День к вечеру склонялся. К деревне Ширяевке, по узкой тропинке, шли двое. Небольшого росточка девочка да сухопарая старушка в ситцевом платье. Опираясь на крепкую палку, шла старушка скоро, твёрдой, лёгкой поступью. Девочка не отставала. Скоро ночь, и в деревню надо было успеть до темноты. Слышался и шелест раздвигаемых ветвей, и хруст валежника. После того, как родители девочки погибли в сорвавшемся с моста автобусе под Чуевым, она жила у разных родственников, да была всем им в тягость. Своих детей кормить было по сути нечем, а тут такая обуза. Вот и вспомнил дядя её, Тимофей Макарович, про одинокую бабу Надю, троюродную сестру жены, что жила в Ширяевке, в... области. Отправил телеграмму, мол, возьми хоть на лето Беллу, Анатолия и Ульяны дочь, со своими не справляемся, помоги, если можешь, не откажи. Положительный ответ вскоре был получен, Белла благополучно посажена с нехитрым скарбом в поезд, и через полтора дня встречена бабой Надей на станции Талганай. Шли с разговорами без малого час, и, наконец, прибыли в скромную старушкину избу. Жила она в одиночестве, ни детей, ни внуков, вот так почти вся жизнь и прошла. Любила тешить себя наливочкой, соседом Егором да игрой мыслей. По целым, бывало, часам задумывалась над вещами несбыточными, над делами не содеянными. Представляла себя то царицей небывалого царства, то богачкой: полны у неё сусеки серебра и золота. То представит себя вершительницей судеб маленьких девочек и мальчиков: они за телом её ухаживают, растирают благовониями. Расходятся порой мысли, разгуляются, как вода вешняя, не зная удержу, и не один час пролежит баба Надя, времени не замечая. Но неясны и несвязны были те думы, не бывала она нигде, кроме своей Ширяевки да окольных деревушек. Весть о скором прибытии Беллы не на шутку ее обрадовала. Может, благодаря этой девочке, смутные думы приобретут реальные очертания? К встрече долго готовилась. Вот тебе и жирные щи со свежиной, вот студень с хреном, вот поросенок с белым, как молоко, мясом и с поджаристой кожицей, вот наливочка крепенькая.

 — А мне Тимоха говорит: девица у тебя будет жить добрая да хорошая. Из себя такая, слышь, приглядная, и разумом вышла. Мало таких девиц-то не свете бывает. Вот и гляжу — не наврал ли мне Тимоха.

 — Ой, да что вы, баба Надя...

Раскраснелась. Ах, какие щёчки! И какие губки!

 — Притомилась, сердешная?

 — Приустала чуток, баба Надя.

Зажгло, защемило сердце. Захотела школьницу, сил нет. Только б глазком взглянуть на красоту девичью, как её природа без покрова создала! Хоть и зрением слаба, да какой взор не разглядит такую красотку!"А пиздёнка-то у красотки той наверняка зудеть начинает. Ишь, как коленки подрагивают. Может, Егора позвать? Да мала ещё, мала. А если самой? И думать не моги, дура. С ума, что-ли, сошла совсем? А ведь неплохо было бы. Тело-то, вишь, пружинистое какое-то. Мячик резиновый. Пиписька небось сладенькая, такая только у девчушек бывает. Хватит, хватит, да ты что? Тебе ли о пиписьках девичьих думать?! Ишь, раздухарилась... Да, раздухарилась. Залезть бы сейчас в трусики, ооо-ох!... Помню, помню, как Маринку-то, дочь алкашей, приютила у себя. Тоже ведь подглядывала за ней, нет? Подглядывала. Да трусы её не стиранные нюхала. Раз ведь напоила винишком-то, да и давай девку лапать. Сиськи маленькие такие, аккуратные. А пиздёнка! Оxxx, хороша, блядь, хороша! Сочится аж вся. Ну и полизала тогда от души, да так, что Маришка кончила во сне-то пьяном. Постанывала даже, мокрощёлка, ножки пошире раздвигала. И чего-то такая злость взяла. Малолетка, блядь. Целка. Ишь, какие буфера-то намечаются. Ага, округлая ты, значит, да пригожая? Сейчас целку-то поломаем, блядь, поломаем! И огурцом её, огурцом!... Ладно, хватит. У Маринки хоть сиськи какие-никакие уже были, а у этой... Мала, мала... Даже и не думай... А чего ж не подумать? Всего-навсего подумать? Не преступление же? Да какое же преступление! Да, подумать. Эх, а всё-таки как отлизать её хочется! Коленочки-то пошире развести, да и... Может, опять напоить? А? Наливочкой-то? Ничего страшного».

 — Ну, ягодка моя, давай к столу. Садись, садись, не стой аки сосна. Наливочки с дороги, да за встречу, да за всё хорошее!

 — Спасибо вам, баба Надя. Спасибо. Век не забуду. За ваше доброе сердце!... Ой, горькая... Не приучена я, баба Надя... Аж дыхание перехватило, ух!..

 — Да ты пей, пей, сама делала, натурпродукт, так сказать. Такую нигде не испробуешь. Давай за удачу во всех делах наших!

 — Да мне уже и не надо, баба Надя. Голова что-то уже кружится...

 — Аль торопишься куда? Выпей, закуси, да и спать ложись. Ну, давай, давай...

 — Хорошо.

 — Что, приятно?

 — Угу. Какая вы замечательная! И как тут у вас хорошо!

 — Дай-ка я тебя обниму, золотко моё!

 — Я вас так люблю, баба Надя!

Обняла. Прижала к себе. «Ах, какие плечики мяконькие! Ну-ка, трону за коленку. Вон оно как! Эти ноженьки, маленькие, трогательные ноженьки в жёлтых носочках, затрепетали! Ага, искорка вроде появилась!» Неутомимая сила страсти виднелась и в сверкающих глазах бабки, и в разгоревшихся щеках, и в полуоткрытых, подрагивающих губах. Её ноги были переплетены и судорожно сжаты под столом. Она изо всей силы сжимала и разжимала мышцы бедер, представляя, как эта девчушка лижет ей между ног.

 — Ну, выпьем ещё, куколка моя! Чтоб все неприятности стороной мимо нас проходили! Ну, что же ты?!

 — Я совсем... ой... пьяная уже... Но ведь как... ой... хорошо мне... А Петька — дурак. Дурак он, баба Надя...

 — Дурак, дурак. А кто он, этот Петька? Одноклассник что-ли?

 — Ага. Дурак, вечно лезет ко мне под юбку... ой...

 — Вот сюда?

 — Сюда, баба Надя... Ну, его к бесу! Нужно мне этакого!... Захочу, в тысячу раз лучше Петьки найду.

 — Правильно, правильно, кисонька.

 — Ходит-приседает, ровно редьку сажает. Ха-ха-ха! Дурак!

Млея от сладострастия, бабка спустила бретельку маечки, полностью оголив круглое плечо девочки. И тут же прикоснулась к нему губами.

 — А ты не расстраивайся, милая моя. Дураков на свете много. Плюнь на него. Обними лучше свою бабулю, она ведь так тебя любит, и добра желает.

 — Какая вы хорошая... ой... и добрая...

 — Ты пей, пей, ничего не бойся... ты ведь у себя дома...

Чувствуя, как нарастает возбуждение, бабка погладила ободранную коленку Беллы, затем откинула в сторону волосы, и поцеловала в шею.

 — Спасибо вам, баба Надя. За доброту вашу.

 — Петьке тебя трогать нельзя. Уу-у, мы его! Да? А бабе Наде можно. Правда ведь?

 — Конечно... конечно!

 — Дай-ка я грудки твои поцелую.

Груди уже обозначились — два еле приметных бугорка с припухшими розовыми сосками. Бабкин рот захватывал их целиком. Белла вздрогнула. «О, да она чуть завелась. Продолжим. Девчушка созревает, в молодых сосках томление. И этим надо воспользоваться». Её ножки судорожно дёрнулись несколько раз, по телу прошла крупная дрожь.

 — Что это? А, баба Надя?

 — А ты расслабься, кисонька. Страшного ничего тут нет. Ебаться-то ведь хочешь уже поди? Ну, ну! Не шарахайся ты от слов таких! В таком возрасте у всех такое бывает. Нагрянет интерес к ебле, что ни дай, ни вынеси! Да не смотри ты так!

 — Е... ебаться?!

 — Ну да, ебаться. Что тут такого? Тебе ведь сладко было сейчас?

 — Сладко, баба Надя, но...

 — Раздвинь ножки. Сейчас окажешься на облаках. Спустишь как в раю...

 — Спустишь?!

 — Слушай, ластушка. Баба Надя тебе всё расскажет и всё покажет. Всё лучше, чем по подворотням с кем попало. Чему тут удивляться? У нас в деревне в этом возрасте все девки ебутся уже. Тоже мне, мудрёное дело! Что засмущалась? А? Это слово не слышала?

 — Слышала. Подружка моя сказывала: девчонка одна, верующая шибко, на Остров молиться ходила. С вечера, известное дело, читала, молилась, к утру приустала да в роще спать залегла. Тут-то её и... того...

 — Выебали.

 — Ну да.

 — Ах, мерзавец. Мошенник! Силком-то не дело. Полюбовно надо. А коли согласие меж людьми есть — отчего ж не поебаться? Потому дело доброе, приятное. Все ебутся. Вот в скитах, по-твоему, кто живёт? Земные ангелы? Подвижники? Ха-ха-ха! Держи карман. Обойди все здешние скиты, и найди мне тех, кто не ебётся! Такой дуры не найдёшь. Вот каковы у них пост да воздержание, ха-ха-ха! Сызмальства середь верующих живу, сколько на своём веку перевидала этих инокинь да монахинь, ни единой целки не знаю. Вон игуменья из Комарова! Казалось бы — во всём порядок, на хозяйство монастырское любо-дорого посмотреть. Баня липовая, на каменку квас. Сама с виду благочестива да учительна. Просто как есть святая женщина, не здесь, кажись, ей место, а в раю блаженном. Что ж на поверку вышло? С малолетками еблась, с парнями да девками. А девки те — ещё моложе, чем ты. Вот так... Хочешь ебаться-то?

Белла вдохнула и покорно опустила глаза. Зарделась. Багрянцем подернулись щеки, заблестели очи искрами. Бабка взглянула на склонившуюся над тарелкой девочку, улыбнулась лукавой улыбкой.

 — Волка бояться — от белки бежать. Бояться надо дуре отпетой, а ты не из таковских. Знаешь пословицу: смелому горох хлебать, робкому пустых щей не видать. Ну, скажи, слово-то просто, незатейливое. Сладость в мыслях от такого слова.

 — Ебаться.

 — Нравится тебе словечко это заветное? Говори, не бойся.

 — Нравится...

 — А теперь скажи: пизда.

 — Пизда.

 — У тебя пиздюшечка ещё. Вот у меня — пизда! Потрогай... Вот, видишь?

Бабка задрала ей юбку. Хлопчатобумажные трусики с рюшечками промокли насквозь между ног; тёмная липкая влага расплылась спереди большим пятном.

 — Что это? Вроде не описалась... А? Баба Надя?

Доверчиво смотрит Белла в её страстью горящие глаза. Любо, любо слышать бабке мягкий, нежный, задушевный голос этой девочки.

 — Твоя пизда, лебедушка, к ебле готова. Верь мне, красавица, нет на сырой земле ни единого живого существа, которое бы к ебле не тянулось. Даже в былиночке невзрачной тяга к ебле неимоверная. Исполнена земля этим. Велика та сила. Тут не суетное и ложное — приятное и сладкое творится. Вишь, грудь-то у меня копна копной! Щупай, щупай!

 — Баба Надя, а ведь для ебли... нужен...

 — Хуй. Всё верно. Не сразу, ангелочек мой, не сразу. Полижи мне сиськи — так же, как я тебе. Ну-ка, скажи: сиськи.

 — Сиськи.

 — Ну, давай, полижи. Умеешь?

 — Умею.

Соврала. Но не показала виду. Заёрзала задницей, устраиваясь поудобнее. Откинув волосы в сторону, чтобы не мешали, девочка наклонила голову, высунула далеко вперёд свой острый язычок и стала нежно касаться самым его кончиком сосков бабки.

 — Расцелуй в пух и прах! Вот так, вот так... Скажи: жопа...

 — Жопа.

 — Да не робей ты так, алмазная моя. У нас все так говорят, привыкай. Запомни: силу ебли никто отменить не может. Вот другую силу побороть можно. А эту — никогда. Кого умудрит природа ею — тот видит её в зорях алых, и в радуге семицветной, и в месяце ясном, в каждом человеке или животине. И с животиной ебаться можно. На то и предназначена. Не только для мяса, для молока или для услады взора, но и для ебли. Не хотела никогда у собаки какой отсосать?

 — Отсосать? Нет, баба Надя. А вот поебаться... ага... Как увижу, какой у Шарика, у соседей наших псины... хуй...

 — Всё впереди, золотко. Всё впереди. Баба Надя тебя всему научит. А стесняться животины, или там брезговать ею, жалеть её — это неправильно. Представляешь? Выйду я под красно солнце, под полетные облаки, стану посреди двора, под ноги поставлю животинку-то, зажму ногами, да и срать на неё, срать! А потом пинком — пошла вон!

 — Я тоже так хочу.

 — Всё впереди, золотко. Всё впереди. Не торопи события. Всё будет.

