Глава вторая.

1

Ярополк Святославич отдыхал, развалившись на ромейских коврах с мягким ворсом на верхнем ярусе большого Вышгородского детинца. После трапезы с возлиянием крепкого меда, любовных утех с юной наложницей, хотелось спать. Медленно погружался в дрему, князь сомкнул светлые очи. Мысли текли лениво, неохотно.

— Княже, воевода Свенельд хочет видеть тебя, — будто издали, раздался голос княжеского отрока.

Ярополк, нехотя, разомкнул тяжелые веки.

— Зачем?

— Он не сказал, княже.

Святославич поморщился. Последнее время бесцеремонность воеводы дружины норманнов стала тяготить молодого правителя Киева, но они составляли большую часть княжеского войска. С предводителем варягов приходилось считаться.

— Позови.

Отрок поклонился и удалился. Свенельд не заставил себя ждать, вошел нагло и самоуверенно.

— Не время нежиться, княже! Дружина недовольна.

— Почто так? Мало я ей плачу!

— Мало!

— У меня нет больше! Я и так уже отдал тебе право собирать полюдье с Древлянской земли. Тем самым, попирая удел брата Олега.

— Сбор идет крайне медленно, древляне не являются на назначенные тобой погосты. Приходится самим идти по огневищям, где не обходится без драки. В итоге, княже, дружина тает — недовольство растет.

— Когда воин не может взять, то, что ему принадлежит по праву! Причем тогда князь?

— Норманн не сова, вылавливать мышей по лесным полянам. Вели идти на Вручий! Иначе дружина оставит тебя и найдет себе другого князя.

— Хочешь, чтобы я ударил об меч родного брата!

— Киевляне давно хотят Олега.

Ярополк жестко поглядел на Свенельда. Воевода выдержал взгляд, в котором узнал Святослава. Княжич вырос, но пока еще об этом не знал. Опытный воевода легко сломил неокрепший дух Святославича. Тот отвел взор первым.

— Ладно, ступай! Я подумаю...

— Не более трех дней.

Свенельд поклонился и вышел, оставив князя в ярости.

Сон прошел. Ярополк в бешенстве заметался по светлице, безжалостно топча ромейский ковер, на котором только что возлежал в неге и довольстве. «Видно я действительно долго спал! Непозволительно долго для светлого князя!», — подумал он.

Крикнув отрока, Святославич велел позвать второго воеводу Блуда.

Пришлось ждать до вечера. Блуда не было в Вышгороде, и пока он приехал из Киева, прошло четыре часа. В палатах князя Блуд появился в первом ночном часу.

— Ты звал меня, княже?

— Звал. Скажи мне, Блуд. Верно ли то, что киевляне недовольны князем и предпочли бы вместо меня Олега?

Ярополк с надеждой посмотрел на второго воеводу, в его глазах стаяла тревога вперемешку с детским страхом возмужавшего ребенка. Но Блуд безжалостно рассеял последние сомнения Святославича.

— Правда, княже.

— Почто так?

— Разговоры идут разные, княже. Но большинство склоняется к тому, что князь молод и слабоволен. Случись напасть — не спасет Киева.

— Олег, стало быть, спасет?

— Олег не единственный кого называет Киев.

— Кто же... Владимир?

— Король Польши Мешко!

— Ляха...?! Выходит Свенельд прав! Надо тем, кого одолевают сомнения показать силу!

Блуд пристально смотрел на Ярополка, пытаясь понять, готов ли князь услышать то, ради чего воевода вел беседу, хитро плетя свои ответы, словно сеть для мелкой рыбы.

Решив, что силки пора накинуть, он произнес:

— Разреши дать совет, княже?

— Какой?

— Свенельд, какой уже день, жаждет отомстить за смерть сына. Не противься тому, княже.

— Олег брат мне...

— У единовластия нет братьев.

— Владимир может прейти на помощь древлянам. Его мать древлянка.

— Тому не бывать, княже. Как и ты, Олег тоже не любит сводного брата. Владимир сын рабыни и навсегда им останется.

— Но, что измениться? Если я соглашусь выступить против своего брата.

