Я неисправимая сова – поздно ложусь спать, поздно встаю. Вот и сейчас, в первый же день нашего курортного отдыха, я проспала завтрак. Разбудил меня стук чашек и блюдец о дерево тумбочки возле моего уха. Это, оказывается, мой внимательный и заботливый муж принёс мне в постель кофе с бутербродами.

Только к полудню мы с Давидом (так зовут моего супруга) вышли из нашего бунгало и направились к пляжу. Тут, по дороге, мой супруг вспомнил, что забыл набрать в термос чего-нибудь холодного попить. «Иди, – говорит он мне, – я тебя догоню», а сам быстро поспешил в номер. Я направилась к пляжу одна. Порядки и нравы были на этом «ресорте» были довольно свободные, поэтому я была почти совсем голая, в одних только тонюсеньких стрингах и топлесс, да ещё, пожалуй, на ногах – «вьетнамки» да банное полотенце на плечах. Когда я проходила мимо соседнего бунгало, дверь на его террасу открылась, и оттуда вышел молодой мужчина, с виду, лет около тридцати пяти, худощавый, но с очень красивой мускулистой фигурой и телом, сплошь покрытым тёмными волосами. При этом он был очень загорелый и совершенно нагой. От неожиданности я вздрогнула и остановилась, а он, подняв на меня глаза, улыбнулся мне своей «блендамедской» улыбкой и проговорил с лёгким польским акцентом:

– День добрый, пани! Вы наша новая соседка?

– Да, – отвечала я, стараясь не выдать своего смущения, – мы вчера только приехали...

– Это видно, – проговорил он с лучезарной улыбкой, беззастенчиво разглядывая мою действительно пока ещё довольно бледную фигуру.

Я старалась пристально не смотреть на него, но не могла удержать своего взгляда. Невольно я отметила про себя, что член у него очень маленький, почти, как у мальчика. У моего мужа член был значительно крупнее даже в спокойном состоянии. Вообще Давид мне несколько раз, то ли шутя, то ли всерьёз, говорил, что все мужские члены делятся на две категории: «хвастуны» и «выскочки». Хвастун (как у моего мужа) при возбуждении удлиняется совсем не много, только поднимется и твердеет, в «выскочка» при эрекции может вырастать в длину раза в четыре, а то и в пять, и увеличиваться в два или три раза в диаметре. Молчание затянулось, надо было что-то сказать, а была моя очередь.

– А Вы, я вижу, здесь уже давно, – сказала я, оглядев его стройную и чрезвычайно загорелую фигуру, и в свою очередь одарила его улыбкой.

– Не слишком давно, – возразил он покачав головой, – всего только две недели. Но зато мы приехали надолго. Дело в том, что я здесь не отдыхаю, я здесь работаю.

– Работаете? – удивилась я, недоумевая, как это работник курорта может разгуливать среди отдыхающих в чём мать родила?

Однако он сам развеял моё недоумение:

– Я пишу книгу, – пояснил он и добавил: – а здесь тихо и спокойно, и сравнительно недорого.

– А! Так Вы писатель?! – воскликнула я.

– Да, я пишу уже четвёртый роман, – сказал он со всё той же ослепительной улыбкой, – это так называемые «женские романы» с элементами мелодрамы и детектива. Конечно, это не очень высокая литература, но их хорошо раскупают, так что на жизнь нам вполне хватает, и даже вот на всё это. – он обвёл вокруг себя рукою, а я подумала: «Вот сейчас мой муж подойдёт, а я стою, любезничаю с совершенно голым мужчиной. Неудобно как-то».

Я потупила взор, и мне показалось, что маленький член у моего собеседника вздрогнул и чуть-чуть вырос в размерах. «Вот этого ещё не хватало, – подумала я, мой бесцеремонный собеседник спустился с веранды, подошел ко мне ближе и, протянув мне руку, сказал:

– Войцех Станиславский. Вряд ли Вы слышали моё имя. Вы. скоре всего, бульварных романов не читаете.

Мне ничего не оставалось, как ответить ему на рукопожатие, а он схватив меня за ладонь, наклонился и поцеловал мою руку. Я с усмешкой сказала:

– Станиславский – очень громкое имя, как же его не слышать? А моё имя – Наташа.

– Наташа, – повторил он, не выпуская моей руки, с наслаждением вслушиваясь в звучание своего голоса, – красивое имя... Наташа...

– Каплер. добавила я и свою фамилию, подумав, что слишком фамильярно звучит одно только имя, и, высвобождая свои пальцы из его крепкой руки, уточнила: – по мужу я Каплер.

– Ага, Ваш муж – жид?! – вопросительно сощурив глаза сказал он и добавил: – А Вы на жидовку совсем не похожи.

– Еврей, – деликатно поправила я его, забыв, что в польских устах слово «жид» вовсе не оскорбительно, – мой муж еврей. точнее, фамилия у него еврейская. Вот, пожалуй всё, что у него от еврейства осталось. А сама я – русская.

Он усмехнулся и промолчал, а я сочла нужным добавить:

– Он ведь не обрезанный даже...

При этом я опустила глаза и заметила, что член его действительно ещё больше подрос. Сверху под кожей на нём была видна набухшая жилка, он слегка вздрагивал и, пульсируя в такт сердцебиению, продолжал потихоньку расти. Я прямо не знала, куда мне деваться? Просто взять, повернуться и пойти дальше было бы слишком бестактным, и меня холоднуло от мысли: «Не хватало, чтобы сейчас мой муж появился!» Вот так бывает по законам, открытым великим Мёрфи. стоит только помыслить о какой-нибудь неприятности, так она сейчас же произойдёт Только я это подумала, как мой Давид – тут, как тут – идёт в обнимку с термосом, полотенцем, бумажным пакетом и двумя почтами бутылками: виски и джина, которыми мы вчера вечером, с мужем, отметили свой приезд. Он идёт и лучезарно улыбается мне.

Войцех, без всякого смущения, обернулся к нему и тоже заулыбался. Я же, пока мой муж приближался к нам, соображала, что бы мне такое сказать, чтобы скрасить неловкость. Я решила обратить это в не вполне деликатную шутку, надеясь, что Войцех меня не поймёт:

– Додя, как это называется, – спросила я у Давида, делая вид, что запамятовала и указала взглядом на, продолжающий приподыматься пенис поляка, – «выскочка»?

– День добрый, пан Каплер! – воскликнул Войцех, как н в чём не бывало, и, обратившись ко мне, сказал: – не надо смеяться, пани Наташа! Это вполне естествеОная реакция мужчины на такую красивую женщину, как Вы. У Вас великолепная фигура! я не могу бороться против природы!

– Не надо даже пытаться бороться против природы, если не хотите потерпеть от неё поражение! – проговорил мой супруг и обратился ко мне: – А я, Наташа, смотрю, ты уже не только сама познакомилась с молодым человеком, но и успела его познакомить со мной. Теперь осталось только меня познакомить с ним.

– Это пан Станиславский, известный польский писатель, – сказала я, указывая на Войцеха взглядом, и быстр прибавила: – он здесь работает над очередной своей книгой.

– Пстойе, постойте! – воскликнул Давид, отводя взгляд куда-то наверх, к небесам: – «Соблазнить ангела», «В нежном плену», «Леди-рабыня»... и ещё что-то такое... а! «Совращённый амур»!

– «Падший купидон», – удивлённо поведя бровями, поправил его Войцех, и вопросил: – Вы что, читали мои романы,

– Признаюсь честно: нет, не читал, – улыбнулся Давид, – но я х видел в киоске, в аэропорту и на железнодорожном вокзале. Я фамилию запомнил: Станиславский – известная фамилия – и названия у них такие... – мой супруг помедлил, очевидно, подбирая нужное слово и сказал, наконец, – такие красочные.

– Да название книги – это чуть ли ни половина дела, – закивал головою дамский писатель, – название – это лицо романа. По названию можно судить: что в нём, о чём он написан и как! Одним словом, название – это бренд! – заключил, наконец, он.

«Да, – подумала я, поглядывая на его, продолжавший беззастенчиво вздыматься, пенис, – по этому «бренду» вполне можно судить, что это за романы и о чём они».

– Вы безусловно правы! – согласился Давид с молодым сочинителем и, обратившись ко мне, сказал: – Ну, что, Наташа, идём на пляж, или ты предпочитаешь ещё побеседовать о литературе?

Честно сказать, мне хотелось немного ещё задержаться. Меня мучило любопытство: до какой степени будет ещё возрастать эрекция у этого литературного эксгибициониста, но, как об этом сказать мужу. Нб этом не могло быть и речи. Спасибо Давид, обратившись к поляку, спросил:

– Вы тоже на пляж, пан Станиславский?

– Да, конечно!, – торопливо воскликнул тот и запнулся: – Только... только я хотел подождать мою... пани Агнешку.

– А! Ну, тогда: до встречи на пляже! – приветливо бросил Давид и, передав мне пакет и бутылку шампанского в ведёрке со льдом, освободившейся рукою обнял меня за плечо и повёл по направлению к морю.

– А, добже! Не буду её ждать! Пойду с вами. Она найдёт меня на пляже! – возгласил, догоняя нас, Войцех таким тоном, будто мы уговаривали его идти с нами, и, наконец, он милостиво согласился.