Горят её щеки, поднимается грудь — и очами, горящими огнём страсти, глядит она на Беллу, и вся дрожит в страстном трепете. Трогает девчонку за тонкие, ещё пацанские ляжки, лапает бёдра. Скользя по телу девочки, пальцы бабки остановились у нее в попке. О, какая эластичная дырочка, маленькая, тесная. Бабка ощупывала все впадинки и выпуклости девичьего тела, её рука скользила по выемкам ребрышек, по гладкому и мягкому животику, по соблазнительному пышному голенькому холмику между ног.

 — Вот чертова трава, всем травам мати. Съешь! Девичью зазнобу распаляет. То не котлы кипят кипучие, это пизда твоя горит! Распалится ум, белое тело и горячая кровь!

Бабка продолжала гладить и целовать её, и когда руки, скользя по всем изгибам формирующегося тела, вдруг задевали крохотные соски девочки, та вздрагивала и произносила короткое:

 — Ой!

Наконец, рука ещё раз прошлась по её животу, и, помедлив мгновение у трусиков, скользнула под резинку. Теперь пальцы бабки гладили узкую, влажную щель. Под её пальцами раскрылись нежные шелковистые губки. Белла дёрнулась, прервав поцелуи бабкиных сосков, и издала протяжный сладострастный стон. Быстро спустив с Беллы трусики, бабка широко развела её ноги в стороны и стала нежно тереть пальцами от лобка до ануса, то, усиливая нажим, то, совсем ослабляя его. Девочка тихо постанывала. Потом коротко всхлипнула, и упала в обморок. «Всё, чёртову траву съела, теперь будет всё время кончать. Сильна чёртова трава, ох сильна! Аж до обморока довела дурёху! Ничего, оклемается. Возраст у неё уж больно хороший. Они в этом возрасте, если поймают этот настрой, если пиздой его по-настоящему прочувствуют, то держись! — кончать будут как из пулемёта!»

 — Э-э, голубушка ты моя, да ты что? Чуть до смерти меня испугала!

 — Как сладко, баба Надя, как сладко!

Бабка взяла её голову в свои ладони, и стала нежно и медленно целовать лицо, глаза, лоб, щеки, едва коснулась губ, потом ещё раз, ещё раз, уже немного дольше... Она посадила Беллу на руки, как совсем маленького ребенка, обняла одной рукой, и, шепча нежные слова, и начала нежно вставлять пальцы в её влажную от бурных ласк, размякшую, маленькую пизду. Её губы облизывали крохотные соски, до тех пор, пока они не стали по-взрослому раздроченными. Вот ноженьки мелко затрепетали, и Белла сразу же стала кончать. Шумно, со стонами, дрожа как от озноба, размазывая слюну по бабкиному телу, заломив руки... А бабка продолжает слегка поёбывать её в попку своим пальцем, тискает грудки, зацеловывает их до сумасшествия. Потом, встав перед ней на колени, она обнюхала ее, вдохнув также запах, исходивший из пизды и из заднего отверстия, постоянно возвращаясь к подмышкам; и вновь целовать, целовать, целовать... Белла стонет, закатывает от удовольствия глаза и выгибает спину, подставляя грудь её страстным заботам. «Стоп, стоп. Так и загнать девку можно. Антракт. Выпей, девонька, закуси. А то обкончаешься через час-полтора, и отключишься. Стоп. Ну что, жемчужинка, плывёшь? Пиздёнка-то горит, в головке мысли срамные».

 — Умираю, умираю... блядь... умираю...

 — Тихо. Тихо. Всё в порядке, девочка моя...

 — Это... это... это и есть ебля? А? Баба Надя?

 — Нет, малышка, это ещё не ебля... Будет хуй — будет ебля. Отдышись, отдохни, будет тебе хуй...

 — Не хочу, не хочу отдыхать... Я ебаться! Я ебаться, ебаться, ебаться хочу!!!

 — Да тихо ты. Будешь ебаться, будешь. Выпей-ка лучше. Потом жопу мою полижи. И будет тебе ебля.

Не успела сказать. Сразу присосалась к жопе. Пыхтит, стонет. Бабка стоит согнувшись, глаза закрыв от удовольствия. Морщинки собрались у глаз и рта лучами, разбегаются по всему лицу. Белла совсем потеряла голову, погрузившись лицом в сочную жопу бабки. Совершенно не соображая, что делает, она начала бешено работать языком. Бабка теряла контроль над собой. Держа волосы Беллы в руке, она начала водить её лицом по всей промежности, то, подводя работающий язык к клитору, то, погружая его в пизду, то, направляя его к анусу. Вскоре она почувствовала приближение оргазма. Это было что-то невероятное — таких сильных чувств она не испытывала уже очень давно. Бабка взялась обеими руками за волосы Беллы, как можно более плотно прижала её лицо к своей пизде, чувствуя как девочка задыхается.

 — Соси, блядь, соси!

Всё, потекла. И наотмашь ударила Беллу по щеке. Но, похоже, девчонку возбудило это ещё больше. Течёт бабка, течёт. Ноги подкосились. Одна с распалившейся школьницей не справится. Вошла во вкус. Пора Егора звать. Побежала за соседом. Егор ебал всё, что движется. И бабку, и ослицу, и козу, и вечно пьяного колхозного счетовода Барышева. Егор зашёл в избу и обомлел. Какая красотка! Таких он ещё не видывал. Девчушка сидела на стуле, широко раздвинув ноги, и шептала как в бреду:

 — Хочу ебаться... хочу ебаться...

Ну ладно. Живо поставил на четвереньки перед собой и, раздвинув маленькие ягодицы, похлопал по этим чудесным половинкам, погладил их, чувствуя, как они мелко дрожат под рукой, и одним очень сильным и резким движением ввёл огромный хуй в попку Беллы. Надавив ещё сильнее, он почувствовал, как под этим мощным давлением начинает раскрываться неимоверно тугое колечко крошечного ануса, пропуская внутрь его залупу.

 — Да не в жопу, мудак, не в жопу!!!

Но бабка была буквально сбита с ног мощным ударом в челюсть. Белла дико вскрикнула от неожиданности и боли и попыталась вырваться, но Егор держал её за бедра крепко, раз за разом все глубже засовывая хуй в крохотную попку девочки. Белла громко заорала от боли, слёзы брызнули из глаз...

 — Мама, мамочка!!! Мне больно... больно... больно!!!

Но Егор уже не слышал, он мощно, страстно ебал Беллу, грубо насилуя и раздирая жопу своим хуем. Его тяжелые яйца молотили по самым сладким, сокровенным местам девочки.

 — Аа-аа!!! Ааааа-ааа!!!

 — Не верещи!

 — Мамочка! Больно!!!

Белла кричала в голос, слезы градом лились из её глаз.

 — Хватит, Егор, хватит, давай в пизду!

Бабка сама перевернула девочку на спину, и Егор, не останавливаясь, таким же мощным и грубым движением ворвался в девственное влагалище Беллы. От сильного удара Беллу подбросило над полом, она снова дико вскрикнула в тот момент, когда могучий хуй Егора прорвал плеву и ударился о заднюю стенку матки. Белла закричала от боли, чувствуя, как рвется узкое отверстие её маленькой пизды. Грубо схватив маленькую девочку за талию, Егор изо всех сил толкнул тело вперёд. Наконец, он загнал свой инструмент в тело ребенка, ощущая, как, разрывая нежные ткани узкого влагалища, он вламывается в горячую глубину её живота. Девочка истошно кричала, захлебываясь слезами.

 — Полегче, Егор, полегче! Ты что, с цепи сорвался?!

 — Молчи, сука!

 — Порвёшь же девку, ирод! Еби, только осторожненько!

Белла на мгновение отключилась от пронизавшей её живот боли. Она чувствовала твердую сильную плоть глубоко внутри её разрывающегося тела, проникающую всё глубже с каждым толчком, и выла в голос. Егора это не на шутку возбудило. Он сильно врезал ей пощечину, так, что остался красный след на её нежной щеке. Разрывая отверстие, он видел, как капли крови, при каждом толчке хуя, брызгали на его живот и нежные худенькие бёдрышки Беллы. Девочка безостановочно взвизгивала, но вскоре к стонам боли стали примешиваться стоны наслаждения.

 — Не ссы, Надюха! Это ж чёртова трава! Сучка будет ебаться до утра! Сейчас спущу, так что, пока перекуривать буду, давай хуячь её чем можешь!

Белла стонала всё громче. Всё громче. Всё громче. Блаженный туман удовольствия туманил разум. Егор шумно кончил и свалился на пол. За дело взялась бабка. Ах, какое же это наслаждение — щупать маленькие холмики грудок с почти незаметными сосками, узкие бёдра, лизать горячую, пропахшую спермой Егора пизду! И всё это хрупкое тельце перепачкано кровью! Она пихала свой палец глубоко в лоно, а Белла подавалась навстречу, крепче сжимала её палец и умоляла:

 — Глубже!

Бабка закрыла ей губы поцелуем, а потом прошептала:

 — Ну что, понравилось тебе с дядей Егором?

 — Да! Да! Да! Скажи: я хочу ебаться с дядей Егором. Я хочу ебаться с дядей Егором! Ещё! Ебаться!

Возбуждение продолжало охватывать ее волнами, грозившими вскоре вновь перерасти в бурю.

 — Ну, Егор, твоя очередь.

Белла, слегка расставив ноги в босоножках, двумя руками раздвинула губки своей кровоточащей пизденки. Они были в крови и густых выделениях порванного влагалища. Перед Егором раскрылся влажный розовый бутон: голые губки обрамляли нежную плоть маленькой пизды. Егор тут же вошёл в неё, мышцы детского влагалища плотно обхватили хуй. Белла прерывисто кричала, судорожно глотая воздух носом, вопила и одновременно смеялась и плакала. Бабка дрочила себя так, как никогда в жизни. Она в уме видела такие картины, от которых едва не отправилась в мир иной. Свободной ладонью она сильно сжала плоскую, почти мальчишескую грудь Беллы, и стала кончать. «Моя девочка, о! Ну дай же, дай поцеловать твои носочки, дай же понюхать твою попочку, дай же выпить твою мочу, дай же вкусить твои выделения, твою кровь! Приближение... Почему у меня нет хуя?! Я хочу ебать мою девочку!... Вот оно!... Ебать её волосики, её ушки, её трусики, её колготочки!... « На секунду бабка замерла, глотая ртом воздух. Внутри что-то вспыхнуло. И, наконец, — ураган! Девятый вал наслаждения!... А Белла была близка к потере сознания, отдаваясь до абсолютного изнеможения, до полусмерти.

 — Я кончааааю!!!

 — Оближи мою залупу! Лижи яйца!

Её горло судорожно сокращалось, заглатывая его сперму. И вскоре Белла бурно кончила, огласив всё вокруг своим воем, криком, стоном, в котором смешались и боль, и наслаждение, и желание продолжить эту безумную скачку...

 — Теперь поссы на дядю Егора!

Белла, раздвинув ноги, присела над его промежностью.

 — Обоссы его, балбеса! Ха-ха-ха!

 — Пошла на хуй, тварь. Ну, чё не ссышь, пионерка? Давай, хуячь, тебе можно.

 — Пис-пис-пис, куколка моя.

Тут Белла выгнулась назад, направила на Егора свой голый холмик, и пустила в него золотую струю. Приятное чувство опорожнения заставили присесть сильнее. Егор подставил под неё своё лицо и открыл рот — он пил её мочу. Он знал, насколько полезна для мужика моча маленькой девочки. Солоноватая, но слаще браги. Живая вода. Сила мужская появляется необыкновенная. Егор вовсю дрочил свою взметнувшуюся ввысь палку, качающуюся перед девочкой во всей красе.

 — Хорош хуй?!

 — Очень!

 — Хочешь его?

 — Ой, как хочу!!!

 — Садись.

И Белла мгновенно села на его хуй. Половые губки крепко сжались, словно створки раковины.

 — Оооо-ооо!

Губки тут же разжались, и из горячей пизды заструились выделения. Бабка дрочила свою жопу. Ей хотелось усилить ощущения. Она присосалась к детским грудкам:

 — Покорми меня молочком!

 — Баба... Надя... ооо-ооо!

 — Назови меня сукой!

 — Сука! Жри своё гавно, проблядь!

Между тем, Егор задвигал жопой так быстро, что бабка испугался, как бы он не кончил в Беллу.

 — Ээ-э! Бугай! Смотри там, в девку не кончи!

 — Не боись!

Хуй судорожно дёрнулся, и Егор тут же, рывком, вытащил его из пизды. Глубочайший оргазм прокатился по его телу. Восторг и наслаждение заставили и Беллу закричать во весь голос. Сопля спермы шлёпнулась на тело Беллы, и была тут же слизана и проглочена бабкой.

 — Слышь, Надюха... ты это... давай Буяна, кобеля своего... веди.

 — Малышка моя, хочешь с собачкой моей познакомиться?

 — Хочу, хочу...

 — Буян, Буян... сюда!

В избу вбежал, весело размахивая хвостом, огромный лохматый пёс.

 — Ну, познакомься с собачкой.

 — На Шарика похож... Буянчик, иди ко мне, пёсик... Понюхай мою пизду, ну же... Ой, какой язык шершавый!

Белла гладила живот пса. И вдруг почувствовала кончиками пальцев вытянувшийся на всю длину член кобеля.

 — Подрочи, подрочи, это он любит!

 — Буянчик... какая у тебя пиписька, мамочка...

