Часть 2

– Вас баб понять невозможно. То обходительности хотите, то жёсткости желаете. Трудно, знаешь ли, так меняться по первому требованию. Может и завела его для нежностей всяких. Только мне напарники не нужны. Пусть других идиотов себе ищет.

– И правильно, дорогой, каждому своё, – постаралась я смягчить норов сына, – чего к старому возвращаться, только себя раздражать попусту. А в душ всё же сходи, сынок. Зубную щётку я тебе уже положила. А я пока налью нам по рюмочке за знакомство, – с горькой улыбкой предложила я. – Тебе-то оно уже и хватит на сегодня, а мне будет впору, чтобы расслабиться, не думала я, что лягу с родным сыном в постель. Как с Володькой в первый раз от волнения всю трясёт, дуру старую.

Сергей провёл рукой по моей груди, и нехотя поднялся со стула.

– Схожу, Шура, – и притянув меня к свому лицу прижался губами к моим, забирая их в приоткрытый рот.

От неловкости перед Сережей я зажмурила глаза и погладила тяжёлую гриву непослушных волос на его голове. – Ну ступай, мой милый, дай мне обвыкнуться с этим. Ладно с Володей, хотя и с братом, всё же считай ровесниками были.

– А ты помой меня, как в детстве, вот и пообвыкнешь помаленьку, – предложил Серёжка, увлекая меня за руку в ванную комнату. – Не упирайся, теперь я хозяин и меня слушаться обещала если не забыла.

– Ну коли обещала слушаться, ничего не поделаешь, Серёжа.

И нехотя я пошла за ним в ванную.

– Сам разденешься или уж мне, как маленького распеленать? Не шарь глазами по сторонам, все его вещи я ему отдала и полотенце и мочалку тоже. У меня из твоей одежды кое-что осталось на случай и полотенце найдётся. Снимай с себя одёжку и клади в корзину. Буду завтра стирать, к вечеру будет готово, только погладить останется. Ты уж завтра принеси от неё всё, что есть твоего, чтобы не ходить за каждой мелочью. Уходить лучше сразу и навсегда.

Сергей кивнул головой, соглашаясь с моими доводами, а я вышла из ванной за бельём для него. Насобирав в шкафу кое-что из его старых вещей и прихватив банное полотенце, я вернулась к сыну. Сергей уже забрался в ванну, наполовину заполненную водой, намыливая мочалку мылом. Давненько мне не приходилось любоваться телом моего Серёжи. Передо мной стоял далеко не щуплый паренёк, с коротко стриженной головой. Это был крупный здоровяк с широкими плечами, развитой мускулатурой, крепким торсом, переходящим к упругим ягодицам. Намылив мочалку он повернулся ко мне и то, что я увидела у Сергея, меня просто поразило. В первую очередь, на что упал мой взгляд, был выстриженный по бокам лобок с дурацким названием «лунная дорожка». Такое себе делают молоденькие девчонки, профурсетки, но чтобы мужики... Не иначе глупости его Снежанки. А может, я давно не видела молодых ребят. Впрочем, моложе Володьки у меня и не было никого. Нижнюю половину живота занимал кучерявый холмик рыжих волос. Хотя цвет волос на его голове, был ближе к шатену, контрастно отличаясь от лобковых волос под животом, что меня истинно позабавило, так как я была обладательницей точно того же колера волос, что и у сына, на тех же самых участках тела. Но растроганную улыбку на моём лице, словно ветром сдуло, когда я проследила за продолжением того, что свисало из-под рыжего чубчика между его ног. Мало того, что это в расслабленном состояние было больше двадцати сантиметров в длину и, неизвестно на какую глубину оно уходило во внутрь, пока не возбудилось, но оно в диаметре обещало плотное прилегание к стенкам моего влагалище. А уж окончание этого органа никак нельзя было назвать головкой. Это была скорее башка! И если это всё приобретёт соответствующее рабочее состояние, то средний огурец с пупырышками превратится в приличный банан с тёмной шапкой взрослого гриба... Причём, на минуту я даже посочувствовала Серёжкиной жене. Короче, я просто остолбенела, перебирая в памяти тех мужиков, которые могли бы посодействовать в его замысловатом устройстве. Нет, с моей стороны на два поколения такого феномена не наблюдалось, разве что со стороны бывшего супруга, но это точно не обошлось бы двумя поколениями.

– Видать, давненько я тебя не купала, Серёженька... – растерянно предположила я.