Ярополк хотел уцепиться за какую-нибудь причину, чтобы уговорить Свенельда, отложить поход, но Блуд не дал ее князю. Наоборот, поспешил убедить в единственно верном решении: обнажить меч на родного брата.

— Все!!! — воскликнул воевода. — Усмирив древлян, ты покажешь Киеву княжью силу. Норманнская дружина ослабнет. Наберем новую рать из радимичей, вятичей. Киевляне тоже охотно пойдут под руку сильного князя. Но только сильного... Свенельда с варягами отошлем на порубежные земли. Прогонишь Владимира из Нова города и воцаришься ты на Руси, подобно кесарю ромейскому!

— Ромейскому?..

— Единовластному правителю земли славянской!

Блуд поклонился князю и замолчал, ожидая его слов, но Ярополк все же не торопился с решением. Задумчиво обведя глазами стены гридни, князь подошел к окну и посмотрел на заходящее солнце. Оно было большое, кроваво-красное.

Неприятно холодя тело, мурашки пробежали по спине Ярополка. Обернувшись, он ответил:

— У меня есть еще три дня... Ступай!

— Как скажешь, княже! — ответил воевода Блуд в поясном поклоне и вышел из княжеских покоев.

2

Вечером, на закате, к собору святой Софии подъехало два всадника в стальных, кольчатых рубахах и шишаках. У одного из них — коренастого, плотно сбитого, на поясе висел тяжелый фряжский меч. Второй, — высокий и гибкий, словно тростник, был безоружен.

— Останься здесь, Варяжко, — мелодичным голосом, немножко на распев произнес высокий коренастому спутнику. Воин покорно остановился, замерев у входа в христианский храм.

Пройдя деревянные сени, витязь вошел в просторный зал освещенный в небольшое окно лучами заходящего солнца и многими говевшими у икон восковыми свечами. Возле алтаря стоял человек в черном, длинном одеянии с большим распятьем из золота на груди.

Увидев вошедшего церковь, человек в рясе повернулся к нему всем телом и тихо произнес:

— Что привело тебя в собор, сын мой? В столь поздний час, после захода солнца? Вечерня уже закончилась.

— Я пришла к вам, отец Анастас.

— Ефросинья?!

— Я, святой отец.

— Почему в мужском платье, сестра? Грех это! Господь раздвоил род человеческий, наделив его разным телом и одеждою. И не нам Его попирать.

Анастас перекрестился и подошел к посетителю, протягивая ему руку для почтительного поцелуя.

Облобызав ее, женщина проговорила:

— Прости, отче. Но видит Бог, не по своей воле грешу. Не по воле в Киеве — не по воле и одеяние.

— Пути Господни неисповедимы, Ефросинья. Только Ему дано право направлять нас. Смирись, сестра, и излей душу своему наставнику во Христе.

Священник милостиво пригласил женщину в малую горенку рядом с основной залой прихода. Пройдя за ним, Ефросинья сняла шелом и положила на дубовый стол. Черные, иссиня, курчавые волосы волнами рассыпались по ее покатым плечам.

Женщина была молода: большие глаза света молодых оливок, прямой нос и продолговатый овал лица выдавали в ней уроженку Мизии. Тонкие, плотно сжатые губы говорили о том, что, несмотря на молодость, ей уже пришлось пережить много печали.

Десять лет назад князь Святослав привез ее в Киев, для потехи старшему сыну Ярополку, совсем девочкой насильно забрав из женского монастыря. Родители Ефросиньи, уподобляя дочь святой Марии, отдали ее Господу, но судьба распорядилась по иному — невесте Христа пришлось делить ложе с князем-язычником.

Несчастная женщина, невольница, с корнем выдернутая из отчины, давно бы покончила счеты со своей проклятой жизнью. Только страх перед великим грехом самоубийства и отец Анастас — настоятель киевского собора святой Софии, держали ее на этом свете. Препятствием, надеждой на мирское счастье, была еще одна причина — княжеский дружинник Варяжко, но в том Ефросинья боялась признаться даже себе.

