На молочной ферме стояла определенная суета. Из города прибыли какие-то «шишки» из Администрации для проверки исполнения очередных указов по «совершенствованию... выполнению... росту и взятию повышенных обязательств». Председатель, услужливо, потакал приехавшим, пытаясь заработать себе очки. Он давно уже рвался в Москву, где жили его дети. Лишь возраст и определенная должность, занимаемая им не где-нибудь, а в подмосковном колхозе, заставляли его держаться. Через пару лет, выйдя на пенсию, он твердо решил уехать в столицу. Однако, пока приходилось работать здесь и привечать постоянные делегации. Делегацию возглавлял невысокий, грузного вида мужчина, лет пятидесяти, с ярко выраженной лысиной. Он был в новом костюме, пиджак которого, явно, не был рассчитан на такую фигуру и, поэтому, критически выпирал в разные стороны, поддерживая пивной живот и грозя сорвать все пуговицы. Все трое мужчин, включая возглавлявшего, деловито следовали за председателем, проходя мимо конюшен и птицефермы.

— А здесь мы хладосклад будем строить, — бодро произнес председатель, подводя делегацию к заложенному фундаменту. — Договорились с финнами, по их технологии будем строить.

— Понятно, — маясь одышкой, произнес грузный. — Ты, Петрович, не скромничаешь, как я вижу. А, ведь, сейчас страна перестраивается. А чему учит нас партия?

— Чему, Георгий Матвеич? — заискивая, осведомился председатель.

— А партия учит нас, что мы должны развивать своё сельское хозяйство, исключительно на наших технологиях.

— Так-ить, наших-то нет. — по-простому, излагал председатель.

«Лысина» повернулась к нему и посмотрела председателю в глаза.

— А я тебе и не говорю, что всё нужно делать так и именно так, как говорит партия.

— Ага-ага... — поддакнул председатель, кивая на слова Матвеича. — А как... э... ?

— Ты делай, — продолжал Матвеич поучительным тоном. — Но только следи, чтобы план по мясу выполнялся и надои росли.

— Так это... — с готовностью отозвался председатель. — Сделаем! Даром, чтоль, хлеб свой едим?

— Воот... С тебя ведь спросим, если что. — произнес лысый. — Кстати, что там у нас сегодня ещё в программе?

— Ну, сейчас, вот, Марья — доярка наша старшая — проводит вас и покажет нашу молочную ферму. Мы её в позапрошлом году переделали, подлатали и теперь у нас круглый год... Ну, в общем, — он показал на Марью рукой. — Вот, Марья вам покажет и расскажет. А потом она проводит вас в нашу столовую, где уже готов обед. Выпьем, закусим...

«Лысый» повернулся к делегации:

— Ну, что, товарищи, не будет возражений, если мы, без всяких экскурсий, сразу направимся в столовую?

Из двух оставшихся членов делегации вышел мужчина, с блокнотом в руках. На вид ему было лет 20—25, лицом он походил на студента, только что окончившего институт и делающего первые робкие рабочие шаги в этой жизни.

— Ты, что, Борис? — удивленно поднял брови «лысый».

— Я, Георгий Матвеевич, хотел бы пройтись и посмотреть для отчета здешнее животноводство.

— Ну, если так уж хочется, тогда проинспектируй объект, я имею в виду ферму, а не... — с этими словами «лысый» перевёл свой взгляд на Марью. Стоявший рядом председатель и оставшийся член комиссии брызнули смехом, а «студент» опустил глаза. А «лысый» продолжил. — Ну, а потом, к нам, в столовую. Будем ждать!

Борис кивнул и последовал за Марьей, спрятав блокнот в свой портфель. Марья шла не быстро, перебирая своими пышными бедрами и, повиливая задом, перед слегка отстающим Борисом. Дорога шла под уклон и пара спускалась по ней. Борис, впервые увидев реально живущую русскую деревню, со всей её простотой и укладом жизни, был счастлив. Ему казалось, что именно так и должна жить страна. Он смотрел вокруг и видел проезжающих на велосипедах детей, женщин, спешащих по делам. Странно, но мужчин он почти не видел.

— А мужики у вас где? Все на работе? — задал он вопрос Марье.

— Мужики? А мужики у нас, косатик, все до городу подались. Жить им там легче. Чай, и заработать можно.