– Лет семнадцать, не меньше, – уточнил сын, передавая мне в руки намыленную мочалку.

С волнением, я развернула Сергея лицом к стене и стала тщательно натирать мочалкой спину повзрослевшего сына. Бугристые мышцы рельефно выделялись на его теле, возбуждая во мне преждевременные эмоции. Мне стоило труда отказаться от любования своим произведением, чтобы закончить начатое.

– Ну а спереди и сам управишься, мой хороший. Не дело мне тебя целиком намыливать. Помнится я и прежде тебе только спину мыла, уже тогда меня стеснялся и отворачивался. Видать уже было, что прятать от мамки, – усмехнулась я, возвращая мочалку Сереже.

– Конечно было, такой стояк, хоть двумя руками держи, – припомнил сын, поворачиваясь за мочалкой.

– Ну ты скажешь!.. Это в двенадцать лет стояк на родную мать? – удивилась я.

– Все пацаны на матерей и сестёр поначалу дрочат. Дядя Володя, наверное, попался матери на этом, не так разве?

– Там по-другому было. Ты домывайся пока, милый, а я приберусь на кухне, чтобы на утро не оставлять грязную посуду.

* * *

Как не рассказывал? Конечно, рассказывал, припомнила я наш с ним разговор, в одну из ночей, когда он был у меня уже после смерти матушки. Ни в каждый его приезд ко мне я звала Надьку. Володе уже было за сорок. Приезжал как мог, хоть и обещал, а когда всё же ему удавалось вырваться ко мне, всегда были рады друг другу. Да и на подвиги его уже тянуло не так, как прежде. Годков прибавилось, сил поубавилось. А двух голодных баб ублажать уже тяжеловато. Да и любил он меня больше чем Надьку. Бывало поужинаем и завалимся с ним в постель, да не за тем чтобы трахаться, а просто поговорить обо всём. Прижмусь к нему и слушаю россказни про его баб. Он хоть и был женат, а баловство с ними не бросал. Хотя и не так часто, как раньше, а тут ещё дома молодуха дожидается. Очень она хотела ребёнка родить, а всё не выходило у них никак. Пристала я к нему тогда, – скажи, Вовик, как у вас с мамкой случилось это всё? Мы ведь с Надькой, ни слухом, ни духом о том, что ты с ней...

– Да совершенно случайно, Шур. Как-то под вечер послала меня мать до силосной ямы за кормами для коров. Пока вилами наковырял силос в телегу, прошло не меньше часа. А ещё привезти да разгрузиться у коровника, а там и подсобить будет некому, поди, все по домам ушли. Подъехал на подводе, стал скидывать поближе ко входу, чтобы завтра с тачкой далеко не возить. Как закончил, то зашёл во внутрь. Никого, вроде, нет. Достал папиросы закурить, слышу, в загоне у яслей мать корову доит. Хорошо, что не успел прикурить, запрещала она мне это баловство, тем более в коровнике, где сено под ногами клочьями разбросано. Подхожу к ней со спины. Она для удобства юбку с колен к животу подтянула и тягает за коровьи дойки, струи молока по стенкам ведра только позвякивают. Кофта из юбки вылезла и спина оголилась, а пояс юбки оттопырился так, что видать ложбинку уходящую в зад мамки. Не знаю, Шур, что тогда на меня нашло, только взял да и сунул ладонь в ту прореху пояса. А кожа у неё влажная от пота, рука так и скользнула в это междупопье мамани. А сам думаю, вот оглянется и прибьёт меня, дурака. А она, не поворачивая головы, спрашивает:

– Уже вернулся? Чего же замер, коли начал, продолжай. Вижу, давно к матери подбираешься, блудодей, так оно лучше со мной, чем с чужими бабами начинать. Или не я для тебя первая?

– Первая, – говорю, а в горле аж всё сухо и голос сел на хрип.

– И то верно, хоть научу чему полезному, чем на стороне учителей искать. Давай вытаскивай ручонки, дай мне дело закончить. Да не бойся, не побью. Вижу, время твоё пришло, а моё ещё не ушло.

Володька замолчал, думая о чём-то про себя. В сумерках его глаза блестели от навернувшихся слёз, но опасаясь, что он замолчит и не расскажет всего, торкнула брата в бок.

– Вовка, чего замолчал, дальше-то как?

Володька шмыгнул носом, вспоминая давние события своей юности в отношениях с матерью.