Мысли нахлынули на женщину, она устремила взор на иконы в красном углу комнаты, слезы брызнули из ее распахнутых оливковых глаз.

— Помолись, сестра. Оставляю тебя наедине с Господом нашим! После поговорим.

Анастас удалился, прикрыв за собой дверь.

В душевных метаниях, молитве, просьбах и слезах, Ефросинья не заметила, как прошло два часа. Только когда дощатый притвор малой кельи снова открылся, она вышла из забвенья и поднялась с колен.

— Полегчало тебе, сестра? — ласково произнес священник, помогая встать.

— Полегчало, отче.

— Ну, теперь расскажи мне, что ты Господу поведала. Помогу чем могу. Совет дам, коль не отвернешься.

— Не отвернусь... Только стыдно такое в Божьем храме говорить, отче!

— Говори, сестра! Бог простит.

— Норманн Сигвальд проходу не дает. В блуд меня тянет. Отбиваться, сил моих больше нет, отец Анастас!

— Что же князю не скажешь?

— Ярополк шибко опасается воеводу Свенельда. Да и я, для него кто? Привезенная издалека забава, ночная потеха не более. Боюсь, узнает, что понравилась варягу — подарит.

— Одно у тебя спасение, сестра! Подвигнуть князя к истинной вере. Отречется Ярополк от идолищ поганых, познает любовь Господа и тебя полюбит всей душой.

— Знаю. Но никак к нему не подступлюсь. Как придет ко мне, слово не даст сказать. Только о блуде и думает.

Ефросинья покраснела и опустила взор.

— Ничего, время поможет, — попытался успокоить ее священник. — Моисей сорок лет водил грешников по пустыне, помогая понять истину. Не в Ярополке так в его детях отразится Господь. Не зачала еще чадо княжеское?

— Не дал мне пока Господь.

— Молись, сестра! Твой сын должен быть у киевского князя первым!

— Молюсь... Еще одно дело есть у меня к тебе, отец Анастас. Княжеский гридень именем Варяжко, тяготеет к вере христианской. Хочет принять крещение. Он хороший, добрый! Во всем мне защита и опора. Окрести его, отче! Не дай сгибнуть в геенне огненной.

— Пусть приходит. Дорога в христианский храм всем открыта.

— Он во дворе... Я позову?

Священник подозрительно посмотрел на Ефросинью, но ее зеленые глаза были чистыми, без тайных мыслей, и святой отец упокоился.

— Утром, сестра... утром. После заутрени, — произнес он, намекая на поздний час.

Ефросинья поцеловала руку преподобному отцу и спрятала пышные волосы под стальной шишак. Обрядилась, поклонилась и направилась к выходу. Анастас поспешил собственноручно проводить ее до сеней.

Выйдя на улицу, женщина увидела Варяжко. Он стоял у коновязи и кормил ее лошадь хлебом. Ефросинья не смогла удержать улыбку и спрятала под ладонь.

— Завтра, Варяжко. Отец Анастас будет ждать тебя, утром после службы, — крикнула она издалека.

— Вместе с вами? — опечалено ответил коренастый воин, подводя коня.

— Не знаю. Не могу обещать...

Легко, даже не коснувшись стремени, Ефросинья вскочила на лошадь и, скрывая от гридня нахлынувшее смущение, немного резко продолжила:

— Смерклось уже. Поехали на Теремной двор.

3

Приехав в Киев, воевода Блуд отпустил сопровождавших его отроков, а сам направился к Подолу. Минуя торговые ряды, он остановил лошадь у ворот богатой купеческой усадьбы и постучал. Через некоторое время дубовые ворота приоткрылись, пропуская воеводу вовнутрь.

Спрыгнув с коня и бросив поводья смуглолицему слуге, Блуд поинтересовался:

— Хозяин дома?

— Дома, господин.

— Тогда веди меня!

Слуга почтительно поклонился и длинным рукавом черной хламиды, с белеющими кончиками пальцев, указывая гостю дорогу.