Прийдя на берег, я стала устраиваться. Расстелила на шезлонге у зонтика полотенце и разложила рядом на пластиковом столике закуску и фрукты, расставила бутылки, фужер, стаканы и термос с водой. Мужчины сразу же направились купаться, причём Давид, покосившись на Войцеха, вопросительно оглянулся на меня и вылез из своих больших, похожих на шорты, трусов. Он бросил их на песок подле своего шезлонга и пошел вслед за Войцехом, покачивая своими крепкими, белыми ягодицами. Я, глядя им вслед, невольно сравнивала их фигуры. Войцех худой, мускулистый, загорелый, весь волосатый, а Давид на пол головы выше, крепкий плечистый, чуть одутловатый в пояснице и бледный, словно младенец. «Нет, – подумала я, – Давид всё таки лучше. Он какой-то всё же... родной». Поплескавшись недолго, они воротились, и я заметила, что член у Войцеза съёжился и вернулся в свой исходный размер, даже, кажется, стал ещё меньше. Член же Давида самодовольно покачивался из стороны в сторону и забавно вздрагивал при ходьбе. Я сжала губы, чтобы невольно не улыбнуться. Они уселись на шезлонг напротив меня, и Давид налил по целому стакану шампанского Войцеху и себе, а мне полный фужер.

– Будем здоровы! Приятного всем отдыха! – сказал Давид и, глянув на Войцеха, добавил: и плодотворной работы!

– Будем здоровы, – повторил Войцех и, подняв свой стакан, добавил: – За знакомство!

– За знакомство, пан Станиславский, – пригубив из стакана, повторил с улыбкой Давид, и выпил остаток шампанского одним махом.

– Зовите меня просто Войцех, – сказал поляк, выпив свой стакан залпом.

– Будем здоровы. За знакомство. – повторила за ними и я, и пригубив несколько малых глотков, поставила свой фужер перед собою на столик.

Мы закусили виноградом, запили из термоса холодным тоником, поели конфет, и мой муж налил себе и Войцеху джина.

– Тебе? – обратился Давид ко мне, держа в руке бутылку с джином и вопросительно указывая лазами на шампанское.

Вообще-то я, конечно, люблю шампанское, но джин – ещё больше, однако не могу же я при постороннем мужчине показать, что я могу пить с ним на равных.

– Мне шампанского, – ответила я, внутренне досадуя, что мне хочется джина, а я должна пить что-то другое.

Мы выпили снова – они джина, а я – шампанского. Разговор как-то не клеился. Говорились стандартные тосты, и, после третьего стакана Войцех сказал, обращаясь к моему мужу, словно меня здесь не было:

– У Вас, пан Давид, прекрасная жена! Чудесная женщина! Красавица – необыкновенная! В такую нельзя не влюбиться!

Кто-то мог счесть это хамством, но, честно признаюсь, мне было очень приятно. Давид же – сама деликатность – не возмутился, не дал ему в морду, а произнёс, светя лучезарной улыбкой:

– Вы правы, пан Войцех! я это знаю. Именно поэтому я как только впервые её увидел, сразу влюбился в неё без ума люблю её д сих пор, всерьёз и навсегда.

Мне показалось, что язык у него слегка заплетается. При этом он приподнялся с шезлонга, поймал меня рукой за затылок, привлёк к себе и, смачно поцеловав меня в губы, уселся на своё место. Это мне было тоже приятно, и я, улыбнувшись, покосилась на Войцеха. Чувствовалось, что ему тоже хотелось бы это проделать, но он не решался.

Мы выпили ещё, и вскоре Давид завалился на свой шезлонг и заснул. Войцех тотчас же оживился.

– Наташа, – быстро заговорил он, – Вы напоминаете мне средневековую даму прекрасную, добродетельную и верную своему мужу. Я в институте изучал жизнь и творчество трубадуров и менестрелей и сейчас воображаю себя вот таким странствующим по жизни поэтом, нашедшим, наконец, даму своего сердца. Знаете, от Вас веет таким волшебным духом, что хочется Вам поклоняться, как некоему божеству, сошедшему к нам из потустороннего мiра. У Вас такое необыкновенное лицо, руки, волосы – вся фигура...

Я понимала всю нелепость и неуместность его дифирамбов, но я ловила себя на том, что мне эти восхваления были очень приятны. Однако следовало его как-то прервать, и я сказала ему, как мне показалось, едкую дерзость:

– Я тоже читала кое-что о менестрелях и трубадурах, и знаете, Войцех, чем Вы отличаетесь от всех них?

– И чем же? – спросил он с улыбкой, при этом лукаво сощурясь.

– Тем, что эти певцы-воздыхатели одержимы были куртуазной любовью к своим избранницам, а Вы, в отличие от них, не столько любите, сколько хотите меня, и непременно тут же овладели бы мною, окажись мы с Вами наедине, и решись бы я Вам это позволить.

я ожидала, что он обидится, возмутится, начнёт возражать – всё, что угодно – он он вместо этого, быстро пересел ко мне на шезлонг, сказал совершенно другое:

– Наташенька, милая, простите, но Вы не очень глубоко знаете эту тему. Вы, очевидно, прочли несколько тощих научно-популярных брошюр о куртуазной любви, ну, может быть ознакомились с парой поверхностных научных исследований, а я изучал этот вопрос глубоко и всесторонне, и я смею заверить, что их куртуазная любовь не так уж далека и от плоти, и от эротических переживаний. Больше того, отдавая даме своей всю свою душу и сердце, её воздыхатель не прочь был, при случае, заполучить и всё её тело!

И он рассказал мне историю о трубадуре Готфриде Арнаутском, который пел своей даме хвалебные дифирамбы так страстно и проникновенно, что растрогал её сердце. Муж её, знаменитый рыцарь, пребывал в это время в крестовом походе. Несчастный Готфрид, завершив своё пение, имел такой печальный и потерянный вид, что его «дама сердца», думая, чем же его наградить и как утешить, не придумала ничего лучше, как запустив руку под его сутану, подобную монашескому облачению, ухватила его за его мужеский уд и стала ласкать. Она ласкала его до тех пор...

И, как водится, в самом интересном месте, в самый интересный момент появилась она. Это была очень юная женщина, почти что совсем девчонка. Она шла широким размашистым шагом по пляжу, утопая босыми ногами в горячем зыбучем песке, и, балансируя, размахивала руками, чтоб не упасть. Она была светловолоса, кудрява и очень стройна. На ней было только очень короткое легкое платьице, похожее больше на майку, явно надетое прямо на голое тело. Она подошла к нам, остановилась напротив Войцеха, расставив свои загорелые стройные ноги, и быстро заговорила по-польски. Я поняла только: «Длячего ние чекач мне?» и «Шукалем цалей плажу!». Войцех вместо того, чтобы ей что-то ответить, обратился ко мне:

– Вот, Наташа, знакомьтесь, это та самая моя Агнешка! – потом, повернувшись к ней, указал на меня ладонью и произнёс: – Агнешка, эта пани – Наташа Каплер, моя новая приятельница, а это её супруг – пан Давид.

Он перевел ладонь на дрыхнущего напротив Давида, а до меня дошло вдруг, что мой подвыпивший муж после купания, так и не удосужился надеть свои шорты-трусы и таки лежит на шезлонге в чём мать родила. Поэтому я приподнялась и прикрыла его полотенцем.

– Джень добры, пани, – сказала мне девица по-польски, но в её голосе не чувствовалось никакого раздражения или неловкости в отношении меня.

И, вновь обратившись к нему, она опять разразилась досадливою тирадой. Я опять поняла лишь пару фраз: «я теж пржи оказии чсён опалять сён и плавач» и «утекл оде мене». Однако вино было, что Войцеха мало волнует её раздражение и недовольство. Тем не менее, чтобы прервать её пылкую речь, я, как можно любезнее, сказала ей:

– Джень добры, пани!

– Не затруняйтсь, Наташа, – перебил Войцех меня, – Агнешка прекрасно понимает и лопочет по-русски не хуже меня.

В этот момент вдруг проснулся Давид. Он уселся на своём шезлонге с едва прикрытыми полотенцем чреслами и, соображая, где он находится. и кто тут вокруг, уставился на Агнешку взглядом питона.

– Агнешка, это пан Каплер, – тут же представил его Войцех юной красотке, и пояснил: – супруг пани Наташи.

Сразу притихшая Агнешка повернулась к Давиду и уставилась на него, словно увидела привидение. Тот протянул ей руку и произнёс:

– Давид. Таково моё имя и также меня и зовут. – полотенце на нём при этом предательски сдвинулось в сторону.

– Агнесса, – сказала она негромко, почти что шепотом, и, протянув в ответ руку, взяла Давида за пальцы.

Мне показалось, что молния промелькнула меж их руками... или она промелькнула просто у меня в голове?

– Очень приятно! – ответил он ей, и я с досадой заметила, что он, прижав её ладонь большим пальцем, не выпускает её руки.

На несколько мгновений пауза затянулась, и, наконец, пробормотав:

– Мне тоже очень приятно. – она высвободила, в конце концов свою руку.

– Присаживайтесь, Агнесса, – промолвил Давид, сдвигаясь в сторону и уступая ей место на шезлонге рядом с собой, – Вы выпить хотите?

– А что вы пьёте? – спросила она.