– Отсел я от неё поодаль, она выпрямила спину, оправила со лба косынку, оглядела меня и говорит:

– К другим бабам, пока сама не позволю, не подходи, не то меня больше не получишь. Дома при сёстрах ко мне не лезь, враз огребёшь по шее. Допускать стану, когда заснут и то не надолго. Не надо им знать о нас. Пусть уедут в свой город, не долго осталось. Всё понял, Володя?

– Всё, мам...

– Всё мам!... – передразнила она меня, – под юбку к матери лезешь и мамкаешь! Стешей будешь звать, когда никого рядом, коли в мужики к бабе напросился. Снеси ведёрко к дверям и крюк набрось, – сама пошла в дальний загон и бросила полог на ворох свежего сена. Расстегнула на кофте пуговицы и зовёт меня.

– Сейчас я тебя не буду поучать, как с женщиной быть. На первый раз сделай, как самому хочется. Одно прошу без дурости со мной, если думаешь и потом от меня удовольствие иметь.

– А чего мне дурить-то? Не чужая ведь для меня.

– Это правильно, Володя, но и на чужих бабах незачем отметины оставлять, синяки да засосы. Этим хвалиться бабам не перед кем.

Спустила она с себя юбку, отбросила кофтёнку. Исподнее самому дала снимать. Тело у неё белей молока, соски на груди крупные и алые, ровно малина на кусту. Мне аж дотронуться до такой красоты боязно. Она косынкой пот с себя отёрла, рукой груди помяла. Волосы на голове подняла и шпильками заколола, чтобы к плечам не липли. Опустилась на полог, косынку мне в руку суёт, – во мне не оставляй, сюда всё сольёшь. Нам с тобой детей рожать не к чему. Знаешь, поди, от чего они берутся?

Не смог я тогда удержаться, обхватил Стешу за плечи и потянул на полог. Сердце в груди стучит, сыплю поцелуи куда не попадя. Ловлю губы, она только дышит тяжело и бормочет мне на ухо с хрипотцой.

– Уймись оглашенный! Волька, губы не покусай! Засрамят бабы-то, позору не оберёшься с тобой. Будет по мне одемши елозить. Скинь одёжу, говорю.

Мы тогда больше часа ласкались. Мать, в тот раз, душу за все годы своего вдовства отвела со мной. Домой вернулись, когда вы с Надькой дрыхли без задних ног. Моя кровать стояла в материнской спальне, потому и неудивительно, что спать мы с ней, на правах любовников, легли на её постель. Но потискавшись с полчаса, мамка отправила меня на мою кровать, с наказом к завтрашнему дню установить запор на дверь в нашу спальню.

– А сестёр не трожь до времени. Когда время придёт, сама скажу, – наказала мне тогда Стеша. Не хотела меня вам отдавать. Коли решились уезжать, так нечего настраиваться на блуд.

– Тебе, Володя, и невдомёк, – призналась я брату, – с чего я вдруг вместо того чтобы по шее тебе отвесить за баловство со мной, по хозяйству твоему прошлась рукой и на сеновал повела?

Володька пожал плечами, забирая мою грудь в ладонь и неуверенно произнёс:

– Может время твоё подошло?

– Оно у меня тогда уже давно подошло, только мамки боялась. Слышала я вашу возню через стенку, да стоны матери, пока ты её накачивал. Бывало подойду к двери в вашу спальню и слушаю повизгивание мамки, да скрип кровати. А раз слышу, как маманька от тебя отбивается, не хочет давать и только отговаривается.

– Оставь, меня. Нельзя со мной сейчас. Ты уж потерпи Володенька. Уж коли сильно припёрло, так с Шуркой побалуй, только Надюху не трожь, рано ей пока.

– А чего тогда на сеновале овечкой прикидывалась? С кем, да зачем? – удивился Володька.

– Потому и прикидывалась, что хрен тебя дождёшься, когда надумаешь, а там ещё и мать передумает. Так и уеду целкой в город. Вот я и решила, не упускать случай, на другой же день тебя сама свела на сенник. Одно скажу, слаще чем с тобой у меня ни с кем не было. Хочешь меня, милый?

– А дашь, как в прошлый раз, когда я вас с Надькой в попку...