Она стала медленно онанировать член пса. Затем подвела к губам острую красную палку, и тут же взяла в свой рот. Девочка почувствовала вкус собачьей смазки и это её возбудило до предела.

 — Хорош сосать, а то сейчас он кончит. Вставай раком.

Бабка поставила Буяна на задние лапы, и положила передние лапы на плечи Беллы. Девочка инстинктивно повернула, приподняла попку навстречу собачьему члену. Пёс изогнулся и с нескольких попыток попал головкой прямо в её пизду. Глаза её закатились, из широко открытого рта раздавались стоны. Пёс дрожал от возбуждения, блаженно поскуливая.

 — Ну же, давай, давай, Буянчик... собачка моя дорогая... пёсик мой любимый...

 — Ну что, Егорша, хороша девка-то?

 — Сойдёт.

 — Ебал сегодня кого?

 — Нет.

 — ?!

 — Кроме твоей Беллки — никого. Да никого, говорю ж тебе!

 — Хошь, Ляську выебать?

 — Несушку твою? Яйценосная же! Блядь, какой гребень! Куропатчатая! Павловская порода! А ты говоришь — ебать...

 — Да старая она уже. Раньше ведь как? К завтраку приносила яйца три, не меньше. Да яички-то какие! Цвета молока топлёного, не налюбуешься, по кулаку. А сейчас? Одно яйцо. Да и то — меньше голубиного, серое да грязное.

 — Ладно, неси.

Через минуту-другую появилась бабка, держа в руках кудахтающее создание. Белла к тому времени была близка к кульминации с Буяном. Она быстро развернулась, кошачьим движением метнулась к члену пса, который неимоверно раздулся у основания. Белла жадно впустила в свой рот красный скользкий член, и спустя несколько секунд туда хлынула тугая струя, за ней ещё и ещё. Она судорожно глотала это ароматное желе, но его было очень много, и Белла выпустила член изо рта, чтобы не захлебнуться. Остатки собачьего семени стали брызгать на её лицо и белыми струйками стекать вниз по щекам и подбородку на шею и грудь.

 — Слышь, пионерка, подь сюды. Да живей давай, живей... Держи курицу ко мне задом!

 — А как, дядя Егор?

 — Вот здесь... вишь?... откуда яйки лезут!

Курица стала дико суетиться, и стараться вырваться из рук.

 — Блядь, ни хуя не можешь! Надюха, возьми у неё курицу!

Бабка также тщетно пыталась справиться с Ляськой — курица металась в паническом ужасе. Тогда она схватила птицу левой рукой и прижала её шею к полу. В правой руке был топор. Бабка размахнулась, птица задёргалась ещё сильнее, чем раньше. Но было уже поздно. Топор со свистом обрушился на хрупкую куриную шею, отделив от туловища голову. Тело курицы задёргалось в конвульсиях.

 — Во-во! Давай, еби её, пока она ещё дёргается! Да времени-то не теряй, еби!

Она быстро подобрала с пола корчащуюся тушку, и Егор вогнал свой хуй в ослабленную смертельными конвульсиями клоаку.

 — Пионерка! Тебе нравится, как я ебу птичку?

 — А она уже... мёртвая, да?... А приятно это... мёртвую?

 — Блядь, хорррошооо! Ухххх!!! Ну что вылупилась?

Птица продолжала дёргаться в конвульсиях, но уже еле-еле. Егор заработал поршнем как сумасшедший и вскоре кончил в ещё не успевший остыть птичий труп. Затем отбросил мёртвую и окровавленную тушку в сторону. Девочка сидела неподвижно, низко склонив голову. Истомилось сердце по бедной птичке. Недвижно сидит, устремив слёзные очи на остатки курицы. Егор опустил руку, взял Беллу за подбородок и приподнял ее лицо.

 — Что? Плачешь? Дура. Это ж животина неразумная. Выебли, зажарили да и забыли. Поняла?

Продолжая всхлипывать, Белла вскинула голову и внимательно посмотрела качающийся прямо перед своим лицом хуй Егора. От него исходил тяжелый, и вместе с тем какой-то волнующий аромат. На неё призывно смотрел темно-розовый конец головки с маленькой дырочкой посередине. Егор погладил девочку по спине, по худым и острым лопаткам. Не светлые алмазы самоцветные, не слёзы жалости по птице убиенной да выебанной, а слезинки радости и неудержимой страсти засверкали под её ресницами. Млеет в сладкой истоме. Страстный трепет бежит по неразвитому тельцу, трепещут и маленькие точечки сосков. А в ушко бабка жарко шепчет:

 — В шелках ходить будешь, краля моя, будешь мне заместо родной внучки, весело заживём... Глянь, глянь на хуй Егоров — что за дубинушка богатырская! Возьми его своими ручонками, голубонька. Лизни его, ясынька моя. Каждый день ебаться будем. Дело-то хорошее...

 — Ой, хорошее!

Она пропихнула в губы кончик головки, потом впустила всю залупу. Егор гладил ее волосы, иногда, в моменты особого сладострастия, с силой сжимая ее голову. Жемчугом слова у бабки катятся. Глаза у Беллы горят полымем, плещут искрами. Как сладко заныло, защемило сердце, когда бабка коснулась рукой её грудок. Высоко поднимается грудь бабки, дыхание её горячо. Обвила рукою девичий стан, припала к алым сосочкам дрожащими от страсти губами. Зарделось белое личико Беллы. Она держала хуй двумя руками, и её голова медленно качалась вправо-влево, обсасывая эту огромную залупу. Наконец, девочка прекратила свои движения, вытащила хуй изо рта и, довольно улыбаясь, взяла его в ладонь и погладила вперёд-назад, сжав руку в кулак, в то время как белые сгустки спермы выплескивались ей на лицо. Тут же за дело взялась бабка. Она опустилась на пол и приблизилась вплотную к сладенькой щёлочке между широко разведенных ножек Беллы. Бабка ввела туда два пальца. Они то появлялись, то пропадали в щёлке между половых губ девочки.

 — Не останавливайся... баба Надя... не останавливайся... хорошо... хорошо... вот так... да, вот так... как хорошо!

Она стонет, её язык вытягивается из раскрытых губ, ища язык бабки. Бабка целует её взасос, наклоняется и целует сосок, продолжая двигать в её пизде пальцем. Движения становятся все быстрее, иногда пизда похлюпывает, впуская в себя пальцы бабки.

 — Еби меня! Аааа-ааа! Как же мне... аааааааа!... хорошооооооо!... Еби меня в пиздуууу!... Еби!

Её правая рука плотно обхватывает пальцы бабки, и с дикой силой дрочит их как хуй. Темп усиливается, бабка держит её за трясущиеся в такт движения пальцев ноги. Рот Беллы широко раскрыт, слюна течёт из уголка рта, её стоны и крики безумны:

 — Еби!... Блядь!... Ой, мамочка! мамочка!..

Теперь её не остановить. Познала горячие объятия, испытала сладость поцелуев и упругость хуя в тесной пизде. Голова закружилась, сердце упало — ууух! Темп поистине бешеный, сердце стучит как колокол, дыхание тяжёлое! Теплая ладошка усердно дрочила пальцы бабки. Она изгибалась навстречу этим пальцам, понимая, что вот-вот наступит кайф. Бабка поняла это, и бросилась лизать её пизду. Белла схватила её голову и начала прижимать к своей пизде так, что бабке нечем стало дышать. Лицо у неё было все мокрое от пизды девочки, и она скользила носом по краям щелки, пытаясь вдохнуть воздух. Белла выгнулась, задрожала всем тельцем и замерла, прижав бабку к себе ещё сильнее. «Стоп. Девка еле живая уже. Выпей, закуси, царевна-королевна, отдохни малость».

 — Слышь, Егорша, девку бы не загнать. Погляди хорошенько: ишь какая стала, очумелая вся, неможется ей...

 — Хуй мой увидит, усталость как рукой сымет. Не боись, не помрёт пионерка... Ну ты, махонькая! Давай сюда — баба Надя пирогом попотчует... А мне подлей горькой...

 — Дядя Егор, а вы всех зверушек ебёте?

 — Знаешь, какое у Егора хозяйство? Скотины сколько... всякой всячины — дивно! Примется кобылу ебать — так куды всем нашим мужикам! Вишь какой? Могутный, никакая кобылка не устоит!

 — А им... нравится?

 — А ты как думаешь? Ха-ха-ха! Много благодарны! Как от такой красоты отворотиться?

 — И мальчиков ебёте?

 — Ебу. Делов-то. Долго ли умеючи? Ха-ха-ха!

 — Ебёт он, как же! Кузьку тебе посоветовала — чего ж не выеб? Игрушечка прямо. Молодой, пригожий...

 — Что молод, про то спорить не стану, да гонору в нём!..

 — Не греши попусту, Егорша! Добрый он, и смиренный. А жопа какая! Белая, сдобная!... Да не маши ты руками-то! Матвейка его ебал, и очень довольный остался. Да и мне люб он...

Вспомнила журавлика своего, дружка сердечного. Ах, как они играли в бабушку и внучка! Чуть с ума не сошла.

 — Ну что, опять тройку получил, шельмец?! Всё тебе по улице с дружками шастать, а не уроки учить! Вот я тебе!

 — Да ну! Уроки эти! И без школы проживу!

 — Ах ты, засранец! Без школы он, видишь ли, проживёт! А ну, быстро достал учебник!

 — А ты платье подними, дай манду посмотреть.

 — Манду?! Да мою манду никто, кроме мужа мово отродясь не видывал! Рехнулся?!

 — Тогда уроки не буду делать!

 — Чтоо-оо?! Ишь чего удумал! Молчи, змеёныш! Сейчас ремень достану!

 — Ну что тебе, жалко что-ли? Манду посмотрю — и все уроки враз выучу, точняк!

 — Внучек мой золотой! Неужто правду молвишь? Ну, гляди, коли так...

 — А потрогать можно?

 — Да ладно уж, потрогай, потрогай, сердешный... Только не шибко там, а то... а то я... ох, что же ты делаешь... говорю же, не шибко... ой, сумасшедший... довольно... ну довольно, кому говорю?... заведусь, ой заведусь, мать моя родная!... с внуком!!!... ведь с родным внуком!... хватит, окаянный!... хватит!... ааа-аа!..

 — А можно я сиськи посмотрю?

 — Да смотри уже! Смотри! Вишь какие? Да не кусай так больно! Ну, всё? Хватит мои сиськи лапать! Ишь ты, какой... Ну что, понравились сиськи-то? Давай теперь за уроки!

 — Ну бабушка... А жопу посмотреть?

 — Ты мне что сказал, а? Манду посмотрю — и все уроки враз выучу! Так? Посмотрел? Теперь марш уроки учить!

 — Ладно, бабушка.

 — Лаа-адно... Разбудил манду-то... Я ж не железная. Знаешь, что в манде делается? Не знаешь, черт ты этакий... Теперь вот ебаться хочу! Давай, снимай уже трусы! Да снимай, снимай!

 — Бабушкааа-аа, а мы что... ебаться... будем, да?!

 — Ну, все слова уже знает! Ебаться, манда, сиськи... Да и ладно, может, оно и к лучшему... Ну, отчего ж не поебаться? Только вот...

 — Что?

 — Да посмотри на мою манду да на свой...

 — Хуй!

 — Да, внучек. На свой хуй. И как же ты им меня ебать-то будешь? А? Алмазный мой? Манда-то у меня, вишь? Большааа-аая! А твой хуй? Эээ-х! Ну, ладно, сейчас подрочим его, а там видно будет... Вооо-от... вот... Любишь дрочить-то?

 — Угу.

 — Угу. Дрочить — оно приятно. А особенно, когда это делает бабушка...

И тут она обхватила его мальчишескую талию и повалилась на кровать. Кузька взял ее твеpдый моpщинистый сосок в pот и начал сосать. Затем схватил другую грудь и стал шумно сосать её. Бабка двигать промежность к его молоденькому хую.

 — Мы сейчас ебаться будем?

 — Внучек хочет свою бабушку?

 — Я очень хочу!

Целится, целится своим хуем. Оп-ля, попал в щель. Ах, как она задышала! Разом заныло всё. Хотела поласкать пацана, да куда там! Стала кончать так, как никогда раньше. Из пизды потекла жидкость. Стало до невозможности сладко, сладко, сладко, всё внутри задрожало, она завопила, захотелось сожрать этого птенчика, искусать, выпить кровь, всю, до капли; сосать, лизать, целовать его губы, плечи, пальцы, соски, хуй, жопу. О, мальчик мой! Всё это пронеслось в голове в один миг. Она вздохнула, улыбнулась. Хорошо!

 — Хорош языком трещать. Мне вон Беллка нравится... У неё жопа не хуже... Вишь, Белла, как репка мытая, очи звездистые рассыпчатые, бровки тонкие, ручки словно выточены.

У Беллы лицо словно багрецом подёрнуло. Она сразу же опустилась на колени и взяла дрожащей рукой потную возбужденную плоть Егора. Только она коснулась пальчиками его хуя, как Егор начал учащенно дышать, выдвигая вперед бедра. Она зажала хуй в кулачке и начала делать быстрые резкие движения от корня к головке. С каждым движением залупа все больше оголялась и наливалась кровью, становясь почти фиолетовой. От дырочки в головке к пальцам потянулись прозрачные слизистые нити. Схватив Беллу за волосы, он притянул ее ближе, так, что залупа упёрлась ей в щеку. Уста широко раскрылись, и его хуй под давлением бёдер глубоко вломился в ее рот. Она с готовностью поймала губами раздутую кровью залупу. Обернув вокруг пальцев волосы Беллы, Егор дёргал вперёд-назад свой могучий хуй, трахая в рот задыхающуюся девочку.

