Вот оно что! Пронзенный купидоновой стрелой, истекая кровью, я застрял в стенах ресторана — этого жаниного лазарета — слоняясь, когда мне позволяли силы, по его хрустальному лабиринту. Даже отъел легкое брюшко, будучи частично лежачим: иногда, обессиленный ходьбой, я падаю под каким-нибудь столиком, хотя чаще всего это барная стойка. Жанна, когда у нее есть минутка, прибегает и врачует больного, омывает раны, делает, так сказать, перевязку. Приложив пальчик к губам, быстро подобрав юбки — хорошо, что под их ворохом она не носит панталоны — Жанетт быстренько расстегивает мои штаны, садится верхом. И мы проходим совместное терапевтическое лечение. Она, пугаясь своего голоса, сладко стонет, и я, порой, тоже. Нет, я все еще, наверное, немного болен. Но все же — несмотря на стоны, — это явно целительная процедура. Всегда рад, когда Жанна находит время, чтобы присесть. Но самое притягательное начинается вечером. Когда садится лазоревое солнце, пробежав лучисто по юбкам оконных маркиз. Когда отшумят банкеты и кабриолеты умчат наших милых гостей сквозь корсеты, чрез пикеты в сонные где-то резиденции. Тогда начинается основательный курс лечения.

К вечеру обычно забираюсь под барную стойку. Здесь уютно и все под боком, за исключением Жанны. Которой я пытаюсь хранить верность, несмотря на барменшу. Та, когда ее никто не требует, взбирается на стул и подбирает свои юбки до пояса, таким образом отдыхая, томно обмахиваясь веером и подолами. Она тоже, конечно, не носит панталоны. Прискорбное искушение, но я учусь себя преодолевать. Ведь не вечно эта Иветта работает с напитками и с юбками! Иногда (я так пока и не разобрался в их причудливом графике) вместо нее красуется cul nu — голая снизу — Лизетта. В конце концов, та или другая бесстыдница, наконец, убирается домой. Правда, тогда прибегает Мюзетта, которая, окончательно надругавшись над приличиями, сбрасывает с себя всё: ей, труженице тряпки, всегда жарко; и, постанывая половицами, наскоро, задом наперед, моет полы, — скорее, светит в полутьме аппетитными ягодицами (но это, слава богу, ресторан, да и Жанна тщательно следит за тем, чтобы я не оголодал).

Боже, дождусь ли я когда-нибудь Жанетту? Ну, конечно, дождусь. У девочки много работы, но она словно заводная. Слышу издалека, как шуршат ее юбки. Правда, она просит называет ее ночью Жоржеттой. Говорит, что это другое, менее официальное, ночное имя, а, поскольку по ночам она совершенно другой человек, то тогда ей это имя более пристало. Смешная маленькая прихоть. Впрочем, вполне приемлю такое кокетливое пристрастие к жоржеттной ночнушке, которое на поверку оборачивается привычкою спать аu nаturеl. * Слышу издалека, как поскрипывает корсет, который она, зная мое пристрастие к грудинке, расшнуровывает на ходу. Он падает на пол еще до того, как Жоржетта добежит ко мне. Шорох озорных юбок, которым, однако, не долго осталось сжимать чудное тело. Подбежав, рассмеявшись, водит грудями по моему лицу. Стараюсь поймать соски губами: милая проказница любит поиграть. Хотя это, знаете, тоже вполне переваримая безделица по сравнению с прелестями ночной Жоржетт. У нас начинается курс лечения отдыхом, rеst curе; надеюсь, мы когда-нибудь исцелимся от всех недугов под сладостные стоны жанетной Жоржетты?

А что же сталось с милой Козеттой, вправе спросить вы. Ничего не сталось, отвечу я. Просто мадемуазель — пардон, мадам — очень занята. Работа, врачевание. К тому же она, будучи все же девушкой увлеченной, озабочена светлым будущим, — посетители могут в мимолетье исчезнуть, если ими всерьез не заниматься. Обход клиентов, опрос их, в некотором роде маркетинговые исследования с преследованием, — все на ней. Кому-то у нас нравится (видите, я тоже проникся духом ресторации) — с ними следует работать клиент-сервисно, кому-то — нет — и это тема для серьезного анализа и поиска эффектных прорывных решений, а кому-то вот и вовсе безразлично, где наблевать в углу — у нас или в другом месте, и ей приходится космогонически вертеться, чтобы это все-таки произошло в наших дружеских объятиях. Вот вам бывшая Козетта, ныне флагман нашего, в некотором роде, боевого трактира, скупым пунктиром.

Поэтому и я, когда мадам, шурша юбками и роняясь корсетами, пробирается под барную стойку, где мы стойко предаемся половым безумствам, не премину, наминая грудь, спросить — я тоже болею проблематикой вопроса — как вообще там дела? Присосавшись к сосцам, уголком рта живо интересуюсь, сколько гостей заслуженно обслужено, как клиентура себя вела, как себя поела, попила, попела ли попьюла песни, а также, — какие жалобы и предложения штатного и нештатного порядка — ну она на тот момент, слава богу, совершенно раздета, поэтому мы можем говорить, как взрослые люди, которые уже буквально трахаются в переносном и в стационарном виде — поступали от гостей, клиентов в том или ином разрезе...

«Не трахай мне мозги, Шварц», — обрезал кто-то. Ничего не понимаю. Оглянулся на звук. На задних сиденьях, с одной стороны, развалился Длинный, в другом углу — расцветала Жанна. На лице ее, слегка ото сна бледном, просыпалась улыбка. Ну да, припоминается. Прибежал и разбудил нас. Потому что его срочно нужно куда-то везти. Везет же мне с напарником. Жанна, помнится, чертыхаясь, лишь набросила что-то на голое тело. «Шеф, поехали», — торопит еще. «Какого черта», — пробормотал я. «Куда едем», — спросили из пустоты. Вот оно что! Шеф здесь не я, а товарищ с востока. Покосился на водилу. Он ответил просторной азиатской улыбкой, которая скоропостижно скончалась в дебрях кустистой щетины. Вспомнил, мы же едем в стрип-клуб! Наш мальчик просто рвется в заросли женской плоти. Как и зачем я повелся на такую хрень? Зачем мне в стрип-клуб, если у меня есть живая Жанна в шубке, что едва прикрывает ее грудь и прочие потрясающие красоты? Что за азиатчина? «Жанна, а нам-то туда зачем? — опять обернулся к своей Калипсо. — На твоем месте я просто послал бы мальчика за тридевять земель», — хотел шепнуть, и осекся. На месте Жанны громоздился нескончаемый Длинный. Кажется, он едва сдерживал смех. «Куда едем, ребьята?» — невозмутимо чеканил таксист. «В стрип-клуб. Ближайший».
— — —

* — аu nаturеl, франц. — нагишом.