– Джин и шампанское, ответил Давид и осведомился: – Вы что предпочитаете?

Он всё больше приходил в себя и оживлялся. Полотенце на нём, словно само по себе, продолжало сползать. От досады я закусила губу, но поделать ничего не могла. Не стану же, действительно, я вставать и поправлять ему полотенце – я же ему не мама, а он мне не сыночек.

– По правде сказать, я люблю русскую водку, – проговорила Агнешка, и затараторила дальше: – или же виски и джин, хотя Войцех всё время пытается напоить меня вином или шампанским. А я, ведь, уже совершеннолетняя.

– От водки ей голову сносит, – вставил с усмешкою Войцех, а Давид, словно бы пропустив мимо ушей его слова, сказал:

– Тогда я налью Вам джина, – и с улыбкой добавил: – раз уж Вы совершеннолетняя.

Давид всем налил джина, а мне шампанского. Я была задета тем вниманием, которое мой муж оказывал этой нахальной девчонке, поэтому я сказала ему с раздражением:

– А почему ты не спросил меня, что я предпочитаю, и мне одной налил шампанского? – я почувствовала, что вопрос мой прозвучал как-то слишком уж раздраженно, почти что капризно, поэтому, чтобы сгладить неловкость, я решила свести его к шутке, добавив: – я ведь тоже уже совершеннолетняя.

– Хорошо, хорошо! – примирительно проговорил Давид и, выплеснув моё шампанское на песок, добавил: – я налью и тебе джина.

Он налил мне джина в фужер, при этом рука его дрогнула, и джин плесканул через край.

– Ты хочешь, чтобы я упилась? – спросила я не умея скрыть своё раздражение его неловкостью.

– Извини, меня что-то качает, – сказал Давид и добавил: – ты можешь выпить его не сразу весь...

– Спасибо тебе за совет, – зло ответила я и, подумав: «Это выпитое тебя качает», выпила весь фужер почти одним махом.

Голова у меня пошла кругом, а Войцех сказал, обращаясь к Агнешке:

– Ты, кажется, пришла сюда загорать и купаться, а сама принялась пить джин. – и обернувшись к нам с Давидом торжественно произнёс: – Так пойдёмте ка все лучше в море!

С этими словами он вскочил с моего шезлонга, потянулся энергично так, что его сухожилия хрустнули, а под его волосатой кожей прокатились по всему телу рельефные мышцы. Тут же вскочила за ним и Агнешка. Она махом сняла с себя свою маечку и предстала пред нами во всей своей обнаженной красе. Её загорелое тело было стройным и худощавым так, что на боках проступали рёбрышки и межреберные мышцы, а на животе, вокруг проколотого пирсингом пупка, вздувались кубики брюшного пресса. Бёдра у неё были узкими, как у подростка, а попка маленькая и круглая. Ещё я обратила внимание, что у неё в самом паху, прямо возле гладенько выбритой складочки, была набита очень красивая татуировка – маленькая юркая ящерка, изогнувшись, оглядывается, словно бы соображает, не спрятаться ли ей от нас всех в свою норку?

Агнешка взяла Войцеха за руку, и они не спеша, оглядываясь на нас, пошли к воде. Меня поразила стройная красота их тел. Оба худые, гибкие, ладные и мускулистые. «Вот ведь подходящая друг дружке парочка, – подумала я, – а он какого-то ляда клеится ко мне, а она льнёт к моему Давиду». Вслед за ними поднялся с шезлонга Давид. Я назло ему осталась лежать и смотрела на него, сжав губы. Тем не менее он потрусил вслед за ними, оглянулся на меня виновато, бросил полотенце в песок, перешагнул через него и нагишом направился к морю. Тут уж я не могла усидеть! я вскочила и кинулась следом за ними. «Ишь ты! Пошли купаться одни, без меня! Ещё чего! – думала я, вскипая от злости, – И стренги свои ни за что снимать при этом наглом поляке не стану! И буду всё время возле Давида... между ним и Агнешкой».

Вода оказалась настолько приятной, что моя злость если не погасла совсем, то значительно поутихла. Я догнала Давида, когда он был уже в воде почти что по пояс, и прыгнула сзади верхом на него. Со мной на кошлах, он всё равно направлялся явно к Агнешке. Тогда я сползла у него со спины, обняла его сзади, обеими руками схватила его под водою за его возбухающий член и крепко сжала. Зачем я это сделала? Член его начал пульсировать в моих руках, ещё сильней возбуждаться и вообще стал торчком. Хорошо хоть это было всё скрыто водою, и никто, кроме меня, этого не заметил.

– Пойдём, Давидчик, поплаваем, – сказала я ему, как могла поласковее, чтобы ему не вздумалось выйти из воды.

Он послушался меня, и мы поплыли от берега. Впрочем, плавали мы недолго. Давида прямо так и тянуло к Агнешке, а она с Войцехом уже выбиралась на берег. Я взяла Давида за руку и пошла следом за ними. Хвала небесам, «хвастун» моего супруга уже не торчал дыбом кверху, а опустился вниз часов на 7 или 8, но при этом он словно бы рыская что-то вокруг, при каждом шаге покачивался из стороны в сторону. Войцех уже налил всем джина, и, так как мы принесли бутылку на пляж уже початую, оказалось, что она опорожнилась. Увидев, что мы приближаемся, наглый поляк спросил меня с гадкой улыбкой:

– Пани Наташа, Вы всегда купаетесь и загораете в одежде?

От его наглости я растерялась и не нашлась, что ответить, только пробормотала:

– Это не одежда, а стренги...

– Эта ниточка на теле, – вправил, сияя улыбкой, Давид, – не скрывает, а лишь подчёркивает наготу.

Войцех расхохотался, потом поднял стакан, произнёс длинный витиеватый тост (что-то о дружбе любви и верности – я уже сейчас не помню), и мы выпили.

Спустя некоторое время, Давид сказал:

– Я пойду, куплю ещё виски и джина, – но Войцех его перебил:

– Нет, нет, ни в коем случае! Теперь виски и джин куплю я! Агнешка, моя карточка у тебя? Сходи с паном Давидом, купите виски и джин за мой счёт...

– А мне шампанского! – вставила я, боясь, что от такого количества спиртного меня вообще унесёт.

– А даме – шампанского! – с размашистым жестом возгласил Войцех.

Давид подобрал свои шорты-трусы, валявшиеся в песке, встряхнул их пару раз и, к огорчению Агнешки, надел на себя. Агнешка напялила на себя свою платьице-маечку и даже не удосужилась одёрнуть её так, что сзади остались на четверть видны её круглые ягодицы и складочки под ними, и в таком виде они удалились за выпивкой. Мы с моим воздыхателем остались одни. Войцех сидел на своём шезлонге в развязной позе, одной ногой ступив на шезлонг, а другую пождав под себя. Пляж был почти пустынный, только где-то вдали метрах в трёхстах от нас бледнела на шезлонге фигура какого-то пузатого дядьки в панаме, и более – никого. Не успели Давид и Агнешка скрыться из вида, как я заметила, что член у сладострастного поляка снова стал возрастать. Он быстро, пульсируя, удлинялся и вскоре торчал уже так, что обнажилась его розоватая головка над крайнею плотью. Я отвела глаза и поджала губы, он, видимо тоже почувствовал неловкость и сжал колени. Теперь его «выскочка» спрятан был меж его бёдер. Я чувствовала, что готовится длительная осада крепости, но в любой момент может начаться атака, но я поклялась себе не сдаться ни под каким видом.

Некоторое время мы сидели молча. Потом я спросила:

– Пан Войцех, зачем вы спросили меня, всегда ли я купаюсь и загораю в одежде? Ведь «Вам бы только пяточку увидеть – довольно с Вас... у Вас воображенье...

– «В минуту дорисует остальное; – перебил он меня, и продолжал нараспев – Оно у нас проворней живописца... Вам всё равно, с чего бы ни начать, с бровей ли, с ног ли...» – продекламировал он и объявил: – ваш Пушкин, «Каменный гость».

«Начитанный, зараза« – подумала я, а он отвечал:

– Видите ли, Наташа, я вовсе не Дон Жуан, как Вы, очевидно, подумали. У меня нет цели соблазнять всех женщин подряд, тем более я не стремлюсь соблазнить Вас...

«Врёшь, стремишься, – подумала я про себя, – и если бы я сейчас тебе это позволила, ты тотчас же овладел бы мною здесь же, на пляже, прямо при вон том мужике». Я покосилась на загоравшего невдалеке толстяка, и мне показалось, что он теперь уже ближе, чем в трёхстах метрах. Войцех, меж тем продолжал:

– И если бы Вы вдруг, пани Наташа, решились бы изменить себе и своему мужу, – проговорил он, словно прочтя мои мысли, – скорее всего у меня бы с Вами ничего бы не получилось потому, что вы тогда бы стали для меня другой. Из гордой и неприступной дамы моего сердца Вы превратились бы пусть и в очень красивую и привлекательную, но в простую и доступную селянку подобную Дульцинее Тобосской.

Я не нашлась, что ответить и мы некоторое время опять помолчали. Потом я опять решила прервать молчание:

– Всё таки, пан Станиславский, – спросила я Войцеха напрямую, – кем Вам приходится Агнешка? Жена, сестра, любовница или просто подруга?