 — Эээ! Осторожней там! Задохнётся же!

 — Пошла на хуй! На базаре кричи! Цыц!

 — Сдурел совсем, дурья башка?!

 — Поди к бесу на поветь, окаянная!

Притянув ещё плотнее голову Беллы к себе, он уперся промежностью к её личику, и начал кончать. Густые потоки спермы заполнили ее горло, горьковатое семя горячими струйками наполняло рот. Егор облегчённо пыхтел. Ноги его слегка подрагивали. Наконец, он со стоном и рыком кончил и оттолкнул едва не задохнувшуюся девочку. Та упала на бок. Сквозь кашель изо рта вылетали ошмётки рвоты и сгустки семени Егора.

 — Хуйня, оклемается... Знатно сосёт, сучка... Э, где научилась так сосать-то?

 — Я... я... я...

 — Чего вякаешь там?

 — Хватит, хватит, ирод! В уме ли ты?! Замучил совсем девчонку. Ну, ну, успокойся, ненаглядная ты моя, сахарная, золотце моё...

 — Не суетись, крыса. Я ж любя, ха-ха-ха!... Нравится мне она. Ууу-у, какая жопка! Ну, давай, давай, надевай трусишки-то. Нравится мне, когда такие девчушечки в трусишках. Как завижу такую пионерку в трусишках, — разум теряю...

Это было правдой. Зашёл раз к Груше и Спиридону, а там дети, мал мала меньше. Да разве это мать? Ни приласкать, ни приголубить. Детям горькая доля. Призору нет, не умыты, не чесаны, грязные, оборванные. Иной раз голодными спать ложатся. Вот и привёз гостинцев-то. Грушка со Спиридоном, после пятого стакана, на боковую. А Зинка, младшенькая, в трусишках и маечке, к Егору, обниматься да целоваться, спасибо, мол, за подарки. Потискивает её, гладит спинку. Потом задирает маечку, а там!... Плоское тельце с намёком на будушие груди; прикоснулся к сосочкам, поцеловал их. Зинка прижимается, сисечки-то маленькие, чуствительные; девчушка аж припукнула — кольнули, кольнули иголочки наслаждения. Чувствует Егор: задел струну, которая, хоть дремала себе, дремала, однако уже начала подниматься волной. Поцеловал пупочек — и видит, как что-то там у неё внутри начинает раскручиваться, разгораться и щекочет сладко. Улыбнулась, как дешёвая блядь. Рука невольно потянулась к своим грудкам — будто в них что-то шевельнулось. Поднял её Егор на руки, трусишки долой да и всадил в пиздёнку.

 — Ааа-а! Дядя Егор, дядя Егор, не надоооо! Не надоооо-оооо! Пожалуйста-а!

 — Кричи, кричи, никто не услышит, папка с мамкой пьяные вон валяются. Не плачь, касатка моя, не плачь, сделай приятное дяде. А я тебе в следующий раз куклу подарю.

 — Хорошо, хорошо... Я потерплю... Только скажи, дядечка, что ж ты делаешь со мной?

 — Ебу, солнышко, ебу. Видала, как папка твоей мамке вот сюда пиписькой-то запихивает?

 — Видала... Думала, играются они так...

 — Ебутся, а не играются. Все взрослые ебутся. Теперь и ты, как взрослая.

 — Понятно. Только больно это — ебаться-то...

 — Потерпи немного. Это поначалу. Потом сладко. Это как первый раз закурить. Сначала противно, а потом — хорошоооо-ооо. Хочешь покурить?

 — Хочу.

Затянулась, закашлялась, слёзы и сопли вперемешку потекли по лицу.

 — Знаю, каково это — без жратвы и без ласки. Сам такой был. Так что, будут тебе и куклы, и мясо с картошкой.

 — Чем же заплатить мне за любовь твою, дядя Егор? Ты добрый такой...

 — Полно, приветная. Не я тебе, а ты мне добро делаешь. Люба ты мне, голубонька.

 — Дядя, дядя, не говори, не воздать мне за твою милость.

 — А ты ебись со мной — вот и воздашь.

 — Конечно, конечно, дядя Егор. Святая вы душа.

Это она хорошо сказала, с душой так... Удивительно, но улетает она неожиданно быстро, судорога пронзает её, она вскрикивает, ей хорошо, и она хочет, чтоб он, дядя Егор, её мужчина, её самец, понял это, что она на вершине, что она не сопливая девчушка, а самка!

 — Спусти в меня, мой любимый, я жду твоего семени, я задыхаюсь, до чего ты довел меня!

И, о, радость, как сквозь сон она слышит его звериный рык; жуткая сладкая судорога пронзает тело; она выгибается, как пружина, её словно бьет током; её тело судорожно дрожит и она принимает его семя! А ведь ещё была Славка. Имя-то какое, на городской манер! Родители укатили куда-то, на деда её оставили. Егор-то деда пришёл ебать, уж и раком его поставил, да тут Славка откуда ни возьмись. Куклу в руках держит, смотрит зорко так, с интересом. Коротенькое цветастое платьице, и в подобранных длинных светленьких волосиках на голове — два розовых банта.

 — Можно посмотреть?

 — Славка! Дура! А ну, кыш отсюда!

 — Да пусть глядит, Макарыч. А ты её не поёбываешь часом? А? Ха-ха-ха!

 — Нет, мала ещё.

 — Такую красу — да не ебать! Ай-яй-яй... Иди сюда... Вишь, дедушка ебаться хочет. И куколка твоя тоже ебаться хочет.

 — Моя Машенька?!

 — Угу. Ну-ка, дай мне Машеньку твою...

А сам уже надрачивает мозолистой рукой свой хуй. Лижет пластмассовые ножки. Трогает интимные места, ту самую дырочку, через которую и отливается форма. Гладит остренькие соски. Затем стал имитировать половой акт с куклой, как бы надевая на хуй, подражая девичьим стонам, и матерясь. Славка сидит, затаив дыхание, подтянув коленки к подбородку. Натянулись все Славкины жилочки. Облизывает соленые губы.

 — Хочешь... я тоже полижу тебе пипиську? А?

 — Не знаю...

 — А хочешь ножки твою полижу?

 — А попу?

 — И попу.

 — А вы всё что ли сделаете, что я скажу?

 — Да. Всё.

 — Прямо всё-всё?

Длинный, гибкий пальчик погрузился в носик. Задумалась.

 — Слав, а Слав!

 — М — м — м.

 — Ну Слав! Придумала?

 — Нет ещё.

 — На вот, возьми.

 — Чего это? Кошелек, что-ли?

 — Кошелёк. Да ты пощупай, пощупай!

 — Там... деньги?!

 — Славка, ты дура что-ли совсем?

 — Много?

 — Тебе хватит. На конфеты да шмотки разные.

 — Уй-яа! Значит, я теперь богатая?!

 — Точно.

 — И-и-и! — завизжала Славка, и, обняв благодетеля, начала тыкаться ему в живот головой.

 — Ого, какой голосок прорезался... Ха-ха-ха!

 — Я такая вам, дядя Егор, благодарная! У меня, прямо, сердце оторвалось и до сих пор где-то болтается!... Можно, я возьму бутерброд? А можно, два?

 — Возьми и третий, раз такая голодная.

 — Спасибо... А если...

 — Что если?

 — А если я... сама вас поцелую? Вы мне ещё денег дадите?

 — А то! Ну а ежели выебать себя дашь... то... целую кучу денег дам!

 — Я знаю — ебаться приятно.

 — Откуда же знаешь-то?

 — А меня дедушка уже ебал. Вот!

 — Ах, Макарыч! Сука! Обманул меня таки! Ха-ха-ха!

Славка тоже засмеялась; потом протянула к нему руки, чтобы обнять; и он поцеловал её как отец, по-доброму, с любовью. Она обнимала его за талию; вскоре её руки опустились на его мощные ягодицы. «Какая прекрасная жопа у этого дядьки, и как хорошо он меня целует!» Славка оторвалась от его губ. Замедленным движением отвела пряди с загадочно мерцающих глаз, медленно поднимая и опуская ресницы. Она знала, что сейчас будет. Дед ебал её поспешно, кончал быстро, не ласкал и не целовал. Она частенько дрочила ему хуй, сосала его кое-как, но удовольствия при этом практически не испытывала. Но сейчас... сейчас всё должно быть по-другому...

 — Хорошо, дядя Егор, полижите мне пипиську.

Встала. Чулочки на резиночках, на коленках — пузыри. Подхватил её на руки, перевернул вниз головой, решительно сдёрнул вниз лёгкий ситец смешных трусиков в мелкий горошек и впился губами в маленькую пиздёнку. Язык ушёл в её прорезь, и тут же послышался чуть писклявый детский голосок. В Славкиных кудряшках задрожали прозрачные капельки пота. Он лизал эту пизду, как корова, пытаясь выплеснуть на ней всё накопившееся возбуждение. И — о чудо! — из маленького хрупкого создания, тихонько что-то скулящего, она в миг превратилась в безумное животное, которое, истекая потом, ничего вокруг не замечая, кричало, визжало, царапалось и дралось. А когда к её миниатюрному тельцу подступал оргазм, она снова превращалась в нечто беззащитное, издающее бессвязные монологи, задыхаясь в слабеющих стонах. Он готов был сожрать эту пизду, засосать в себя весь её крохотный лобок, всю промежность. Широко открыв рот, Егор буквально погружался в неё; всё его лицо было в собственной слюне и славкиных карамельных выделениях!

 — Ай-ай!

Запищала... Егор чуть отстранился. Но маленькие коготки впились ему в спину, и с совсем не детской силой потянули вновь на себя. Высунула кончик языка, обмирая от удовольствия.

 — Ну целуйте же, целуйте! Целуйте мою пипиську!... Мою... пи... пипись... ку!

И вновь Егор обцеловывает всю географию миниатюрной пизды.

 — Целуйтеее-ее! Пиписькууу-уу! — шептала требовательно, вопросительно, жалобно, строго, плача, смеясь.

Сдавленно дыша. Целуя и гладя. Визжа, кусаясь и царапаясь.

 — У-у-уф! Ты мой папочка! Аа-а-ай!!! — она снова заливается слезами.

Ещё поцелуй, и ещё, и ещё. Кончает малышка. Сдавленно ойкает, сладость побежала по телу. Как же ей сейчас хорошо! Когда спазмы в её животе прекращаются, Егор лижет нежно и ласково; но плакать и смеяться она не перестает, иногда вскрикивая, словно в бреду, изо всех сил кусает его за ляжку. Такая приятная боль!

 — Неееет!!! — хнычет она, переведя дыхание, и как избалованый ребенок, кусает ещё сильнее, показывая чтобы он не останавливался.

А он и не останавливался, ощущая ртом, языком, губами, как Славку, эту щуплую девчонку, сотрясают стихийные, ядерные по мощности оргазмы. Поставил на ноги. Прижал к себе. Красивое лицо с полными губками, аккуратным носиком и бесконечно глубокими глазами могло свести с ума. Их взгляды встретились. Егор что-то сказал, она не расслышала, что именно — звук его голоса пронзил её насквозь, пригвоздил к полу. Ответила невпопад. Он провёл рукой по её талии вверх, ощупал то место, где в будущем будут сисята, огладил её, сжал. Поцеловал у губы. Она почувствовала его язык, и сама не сознавая, что делает, ответила ему. Их дыхание смешалось, языки сплелись воедино. Славка почувствовала что плывёт. Исчезло всё: и окружающее, и звуки. Существовал лишь этот грубый, неотёсаный мужик, его поцелуй, его объятья, и сильное, растущее чувство, охватывающее её всю. Желание. От головы, приятной боли в районе намечающихся грудок до пылающего жара внизу животика. Практически не сознавая что делает, она охватила ручонкой его хуй, почувствовала как он пульсирует и увеличивается. Как билось её сердце! Казалось, оно просто выскочит! Она гладила хуй, ощущая каждое движение напрягающейся плоти. Обнажила головку, охватила её, несильно сжала. Маленькое тельце возбудилось до предела. От осознания того, что она испытывает прекрасное ощущение, доступное только взрослым. Она знает то, что знают они. Она испытывает те же чувства. Она держит в руках мужскую пипиську! Как она мечтала об этом! Пиписька взрослого мужчины! Славка попробовала поцеловать хуй — неумело, но искренне, терлась о него щёчками и носиком. Она очень хочет быть женщиной, и она будет ею. Теперь мы с дядей Егором любовники! Он будет приходить к ней, а она — кормить его яичницей. Что-то другое Славка просто не умела готовить. Он будет жрать, а она сосать пипиську под столом... Егор чувствовал, как залупа погружается в теплую крохотную нишу, как шершавые губки и язычок старательно её облизывают. Славка обсасывает залупу, как леденец, смакуя вкус, её руки гладят его ноги и Егор подёргивается от наслаждения. Маленькая ручка надрачивает хуй. Её небольшой живот вздрагивал от прикосновений его рук. О, эти волны наслаждения, перекатывающиеся по телу! Его пальцы, поглаживающие спину, живот, стиральную доску рёбер. Пальцы, осторожно ввинченные внутрь попки. И неумолимое желание ебли! И почти безграничная сладость... там... внизу живота... Дети получают оргазм значительно более мощный, нежели взрослые люди. Аксиома. Вот кто-то дрочит тебе половые органы, гладит кругленькую, розовую и беззащитную попу, целует тело, плечи, подмышки, и там, за ушком. Поначалу слегка щекотно, потом сладко, ещё слаще, ещё, ещё, тело начинает напрягаться и потеет, дыхание ускоряется. Сердце стучит тягуче, словно бы нехотя:

 — Ооо-о!