Усмехнулась я, повела плечами, чувствую, как Вовкин член напрягся и готов к труду и обороне. Говорю ему:

– Мы тогда пьяненькие были. А я боялась, что эта сучка тебя заберёт у меня. Она мне призналась, что уже давала одному и даже самой понравилось потом. А я тебя всегда к этой бляди ревновала. Могла ли я тогда рисковать. Вот и прикинулась пьяной дурой. Сама под тебя тогда подлезла. Но ты всё правильно сделал, поначалу только было очень больно, а потом уже не так. А тебе тогда с кем больше понравилось?

– С тобой, конечно, ты в тот раз вырывалась, плакала, царапалась. Надька, помню, тебя даже держала, пока я засовывал в тебя. Зато уже с Надеждой было без слёз и нытья. Как по маслу вошёл. Даже поддавала мне потом.

– Володь, а с мамкой делали это?

– Ну это уже, как вы съехали. Мне тогда Стеша сама предложила попробовать. Намучились мы поначалу, пока я полностью вошёл в неё. Болело у ней долго после того. Тогда Стеша мне и позволила с чужими бабами трахаться. Я ведь здоровый по тому времени был, уставала, родненькая, каждый день под меня ложиться. Да и бабы стали не по доброму завидовать ей, глядя на цветущий вид, да лучистые глаза. Они, суки, вразы примечают, когда их товарки сытые и довольные по деревне ходят. Ну вот, чтобы не было лишних разговоров, она сама мне определила, с кем из них мне трахаться. Выбирала одиночек, к замужним не подпускала. Поначалу я Стешу просил родить от меня. Какой там! Как только не отказывалась. И не зачем, и поздно, и грех от родного сына. Как-то даже хотела отказаться от меня, довольно мол, старая для этих дел, с другими балуй, но я всё равно заставлял её через силу. Ругалась, страсть как! Бывало деру её, а она матерится и плачет подо мной. Может тогда сердце и надорвала, голубка моя... Помирать буду, себе не прощу, что измывался над ней. Нет, чтобы пожалеть, ведь дороже её у меня никого не было и не будет. Что уж теперь говорить... Назад не вернёшь мою Стешеньку.

Я сочувственно вздохнула, вспоминая мать, её доброту и заботу. Помню, как с Серёженькой наведывала их. Затеяла мама баньку, пошли они сперва с Вовкой париться, а я за сынком осталась приглядывать в дому. Это был мой первый приезд с сыном, после длительной отлучки из родных мест. Не прошло и часа, как в дверь вваливается мать в овчинном тулупе, с пуховым платком на мокрых волосах, в валенках на босые ноги.

– Ты, Шура, ступай к нему, замучил меня чертяка ненасытная, в этом пару аж сердчишко заходится. Чуть Богу душу не отдала.

– Что ж ты его не прогнала, неслуха, – удивилась я.

– Да как прогонишь, муж он мне, хоть и не венчанный. Не могу противиться хозяину своему. Иди, милая, я за Серёжей пригляжу, покамест ты с ним там сладишься. Тебе ведь тоже надо иногда под мужиком полежать. Дура я была, что отпустила тебя из дому. Кто же мог знать, что Вовка так в силу войдёт. А мне уж его баловство в тягость становится. Виданное ли дело, что бабку так можно гонять безбожно.

Серёженька весело захлопал ладошками и довольный закатился от смеха беззубым ртом. Я робко встала и накинув мамкин шубняк на плечи, с волнением и дрожью в теле отправилась в нашу старенькую баньку. Скинув с себя в предбаннике, что было на мне, зашла в парилку. В густом пару разглядела своего брательника, сидящего на лавке и прикрывающего своё хозяйство замоченным берёзовым веником.

– Пришла, Шурка? – Отозвался он, оглянувшись на меня. – Давай сперва помою тебя, а потом попарю по человечески. Отвыкла поди от хорошей баньки. Я присела рядом на лавку и стала натирать вихотку банным мылом, остерегаясь прямо взглянуть на Володьку. За столько лет я уж забыла своего младшего брата, с тех пор как уехала из дому. Скосив краем глаза на рядом сидящего мужика, невольно залюбовалась его статью. Бугристые мышцы отливали бронзовым загаром под тусклым освещением слабой лампочки под потолком бревенчатого свода парилки.

– Чего, Володь, лампочку поярче не вкрутишь? Не видать ничего в этих потёмках.

– Не в городских банях, чего здесь не рассмотришь, дома налюбуешься. В потёмках оно даже сподручней по голой заднице веничком пройтись. Не так полосы от веника видны. Ложись на живот я тебе спинку потру.