– Всем сразу и никем из перечисленного Вами, – сначала ответил он мне а потом стал уточнять: – Видите ли, пани Наташа, по-настоящему, Агнешка мне и не жена, и не сестра. Мы не венчались с нею в костёле, наш брак не зарегистрирован нигде в государственных органах, и родители у нас разные...

– То есть, вы с ней друг другу вообще – никто? – перебила я его в нетерпении.

– Не торопитесь, пани Наташа, – сказал Войцех, – дайте досказать. Моя мама и её отец пятнадцать лет назад поженились. Агнешке тогда было пять лет, а мне – пятнадцать. Она была вдова – он вдовец. По католическим законам им можно было жениться и они, как добрые католики, венчались в костёле. Таким образом, мы с Агнешкой стали... (как это говорится?) сводными братом и сестрой. А два года назад случилась трагедия – наши родители погибли в автомобильной катастрофе. Нас с Агнешкой спасло то, что она в это время сдавала экзамены в университет, а мне надо было отвезти рукопись в издательство и заключить договор. Теперь вот в чём (как это по-русски?) загвоздка: мы с Агнешкой не можем повенчаться, потому, что для костёла мы – брат и сестра, хотя родители наши уже умерли. Так, что мы живём с нею так, как жили последние 15 лет.

– Так вы с нею... ну... это... – я запнулась, не зная, как бы это спросить поделикатнее, – не сожительствуете? Живете, как брат и сестра? Без секса?

– Наташа, помилуйте, – Войцех умоляюще прижал ладонь к сердцу, – мы же современные взрослые люди и совсем молодые! Как можно в нашем возрасте без секса?

– Но ведь костёл этого не одобряет, – съязвила я.

– Костёл это не только не одобряет, но попросту это категорически запрещает. – подхватил Войцех мои слова и вопросил: – но, кто сейчас прислушивается к мнению костёла? Вот вы, Наташа, когда в последний раз были в костёле?

– Ни разу, ну, если не считать экскурсию в Польшу в позапрошлом году... – улыбнулась я ему в ответ.

– Да, конечно! Простите, Наташа, конечно же, я имел ввиду Вашу ортодоксальную церковь, – спохватился Войцех – таки, когда Вы в последний раз были в вашей церкви? В действующей, разумеется, а не на экскурсии.

– В последний раз – недавно, – ответила я прищурившись и улыбнувшись, – перед отлётом заказала молебен о путешествующих.

Мне показалось, что Войцех досадливо вздохнул, видя что его яркий аргумент не сработал, но быстро изменился в лице и проговорил, явно стараясь, чтобы слова его не выглядели шуткой или же издёвкой:

– О! Наташа! Так Вы, как я вижу не только благочестивая девушка, но и добрая католич... – Войцех запнулся и поспешил поправиться: – то есть ортодокс... то есть православная прихожанка.

– Да бросьте Вы издеваться, пан Войцех, – махнула я на него рукою, – ходить в церковь заказывать требы ещё не значит быть православной прихожанкой, а не изменять своему мужу ещё не достаточно, чтобы быть благочестивой девушкой.

– Вы меня удивляете всё больше и больше, пани Наташа, – округлил глаза Войцех, – оказывается, нравственные максимы у Вас ещё выше!

– Бросьте издеваться, пан Войцех, – возмутилась я, – Вам ли судить о моих нравственных максимах.

– Простите, – пани Наташа, – пробормотал он, у меня и в мыслях не могло быть Вас обидеть.

Мы помолчали. Солнце двигалось к закату, и по расписанию положено было идти на ужин. Разговор можно было считать оконченным, но у меня в моём любопытном мозгу всё свербела одна мысль:

– Пан Войцех, могу я задать Вам один очень нескромный вопрос?

– Несомненно, пани Наташа, Вы можете задавать мне любые вопросы, ведь из Ваших уст для меня любой самый нескромный вопрос звучит как пожелание небесного откровения. И я буду откровенен с Вами, как у вас говорят, как на духу. Только...

– Что «только»? – переспросила я его – У Вас есть какие-то условия?

– Да, но лишь одно... – быстро проговорил Войцех и, словно бы извиняясь, сказал: – с этого момента Вы ко мне будете обращаться без «пана» и на «ты».

– Хорошо, – отвечала я, – но тогда и тебе придётся обращаться на «ты» и без «пани».

– Мне это будет сделать неизмеримо труднее, – отвечал Войцех, – ведь обращаться к даме сердца на «ты»...

– Вот и прекрасно, – перебила я его, – мне эта игра в «даму сердца» и «влюблённого рыцаря уже набила оскомину.

– О! Наташа! Поверь, это совсем не игра! я действительно влюбился в тебя по уши и, честно сказать, вожделею тебя так... как моряк, вернувшийся из кругосветного плавания...

– Прекрати, – перебила я его резко, – я согласилась на твоё условие, так и ты согласись на моё.

– Хорошо, Наташенька, я буду обращаться к тебе без «пани» и на «ты», когда мы будем с тобою наедине, но при Давиде, я буду говорить тебе: «пани Наташа» и обращаться на «Вы».

– Ну, уж нет! – возразила я категорично, – либо наедине, как при Давиде, либо при Давиде, как наедине. Я ничего не хочу скрывать от своего супруга.

– Ладно, при Давиде, как наедине, – согласился Войцех, а я вдруг взяла и ляпнула:

– И если я когда-нибудь изменю своему мужу, то только с его согласия и в его присутствии.

– Наташа, ты вселяешь в меня надежды! – радостно воскликнул Войцех, – только мне будет чрезвычайно сложно проделать это а присутствии твоего мужа.

Я ответила ему резко:

– С чего это ты взял, что я тебе подала надежду?

– Ладно, Наташа, не разрушай мои иллюзии, не порти мне праздник! – воскликнул Войцех со смехом и добавил: – давай о другом. Ты хотела задать мне «нескромный» вопрос.

– Да! – вспомнила я, – я хотела спросить: сколько лет было Агнешке, когда это у вас произошло в первый раз?

– Что ты имеешь ввиду, под термином «это», – спросил Войцех с улыбкой, изображая наивность.

– Под термином «это» я, конечно же, имею ввиду секс. – отвечала ему я и добавила: – Ты обещал быть со мной откровенным.

– Видишь ли, Наташа, всё ли в наше время можно называть сексом? Например, печально знаменитый американский президент Билл Клинтон доказал в суде, что минет не считается сексом. – я усмехнулась, а он продолжал, – сначала мы с Агнешкой просто ласкали друг дружку, и она делала мне минет. Ей тогда было 14 лет – я это точно помню. Примерно через год я впервые вошел в неё, и представь себе, Наташа, эта овечка не оказалась первячкой...

– Первячкой? – переспросила я, не поняв сразу этого слова.

– Ну, это сленг... как это по-русски? Virgin... – девственницей, – сказал он, а я в удивлении воскликнула:

– Надо же! Правда?

– Правда, Наташенька, зачем же мне лгать? – отвечал он, – я тоже был удивлён и стал допытываться у неё, кто был этот негодяй, который меня опередил? Агнешка уверяла меня, что до меня у неё никого не было. Только через некоторое время я понял, что она лишила себя девственности сама с помощью фаллоиммитатора моей матери, который она выкрала у неё, когда рылась в её вещах на чердаке. Когда умер мой отец, моя мама, будучи доброй католичкой, несколько лет не знала мужчин, и пользовалась разными заменителями секса: вибраторами, фаллоиммитаторами и тому подобной чепухой, которой у неё скопился целый сундук. Когда она вышла замуж, она спрятала это всё где-то на чердаке, куда и добралась наша невинная агница. Она вытаскивала их оттуда, прятала у себя и, вместе со своими подружками, пользовалась ими на «пижамных вечеринках», которые они часто устраивали у нас в доме или в гостях у подруг. Её отец и моя мать были с головой заняты своею работой и, бывало, возвращались домой очень поздно. Однако они были настолько уверены в нашей католической непогрешимости, что позволяли нам часто оставаться вдвоём и даже ночевать в одной комнате. Они часто бывали в отъездах, причём нередко они покидали нас одновременно, и мы с Агнешкой по несколько дней оставались в доме одни. Тогда «пижамные вечеринки» происходили у Агнешки чуть ли не каждый вечер. Ощущая близость молодого мужчины за стенкой, они устраивали за мною тайную невидимую охоту: подглядывали за мной, когда я был в душе, проникали ночью ко мне в спальню. Конечно я видел их неуклюжий шпионаж, но делал вид, что не замечаю его. Больше того, я специально помогал им в этом: оставлял дверь в ванную приоткрытой, не запирал дверь в спальню... их охота за мной делалась всё более настойчивой и бесцеремонной. Тогда я ответил им тем же. Будучи человеком технически гораздо более продвинутым, чем они, я установил в комнатах и ванной веб камеры, провёл их в свою комнату и, сидя у себя за компьютером, наблюдал их «пижамные вечеринки» уже без всяких пижам, групповые занятия йогой? в чём мать родила, и совместное принятие душа. Что-то, наиболее зрелищное и интересное, я записывал на видеоролики сначала в формате. mp4, а потом в более качественном формате. avi. Со временем у меня скопилось целая дискотека с их развлечениями, и я время от времени с удовольствием их пересматривал. Правда, я их тщательно прятал и не давал смотреть никому. Эти их эротические квесты так распалили Агнешку, что она со временем стала желать плотских утех чуть ли не постоянно, по несколько раз на дню мастурбировала, потом стала льнуть ко мне с ласками и требуя ласк от меня. Она и сейчас постоянно жаждет секса. Я очень удивлюсь, кстати, если она через несколько дней не соблазнит и твоего мужа. Ты, наверное, уже заметила, что она занялась этим вплотную. Так что, Наташенька, ты не слишком-то злись на Давида и не наказывай его, если он вдруг изменит тебе с нею – он будет не виноват, он будет тут пострадавшей стороной.