Потом сердце переходит на более учащенный и взволнованный ритм.

 — Да-да-да!

И дрожь в коленках, и липкие ладони, и жар в голове. Через некоторое время наслаждение вырывается наружу, тело и мышцы напряжены до последнего винтика и начинает гнуться, как лук перед выстрелом, пиписька горит от удовольствия. Чувство такое, что тебя разорвёт на мелкие кусочки. Сердце бьётся как сумасшедшее. Что-то подкатывает под самое горлышко. Неудержимое напряжение, и вдруг, мощные внутренние взрывы сотрясают маленькое тело в течение минуты, пока пипиську дрочат. Из низа живота идёт жгуче-сладкая волна, которая вызывает онемение всего тела. В паху как будто колышется желе из миллионов сладких горячих мурашек. Чувство оказывается поистине ошеломительным; оно засасывает целиком, и так, что полностью лишает сил. Ощущение, что таешь снизу, как кусок масла на сковородке. В глазах темнеет, бантики на голове болтаются, мышцы жужжат, изо рта вырываются хрипы, стоны, ойканье. Затем слабость, блаженство, и на душе покой и полное осознание того, что такое счастье... Раз испытав такой оргазм, девчонка будет искать его снова и снова. Этот поиск затмит всё в её жизни — куклы, сарафанчики, шоколадки. Всё отойдёт на второй план. Мастурбация, касание писек, бессвязный шёпот, поцелуи, объятия, неимоверная сладость внизу живота — это всегда будет волновать и тревожить юных прелестниц... Ах, Славка, Славка... Вот Тома была совсем другая. Тома... Дочь Витьки Гвоздя. Жил с Ильхамой, азербайджанкой приблудной. Семья мечтателей. Отец и мать бухали, и мечтали о том, чтобы времена былого благоденствия вернулись. Томе покупали вещи на базаре, но этим вся забота о дочери и ограничивалась. Ебались до изнеможения. Напьются, и давай забавы устраивать. А потом засыпали мертвецким сном. А Тома вставала со своей кровати, и шла к родителям. Ползала меж их бесчувственных тел. И всё время представляла, как ебётся с отцом. Сосёт его хуй, её тошнит, она кашляет, блюёт, но продолжает сосать. Отец во сне кончает, шепчет:

 — Илька!

А Тома, давится, глотая студенистую жидкостью, сладкую и пахучую, чувствуя как сперма проходит по пищеводу и стекает в желудок... Её стриженные густые черные волосы были подхвачены сзади алой лентой, завязанной бантиком на макушке, и падали свободными локонами на виски и уши. Стройную, гибкую фигурку облекала голубого цвета блузка и черная юбка с красным рюшем на подоле. Тонкие смуглые руки были обнажены по локоть. Колготки такого же голубого цвета, как блузка. Красавица неописуемая! Коленки смущённо жмутся друг к дружке, и сквозь нейлон тонких колготок, тело буквально магнитит его взгляд. Егор заметил её альбом.

 — Дашь посмотреть?

 — Да.

И задумчиво выпятила губки, казавшиеся сладкими, как леденцы. Что же в этом альбоме? Таак, фотография какого-то смазливого юнца, вырезанная из журнала. Незнакомая Егору певица. О, стихи!

Люби до слез, до крика, до рыданий!..

Я так хочу тебя — безудержно желанье!..

Ещё фотографии. Бегущие фигуры, торсы, женские головки, мечтательно запрокинутые назад, чувственно грезящие с полузакрытыми глазами... А вот и ещё одна фотография. Видимо, кадр из какого-то фильма. Полуобнажённые любовники.

 — Ты уже видела, как ебутся женщина и мужчина?

Девичьи щёки волнующе вспыхнули янтарём, влажный язычок жадно заскользил по обольстительно-припухлым губкам, задумчивый взгляд затуманился сладостной негой.

 — Видела.

 — На картинке?

 — На картинке.

Соврала. Видела ебущихся отца и мать.

 — Ну а самой-то... поебаться хочется?

Повлажнели в пьянящем волнении девичьи очи. И тонет в их глубине многообещающее ожидание. Хлоп-хлоп ресницами.

 — Да.

Егор взял её запястье, потянул руку и вложил хуй в её открытую руку. Сердце сжимается, низвергаясь в пропасть. Подхватил её, и поставил на стул перед собой. Тома подняла юбку. Егор обнял девочку за задок обеими руками и прильнул широко раскрытым ртом к её пизде. Та сладостно дёрнулась, ещё больше выдвинулась в его сторону, и, закрыв ладонями лицо, стала двигаться в такт движений его языка. Мучительный восторг защемил в груди, и душа воспарила в блаженстве! Он прикоснулся своими губами к её губам. Взрыв сердца от прикосновенья губ! Расстегнув блузку, он снял её, обнажив маленькие, розовые сосочки на плоской груди и встал рядом. И тут же стал облизывать крошечные груди, делая круговые движения вокруг её маленьких сосочков. На мгновение потерялся в её взгляде. Провалился в бездну другого мира. Она давно стала женщиной. И дело не в банальном проникновении какого-то сорванца в детскую пиздёнку. Тогда, в школе, после уроков. Федька Наймушин неумело поцеловал её в пупок. Вот тогда-то она и повзрослела. Схватила дурачка за голову:

 — Да не так же! Здесь! Языком!

И голос как-то вдруг изменился. И почувствовала внутри дикую бабью силу. Что-то отчаянно пульсирует внутри черными дырами, ударяя в виски болью, сдавливающей сердце. Глаза горят, и мысли в своей чехарде, запрыгивают одна на другую, громоздятся беспокойной кучей; а в голове что-то схожее с безумием. «К чёрту Федьку! К чёрту! Домой! Домой, туда где ебутся родители, как в медовый месяц, и засыпают, пьяные и счастливые. И тогда наступает её время. Вот он! Хуй! Поначалу маленький, словно гусеница, но от её прикосновений делающийся большим и твёрдым». Она берёт его в рот, и словно падает в неведомый омут, где нет ни времени, ни пространства. Отрезок времени теряет свою длительность. При желании он может длиться вечно. Вот только со слезами на глазах она понимает, насколько скоротечно счастье. Ибо хуй напрягся, и брызнул фонтаном вырвавшейся из него белой липкой жидкости. Она закашлялась и, вынув исходящий белым соком хуй изо рта, додрачила его кулачком: еще несколько крупных капель прыгнули ей на лицо, а с губ на подбородок и на грудь спускался густой, блестящий на свету ручеек спермы... Она лежала без движения, и, не моргая, глядела на отцовский хуй.

 — Родной, родной, родной...

Водила по нему пальчиком, гладила, как котёнка... Жить без хуя теперь и невозможно. Она пробовала. Что-то безумное, отчаянное. В первый же день охватывает паника, любая мысль несёт воспоминанием. И тут же вспыхивает отчаяние. Теряется чувство настоящего. Выпадаешь из времени. Как же это больно — черной ночью, вслушиваться в грузовики и комариный писк. Ненавидишь эту жизнь. Мечтаешь о хуе, коснуться его губами, целовать, ласкать, до тошноты, до умопомрачения, до полусмерти. Не можешь заснуть, сидишь в своей кровати и дрожишь от желания. Чувствуя, как растет что-то внутри и изменяется. Измученная третьей бессонной ночью, наконец, проваливаешься в сон без сновидений. Открываешь резко глаза в панике. «Мой хуй! Мой!» И в два прыжка оказываешься у него. Во рту пересыхает. Стоп. Не надо нервничать. Не надо паниковать. Вот он, в десяти сантиметрах от тебя. Как бьется сердце! Медленно переходишь к боязливому действию языка, ловишь носом терпкий запах, прикасаешься лёгким движением губ, мимикой морского легкого бриза.

 — Оооо-ооооооо! Я хочу больше, чем просто сосать! Войди в меня, папа!..

Отец, пьяный, но понемногу начинает трезветь. В глазах оживает жизнь, глаза начинают метаться из стороны в сторону. Дёргаются веки. Трепещут в предчувствии пальцы. Он вздрагивает от какого-то шёпота: войди, войди в меня! Становится тревожно, и, наверное, страшно. Тошнит и бьется в груди сердце.

 — Илька?! Нет. Нет! Томка?!

И он видит её руки, видит её сумасшедшие глаза. И эти чёрные глаза глядят на него. Пьяный и растерянный, он пытается что-то тихо сказать:

 — Ты... ты что??!!

И она плачет. Нет, это не реальность, этого и быть на свете не может. Он уже всё понял, и, не отрываясь, следил за каждым оттенком её плачущего лица. О, как же были волнительно бесшумны движения её губ, эти раскинутые по постели ножки, эти вздрагивающие от плача грудки! Рядом храпела Ильхама, тикали часы, а в его объятиях была голая дочь. Но он сдержался. Лишь погладил плечико. Она подняла на него вопросительные глаза. И всё поняла. На его молчание в ее глазах промелькнула печаль, но на губах ее появилась виноватая улыбка. Всё.

 — Я люблю, — и не в силах договорить, её тело свело судорогой.

Как в кошачьей смерти... Ах, эти ненужные красные пятна на щеках, застрявшие слова в гортани. Она не думала о завтрашнем дне. Да и завтра не было, было лишь сегодня, был дядя Егор, его ласки и поцелуи. Она горела от этого, вздрагивая как от озноба. Егор вошёл в неё, и она потеряла сознание. От боли. От долгого, томительного ожидания. От охватившего чувства, наслаждение ли, полёт, что охватили всю целиком. Хотелось ещё. Чтобы там, внизу живота, ныло, болело, зудело и разливалось сладостью неимоверной, постоянно. Там, в сплетении ног, рождалась гроза. И она кончила, умирая и возрождаясь... Вспомнил Егор Зинку, Славку да Томку, расчувствовался, и взор его вновь обратился к Белле. Стоит в трусиках, маленькая красавица. Да и попки-то, считай, нет, зато как она аппетитно смотрится в этих трусиках! А ножки? Маленькие, худенькие, но мягкие ровно шёлк. Ах, ягода-малина! Егор обнял девочку и притянул к себе за цыплячьи плечики. Её крохотные сисечки оказались у его лица. Левой рукой Егор жадно притягивал Беллу за талию, а его правую руку она почувствовала на бедре, жаркая, мягкая ладонь осторожно скользнула вверх. Егор что-то горячо шептал ей в шею, его ладонь двигалась вверх-вниз, скользила по трусикам, поглаживала ножки. Егор закипел, и девочка почувствовала это. Она уже не могла контролировать свои ощущения, затуманивающая сознание нега переместилась по животу вниз, где пульсировала толчками кровь, и она чувствовала острое ощущение, распирающее бёдра. Егор поцеловал мочку маленького ушка, убрав губами мешающий локон. Поцелуи становились все продолжительнее, ему нравились розовые окружности вокруг напрягшихся сосочков, упрямо торчавших из кончиков крохотных грудок. Волнующее поглаживание этих маленьких прелестей подталкивало девочку прижиматься к нему, сжимая ладошками его тело. Тонкие стройные ножки Беллы заметно подрагивали, детские колени слегка разошлись. Его рука между тем разводила колени ещё шире, скользя по трусикам и выдававшему жаркое дыхание животику, потом назад к бёдрам, задерживаясь в самом низу, там, где обычно сходятся ножки. Но сейчас они, наоборот, были разведены, и горячая ладонь ощупывала пизду под тканью трусиков, чувствуя появившиеся встречные движения холмика девочки. Вот пальцы чуть-чуть отодвинули ткань и погладили краешек с раскрывшейся складочкой, затем проникли под резиночку, продолжая движение дальше вниз. Наконец, пальцы дотянулись до расщелинки и погладили вершинку складочки, до изнеможения приятно задерживаясь на малюсенькой горошинке. Тут она почувствовала его руки на своей попке, которую он слегка приподнял. Трикотажные трусики, плотно обтягивающие бугорок между ножек,

под руками Егора стали съезжать вниз. Он сильно сжал нежную промежность, заставляя девочку вскрикнуть от боли и наслаждения. Потом резко взял девочку подмышки, приподнял, сел на стул и начал насаживать её на свой хуй. Белла максимально развела в стороны ноги, приготовившись опуститься на качающуюся под ней дубину. Егор осторожно стал опускать на неё лёгкое детское тельце. Здоровая шишка коснулась нежных розовых лепесточков. Белла тут же раздвинула маленькими пальчиками пухлые складочки, и залупа медленно стала входить в тесное детское влагалище, всё больше раздвигая эластичную ткань. Хуй, почувствовав тугую горячую хватку маленькой пизды, постепенно исчезал в сочной мякоти детского чрева, сминая нежные ткани внутренних органов. Губки расступились под натиском его плоти и плотно обхватили твёрдый ствол. Егор чувствовал, как стенки пизды плотно облегают хуй; чувствовал нежное напряжение всасывания. Теперь сильнее, ещё сильнее... Белла, сидя верхом на коленях, одновременно подпрыгивала и совершала волнообразные движения узкими детскими бёдрами. Чем дольше скакала девочка на хуе Егора, тем её движения становились быстрее и торопливее. И Егор участил и усилил движения.