Я безропотно вытянулась на широкой лавке, подложив руки под свою большую грудь, которая после родов и кормления ребёнка ещё больше раздалась, украсившись необыкновенно крупными, тёмными сосками. Что не укрылось от внимания Володьки. Насосал пострел! – довольно усмехнулся он, щупая мой сосок, высунувшийся из под моей руки. Теперь моя очередь, Стеша меня не балует таким богатством. И в кого ты у нас такая сисястая. Мать тоже природой не обижена, у Надюхи и того меньше, зато ты уродилась всей родне на зависть. Вот задница у Надьки из вас троих богаче будет.

– Мой давай, ценитель нашёлся. Своё богатство побереги. Всех баб на ферме перетрахал? До коров ещё не добрался? Смотри, сбежит от тебя твоя Стеша! Она сейчас едва до порога добралась, лица на ней нет. Разве ж можно так с матерью, она уже бабкой стала, а ты с неё не слазишь.

– А вы с Надькой приезжайте почаще. Ей послабление и вам польза в удовольствие. Ты чем себя дома балуешь, мужичка не завела ещё? Или подручными средствами обходишься, как наши доярки на ферме. Глядя на них, как не пожалеть бабёнку. Что, виновата она, коли все мужики разбежались из села?

– Спасатель, мать твою! Фу ты! Прости Господи! Вовк, давай водой смывай, вся спина огнём горит. Спереди я и сама смогу. Может обойдёмся без веника?

– Ты сюда париться пришла или спинку ополоснуть? Совсем вас город избаловал. Зады потрут и думают, помылись. Тело должно дышать свободно, а не водой с обмылками окатываться. Ровно не русские, а забугорники какие-то. Сейчас я тебя вымою, попотеешь под мужиком, как бабе положено. В предбаннике всё уже застелено, а потом и попарю сестрёнку от души.

Вернулась я в дом после Вовкиной парилки не краше матери. Едва передвигая ослабевшие ноги, я переступила высокий порог в комнату и осела на тубарет.

– Уходил разбойник сестрёнку!

– Посочувствовала мать, глядя на меня, – а уж каково мне, старухе, его прихоти исполнять! Никакого соображения у мужика нет. Нешто такое бабке можно вытерпеть? Во! Пришёл насильник пакостный, – смиренно пробормотала мать окинув подобострастным взглядом своего сына, появившегося на пороге, – дверь притвори, дитё застудишь, басурман!

– Чево это, басурман? – закрывая за собой тяжёлую, обитую войлоком дверь обиделся Володька, шлёпнув мать по заднице..

– Как есть басурман со своим гаремом. Двух баб в стельку затарабанил, охальник! – осудила мать, косо взглянув на сына.

– Должен же я сеструху отмыть на неделю вперёд. На стол собрала чего? Повечерим и в койку. С тебя Стеша и начну.

– Чего с меня проку после твоей парилки? – возмутилась мать, – Для чего тогда Шурка приехала?

– И Шура в обиде не останется, – с самодовольным прищуром глянул на меня Вовка.

– Хоть бы пару дней отдохнуть старухе дал, чистый нехристь! – безнадёжно вздохнула мать, выставляя на стол чугунок горячих щей.

– Водку не забудь. Я с утра запасся, напомнил Володька, усаживаясь на хозяйское место.

– Да разве ты её забудешь! – Укорила мать, доставая с полки бутылку «Пшеничной».– Чего было тратиться на это зелье, своим бы самогоном обошлись.

– Я на своих баб расходов не жалею. Один раз на свете живём, чтобы пойлом травиться. Знаешь, что пью только по праздникам и по торжественным датам.

– Оно, может, и торжественная дата для тебя, двух баб отымел до потери сознания и празднует, паразит, – сварливо заключила мать, выставляя на стол три гранённых рюмки зелёного стекла.

Сытно поужинали мы, под хорошую водку. Володя был прав. Непьющему человеку жалеть для себя хороший напиток – только деньги на ветер. Когда я убаюкала Серёжу, дав ему грудь, чтобы спал крепче и, легла в застеленную постель, дожидаться Вовку, то по скрипу хозяйской кровати за стеной поняла, что братик всё же выполнил своё намерение начать со своей хозяйки. Тут вдруг мать зовёт меня в приоткрытую дверь. Выбравшись из под одеяла пошла к ним. Смотрю Вовка опять завалил матушку и раскачивается на ней, срамник. Ухватил меня за руку и опрокинул рядом с собой, тиская мою грудь своей, как лопата ладонью. Начала я было отбиваться от брательника, укоряя паршивца грубой бранью, но мать лишь цыкнула на меня.