Войцех намерен был и дальше продолжать свою само-изобличительную повесть, но тут на пляже появились Агнешка с Давидом. Они шли к нам в обнимку с бумажными пакетами с покупками, и откровения Войцеха резко прервались. Я была благодарна Давиду, что он настолько был уверен во мне, и без опасения мог оставить меня наедине с обнаженным мужчиной на пустынном пляже. Я так же не опасалась и за него, будучи уверена в нём больше, чем даже в себе, но последние слова Войцеха меня озадачили и заставили насторожиться. Однако, я отдавала себе отчёт в том, что возможно, этот лукавый обманщик нарочно сказал мне всё это, чтобы меня поддразнить. Тем не менее, я решила приглядеться к этой овце повнимательнее.

Как только Агнешка с Давидом подошли к нам, и мой супруг начал выкладывать содержимое пакетов на один из шезлонгов, то первое, что она сделала – тут же избавилась от своей платье-маечки, а потом принялась помогать Давиду, словно бы ненароком потираясь об него. Войцех присоединился к ним, протиснувшись между Давидом и Агнешкой, и стал откупоривать бутылки и разливать выпивку по стаканам. Хлопнула пробка шампанского, и Войцех протянул мне стакан с пенящейся горкой. Все разобрали свои стаканы, Войцех опять произнёс художественный тост, и мы выпили. Потом все мы пошли искупаться, и Давид снова избавился от своих длинных, по колено, шорт-труселей.

День был очень жаркий, на небе – ни облачка, и нам всё время приходилось бегать освежаться в море. Мы бегали в воду и по одному, и парами, и втроем или же все вчетвером, и только на мне всё ещё была тонкая ниточка стренгов, все остальные безо всякой застенчивости пребывали совсем нагишом. Меня несколько заедало то, что мой Давид щеголяет перед этой юной красоткой в чём мать родила, а она пялится на его большой, покачивающийся, и то и дело набухающий от полу-возбуждения член. Чувствовалось, что это зрелище ей очень нравится. Я не знала, что предпринять и просто сидела и тихо злилась больше на неё, чем на него.

Агнешка непрестанно вскакивала со своего шезлонга чтобы налить виски Войцеху и Давиду, себе джина, а мне шампанского. Она то и дел проносила свою маленькую задницу возле самого лица Давида, который после купания даже не удосужился надеть трусы, и я видела, что у него явно начиналась эрекция. Я пересела на его шезлонг и пододвинулась к нему поближе. Он, видимо, тоже почувствовал неловкость от своего неуместного возбуждения и вдруг, ухватив своими могучими руками меня за бока, приподнял и усадил к себе на колени. Теперь, когда его «хвастун» оказался скрыт подо мною, я почувствовала, как он уже безо всякого стыда начал быстро расти, отвердевать и пытаться протиснуться меж моих бёдер. Агнешка и Войцех в очередной раз направились окунуться в море, и Давид попытался, было, ссадить меня со своих колен и побежать вслед за ними.

– Сидеть! – процедила я сквозь зубы и ещё сильней сжала бёдра, чтобы не выпустить его из ловушки.

Я представила, как он с торчащим кверху своим стояком ринется вслед за Агнешкой, и сжала бёдра ещё крепче. Я почувствовала, как у меня межу бёдер и так уже выросший стержень Давида вдруг зашевелился, двинулся вверх, ещё сильнее напрягся и неожиданно начал пульсировать так, что мне показалось, что его колотит разрядами тока. Давид стиснул меня объятьями, выгнулся, застонал, а у меня внутри что-то вздыбилось, забурлило, потом обмякло, и меня тоже сотрясло, как во время оргазма. Такого ощущения я никогда в жизни ещё не испытывала.

Агнешка и Войцех меж тем уже возвращались с купания.

– Знаете, Наташа, – сказала Агнешка почему-то обращаясь ко мне, – забыла сказать. Мы сейчас с Давидом видели объявление. «Сегодня вечером, после ужина, в танцполе будет происходить грандиозная дискотека». Вы с Давидом пойдёте? Мы с Войцехом вас приглашаем.

– Да, да! Обязательно приходите, мы будем рады там вас увидеть. Пообещайте мне, что придёте. Обещаете?

– Не знаю, как себя буду чувствовать, – ответила я уклончиво, – мне кажется я сегодня обгорела на солнце.

– О! Наташенька! – всполошился Войцех, услышав мои слова, – у меня есть прекрасная мазь от обгорания. Нас с Агнешкой она очень спасала, но теперь уже мы загорели так, что больше ею не пользуемся, и у нас много осталось. Надо натереть ею всё тело, хотите, я могу натереть...

– Спасибо, – перебила я его резко, – у меня есть такая же мазь, как есть и тот, кто может меня натереть...

– Вот и отлично! – перебил в свою очередь и он меня, – Так вы придёте? Обещайте мне, что придёте. Если вы не придёте, весь вечер будет испорчен.

– Хорошо, обещаю, – сказала я ему только, чтоб он отцепился.

– Вот и прекрасно, вот и прекрасно! Мы будем ждать! – затараторил он, и они с Агнешкой взявшись за руки побежали в своё бунгало одеться к ужину, оставив нас с Давидом, наконец наедине.

Мы с супругом пошли в море и я тщательно вымыла себе внутреннюю сторону бёдер, а Давиду его, не успевшее ещё смягчиться и опуститься, мужское достоинство.

– Что с тобой произошло? Неужели тебе было не стыдно? – пытала я его, а он отвечал мне:

– Ты меня совратила! Это было великолепно!

– Это я тебя совратила? Старый развратник! – притворно выругала я его и несильно шлёпнула по его набухшему члену, который всё ещё держала в руке.

Потом я заставила его поскорей надеть его шорты-трусы и мы, собрав остатки выпивки и закуски в пакеты, вернулись в своё бунгало.

Я пообещала Войцеху, что пойду на дискотеку, чтоб только он от меня отстал, а сама решила: «Спрошу у Давида. Если он согласится пойти со мною, то мы пойдём на танцы с ним вместе, а если откажется, то и я останусь с ним в номере, а на танцы одна ни за что не пойду». Однако Давид на удивление быстро согласился идти танцевать, а я сразу так и не сообразила: к сожалению мне было это его согласие или же к радости?

– Тогда собирайся, – сказала я ему а сама пошла освежиться под душ.

– Собираться? – услышала я сквозь льющиеся струи недоуменный голос Давида, – А чего мне собираться то? я всегда собран. Нищему собраться – только подпоясаться!

– Тоже мне «нищий»! – крикнула я ему из душа, разевая рот и ловя им струи воды.

Потом, чтобы взбодриться, я полностью убрала горячую воду, и меня напоследок обдало ледяными струями. Я, не одеваясь, вышла из душа, прошла на носочках босыми ногами по ворсистому ковру, расстелила по большущему креслу банное полотенце и уселась в него поджав ноги, думать, что я надену на танцы.

– Ты что, вот так и пойдёшь? – неуклюже пошутил Давид, не глядя на меня и пялясь в свой телевизор, где крутили какую-то французскую мелодраму с постельными сценами.

я злилась на него, что я тут вот сижу возле него в кресле, в чём мать родила, а он пялится в телевизоре на молодую красотку, которая ходит по постели на четвереньках в чёрных кружевных трусах перед своим не больно-то жаждущим её пресыщенным кавалером. Мне захотелось Давида позлить, и я отвечала ему, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно беспечнее и убедительнее:

– Да я бы с удовольствием так и пошла – это же такой кайф плясать в толпе нагишом, но там к сожалению висит объявление, что уважаемых посетителей дискотеки просят во время танцев надевать на себя что-нибудь и не приходить в танцзал совершенно голыми.

– Да, жалко, что не разрешают, – отвечал он с деланным сожалением, и продолжал смотреть свой фильм.

Шутка моя не сработала. Тогда я встала, подошла к гардеробу и надела прямо на голое тело свою любимую белую, широкую, коротенькую платье-блузку, с широкими рукавами по локоть, из лёгкой струящийся ткани. У неё были с глубокие вырезы на груди и спине, отчего она временами, то с одной, то с другой стороны сползала с плечей и её приходилось тогда поправлять, Меня это не раздражало, а наоборот забавляло, а Давид от этого просто тащился. Я подпоясалась тоненьким пояском, отчего блузка моя стала ещё больше похожа на платьице. Я решила подухарить над Давидом и трусиков под платьице надевать не стала, чтобы потом, уже на танцах, при случае, словно бы невзначай это ему открылось.

– Пойдём, – сказала я ему, встав напротив него и загородив собою ему телевизор, – дискотека уже началась!