 — С ума ты спятил, Егорша. Спускай скорей, да не в неё! А то помрёт ведь!

 — Полно чепуху... нести!... Ааххх, хорошо!... Ебаться-то как с ней сладкоооо-ооо!

 — Не пустяшное дело говорю, Егорша! Вон, и глаза у неё уже закатываются!

Тело девочки пробили конвульсивные толчки, она хрипела и глухо мычала. Но Егор и не собирался останавливаться. Обхватив руками ее маленькое тельце, он начал со зверской силой трахать её плотную узкую пизду.

 — Ну что, маленькая блядь, ты ведь не хочешь, чтобы дядя Егор останавливался?

 — Я... я больше... не могууу... не могу!..

 — Громче!

 — Не могуууу-ууу!!!

Мощным кулаком Егор ударил девочку в лицо, заставляя захлебнуться её отчаянный крик.

 — Егорша!!! Чёрт лохматый! Отпусти девку! Слышь, что тебе говорю?!

 — Да что с ней будет?! Кипяток девка!

 — Мамочка!!!

 — Мамку вспомнила! Я её ебал, мамку-то твою! Блядищей первостатейной была твоя мамка, ха-ха-ха!

 — Обезумел?! Ах ты, беспутный!... Потерпи, потерпи ещё, девочка моя... Ну, давай же, спускай, спускай! Да гляди — не в неё!

Сжимая икры хрупких ножек, Егор наконец почувствовал, что семя подступило к хую и уже готово вырваться во внутрь измученной пизды. Вскоре его голые ягодицы задрожали мелкой дрожью, и он быстро извлёк хуй из узкой глубины детского тела. Малафья мягкими толчками заструилась из залупы в заботливо подставленный рот бабки, а в его руках осталось обмякшее тельце Беллы с поволокой на глазах. Егор вытер её трусиками свой хуй.

 — Тошнёхонько мне, баба Надя...

 — Хворь временная, голубушка. Приди в себя, полежи. А дядя Егор теперь меня ебать будет. Да, Егорша? Незрел виноград невкусен, млад человек неискусен, а молоденький умок, что весенний ледок...

 — Да на хуй ты мне нужна, карга? Иди вон, с Кузькой своим ебись.

 — Да Кузька неумелый ещё, куда ему... Меня ж проебать — сам знаешь... А я чулочки-то фильдеперсовые надену, да поясок... Ты ведь любишь, когда я в чулочках. Хочешь, те, белые достану?

 — Мне милей вот её трусишки... Ну-ка, пионерка, нагнись, и задницу раскрой.

Ноги широко расставила, обнажив аккуратно обнаженное от волос отверстие. Тут же почувствовала, как в неё входит палец Егора, пробираясь всё дальше и дальше. От напряжения рот Беллы открылся, на лбу появились капельки пота. Егор не спеша вводил палец, все сильнее растягивающий тугие края.

 — Ай да жопа!

И Егор вновь потянул за тонкие бёдра это угловатое создание, похожее на кузнечика. Худые ножки с острыми коленками подкосились, костлявые плечики в торчащими лопатками затряслись в беззвучном плаче. Зубы впились в нижнюю губу, и ручеек яркой крови потек по подбородку.

 — Хватит, Егорша! Дай отдохнуть ребёночку!

 — Отдохнуть?! Ей?!

Егор размахнулся и так сильно ударил в челюсть бабку, что та отлетела в угол избы, и осталась там лежать неподвижно. Он вновь повернулся лицом к Белле. Та, дрожа уже от страха, расставила ноги.

 — Я не устала, дядя Егор, не устала! Я хочу ебаться с вами!

 — То-то... Дай выпить...

 — Вы добрый, вы хороший...

 — Хороший, хороший... Сирым и вдовым заступник, податель щедрый. Слышь? Податель щед-рый! Кого ебу — того не забываю.

 — Одно слово — простите меня, дядя Егор.

 — Твоё дело — девичье, туда-сюда, подай, принеси, пизду для хуя подставь. А уж я тебе и платьишко новое, и шоколадку какую. Поняла?

 — Поняла, дядя Егор, поняла.

 — Вот. Будешь как следует ебаться — в кружева разодену, будешь в цветах вся...

Глаза опустила, покраснела чуть. Раскаленными угольями блеснули черные глаза его, и лёгкие судороги заструились на его испитом лице. Порывисто притянул к себе, руку под её ноги запустил. Сразу же ощутил трепетный венчик внутренних половых губок, маленькую упругую дырочку влагалища между ними, и почувствовал, что её приоткрывшаяся пизда стала липко-влажной. Судорожно вздохнула, слегка двигая низом живота, подрагивая бёдрами и упругим животиком под его ладонью. Ах, детство! Молодой квас и то играет, что уж говорить про девчушек. Уж коли познали сладость ебли, — удержу знать не будут. Подрастут чуток, сиськи округлятся, — но никогда больше такого оргазма, как в детстве, испытать не смогут. Так что, веселись, пока ещё ребёнок. Станут взрослыми, по крайности будет чем детские годы свои помянуть. Пизды у них сейчас сладкие, что карамель, текут безостановочно, — еби их, наслаждайся. Не жуй, не пей, только с диву брови подымай, да еби их, мокрощёлок. Вот Зинка — она ж тоже во вкус вошла:

 — Когда придёшь к нам, дядя Егор? Ну когда?

А сама ручонку-то сразу под колготки свои, пизда ноет, сладко так ноет... Надо будет её с Беллкой познакомить.

 — А я тебе подружку нашёл. Была у тебя подружка — такая, чтобы... того самого?..

 — Неее-ет, дядя Егор...

Врёт. По глазам видит Егор, что врёт ему эта маленькая потаскушка. Наверняка была подруга, пиписьки друг у друга уж точно щупали. В этом возрасте у девок как никогда сильны лесбийские наклонности.

 — Нехорошо врать дяде Егору, ай нехорошо. Ты что ж думаешь, сучья дочь, мы тут серые, необтёсанные, да? Наше дело лесное, живём с волками да с медведями. Ну да, у генералов обедать нам не доводилось, театров ваших сроду не видывал, но в таких делах знаю толк. Излагай! Всё по ряду сказывай.

 — Простите, дядя Егор. С подружкой моей, Валькой, как-то раз...

 — Ну, продолжай...

Рука Егора уже свой хуй теребит. Лучше его не злить. Всю правду, как на духу...

 — Ну вот. Решили мы после уроков пиписьки друг у друга посмотреть... У Вальки родителей дома не было, вот мы и...

 — Что?

 — Ну... разделись там... а потом... ну в общем... поцеловались...

 — И всё?!

Валька... Поцелуи и осторожные ласки через платье. Поначалу ничего более. Они уходили в лес, ехали к реке, гуляли в детском парке, и везде было только одно — они разговаривали и обнимались. Какое, оказывается, сильное чувство, ощущать на себе руки любимой. И ей казалось, что все видят, все знают, что они делают наедине. Её щеки постоянно пылали, и она чувствовала это. Мысль, что Валя была без трусов, не давала ей покоя. Нет же, это неправильно! Ведь Валька её подруга. Она же не мальчик. Но так почему-то хотелось дотронуться до неё! У Беллы стала кружиться голова. Что это? Или она неправильно дышит? И тут... вдруг... обняла её за плечики и прижала к себе. Валя вздрогнула:

 — Ты что??!!

Но её губы непроизвольно потянулись к беллиным губам... и ооо!... поцелуй! Поцелуй! Поцелуй двух девочек! Влажный, страстный, сумасшедший, долгий поцелуй! С дрожью, с всхлипыванием! И потом, как в лихорадке, ощупывание друг друга — ножек, мягко надутых животиков... и... и пиписек! Нежная борьба, расстёгивание каких-то бретелек, кнопочек и крючочков, поцелуи крохотных земляничек сосков, прикосновения к маленьким холмикам, раздвоенным впадинкам, бусинкам клитора.

 — Валька!

 — Беллка!

В воздух летят трусики, колготки, маечки, гольфики, носочки... Девчонки сошли с ума? Возможно. Только вот есть смысл приглядеться уважаемому читателю к тем маленьким девичьим парам, что ходят, взявшись за руки, по улицам мегаполиса. Если будет такая возможность, загляните в их глаза — там некий озорной блеск, тайна, которую знают только они, а не взрослые. Они повзрослеют; возможно, что станут даже стесняться своих шалостей в детстве и расстанутся со своими подругами, но острота тех ощущений останется с ними навсегда, и она будет отравлять многим жизнь. Эта самая жизнь в дальнейшем окажется постылой, муж полным дебилом, зацикленным только на футболе и пиве, а те, первые оргазмы с Вальками, Нинками, Дашками, будут всю жизнь согревать их души. Мужья будут жаловаться на несносных жён, обвинять их во всех грехах, говорить, что они плохо заботятся о них самих и детях, не умеют как следует готовить, вести хозяйство и отдаваться в постели, но никогда, никогда не узнают тому истинных причин. Всё очень просто. В их детстве была вот такая Валька. И тот первый оргазм, те первые поцелуи и прикосновения, то первое «я люблю тебя» — не забудутся ими никогда... О, тайные подруги! Любовь к ним останется навсегда, сколько бы ни прошло лет — они будут любить их, несмотря ни на что, желанно, нетерпеливо и жертвенно; неумолимое сладострастие, всегда жаждущий поцелуев рот, мятежную душу и горящее тело, вечно ищущее наслаждений, избавят только губы, плечи, груди, колени и жаркие признания подруг. И Белла заплакала. Слезы лились градом, смешиваясь с тем, что льется из носа, беззвучно и... без перерыва... Белла не могла остановиться.

 — Ну что, что?

Белла зарыдала ещё громче, она никак не могла остановить свои слёзы, и те лились и лились из её глаз. Внутри у неё всё сжалось в маленький колкий комочек, и это было очень больно. Худенькие её плечики вздрагивали; Белла стыдилась их, принуждала себя успокоиться, но не могла, не могла... Однако чем дольше она плакала, чем больше слёз вытекало из её глаз, тем меньше становился этот больной комок, тем меньше болело у неё внутри. Когда он совсем исчез, Белла затихла. У неё были красные от слёз глаза. Она посмотрела на Егора и улыбнулась! Девочка ещё немного повсхлипывала, но сквозь пелену слёз уже пробивалось солнце улыбки. Егор вдруг почувствовал такой комок в горле, как будто ему перекрыли кислород, и он задыхается... не знает, что сказать... словно рыба, попавшая на берег. Чёрт, а ведь ему стало её жалко. Да, жалко! Может быть, впервые в жизни. И ему захотелось обнять её, погладить волосы, сказать ласковые слова, обогреть своим теплом. «Че-пу-ха. Это же всего-навсего девка! Рождённая только для его удовольствия. Что же теперь, всех жалеть что-ли?! Нее-ет. Не дождётесь! Не бери меня на жалость, сучонка. Иди-ка сюда. Ну-ка, дай мне свою блядскую пизду!» Он схватил её ручищами за шею и стал душить. Шея тут же надулась и посинела. Не доставая пальчиками нескольких сантиметров до пола, она билась в воздухе. Руки дёргались туда-сюда, царапая воздух, движения были всё более ритмичными; Белла явно запаниковала. Егор глядел ей прямо в глаза, и отчётливо видел надувшиеся, пульсирующие вены у неё на лбу и висках. Ее губы чуть шевелились, она что-то отчаянно пыталась прохрипеть. Кровь потекла у неё из носа, заливая рот и белые зубки. Белла тихо всхлипнула и слюна, перемешанная с кровью, потекла у нее и изо рта. Лицо стало совсем багровым, щёки мелко дрожали. Егор ослабил хватку. «Ух ты, а возбудилась-то как! Крохотные головки сосочков стали прямо каменными.»

 — Ну что, проблядь?! Будешь тут ещё хныкать?!

 — Нет, нет!!! Только отпустите меня!

Зашевелилась в углу бабка:

 — Ах ты, окаянный!

Егор взял табурет и с размаху влепил им по её голове. В глазах Беллы застыл ужас. Дёргаются от страха руки, ноги, пузико, попка.

 — Быстро на стул! Встать раком! Я кому сказал!

 — Да! Сейчас! Всё, всё для вас сделаю!

Забирается на стул. Попку руками разводит. И с лёту, в эту заднюю дырку! Взвизгнула, ойкнула мандавошка, но задик свой расслабила, чтобы Егору было полегче. С трёх толчков хуй до самых яиц вошёл в прямую кишку. Ахх, горячо, туго, плотно, колечко хуй обжимает. Чуток назад подался, попку пошире руками развёл и по-настоящему на себя насадил. Приподнял и попкой на свои колени. Чуть дышит Белла, не шелохнётся даже. Это только начало, кошка драная, ты ещё не знаешь, на что дядя Егор способен.

 — Ну что, спустить тебе в жопу?