— А здесь, чтоже? Неужели нельзя? — не унимался Борис.

— Здесь? А здесь ничего и не заработаешь. Пожалуй, только радикулит к старости можно.

Дорога плавно спускалась к речке, через которую был переброшен легкий мосток, сделанный деревенскими мастерами ещё сразу после войны, когда деревню курировал лично товарищ Микоян.

— Ого! — удивился «студент» и улыбнулся. — А выдержит?

— Ну, уж, если меня выдерживает, то тебя, касатик, тоже выдержит — не провалишься. — Воон, видишь здание на том берегу?

— Да.

— Вот, это и есть наша молочная ферма. А вооон там, с боку, поле... — она показала рукой. — На нем наши коровки пасутся. Ну, пошли?

И они ступили на мост. А, в этот момент, на том берегу, пастух Николай, брюхатил очередную молоденькую доярку, задрав ей юбку. Здесь же бродили коровы, а молодые бычки, завидя такое непотребство, пытались запрыгнуть на взрослых самок, тыча в них своими увесистыми «колбасами». Многие бабы в деревне понесли от этого пастуха. Мало того, что он был мужиком, которых в деревне можно было сосчитать по пальцам, так было и ещё одно, немаловажное обстоятельство... Он был пастухом уже в четвертом поколении. В их роду были только мужики, и именно их «достоинство», оттесанное с годами, поражало наповал весь женский род этой деревни. Это было отборное орудие, калибра шесть сантиметров и имеющего в длину все двадцать семь! Знай о существовании такого экземпляра в России, господа из «Гиннесса», немедленно, приехали бы взять у него интервью и запечатлеть данное «орудие» для будущих поколений. Пока же, на первое место ими было поставлено «орудие» их соотечественника Джона Холмса, имеющего длину «всего лишь» двадцать пять сантиметров. Это был именно природный дар, наделивший Николая таким размером, а всех женщин навязчивой идеей переспать с ним, или, хотя бы раз в жизни, подержать его дубину у себя в руках. Николай был нормальным мужиком, всегда готовым и без нудного предисловия. Однако, как и многие в деревне, он не старался в выражениях, и его беспардонный и развязный говор бабы получали в свои уши сполна. В свои сорок лет он был крепок, весел и вынослив, словно ему было двадцать. Бабы сами вешались на него, а он, как паук, заманивавший в свои сети доверчивых самочек, развязно и на полную катушку отрывался с каждой, развращая неопытных молодух и жестко экспериментируя с опытными бабами. Так было и на этот раз.

В это раннее утро на ферму прибыла Анна. Вся её семья переехала в колхоз сразу после семидесятых, где, в скором времени родилась и она. В их семье было трое детей, двое из которых, в последствии, уехали в Москву, оставив Анну одну с родителями. Отец заболел, а мать одна уже не могла справляться по хозяйству. Рано влюбившись, она вышла замуж за местного ветеринара, родила двоих детей, а после развелась, поскольку муж стал пить и часто избивал её с детьми. Вторым её мужем стал агроном. Красивый, деловой и сильный, он был старше своей избранницы на n лет, и именно он научил её всем премудростям секса. Именно с ним она познала настоящую радость секса и материнства. В семье абсолютно не было никаких табу, которые практиковались прежним мужем по научению своей матери. К примеру, Анна не могла пройтись по дому в ночнушке и обязана была надевать платье. Даже халат был под запретом! Также она не осмеливалась перечить мужу в постели, дабы не прослыть развязной шлюхой. Часто во время секса бабе не хватало глубоких ласк, что могло достигаться элементарной сменой позы. Словом, была семья, но не было женского счастья, хотя судьба и подарила ей двух деток. Теперь же, с новым мужем, Анна могла быть естественной и делать всё так, как хотела она. И, если раньше она скрывала свои желания, то с новым мужем она смогла реализовать их все, полностью отдаваясь партнеру, результатом чего стало рождение ещё троих сыновей. Именно с агрономом, она познала радость секса во время беременности и все мыслимые и немыслимые сексуальные позы. Но, как это часто бывает, счастье длилось не долго. Агроном был дружен с бывшим мужем Марьи. Как-то зимой, отправившись вместе на реку, муж Марьи провалился под лед и начал тонуть. Муж Анны ринулся спасать друга, но, коварный лед треснул под ним, и оба ушли под воду, увлекаемые течением. Их нашли, спустя три дня, в тридцати километрах ниже по течению. Хоронили их всей деревней. Марья, видя, что девка стала попивать, устроила её на свою ферму. Всё это время девка продолжала оставаться замкнутой и агрессивной, часто по утрам от неё несло перегаром. Марья очень грустила, видя, как такая молодая баба губит свою жизнь, но ничего не могла поделать. А в последнее время — вот уже неделю, девку было просто не узнать! Из угрюмой и скучной молодой шмары, она резко преобразилась и вновь стала жизнерадостной и активной молодой бабенкой. Многие пошептывались за её спиной, что всё дело в пастухе, но слухами земля полнится, слухами и утекает. Так было и сейчас, всё устоялось и слухи умолкли, а женщина вновь вернулась к своей обычной жизни, вернувшись к своим детям, в свои заботы и радости семейной жизни.