– Подожди, – сказал он умоляюще и, заглядывая за меня, добавил: – финальная сцена... дай досмотреть!

– Сцена оргазма? – спросила я раздраженно, – или у тебя самого сейчас наступит оргазм?

Видя, что я в раздражении, он встал, выключил телевизор и, обернувшись ко мне произнёс со своей, свойственной только ему, обаятельной улыбкой, за которую я готова была простить ему всё:

– Пойдём, дорогая скорее, тебя уже там, наверное, ждут!

Это последнее его замечание вернуло мне моё раздражение, и я поджав губки, молча направилась к выходу. Он устремился следом за мною.

На улице уже стемнело, на небе высыпали звёзды, но павильон, где располагалась дискотека, светился и сиял, словно сам был источником света. Оттуда по всей округе разносилась громкая музыка. Когда мы пошли ближе и вошли внутрь – музыка сделалась оглушительной. Впрочем, надо отдать должное, что это был не простой забубённый рок, а сложные переходы каких-то народных, возможно африканских или латиноамериканских ритмов. Время от времени яркий свет притухал, из углов выползал полумрак, но вокруг всеми цветами радуги сияли мерцающие огни, по беснующийся толпе бегали разноцветные лучи прожекторов, музыка гремела! Вдруг я почувствовала, что меня кто-то схватил за запястье и потянул в толпу.

– Давид, надеюсь ты не возражаешь?! – услыхала я возле своего уха едва различимый сквозь барабанный бой голос Войцеха.

Я оглянулась. Давид со своей лучезарной улыбкой что-то кричал в ответ (скорее всего: «Нет, не возражаю»), а у него на шее уже висела Агнешка. В пробежавшем по ним луче прожектора, я заметила, что она босая, а на ней надета только мужская рубашка с засученными по локоть рукавами. «Вот овца худая! – подумала я, – наверняка эта рубашка у неё прямо на голое тело надета». Музыка вдруг изменилась, замедлила темп, огни попритухли, и меня тут же обхватил в объятия Войцех, Он обнял меня обеими руками за талию и повёл меня в медленном танце, искусно уворачиваясь от танцующих вокруг во множестве пар. Потом он притиснул меня поближе к себе, опустил руки мне на поясницу и, прижавшись щекой к моей щеке проговорил мне на ухо:

О! Наташенька! Ты без трусиков. Как же это эротично!

«Вот гад, – подумала я, – уже заметил. Как это ему удалось? Наверное, когда гладил меня по пояснице, почувствовал... блузка-то ведь совсем тонюсенькая». Мне сделалось немного не по себе, внутри меня всё сжалось, и я посмотрела по сторонам, чтобы удостовериться, не заметил ли это ещё кто-нибудь. Но все танцевали в самозабвении, обращая внимание лишь друг на дружку, и я понемножечку успокоилась

– Да я просто забыла надеть их... – произнесла я, стараясь, чтобы это звучало, как можно безразличнее.

– «Забыла надеть»? – хохотнул Войцех, – Не смеши меня, Наташа! Можно забыть дома сумочку, кошелёк, но такое «забыть» нельзя, такое можно сделать только нарочно!

– Но ведь я же забыла, – прикинулась я дурочкой.

Войцех помолчал некоторое время, потом опять приблизил свои уста к моем уху и вопросил:

– Наташа, ты сделала это специально для меня... – потом выдержав паузу, добавил: – или же для Давида?

– Я сделала это для себя, – ответила я.

– И Давид тебе это позволил? – спросил Войцех.

– Давид об этом ничего не знает, – ответила я и уточнила: – пока не знает.

– Но! Когда он узнает... когда ты ему об этом скажешь... представляю, что с ним будет... – заговорил Войцех мечтательно возведя глаза к сверкающему потолку.

– Я ему ничего говорить не буду, – перебила его я, – он сам это заметит, когда придёт время.

– О! А ты, Наташенька озорница! – усмехнулся Войцех и полюбопытствовал: – И что тогда будет?

– Тогда он не отойдёт от меня ни на шаг до самого конца вечера, – ответила я, и торжественность, которой я вовсе не желала, неожиданно прозвучала в моём голосе.

Танец между тем кончилась, наступила короткая пауза, Войцех выпустил меня из объятий, и я стала искать глазами Давида. Оказалось, что он стоит неподалёку в обнимку с Агнешкой. Вернее, это Агнешка его обнимала, а его глаза искали меня. Вот наши взгляды встретились, и Давид, ускользая из объятий этой овцы, устремился ко мне. Войцех тут же куда-то исчез, но через несколько секунд возвратился, неся в руках четыре фужера с коктейлем, и роздал их нам: Агнешке, Давиду и мне. Меня мучила жажда, и я попробовала выпить его сразу, чуть что не залпом, но он оказался таким крепким, что мне показалось, что я глотнула чистого спирта и поперхнулась. Хотя надо отдать ему должное, коктейль был на удивление вкусным. Я откашлялась и уже осторожнее допила его до дна. Войцех забрал у нас из рук пустые стаканы и со словами:

– Правда ведь очень вкусный? Я принесу ещё, – куда-то опять исчез. В этот момент вновь грянула музыка, снова медленная и напевная. Давид тут же громко воскликнул:

– Ну, а теперь со мной.

Я с радостью вцепилась в него, и мы пошли сквозь толпу в медленном танце, подчиняясь её броуновскому движению. Давид танцевал не так искусно, как Войцех, но вёл меня очень уверенно, я бы сказала: самоуверенно, и всё время крепко прижимал меня к себе, будто боялся меня опять упустить. Мне было это очень приятно. Вдруг он изменился в лице и испуганно сказал мне на ухо:

– Наташка, ты забыла надеть трусики!

– Правда? – переспросила я, делая вид, что удивлена.

– Ты что, сама этого не чувствуешь? – спросил он.

Я отрицательно покачала головой и пробормотала:

– Нет. Я же одетая... в платье...

– Но ведь... – он начал, было, говорить мне что-то, но осёкся, а как раз в этот момент музыка приутихла и нарядный мужской голос, словно в припадке возопил на английском языке:

– А теперь объявляется конкурс «Мисс Дискотека»! Желающие принять участие девушки подходите и регистрируйтесь у пульта нашего Ди-джея! Возрастные ограничения: от восемнадцати до восьмидесяти! – по залу пробежал хохоток.

Музыка заиграла тише и ритмичнее, мигание света прекратилось и лишь медленно переливались бегущие огоньки на выгнутом пузырём потолке. Тот же голос, но уже потише и поспокойнее начал давать разъяснения:

Конкурс будет проходить в несколько туров: 1. Выход на арену для знакомства и всеобщего обозрения; 2. Сольный танец; 3. Танец с меняющимися партнёрами; 4. Караоке под фонограмму или песня под наш оркестр; 5. Фотосессия; и, наконец, 6. – итоговое ДЕФИМЕ! Роль жюри будете играть все вы! Чем более громкой будет одобрительная поддержка, тем больше баллов получит участница. Фиксировать уровень вашей поддержки будет беспристрастная аппаратура нашего звукооператора. Итоги автоматически будут высвечиваться на большом экране. В каждом туре участницы будут выстроены с первого по последнее место в зависимости от количества зарегистрировавшихся участниц, из них будут выбраны и объявлены пять претенденток, победительниц каждого тура, но произойдёт это в конце конкурса при подведении итогов. В самом конце, по итогам всех конкурсов, будет объявлены пять победительниц и, наконец, все мы с вами изберём «Королеву бала», – ведущий сделал короткую паузу и возопил: – Мисс Дискотека!!! Кстати принимаются ставки! Кто угадает пять победительниц, получит крупный приз!

Я слушала эти восклицания, похожие на вопли и с нетерпением ждала, когда снова загремит музыка, чтобы ухватить своего Давида и утащить в толпу танцующих назло Войцеху и Агнешке. Войцех, меж тем всё подносил мне то коктейль, то виски, то любимый мой джин (коктейли здесь, надо отдать должное, были отменными). Вдруг, когда призывы ведущего достигли апогея и, казалось, должны были бы завершиться, Войцех обнял меня сзади за плечи и быстро проговорил мне на ухо:

– Наташа, тебе непременно надо записаться и принять участие в конкурсе!

– Что? – я сделала вид, что не расслышала, – Что ты сейчас сказал?!

– Тебе необходимо зарегистрироваться на конкурс! – прокричал он мне в самое ухо.

– «Необходимо»? – округлила я в удивленьи глаза, – Ты считаешь, я не могу без этого обойтись?

– Мы все не можем без этого обойтись! – парировал он, – мы все: я, Агнешка, Давид, хотим, желаем жаждем, чтобы ты приняла участие в конкурсе и победила, – убеждал меня он, и подпаивая меня очередным изумительно вкусным и крепким коктейлем, добавил: – Агнешка, кстати сказать, уже зарегистрировалась. Если тебе лень идти, или ты стесняешься, давай, я пойду и зарегистрирую тебя сам.

И вдруг, словно бы не я, а кто-то другой, поселившийся в моей хмельной голове, произнёс моим голосом громко:

– Ладно, давай, иди, регистрируй меня!