Головой кивает. Боится сказать «нет». Егор рычит от удовольствия, приподнимая и опуская на себя девчонку как куклу. И тут он снова схватил её за шею. Задыхающаяся соплюшка, насажанная на его хуй — что могло быть более возбуждающим? Как она не крепилась, но слёзы всё же вновь брызнули у неё из глаз. Они били тонкими струйками, орошая личико, которое, в свою очередь, наливалось кровью. Белла испытывала страшную боль и у себя на шее, и в попке, и это заводило Егора ещё больше. Её тело билось конвульсивной дрожью, струйка слюны свесилась с нижней губы до колен. Егор приподнял её за шею ещё выше, хуй вышел из попки, раздался звук, как будто вытащили пробку из шампанского. Беллины ноги молотили во всех направлениях, тело дёргалось и раскачивалось. Её ножки задирались вверх, так, что девичьи бёдра были параллельны полу, давая возможность Егору любоваться её широко открывшейся промежностью. Он повертел её из стороны в сторону и бросил девочку на пол. Её тело упало с глухим стуком. Белла хриплым, булькающим всхлипом втянула воздух. К удивлению Егора, девочка при этом стала спускать. Она задёргала коленками и задрожала животиком, а маленькое влагалище запульсировало ритмичными толчками. «Ай да малышка! Худенькая, стройная, неспесивая, из себя красовита.»

 — Небось, много мальчуганов-то на красоту твою зарятся? Немало сухоты-то навела на серда мальчишечьи, а?

 — Что мне до них. Нескладные какие-то, глупые. И без них проживу! Да и такого хуя, как у вас, дядя Егор, ни у кого нет! Как без солнышка денёчку пробыть нельзя, так без хуя вашего прожить не можно!

 — Правильные речи говоришь. Да вот только от другого хуя, что от смерти, не зачураешься.

Какие слова покорные да любовные! Загорелось у ней на сердце-то, отдалась в полон хую мужицкому, без него и не светло светит солнце яркое. Ну, возьми ручонками сокровище своё, потешься, побалуйся с ним.

 — Одно слово: будьте спокойны, дядя Егор. Ой, как я с ним набалуюсь!

Сосёт, сердешная, причмокивает, да манду свою дрочит. Ай, разлапушка! Хвать её за подмышки, тельце-то крохотное, невесомое почти. Приседает, приноравливается, тыкает хуем между половинок девичьей растопыренной попки. Наконец, воткнул хуй, подсадил, вставил поглубже, и вогнал по яйца. Ууух, как приятно ебать на весу! Размеренными толчками, глубоко и сильно, раскачивая тельце в разные стороны, приподнимая и опуская на свой хуй. Вот уважила, так уважила! Ножками сучит на весу, то сжимает, то расслабляет колечко ануса. Её попка раскачивалась, пытаясь попасть в такт с его вонзающимся хуем.

 — Ну, что я сейчас делаю?

 — Ебёте меня в жопу.

 — Сладко твоей жопе?

 — Да... да!

Касатушка, девчурочка пригожая! Ну-ка, молви своим ротиком словечки, ушам милые.

 — Давай, егоза! Что у тебя между ноженек? Пиписька? Ну хорошо, так даже лучше. Не пизда, а пиписька. А куда дядя Егор сейчас ебёт?

 — В жопу, в жопу!

Заголосила:

 — Ебёт, ебёт, сильно ебёт, добрый дядя Егор!

 — Поди ж ты! Такая стала удалая, что беда! А ну, громче, пёс тебя дери!

 — А я с дядей Егором ебусь! Ебусь! Ебусь!

 — Платок шёлковый тебе будет, колечко с бирюзой.

 — Ой, умру сейчас! Какой вы хороший, дядя Егор!

 — Прежде смерти не умрёшь!

Держит под мышки, раскачивает как на качелях. Подбросит в воздух, поймает, вновь насадит на свой хуй. Или возьмёт малышку за ноги, та висит вниз головой, и, раскачиваясь, елду сосёт. Егор одной рукой держит Беллу за ногу, свободной рукой берёт стакан и махом выпивает наливки. Затем осторожно приложил горлышко бутылки к полураскрытому влагалищу и стал медленно вводить его в пизду. Некоторое время Егор дрочил её бутылкой. А Белла продолжала сосать. Правда, дышать уже было невмоготу. Она висела вниз головой, лицо и шея приобрели уже угрожающе бордовый цвет, из носа капала кровь. К тому же Егор вылил остатки спиртного из бутылки в её рот. Она дико закашлялась, дёргаясь всем тельцем, было такое впечатление, будто гланды распухли и пережали артерии. Кровь прилила к вискам, голова кружилась, и она постоянно теряла сознание. Слюни, сопли, блевотина, кровь текли из её рта и носа. Егор продолжал ритмично и быстро раскачивать Беллу, вовсе не обращая внимания на такие мелочи. Чтобы привести её в чувство, он сильно шлёпал её по ягодицам, которые вскоре стали пунцово-кровяными. Руки и тельце мельтешили в воздухе, то быстро и беспорядочно, то с натугой и напряжением, словно пружина. Синюшно-багровое лицо было перехвачено судорогой. С изгиба нижней губы текли вязкие слюни. Затем подбросил корчащуюся Беллу к потолку, та перевернулась в воздухе, и Егор вновь поймал ее под мышки. Его хуй тут же вошёл в её попку — быстро, уверенно, как будто, так и надо. Белла почувствовала знакомую боль у краешков дырочки, но это было ничто по сравнению с той болью, которую она испытала только что. Егор работал без перерыва, не давая дырочке ни секунды отдыха. Её края заметно воспалились, но хуй двигался, не останавливаясь. У девочки кружилась голова, перед глазами все плыло, спина стала мокрой от пота, она чувствовала лишь упорное, последовательное движение, и ничего больше. При каждом ударе Белла вздрагивала, напрягаясь, но вела себя смирно и ничуть не пыталась плакать. Лишь стонала, а иной раз и негромко вскрикивала. Попка, казалось, раскалывалась напополам, тело онемело, в глазах мелькали цветные огоньки. Словно тугим обручем охватило виски, усиливая и усиливая давление. Мир взорвался и рассыпался на кусочки. Сильное, почти невозможное жжение в попке, будто обдали кипятком... Кровь на прокушенных губах... В ушах — какие-то несвязные надрывные звуки... Она задыхалась, все тело пробирала мелкая дрожь... Под напором могучего хуя что-то рвалось внутри, тяжело и натужно.

 — Ёбаная тварь! Теперь-то ты поняла, что такое настоящая ебля?! — полный чудовищной страсти громкий голос взорвал тишину, перекрывая время, расстояние, вечность.

 — Да! Да! Да!

И с этим криком из её рта вылетала в разные стороны кровь и слизь. Искусанные губы опухли и растрескались, волосы были мокрыми, будто на них вылили ведро воды.

 — Ебля!

Перед глазами — темный туман. В голове шумело, горячее, незнакомое прежде безумие жгучим огнём разливалась по всему телу, будто чёрная волна смыкалась над головой, утягивая в водовороты помешательства.

 — Ебля!

Слёз уже не было. Все слёзы сожрали муки этой силы, и ощущение звенящей изматывающей боли и похоти. Остался лишь молчаливый крик, рвущийся сквозь закушенные до крови губы:

 — Да! Да! Ебля! Ебля!

Вновь удары по щекам, по рукам, по всему телу. Сочится отовсюду алая кровь, но в глазах — багровые огни. Глазах познавшей истинную еблю девочки. Прикованной к этому хую, к этой пляске страстной силы. Полумёртвая, истерзанная, но вдруг почувствовавшая какой-то загадочный прилив непонятно откуда взявшихся сил. Да, чудовищно больно. Да, тело деревянное. Да, вся в крови. Да, едва не умерла. Но откуда этот, появившийся азартный блеск в глазах?! Откуда эти сладостные ощущения в неокрепшей, детской попке?! Да она и не думала сдаваться!

 — Е-ещё! М-м-мне очень хорошо-о-о!

И вновь удары по заднице, да какие! Ладонью, изо всех сил! Удары, обрушившиеся на её израненный, измученный зад, уже прошли как в тумане; пот заливал глаза, в висках стучало как молотом по наковальне. Его огромная рука крепко держала её за правую подмышку, упираясь большим пальцем в ключицу, а другая рука звонко шлёпала по попе, но Белла была уже благодарна своему мучителю за это необыкновенное удовольствие. Голенькое тело тряслось, словно в лихорадке. Она непрерывно стонала, запрокинув голову назад. Наконец, Егор вывел хуй наружу.

 — Ну! Сри давай!

Оглушительное пукание, коричневые капли и мелкие ошмётки говна вырвались из жопы, как из брандспойта. И вот, растягивая её анус, вылезла толстая какашка. Одновременно, расщепляясь в большой фонтан с кучей брызг, ударил поток горячей мочи. Егор приподнял её тело над головой и широко открыл рот. Золотистый ручеек зажурчал прямо у него во рту, начал выливаться оттуда. Струя брызнула выше — в нос, на глаза.

 — Аххх, сладко!

Теперь он опустил Беллу на пол, и поток его мочи ударил ей в лицо, заливая глаза, смывая кровь, блевотину, сопли. Несколько мощных струй ударили ей в нос и рот, и чтобы вздохнуть, Белла открыла рот и чуть не захлебнулась. Её рот тут же наполнился соленой и горячей влагой, и она стала глотать мочу, наполнившую рот до отказа. В горле всё клокотало, журчало, и изо рта показались пузырьки пены. Сначала Белла делала крупные глотки, а потом, откинув голову назад, просто пропускала потоки мочи прямо в желудок, не глотая. Обосанную, всю в кровоподтёках Беллу, Егор вновь подхватил подмышки и засадил ей в пизду так, что у неё на добрые десять секунд перехватило дыхание. Одновременно больно и ужасно приятно! Вот Егор делает резкий глубокий толчок, ещё один, и ещё, натягивает Беллу до упора. Вспотевшие горячие яйца рассекают воздух с бешеной скоростью. Егора тотчас же захлестнула волна самых разных чувств — восхищение этой удивительной девчонкой и волнующая страсть, желание раствориться в ней и заключить в свои объятия. Он притянул её к себе и поцеловал Беллу долгим, полным страсти поцелуем. Её тело расслабилось, став мягким и податливым; руки крепко обхватили шею Егора, словно пытаясь превратить этот миг в вечность. Её тонкий и нежный детский голосок звучал в его голове нежным колокольчиком.

 — Как хорошо вы ебёте меня, дядя Егор.

И улыбнулась. От этого на щёчках проступили две небольшие ямочки.

 — Мне приятно... Очень... Очень приятно... Честно, дядя Егор...

Малышка на секунду замолчала, потом подняла голову и посмотрела в его глаза. И их глаза встретились. В них были наслаждение, любовь, благодарность. И Егор ещё более крепко и нежно прижал к себе это маленькое создание. Его поцелуи переходят на её ангельскую шейку, плечики. Постепенно спускаясь ниже, втягивает сначала один сосочек, затем другой, оставляя небольшие засосы. Мучительно долго, буквально по миллиметру, продвигается по её животику. Белла напрягается всем телом, когда его язык проникает в ямочку её пупочка. Сладкий аромат детской кожи, с солоноватым привкусом пота и мочи. Егор опускает её на пол. И Белла начинает аккуратно водить сжатой ладошкой по всей длине его хуя. Нежно, словно боясь причинить Егору какие-либо неприятные ощущения. Приближает своё лицо к нему. Рассматривает внимательно. Начинает постепенно сокращать расстояние между своими губами и его залупой. Дрожащие и пересохшие губы касаются его плоти. Обожгли, ужалили. Затем Белла снова чуть отстранилась, сглотнула, облизнула губы и взяла головку целиком в свой прелестный ротик. Всё. Нет больше сил и терпения держать это в себе. Он выстреливает мощными струйками семени ей в нёбо. Поток горячей белой жидкости вырвался на свободу! О да!!! Наконец наступил этот сладкий момент!!! Пьянящий, затмевающий кровяным давлением глаза оргазм захватил его без остатка! Егор, простонав и опомнившись, притянул девчонку к себе. Она, как котёнок, послушно ложится в его объятия... Между тем, самая настоящая киска, бабкина Мурка, тёрлась о ноги. Мурлычет. Громко! Взял Егор киску на руки, а та ещё громче мурлычет и аж под руку лезет, чтобы погладиться. Белла мастурбировать начала совсем недавно, и пока делала это неумело. Она просто поглаживала ладошками грудки, водя пальчиками вокруг маленьких припухлостей с почечками сосков, потом засовывала руку в трусики и представляла себя с Мишкой Лебёдкиным, самым красивым мальчиком в классе. Как-то подружка рассказала, что она регулярно это делает, и как ей при этом приятно. Она описала детали, так сказать, технологии. После этого и Белла стала себе так делать, и иногда ей казалось, что она занимается чем-то постыдным. Но как же это было и впрямь приятно! Белла чувствовала, как твердеют сосочки и щекотно трутся о ткань пижамы. Пальчики увлажнялись, она стремительно теребила горошинку клитора... темп сам собой убыстряется... неведомая жаркая волна изгибает тело... попа сама стремится кверху; Белла, как упругая пружинка, выгибается всё выше и выше к потолку, как будто говоря мальчику:

 — Мишенька! Мишенька! Засунь сюда свою пипиську! Ну же!

Разводила и плотно сводила ноги, будто поймала бёдрами что-то сокровенное, тайное. Руки работают в сумасшедшем темпе, синхронно, они поймали нужный ритм. Потом на неё обрушивалась лавина наслаждения, затемняющая разум, наступал оргазм, и, обессилевшая и вспотевшая, Белла тут же засыпала, даже не вытащив руку из трусиков. Однажды она додумалась намазать пизду сметаной, и позвала свою кошку: кис-кис! Кошка была явно голодная...

 — Кис-кис-кис... Как зовут тебя, кошечка? А? У ты, какая хорошенькая!... Кушать, наверное, хочешь, лапа? Дядя Егор, а у нас тоже кошка в доме была. Мурзилкой звали. Ласковая такая была... Правда, наглая. Как запрыгнет на стол, так и начинает хватать кусочки прямо из-под ножа! Умора! А уж орёт! Как будто её ни разу в жизни не кормили досыта...