Обогнув деревянные хоромы, они вышли на двор. Посреди расчищенного, пустого места стояла невысокая глинобитная мазанка круглой формы. Дверей в ней не было. Наружу, в опустившиеся сумерки, выбивался слабый свет пламени и запах жареного мяса.

Склонив голову, воевода втиснулся в дверной проем и осмотрелся. Хозяин мазанки сидел возле очага, расположенного посередине жилья, и ворошил раскаленные угли под медным казаном. Шелковый халат цвета неба, неприхотливая обстановка, были предпочтением степняка. Прямой нос, черные, миндалевидные глаза и курчавые волосы, легкая смуглость лица, говорили о наличии в его жилах хазарской крови.

— Голубого неба тебе, Исайя!

— И тебе, Блуд. Садись рядом, мясо скоро будет готово, — ответил купец гостю.

Блуд расположился на мягком войлочном ковре. Хозяин ловко вынул руками мясо молодого барана из казана и, разделив на две части, разложил на блюдо прямоугольной формы. Когда угощение оказалось между ними, долю, воеводы украшала баранья голова.

Исайя широко улыбнулся и жестом пригласил гостя отведать. Говорить сейчас — бессмысленно, то было не в обычаи хазарина. Потому воевода послушно разломил голову барана. Горячий, обжигающий жир потек по рукам, вызывая блаженство на лице хозяина.

Только когда больше половины барана исчезло в их желудках, а остальное унес смуглый слуга рабам и рабыням, Исайя устремил черные глаза на гостя, давая понять, что теперь готов его выслушать.

Первым заговорил гость:

— Я пришел за обещанным, Исайя.

— Могу дать только половину...

— Но, ты дал слово!

— Исайя купец — не воин. Греки ныне привезли много товара. Продавая дешево, они разоряют меня. Караванные пути Хазарии поросли ковылем. Защита от печенегов требует больших трат. Товары из Китая подорожали настолько, что становятся невыгодными. Единственная ценность на рынке в Дербенте — язычники невольники, но их у Исайи нет! Киевский каган спит, его воеводы носят в ножнах ржавые мечи. Нет рабов — нет серебра.

— Немного подожди, Исайя, и у тебя будет столько рабов — сильных мужчин и статных девушек, что у эмира Дербента не хватит дирхемов купить их! – возбужденно ответил Блуд.

— Сладко говоришь, витязь, но плохо делаешь. Сигвальд тоже обещал мне девушек земли Древлянской. Дирхемы взял... Ни серебра, ни норманна, я больше не видел.

Купец состроил обиженную гримасу и замолчал, ожидая ответа. Тень пробежала по лицу воеводы, но он совладал с собой и продолжил беседу.

— Плохо?.. Наверно ты прав, Исайя. Хорошо — когда купца, купившего рабов и не заплатившего с торга виры, поволокут на Теремной двор! Поставят перед князем.

— То — плохо! Но разве в Киеве найдется такой купец?

— Все зависит от того, как искать.

Хазарин заохал, запричитал, суя руку в обширный шелковый халат. Достав из-за пазухи мешочек конской кожи, он подбросил его на руке и подал воеводе.

— Исайя верит витязю. Он согласен ждать.

Блуд развязал мешочек и высыпал на ладонь большие круглые монеты с арабской вязью. В свете очага серебро приобрело красноватый оттенок.

Повесив деньги на пояс, воевода встал. Прощаясь с хозяином, он произнес:

— Через три дня ты узнаешь весть, которую давно ждешь.

Хозяин остался молчалив. Выйдя из мазанки проводить, купец крикнул слугу и велел подвести гостю коня.

Когда за Блудом закрылись ворота, черные глаза Исайи извергли молнии.

— Пес... — прошипел он и вернулся обратно. Заходя в мазанку, он крикнул слуге: — Позови Анну! Пусть придет.

Расположившись на кошме поближе к огню, купец протянул уставшие ноги вошедшей рабыне. Сняв сапоги, женщина стала массировать заскорузлые ступни хозяина. Наслаждение медленно растеклось по телу Исайи. Он задремал, блаженствуя сквозь сон от прикосновений сильных и в тоже время нежных женских рук.