Войцех исчез, а танцевальная музыка опять загремела на этот раз быстрая и ритмичная, и толпа вновь пошла в пляс. Агнешка, чтобы быть ближе к Давиду, избрала хитрую тактику и всё время тёрлась возле меня. Давид, видно под влияньем коктейльных паров и хмельной от близости Агнешки танцевал с нами обеими вместе. Опять среди нас возник Войцех и громко, чтобы перекричать гремящую музыку, воскликнул:

– Порядок! Наташа, ты – зарегистрирована и внесена в реестр!

Не успел он это произнести, как голос ведущего возопил:

– На арену приглашается... Лиана Мьянма!!! Соединённые штаты, Флорида!

На круглое возвышение посередине танцпола выскочила и быстро засеменила по кругу маленькая, юркая мулатка с густой шапкой чёрных кудряшек на голове, в узкой коротенькой юбчонке похожей на набедренную повязку и в коротеньком просторном топике, из под которого то и дело выглядывали нижние половинки её крошечных, как у подростка, грудей. Толпа в возбуждении взвыла. На экране высветилось подобие интерактивного графика, забегали цифры, и начал подниматься и подпрыгивать столбик обозначающий уровень поддержки, который был устроен весьма забавно. Он свисал из кружка посередине экрана головкою вниз, удлиняясь и подрастая, да ещё и вращался против часовой стрелки вокруг этого центра, наподобие возбуждающегося и опадающего пениса. Уровень поддержки Лианы был довольно высок.

Диктор пронзительно заорал:

– Мы приветствуем милую Лиану и желаем ей новых высот! А теперь... Ааааастрид Свенсон!!! Швеция! Милости просим.

На арене возникла высокая стройная, по сравнению с предыдущей участницей – великанша. Она была прямо вылитая Агнета Фэльтског – белокурая певица из группы «АББА». Мне показалось даже, что она сама нарочно приехала сюда, чтобы принять участие в конкурсе. Эта баба из «Аббы» вскинула обе руки вверх, словно сдавалась, и под вой танцующей толпы, за несколько шагов обошла вокруг арены. Потом она, поступью топ модели, пошла по кругу обратно, посылая публике воздушные поцелуи. Крики усилились и столбик уровня шума на экране начал подскакивать всё выше и выше. Наконец, она сделала движение, будто бросает в толпу охапку цветов, и спустилась с арены.

«Да, – подумала я, – конкуренточки у меня – что надо! Немыслимо будет их превзойти». Ко мне пошел Войцех и, словно в утешение протянул мне стакан коктейля.

– Выпейте, Наташа, для тонуса, – сказал он улыбаясь.

– Ты видел, какие красотки? – спросила его я, а он став серьёзным ответил:

– Наташа я сделал ставку на тебя, а деньги я зря не бросаю.

Я начала пить коктейль, а на арену выкатилась какая-то пухленькая толстушка, я даже имени её не упомню. Публика её приветствовала так же горячо, но вопли её перемешивались со смехом. Рейтинг, правда, и у неё оказался довольно высоким. Я допила свой коктейль, поперхнувшись от смеха, когда эта пышка вместо того, чтобы поклониться туда и сюда, на все четыре стороны покрутила своей полной задницей.

Публика была вне себя от восторга, а голос ведущего, перекрывая вопли танцпола, проговорил:

– А теперь... Агнешка Станиславска!!! Из Польши!

Агнешка вздрогнула, передала свой стакан с остатком коктейля Войцеху и побежала к арене. Она уже наплясалась так, что её белая рубашка была мокрой от пота и липла к телу. Эта глупая овца выскочила на арену, развела в стороны руки и пошла по кругу, отплясывая какой-то краковяк. Я заметила, что верхние и нижние пуговицы на её рубашке расстегнуты, и мне показалось, что я несколько раз мельком видела её ящерку, готовящуюся спрятаться от ужаса в своей норке. Тем не менее публика ревела, вопила, неистовствовала, и рейтинг на большом экране, словно «выскочка» Войцеха, то и дело подскакивал выше, чем у всех предыдущих. Мне кажется, не только я но и ещё многие заметили эту ящерку. Сияющая, как начищенный самовар, распалившаяся и счастливая Агнешка сбежала к нам и упала в объятья Давида. Он подхватил её, поставил на ноги и передал Войцеху.

В это время ведущий ещё раз напомнил публике имя Агнешки и вдруг неожиданно возопил:

– На арену приглашается Наталия Каплеррррр!!! Россия!

До меня не сразу дошло, что вызывают меня. Войцех с Давидом, схватив меня крепко за локти, поволокли на арену, словно пленницу. По дороге мне Войцех давал Наставления:

– Наташенька, заклинаю тебя! Будь всё время в движении – никаких остановок. Жесты руками! Улыбайся всё время – у тебя ослепительная улыбка! У тебя всё получится!

Возле самых ступенек я замерла на мгновенье, закрыла глаза, собралась и взбежала вверх на арену. С ужасом я почувствовала, что меня шатает («Вот ведь, не хватало ещё навернуться с арены», – подумалось мне), но я собрала свою волю и почти что бегом поскакала вокруг арены, улыбаясь и размахивая руками, как учил меня Войцех. Ослеплённая софитами, словно сквозь какую-то пелену, я видела, как многорукая публика размахивает мне в ответ. От визга, воплей и воя у меня заложило уши. Я не осмеливалась обернуться и глянуть на рейтинг, боясь споткнуться или упасть. Я слышала только причитания диктора: «Вот это да! Вот это да», не понимая, что это значит. Наконец, я устала и, запыхавшись, нашла глазами ступени. Я помахала на прощание публике, решив про себя, что ни за что не поднимусь больше на эту арену. Осторожно ступая вниз по ступеням, чтобы не скатиться с лестницы, а сошла в объятья Давида. Мне на ухо, словно из потустороннего мiра, пел голос Войцеха:

– Великолепно, Наташа! Великолепно! Ты просто чудо! Ты была неотразима!

Я не понимала, что за чушь он несёт? Мне казалось, что это было ужасно, позорно, что я облажалась, но Давид, прижимая меня к себе и целуя в макушку, сказал:

– Наташка, это было круто! Ты – молодец!

Ведущий стал приглашать других участниц, те выходили под музыку, а большинство публики под эту же музыку продолжали танцевать и плясать. Со словами: «А можно мне? Теперь моя очередь» меня умыкнул у Давида Войцех. Танцуя даже быстрые танцы со мною в обнимку, он давал мне инструкции:

– Наташа, всё очень здорово! Ты недооцениваешь себя, расслабься, раскрепостись. Смотри, как самоуверенно ведёт себя эта долговязая шведка, или эта малышка из Флориды, или к примеру, вот эта толстозадая негритянка, которая скачет сейчас по арене.

Он показал взглядом на арену, по которой разгуливала совершенно чернокожая участница, откуда-то из латинской Америки. У неё была очень тонкая талия и большой зад. Она выплясывала не то самбу, не то румбу и так вертела своей жирной задницей, что публика заходилась в восторге.

– Но это же так вульгарно! – воскликнула я.

– Вот именно! – согласился Войцех, – Вульгарно! Но у тебя, Наташа, ничего вульгарного и в помине не может быть! Даже ты если нарочно захочешь сотворить какую-то пошлость или вульгарщину – у тебя не получится. Всё равно – это будет великолепно, ведь у тебя прекрасный вкус – я ж это вижу.

Мне уже начала набивать оскомину эта беспрестанная лесть, и, думая, как мне хотя бы на время избавиться от моего навязчивого инструктора, я начала смотреть по сторонам и искать глазами Давида. Он оказался неподалёку. У него на шее висела Агнешка. Я высвободилась из объятий Войцеха и, сказав ему, что хочу коктейля, направилась к ним... И представляете, что эта нахалка сделала? Она полностью расстегнула свою мокрую от пота рубашку и завязала её узлом у себя на животе, над пупком. Теперь эта овечка, прямо посреди публики, сияла своей маленькой голой заднюшкой, и, что самое интересное, никто, кроме меня, не обращал на это ни какого внимания. Видимо, почувствовав на себе мой взгляд, Агнешка слезла с шеи моего мужа и, повернувшись ко мне заулыбалась:

– Тут так жарко! Как в бане! – жалобным голоском пропищала она, – Почему не работают кондиционеры?

Агнешка врала, кондиционеры работали нормально, это у неё не работали её овечьи мозги. Подошел Войцех, неся в каждой руке по два фужера с коктейлем и раздал их всем нам. Агнешка, переминаясь с ноги на ногу, тут же присосалась к соломинке. Мне показалось что ящерка у неё в паху не сбежала от стыда в свою норку только лишь потому, что была нарисована. Войцех сказал ей:

– Агния, ты не боишься, что тебя снимут с конкурса?

– Нет, – замотала кудрями она, – тут многие так одеты, а некоторые и вовсе голые.

Я огляделась. И вправду некоторые девушки тут, на тацполе, несмотря на убедительную просьбу администрации прикрываться хоть чем-то были кто топлесс, как Агнешка – ботомлесс, а парочка девах были – совершенно голые. И никто их не выводил из зала, не делал им замечаний, очевидно, администрация, считающая, что «клиент всегда прав», давно на это махнула рукою.

– Тебя могут снять с конкурса не за это, – пояснил этой тупице Войцех, – а за то, что таким, с позволения сказать, «нарядом» ты искусственно пытаешься взвинтить свой рейтинг. Это называется «недобросовестная конкуренция».