Итак, в это раннее утро на ферму прибыла Анна. Она немного припозднилась. Женщины уже стучали тяжелыми бидонами с молоком, перенося их на склад, для дальнейшей загрузки в подъезжающие машины. Упитанные женские фигуры доярок, обтянутые белым халатом, приседали и поднимали, полные молока, тяжелые бидоны. В этот момент половинки их халатов немного распахивались, а напрягшийся живот выпирал сквозь халат, делая всех баб похожими на беременных. Была среди них и Марья, натужно дыша, и, украдкой придерживая живот, раскрасневшаяся, она работала, наряду со всеми.

— Давай, не отлынивай! — крикнула одна из доярок вновь прибывшей. — Белы ручки пускай в дело, сейчас председатель нагрянет и машина приедет.

— Вот пусть мужики и грузят... — улыбалась Анна, потягиваясь. — Мы, бабы, должны себя мужикам дарить, а они нас на руках носить...

— Это ты в книжках начиталась, поди? — крикнула следующая из доярок, поднимая с напарницей очередной бидон. — Вот пожалуюсь на тебя председателю, будешь месяц в коровнике убирать...

— Да что вы, бабы, ей сам председатель отец родной! — вылетело из уст следующей бабы. — Вон как пристроил эту лентяйку...

— Ну, хватит скалить, бабы! — вставилась Марья. — Не видите, девка сегодня не в себе?

— А когда она в себе? — засмеялась самая бойкая из доярок.

— Я сказала цыц! — прикрикнула Марья. — И не ворошите мне здесь, а то сама на вас председателю нажалуюсь. А ты, Анюта, быстро халат надевай и работать со всеми — у нас рук не хватает. Сама видишь — бабы и так устали, несут не весть что!

— Анна улыбнулась, посмотрев на Марью, и послушно прошла в раздевалку. Уже через пару минут, она вышла, спешно застегивая халат и направляясь к бабам.

— Бери... подсоби! — попросила Марья, хватаясь рукой за доверху налитый и закрытый алюминиевый бидон. — Ну, взяли...

Бабы дружно подняли тару и понесли её в соседнее помещение, где уже открыли ворота заезжающему транспорту. Машина, обдав входящих клубами дыма, плавно сдавала задним ходом к месту, на котором были выставлены бидоны, принесенные только что женщинами.

— Стой! — крикнула водителю самая бойкая из доярок. — А то молоко разольешь — сам будешь надаивать.

Бабы поддержали реплику громким хохотом.

— Да чего там у него надаивать-то? — произнесла другая. — У него, поди, и доильник-то вешать некуда!

Очередной бабский хохот взорвал стены ангара. В это время водитель как раз закрывал дверь кабины и направлялся открывать кузов для погрузки тары. Он молча поглядел на часы и, не обращая внимания на бабский треп, принялся открывать боковой засов. Задний и боковой борт были откинуты и он, молча, ухватился руками за бидон. В мгновение ока бидон уже был в кузове! Бабы немного притихли. Когда в кузов погрузили ещё два бидона, бабий шум стал ещё тише. А уже, когда в кузов был погружен последний из тридцати бидонов, бабы молча обступили мужика и смотрели на него с нескрываемым любопытством и затаенной надеждой.

