли.

 — Йна хую! — подсказал корчившийся от смеха Аркадий.

Да ладно тебе, — я дружески ткнул Аркадия в челюсть, — Теперь-то что?

 — Как это — что? — мастер нахмурился, — На завод теперь. Дела-то стоят!

И ко мне протянулась широкая трудовая ладонь.