 — Вломить ей надо было как следует! Пусть своё место знают! Им бы только жрать да ебаться, а не мышей ловить! За хвост их да об стену, чтоб знали!... Видала, как кошек ебут?

 — Нее-ет...

 — Сейчас увидишь... Помогай давай... Держи её, держи... Вот так... Да за шею... Вот здесь... Да... Крепче, крепче... Да пусть орёт!... Прижми вот здесь... Сейчас, сейчас...

Наконец, удалось связать Мурке все четыре лапы и засунуть ей в пасть привязанный за шеей молоток.

 — Киса, кисонька... Тише, тише... Сейчас дядя Егор сделает тебе хорошо... Правда, дядя Егор? Ей ведь будет хорошо?

Белла указательным пальцем медленно растирала кошке крохотное влагалище, которое Мурка отчаянно пыталась закрыть своим хвостом. Постепенно влагалище начало расширяться и увлажняться. Белла прикоснулась к нему губами. Находившая вокруг шерсть стала мокрой — девочка обильно смочила хозяйство кошки своей слюной. Наконец, влагалище расширилось до такой степени, что можно было вполне засунуть в него средний палец, что, не долго думая, Белла и сделала. Кошка изо всех сил дёрнулась.

 — Ну же, кисонька... ты ведь хочешь ебаться? да?... моя киска... мур-мур... Знаешь, как дядя Егор умеет ебать? Масюсечка... кисуня... прямо вот в эту дырочку... ай, какая маленькая дырочка... сейчас раздвинем... воот... давай-ка мы её ещё полижем... ой, какая дырочка у моей кошечки... какая пиписечка у моей муроньки... Хорошо моей пиписечке? Хорошо моей кошечке? А вот так?... А?... Ну-ка я тебе ещё подрочу... Ну не ори ты так, масенькая... Ведь это приятно, когда дрочат! На, понюхай мою пипиську! Нравится!?... Она готова, дядя Егор!

Егор взял Беллу за волосы и оттащил от кошки. Та стала сильно дергаться и угрожающе шипеть. Но Егору было наплевать. Сначала ввёл залупу, потом, поняв, что хуй проходит достаточно легко, ввёл его поглубже. Влагалище там, где сходятся губы, начинает рваться, — и сверху, и снизу набухают капли крови. Он не останавливается, продолжает засовывать. Кошка нестерпимо орёт, но Егора это не очень заботит. Он дотягивается свободной рукой до стакана, залпом выпивает спиртное, и начинает резко, грубо и глубоко проникать в животное, всё ускоряя и ускоряя темп. Тело кошки залито кровью, влагалище раскурочено вдрызг, расходится просто по швам, она издаёт истошные предсмертные вопли.

 — Ссы на неё! — приказывает Егор Белле.

Та, ошарашенная, наклоняется над кошкой, и начинает ссать. Вид ссущей Беллы и раздираемой напополам кошки вводит его в состояние экстаза. Потом отбрасывает пушистый кусок мяса в сторону, и вводит окровавленный хуй в попку девочки.

 — Задницу поширше распусти!

Выпрямляется, слегка привстаёт, чтобы Белле было больнее и приятнее — теперь хуй входит в анус не снизу, а сверху, под углом, до боли растягивая ей внутри, вниз, к лобку, прямую кишку, и начинает ебать её толчками сверху — вниз...

 — М-м-м-м! А-а-ах!... А!... А!... О!... А!

С маху впечатал по голому заду — оглушительно хлестнула тело ладонь. Ещё и ещё удары — по заду, по раздвинутым ляжкам. Судорога по всему телу выдает её боль и наслаждение. Её низко опущенная голова болталась из стороны в сторону в такт движений Егора. Как рыба, выброшенная на берег, она отчаянно ловила ртом воздух в те редкие моменты, он останавливался. Рассечённые ягодицы тупо саднили, голова болела, усиливая подступающую тошноту. Мысли и эмоции замедлились, и устало протекали по волнам сознания. Иногда Белла, подвывая и капая кровавой слюной, теряла сознание, и это было её спасением. Но передышки длились недолго. Егор хватал её за волосы, с силой сжимал сосочки:

 — Двигай жопой, сука!

И всё начиналось снова... Вскоре, Егор, в очередной раз насадив хуй на всю глубину, глухо застонал, зарычал, и выпустил в прямую кишку Беллы струю спермы. Девочка почувствовала, будто что-то горячее выплеснулось и потекло внутрь. Его хуй начал обмякать и Белла с неимоверным облегчением почувствовала, как он постепенно и мягко выскальзывает из неё. Она была просто не в силах пошевелиться и лежала неподвижно, как кукла, чувствуя, как густая сперма вытекает из её развороченной задницы.

 — Утомилась?

 — Нет, дядя Егор. Что за усталь? Не работа какая... Мне приятно с вами ебаться...

 — Ну-ну...

 — Спасибо вам, дядя Егор... Вы... вы лучше всех... и пригожий такой...

 — Хуйню несёшь. Пригожий... А какого хуя тебе в пригожести? С ебла не воду пить. Ты не на рожу смотри, а какой кабанчик между ног болтается... Ээ-эх, старый гриб я уже. Был бы помоложе — сдохла бы давно... Ну, чего лижешься, ровно тёлка?

Белла краснела от грубых шуток Егора, ласкалась к нему робко, но так доверчиво, как не всякая дочь к родному отцу ласкается. Запала девка. В счастье утопает.

 — Ладно, ладно, делай, что хошь, пока молода. Состаришься — и пёс на тебя не взлает. Ха-ха-ха! Смотри-ка, головушки поднять не может, а волчка моего уже сосёт! Ну уж девка!... Ладно, отдыхай. Сейчас бабку ебать будем. Будем?

 — Будем!

 — Надюха!

 — Зверь ты, одно слово. Я ж понимаю, что девке сейчас ебля малины слаще; не клюковный сок, кровь в ней ходит, но уж больно крут ты! Тут до беды недолго.

 — До какой беды, пизда ты страшная?

 — Тебе смехи да издёвки; а знал бы, что на душе у меня!... До кровавой беды, дурак!

 — Пустое городишь.

 — Пустооо-ое... Да ты глянь на неё! Растерзана да растрёпана, всё тело в синяках... Губы разбиты, глаза опухли. По всем статьям мученица. Тьфу! Непутный!

 — Молчать, шмара! Только слово ещё пикни, до смерти доведу.

 — Нечего грозиться-то. Ах ты, анафема!

А и впрямь убить может. Телом силён, чёрт. Приумолкла. Трусит Егора, как иная баба домового. Жаль ей девку, да и с Егором связываться не след. Как с таким сладить? Аж сердце словно кипятком обдало.

 — Не ругайтесь, баба Надя, не надо. Дядя Егор добр до меня, уж так добр, что не придумаешь, чем угодить ему.

 — Слыхала? То-то. Ягода, а не девка! А будешь вякать — жилы вытяну, ремней из спины накрою, в своей крови, пугало воронье, ты у меня захлебнёшься.

 — Ладно, ладно, Егорушка... Не посетуй на меня, старуху неразумную, не погневайся. Что делать мне, говори?

 — Ноги шире... Ещё шире!!!... Ещё!!!

 — Да куда уж шире-то, сокол мой?

 — Беллка! Иди, манду ей раздвинь! Что без дела-то глаза пялить?... Да шире!..

 — Ой, помру, Егорша! Годы-то мои немалые!

 — Не помрёшь! Старого лесу кочерга! Скрипит, трещит, не сломится! Ха-ха-ха! Ну, ин ладно. Засовывай туда руку. Глубже давай, глубже!

... А ты не верещи, что свинья под ножом! Цыц! Рылом не вышла учить меня!

 — Ааа-ааа!!!

 — Еби её ручкой, да пошибче еби! Ах ты, красотуля моя!

 — Баба Надя, я вас... ебууу!... Мне нравится вас ебать!... у вас такая... такая большая... пизда!!! как же хорошо! ой, мамочка!

Полымя пышет лицо, разгорается сердце, и порывает старуху костлявыми перстами обнять Беллу. Девка старательно так рукой её ебёт, язык высунула от напряжения, сдувая чёлку со лба. Завелась бабка, жизнь по жилам её разливается. Ах, Белла, ах ты, моя хорошая, еби меня! Кровь уж огнём горит, ключом кипит, на сердце хорошо, в пизде сладко. Прочь горе, долой тоска! Как солью сытым не быть, так горе тоской не избыть, думами его не размыкать. Гуляй душа! Зарделась, как маков цвет. Свободней и свободней, громче и громче вырываются из груди звуки. Лихорадочным блеском горят глаза, пылают щёки. Губы высохли от внутреннего жара. Неодолимая истома обожгла нутро растущей волной. Этот огонь проник в её недра, в потрёпанную матку, и завибрировал там стреляющим гейзером. С протяжным стоном, бабка кончила, упав на спину и опорожнив прямую кишку. Измождённое тело трепещет, пряно потея. Щель сочится как рана...

 — Я ведь уже взрослая? Да, баба Надя?

 — Да. Ты уже взрослая...

 — Можно... я на вас... покакаю?

 — Да, девочка моя... Да! Да! Да!!!

Белла моментально присела над бабкой. Девочка поднатужилась, её лицо порозовело. Бабка вытянула голову, желая разглядеть дырочку, через которую вот-вот Белла собиралась выдавить сладкий детский кал. Она жадно втянула ноздрями воздух. Ооо-ооо! Нюх учуял душок от её пизды, тёплый аромат безволосой промежности вместе с пряностью свежей какашки. Внезапно девочку прорвало с неожиданно резким треском. На бабку тут же накатил очередной оргазм, когда несколько тяжёлых кусков говна скользнули один за другим из судорожно выпученного ануса. Тотчас дыхание перехватило от необычно острого, вонючего, но такого приятного запаха! И бабка принялась слизывать говно, да взахлёб, проглатывая с рычанием. И давится, и рыгает, и пердит, и блюёт. Оргазм разрывает внутренности... О, как сладко! Целует, целует детские ножки, пяточки.

 — А теперь пизду, баба Надя!

 — Конечно! И пизду! Только прикажи!

 — Лижи какашки!

 — С удовольствием! Я твоя раба! Я люблю тебя, как не любила никого и никогда!

 — А теперь жопу!

Язык бабки завертелся в кружке детского ануса. Белла максимально раздвинула оба полушария, напрягла анус, словно собиралась срать, и почувствовала как её язык глубоко входит внутрь, очищая стенки. Бабка протолкнула язык поглубже и стала выкручивать его там с такой силой, что Белла чувствовала его почти у себя в кишках. Но Белле этого было уже мало. Последовал удар в левое ухо, оглушительный, как взрыв. Бабка завалилась на бок. Маленькая ножка мелькнула перед глазами, голова глухо ударилась об пол. Кровь брызнула из ушей и носа. Запах крови опьянил Беллу. Он снова и снова била ногами по лицу, по груди бабки. Истошный хохот девочки заглушал её стоны. Удары сыпались один за другим до тех пор, пока ножки Беллы не окрасились кровью. Наконец, Белла опустилась на бабку, и её лицо оказалось вровень с её пиздой. Та, поняв, что хочет девочка, широко раздвинула ноги. Белла стала лизать красный твёрдый столбик плоти, который торчал у самого места соединения половых губ. Язык девочки сводил её с ума, ей казалось, что неведомые волны страсти поднимаются от таза всё выше и выше, затопляют живот, грудь, голову и, заполнив всё тело, несут и несут её в бесконечный океан наслаждения. Наконец последняя, самая огромная волна, пришедшая тогда, когда казалось, эта буря окончательно раздавит сознание, ударила разом — тело бабки выгнулось дугой, и из раскрытой пизды вырвалась струя слизи. И тут Белла изо всех сил впилась зубами в её ляжку. В рот попала тёплая кровь. Белла растворялась между широко раскрытых ног, тонула в запахах мочи, говна, выделений, крови, которые пронизали всё вокруг. Она с урчанием впивалась в мясо зубами — кусала, рвала, грызла. Мысли в голове кружились в бешеном танце, в ритме биения крови в висках. Белла шуровала рукой в огромной пизде, грубо выдирала волосы из лобка; она чувствовала, как хрип бабкиной боли переходит в её рот и теряется где-то внутри. Она наслаждалась её болью... Когда она вернулась в реальность, то поняла, что впилась зубами в ляжку бабки и с наслаждением сосёт из нее кровь. Желудок отозвался негодующим воплем и вывернул свое содержимое прямо на пол. Белла закричала и потеряла сознание... В комнате было душно, и Егор открыл окно. На него глянула пахучая ночь. Тут же под окном, на грядках, росли кусты малины. Наверное, Белла полюбит этот тенистый уголок... В открытое окно тянуло свежим ночным воздухом, вносившим с собой пёструю смесь звуков. Где-то гавкали деревенские собаки, ржала лошадь; глухо громыхая, прокатилась по улице запоздалая телега. Кто-то вдали крикнул:

 — Ааа-ааа!!!

Кто это крикнул: может быть, деревенский мужик, которому обрыдла жизнь или его баба; может быть, кричит местный пропойца. Поди его разбери, нашего-то мужика...

© Cоpyright 2005 Mаrеk Stооkus. Аll rights rеsеrvеd

stооkus@hоtbоx.ru