— Вы у нас новенький? — спрашивала одна доярка.

Мужчина, молча отряхнув руки, закрывал левый борт кузова.

— А как вас звать? — продолжала спрашивать доярка.

Мужчина продолжал молчать, закрывая задний борт кузова. Затем он отряхнул и заправил штаны и поправил ремень.

— Вы, наверное, обиделись на нас? Не серчайте на нас, пожалуйста. Просто мы не знали, что вы у нас новенький. Думали, что это Семен. Он у нас всегда пьяный был и баб лапал. А вы, я вижу, не такой...

Мужик повернулся к бабам и, молча оглядев всех, произнес:

— Поживем — увидим. Не советую меня злить...

Затем он повернулся, и залез в кабину машины. Взревел мотор и, обдав уже привычными клубами дыма собравшихся, машина рванула вперед, увозя утренний надой.

— Кобель, девки! Ой кобель... Чувствую попортит он нас ещё... — промолвила самая бойкая, вытирая руки о халат.

— А мне он понравился. — Тихо произнесла одна из толпы. — Такой сильный... не болтливый. Нет, бабы, именно таким и должен быть мужик!

— Да ты, Дарья, уже потекла, поди? — понесла на неё самая бойкая.

— А что? — парировала Дарья. — Я б ему прямо здесь и дала бы!

— А лежали бы на чем? У тебя же кожа, да кости! — не унималась бойкая. — Вот Марья, то баба справная...

— Это у меня кожа, да кости? — вспылила Дарья. — На себя посмотри, сучка ряженная! Ты думаешь, на тебя мужики толпами полезут?

— Да у меня мужиков было и есть много! — теперь уже парировала удар бойкая доярка. — Любви у меня нет! Вот, чтоб так прям... полюбила и всё... Такого нет. А ты...

— Ну, хватит, бабы! — вставила Марья. — Хороший мужик, хоть и молчит, как бык наш Борька.

— Молчит... — не удержалась бойкая. — Тебя-то не молчун охаживает?

— А это тебя не касается, Нинка! Он с города приехал и не кто-нибудь, а врач наш местный... И главный...

— Ну, залез на тебя? — не унималась Нинка.

— Слушай, Нинка, брось! Не нарывайся! — раздался голос из толпы.

— Залез... и не раз... — бесцеремонно и просто ответила Марья.

Толпа стихла.

— И как... ? — после длительной паузы, раздалось из толпы.

— А как... — Марья улыбнулась, видя обращенные на неё женские взгляды, жаждущие «бабскую» правду. Она прищурила глаза и, томно потянувшись, произнесла: — Ой, бабы, никогда так хорошо не было... Вам никому не обломится. Моё это — не отдам!

— Что и Степана лучше? Уж Степана-то, поди...

— И Спепки лучше... — улыбалась Марья, вспоминая «ночные осмотры» новоприбывшего гостя.

— Так, может, познакомишь? — подлезла с вопросом Нинка. — Нам тут всем бабам мужик нужен...

— Да, шла бы ты лесом, окаянная! — шутя, отмахивалась Марья от назойливости Нинки. — Мужика своего ловить надо. А этот — мой. Я за него...

Ларьковая дверь в воротах открылась, и в помещение вошел председатель.

— Здорово, бабоньки!

— Здравствуйте, Захар Петрович! — ответил бабский хор.

— Все на месте, молодцы! Дело у меня к вам, бабоньки. К нам комиссия приезжает через час...

— Это областная, чтоль? — спросила Нинка.

— Угадала. Так что... — продолжал председатель.

— Так они же недавно были. Что, молочко наше понравилось, или... ? — подозрительно усмехнулась Нинка.

— Болтаешь много! — серьезно произнес председатель, смотря на доярку.

— Могу и помолчать, только бабам животы не спрячешь, а ребенка обратно не впихнешь! — продолжала Нинка.

— Ну и язва же ты, Нинка... — уже более мягко парировал председатель. — Так ить, бабам же хорошо было, или как? Денег же, опять, получили... подарки... Это как?

— Ну, деньги там небольшие были... — послышался робкий возглас возражения из задних рядов.

— Вот видишь, Нинка, как ты сеешь смуту в бабьих рядах! — в сердцах воскликнул председатель. — Ну, некуда мне их вести и предложить им что-нить нечего!