– Уймись, ты Шурка, что с него теперь возьмёшь, с выпившего. Пусть помудрует, скорее угомонится, а то до утрева ждать, когда успокоится.

Успокоился он за час. И мы, оставив его одного, храпящего на супружеском ложе, на цыпочках ушли в соседнюю комнату, чтобы не будить лихо, пока оно тихо. Правда, к утру Вовка взяв меня на руки, унёс к себе и до обеда больше не выпускал. Только к вечеру, наскоро собравшись, укутав маленького Сережу, я вышла на дорогу к рейсовому автобусу, отправляющемуся в город. Бедная моя мамочка, сокрушалась я, трясясь в полупустом автобусе. Как такая сильная и волевая женщина пошла на поводу робкого и послушного паренька и, что удивительно, искренне любящего её, превратившись в покорную бабёнку в руках повзрослевшего сына. Помню, провожая нас с гостинцами в руках, мать горестно сказала мне под ледяными порывами ветра:

– Сережа подрастёт, не удерживай возле себя. Пусть уходит и своей жизнью живёт, моей участи тебе не желаю. Он наших кровей, будет тебя, как меня Володя мытарить. Сперва в радость, потом сама с ним наплачешься, а от сердца не оторвёшь – своё родное. Пришлого мужика выгонишь, не пожалеешь, а своё чадо сил не хватит от себя оторвать. Как муж, Вовка хороший мужик, а в постели зверь лютый, а отказать не смеешь, по другим пойдёт и тебя не бросит, пока в конец не затрахает. Порода у наших мужиков, видать, такая.

– А отец у нас такой же был? Спрашиваю мать.

– Нет, тот смирный был. Сейчас таких подкаблучниками кличут. А по мне, они для семьи самые что ни на есть хорошие мужья, спокойные, непьющие, работящие. И наспех поцеловав меня и внука, запихнула в автобус, крикнув на последок, чтобы Надьку присылала иногда, а то и вместе приезжали.

* * *

– А хочешь, Шур, женой мне станешь? – Ляпнул Володька, в кромешной темноте моей спальни, прижимаясь к моему горячему бедру.

Я тогда только смеялась, что же мне бросить всё: работу, квартиру и уехать на село. Начинать всё сызнова? Мне ведь тоже родить поздно, грех идти против воли матери. Приезжай, родненький, сколь душе угодно, но лучше женись на женщине, для которой родить ещё не поздно. Позже он так и сделал, но с ребёнком у них так и не выходило.

– Ладно, – пожалела я Вовку, – давай сюда крем из той баночки на полке с книгами и намазывай как следует, только не спеши братишка, кроме тебя, с тех самых пор, там никого не было.

В общем сделали мы это тогда ещё раз, хотя уже прежней боли и страха не было. Не скажу, что у меня появилось какое-то желание продолжать подобное в дальнейшем, но потерпеть во благо любимого мужчины, было допустимо. Я даже пробовала себя в тот момент пальцами возбуждать, что немного снижало боль в прямой кишке, но как только всё закончилось, я Вовке отвесила крепкий подзатыльник, обозвав его грязным извращенцем. Что даже рассмешило его, напомнив ему свою Стешу.

– Я припомнила, как Надюха впервые потеряла свою запоздалую девственность. Тогда Вовка зашёл к нам в комнату и предложил трахнуться с ней. Надька обомлела после этих слов, решив, что Володька разводит её. И не дай Бог мать узнает, что он предложил такое без её ведома. Иначе голову оторвала бы всем троим. Мать тогда и правда ушла из дому, чтобы не смущать нас. Я призналась Надьке, что уже раньше у меня с Володей было. И что мать разрешила Вовке переспать с сестрой, как обещала, в случае если мы решим уехать в город.

Надежда долго не колебалась, узнав от меня, что Вовка давно спит с матерью, тут же забралась в постель, потребовав, чтобы я вышла из комнаты. Процесс дефлорации явно затянулся и возвращение матери домой его не ускорило. Надька оказалась слишком падкой на любовь и основательно поимела младшего брата, невзирая на разницу лет со своим первым в жизни любовником. Шалава она и есть шалава, переглянулись мы с Володькой, весело рассмеявшись.

продолжение следует