— А ты себя предложи! — не унималась Нинка. — Ты у нас мужик видный...

Бабы дружно рассмеялись. А Нинка продолжала, сквозь смех, заглушавший её слова:

— ... Видный. Немного лысоват, но это даже неплохо...

Смех продолжался.

— Я слыхала от мужиков наших, приехавших из города, что там даже модно так... с мужиком-то...

Бабы не умолкая, поддержали атмосферу новым взрывом смеха. Председатель стоял, как оплеванный. Он открывал рот, но новый взрыв бабского смеха тут же лишал его малейшего шанса быть услышанным. Он злился, но это лишь придавало его лицу более нелепый вид, который усиливал атмосферу веселья и бабы не унимались. Смеялась и Марья. В какой-то момент она вдруг почувствовала, как кольнуло в животе, и тянущая боль подреберья заставила её ухватиться за живот и перестать смеяться. Это движение, однако, не ускользнуло от глаз стоявшей рядом Анны, которая смеялась вместе со всеми. Марья схватилась за живот и стояла, делая глубокие вдохи и, успокаивая себя, поглаживала низ живота. Анна посмотрела на Марью, потом на её живот. И что-то родное в её бабском мозгу подсказало ей причину данного поведения соседки. Теперь уже просто улыбаясь, сливаясь с бабской толпой, она медленным движением приблизилась к Марье.

— Привет тебе, подруга, — улыбаясь, тихо произнесла она. — И давно у тебя пузо тяжелое?

— Тссс... — зашипела на неё Марья. — Ни слова! Поняла?

— Не дура, сама понимаю. Москвичи наградили? — улыбалась она. — Срок какой?

— Пять.

— Ну, ты даешь, подруга! Пять и ты всё хоронишься!

— И не говори... Уже так сильно пинается... знаешь... — Марья оглянулась по сторонам. — Я ведь аборт хотела сделать, да квартирант мой...

— Который? Доктор, чтоль?

— Да. Он мне сказал, что аборт делать уже поздно, очень опасно. Есть какие-то буржуйские техники, так там бабам на поздних сроках делают, только матку разрабатывать нужно... Привыкать, так сказать.

— Это что еще за техники такие? — не поняла Анна. И, улыбнувшись, продолжила. — Немецкие, поди? Мне тут на днях порнуху показывали ихнюю, так там бабам такое делали, что... А бабам нравится, аж текут все... Я потом вспомнила моего Мишеньку, царствие ему...

— Да, рано наши мужики погибли... — вздохнула в ответ Марья.

— И не говори... Так вот, мы с ним такое пробовали, что и немчуре не снилось. — просто улыбаясь, излагала Анна. — Ты, подруга, не бойся, я никому не скажу. А про доктора и его методики... Можешь меня с ним свести? Мне тоже может понадобиться... когда-нить...

Марья посмотрела на свою собеседницу.

— С Николаем, чтоль? — усмехнулась она.

— Похоже на то. — кивнула Анна. — Задержка у меня... третий месяц... И в сиськах колит...

— Хватит уже животы рвать! — крикнул председатель. — Разошлись, мать вашу! Сказано, приезжают из Москвы, точка. Нужно принять и ублажить, коли потребуется. Кому не нравится — пожалуйста, в район. Распишу запросто!

Бабы смолкли.

— А ты колпачки нам выдашь? — усмехнулась одна, раскрасневшаяся после смеха, доярка.

— Колпачки есть, выдам, кто будет работать. Ну и, как положено, день выходной дам, ну и... Помогу, так сказать, апосля, в устранении бабских проблем... Там к нам новый доктор приехал, я его ещё не навещал, но, по такому случаю, обязательно зайду к нему, поговорю о вас.

— Знаем, у Марьи остановился. — в разнобой, понеслось из толпы.

— Все-то вы, бабы, знаете! Ну, ладно, буде вам зубоскалить и маяться. Приготовьтесь к приему дорогих гостей.

Женщины, похихикивая между собой, медленно разошлись. Анна вместе с Марьей потянулись к выходу.

— Так ты скажи своему доктору про меня, — просила Анна. — Хорошо?

— Скажу-скажу. Видать, крепко прижало тебя? — спросила Марья, повернув голову.

— А то... У меняж пятеро... Кудаж мне ещё? Про методику эту хочу узнать. — улыбнулась Анна.

Женщины вышли во двор. Марья завернула в подсобку и пошла переодеваться с остальными женщинами.

— Ты со мной? — спросила она Анну.

— Нет, прогуляюсь я... — уклончиво ответила Анна. — Подышать хочу...

Марья посмотрела на неё внимательным взглядом и вымолвила:

— Ой, девка, с огнем играешь. Николай — кобель ещё тот. К нему, видать?

— А хоть бы и к нему! — зло и развязно произнесла Анна.

— Смотри... — предупредила Марья подругу. — С пузом, а всё туда же...

— Разберусь как-нить...

Хлопнувшая дверь, за вышедшей Анной, была ей ответом. Марья вздохнула и, молча, вошла в подсобку. Анна, между тем, вышла за территорию фермы и направилась вдоль берега. Поодаль паслось стадо коров. Молодые бычки дружно следовали за самками. Главный бык выглядел угрожающе. Его крепкое, мускулистое туловище и большая, тяжелая голова, увенчанная рогами, производили устрашающее впечатление. Его дикое и грозное мычание заставляло самок беспрекословно подчиняться. Стадо медленно брело дальше, увлекаемое вкусом и количеством сочной, молодой травы. Некоторые самки, уже наевшись, беспечно лежали на траве, шевеля периодически ушами, отмахиваясь от насекомых. Анна осматривала окрестности и периодически озиралась, выискивая что-то, или кого-то. Она остановилась у ограждения, за которым начинались пастбищные угодья. Облокотившись на деревянные перекладины, женщина молча стояла и продолжала смотреть по сторонам. Потом взгляд её упал на часы, посмотрев на которые, она вновь посмотрела по сторонам. Мычание коровы — вот и всё, что происходило в данный момент. Анна уже начинала нервничать, не находя искомого объекта. Она искала пастуха, того, о ком упоминала в беседе Марья. В этот момент, поодаль, главный бык, фыркая носом и грозно замычав, направился к стоявшей рядом молодой самке. Анна, с любопытством, наблюдала, как будут развиваться события. Она наблюдала эту картину тысячу раз. В этот момент бык, бесцеремонно, подойдя к самке, пихнул её в бок своим телом, разворачивая к себе так, как ему было удобно. И, брутально, со всей своей мощью, залез на неё. Телка издала жалобное мычание, почувствовав на себе всю мощь, взгромоздившегося на неё быка. Она встала, как вкопанная, вытянув шею и слушая свои ощущения. Доярка ясно увидела, как мохнатая бычья залупа, до этого висевшая и беспечно болтавшаяся между ног, набухла и начала наливаться и выпирать. Она и ранее-то выглядела угрожающе большой, но теперь стала просто огромной, увеличившись в размере раза в три. При виде такого, у Анны приятно заныло внизу живота, а влагалище стало наливаться соками любви. Между тем, бык ввел полностью свою залупу в самку, вырвав из неё страстное мычание и заставив раздуваться её ноздри с утроенной силой. Далее началось соитие парочки, где фрикции быка сопровождались изрядным сопением самки и постукиванием бычьими ногами по бокам молодой коровы. Бык получал явное удовольствие, насаживая телку на свой хер. Анна увидела, как самка уже начала прогибаться под быком, давая ему возможность войти глубже в своё лоно. Доярка видела, как из влагалища буренки, буквально булькая, вытекала белёсая жидкость и стекала по её ногам. Слышались хлюпающие звуки, перемешиваемые с низким горловым мычанием быка. Анна была так увлечена увиденным зрелищем, что даже забыла о причине своего прихода сюда и просто смотрела на спаривание быка и молодой коровы. Послышался треск ломаемых прутьев под ногами и из кустов, потягиваясь, вышел мужчина. Это был Николай. Худощавый, высокого роста мужик, с ещё не опавшей шевелюрой, сорока двух лет, в сапогах сорок шестого размера.

— Здравствуй, Коль... — робко произнесла раскрасневшаяся Анна.

— А, пришла, девка? — зевнул пастух. — Что, дрына захотела? Пизда вожжу требует?

Анна опустила голову, скрывая улыбку и оставшийся стыд...