– Хорошо, перед следующим туром я развяжу узел, – лениво согласилась Агнешка.

Межу те, все участницы представились и начинался следующий тур – «Сольный танец».

– Что Вы будете танцевать, миссис Каплер? – спросил, подойдя ко мне, высокий красивый парень, представившийся посланцем ведущего.

Я не стала его поправлять, что я мисс, а не миссис, и отвечала просто:

– Фламенко, – я в юности неплохо его танцевала в танцевальном кружке.

– Фламенко? – переспросил он удивлённо подняв свои чёрные брови, – но тут же быстро добавил: – Прекрасно! Фламенко, значит: фламенко. Начался танцевальный тур. Сначала Лиана сплясала свой зажигательный танец, за нею хладнокровная Астрид подпрыгивая сотворила нечто скандинавское, потом ведущий воскликнул:

– А теперь наша очаровательная Наталия Каплерррр!!! Милости просим!

«А как же Агнешка? – промелькнуло у меня в голове, – её что, сняли с конкурса?» я оглянулась и увидала, что она, словно убитая стоит, развязав уже на рубашке свой узел, но её почему-то забыли. У меня было движение, в знак солидарности с ней не выходить на арену, но вдруг во мне вскипела бешеная злоба, и я, сломя голову, выскочила на помост. Я упёрла руки в бока и замерла в ожидании музыки. Сначала тихо и медленно раздались первые звуки фламенко. Они приподняли меня, сдвинули с места, и я пошла подбоченясь вокруг арены, замирая и вздрагивая, крутясь и извиваясь. Ритм, громкость и темп стремительно нарастал, а вместе с ними нарастал и подымался рейтинговый стержень на большом экране. Меня понесло! Мне показалось, что я источник грома и молнии, желающий испепелить в гневе всех: и Администрацию танцпола, и моих соперниц, и ведущего, и вообще – всю публику. Наконец, крики и вопли вошли в ритм с танцем и усилились так, что, до максимума выросший, экранный стержень поднялся чуть ли не вертикально. Публика бесновалась, все вопили, что-то орали, били кулаками в небо. огда я соскочила со сцены, ко мне кинулось несколько человек с поздравлениями, но их опередили Войцех с Давидом, и отняли меня у беснующейся толпы. А голос ведущего возопил:

– Это была Наталия Каплер!!! Россия! А теперь... Станиславска Агнешка!

я видела, как лицо у Агнешки из бледного вдруг сделалось алым, как польский флаг, вспыхнуло красной краской и засияло сказочной радостью. Она выскочила на сцену в своей так и не успевший просохнуть рубашке, с распущенными полами и, не застегнув ни одной пуговицы, отбацала такой краковяк, что публика своими воплями заглушила саму музыку. Рейтинговый член на экране вскочил почти вертикально. «Вот оно, что значит недобросовестная конкуренция!» – с усмешкой подумала я, но решила: пусть я займу самое последнее место, но задирать подола и оголять задницу ни за что не стану.

Сбежавши со сцены, Агнешка почему-то бросилась на шею ко мне, а не к Воцеху или Давиду. Она обняла меня с жаром, и я сквозь тонкую ткань моей блузки явственно ощутила её горячие мокрые груди, кольцо на пупке и твёрдую костяшку лобка. Первое движение моё было отстранить её от себя, но я испугалась, что она тога возьмёт и повиснет на шее Давида, поэтому я прижала её к себе и подождала, пока она успокоится. Меня спас от неё Войцех. Он взял её рукой за плечо, оторвал от меня и протянул ей стакан джина с тоником, с плавающими в нём кусочками льда.

Сольные танцы меж тем продолжались, а я теперь уже завоевала Давида и танцевала с ним. Я тоже была вся мокрая, как курица, и я ловила себя на том, что мне тоже хочется расстегнуть свою платьице-блузку, заголить зад и завязать её на животе узлом, но я никогда бы не сделала этого ни для кого, разумеется, кроме своего мужа.

Когда подошел следующий тур, всё вокруг меня было словно в тумане.

Помню был конкурс: «Танец с меняющимися партнёрами». Нас всех участниц, по очереди запустили в танцзал, и мы, одна за другой, прошлись вокруг арены переходя из рук в руки нескольким специально для этого приглашенным партнёрам. Когда луч пистолета выхватывал из темноты какую-то пару из числа участниц, и их изображение выводилось на большой экран, толпа воплями выказывала своё одобрение. В шуме и гаме я не могла определить, кто оказался впереди, а кто отстал. Я уже была в полузабытьи от всего выпитого.

– Что Вы будете петь, под караоке или под живой оркестр? – спросил меня тот же посланник ведущего, что спрашивал и о танце.

– Под живой... – ответила я и запнулась, чувствуя, что язык у меня мне не подчиняется.

Теперь это красавчик показался мне таким соблазнительным, что я его чуть не поцеловала. Однако я вовремя удержалась и спросила его деловито:

– А ваш оркестр может... играть джаз?

– А вы спросите их сами, – отвечал мне молодой прелестник.

я, покачивающейся походкой, пошла к оркестру и остановилась перед ним на несколько секунд, привести в порядок чувства и собраться с мыслями. Потом я поманила рукой дирижера и, когда он наклонился ко мне, я спросила у него на ухо:

– Маэстро, вы играете джаз?

– Конечно! – отвечал он мне с приятной улыбкой, – мы же профессионалы.

– Тогда я буду петь джаз... – сказала я и, подумавши, уточнила: из репертуара Уитни Хьюстон, Билли Холидей, и Эллочки Фитцджеральд.

Он улыбнулся и закивал головой со словами:

– Конечно, конечно! А что именно Вам сыграть?

Я назвала три самых известных песни, которые я лучше всех знала.

– Вы же русская, – сказал мне вдруг дирижёр, – не желаете ли спеть что-нибудь русское?

Я была озадачена:

– Что именно? – спросила я его.

– Ну, «Калинку» или «Катюшу»... отвечал он неуверенно, и меня осенило:

– Хорошо, сделаем так: сначала я пою три песни из Уитни Хьюстон, Билли Холидей и Эллы Фитцджеральд, потом вы создаёте мне джазовый фон на тему «Калинки», а я пою на эту тему импровизацию...

К моему удивлению, глаза у него загорелись, и маэстро воскликнул:

– Великолепно! Попробуем! Но чтобы Вас не обвинили в том, что Вы поёте не одну, а сразу четыре песни сделаем так: мы не будем делать паузы между песнями, и одна постепенно перетечёт в другую. В джазе это вполне возможно.

Когда начался песенный конкурс, а особенно, когда объявили меня, я уже собралась, и сознание ко мне на время вернулось. Я вышла на арену и начала петь, не дожидаясь, когда заиграет оркестр. Надо отдать должное мастерству музыкантов, они тотчас включились и начали аккомпанировать мне так, что получилось вполне сносно. Я ещё со школы любила имитировать голоса джазовых певиц, и Уитни Хьюстон, и Билли Холидей, и Элла Фитцджеральд мне особенно удавались. По залу то и дело прокатывалась волна аплодисментов и довольный смех, когда получалось в точности похоже. Когда же я перебралась от Холидей на Эллу, толпа просто взвыла от удовольствия. Рейтинг на табло поднялся так высоко, как не поднимался у многих и во время танцев, а когда я неожиданно голосом той же Эллы Фитцджеральд затянула «Калинку» зал взвыл от восторга! Когда же я затянула: «Кра-а-савица! Душа-девица!» да ещё в нижнем регистре субконтральтом, как это делала Элла, повела: «Спать положи-и-ите вы меня...», зал взорвался, а «пенис» рейтинга встал вертикально и держался так до конца песни, которую вопли публики так и не дали мне допеть до конца.

Почувствовав, что песенный конкурс для меня позади, я расслабилась и чуть не скатилась по ступеням с арены. Хорошо, меня подхватили сильные руки Давида. Что было потом, я уже слабо помню. Помню, была фотосессия. На край арены спустился откуда-то сверху большой белый задник наподобие экрана, поставлены были софиты и белый полупрозрачный зонтик для рассеивания света. Я встала, потом приседала, потом ложилась на расстеленный по полу конец задника и, забыв, что на мне нету трусиков, принимала разные развязные позы, которые только приходили в мою хмельную голову. Двое ребят во время съёмки колдовали над освещением, а молодой, симпатичный фотограф с аккуратной бородкой то ходил вокруг меня, то приседал, то вставал на одно колено, а то и вовсе ложился с фотокамерой навзничь и всё щёлкал и щёлкал затвором. При этом он непрестанно приговаривал: «fine!», «beautyfull», «nice!», «cleve», – и всё такое прочее по-английски. После каждого щелчка затвора, получившийся кадр передавался через Wi-Fi и высвечивался на большом экране. При появлении каждого кадра зал взрывался воплями и аплодисментами, а возбуждённый ствол рейтинга подскакивал каждый раз пропорционально уровню шума. Я это помню всё очень смутно, но у меня до сих пор дома лежит DVD-диск, на который мне скачали всю мою фотосессию и фотосессии некоторых других участниц.

Когда я, уже дома, в который раз пересматриваю этот диск, противоречивые чувства гложут меня. С одной стороны, фотограф, надо отдать ему должное, был великолепен – настоящий профессионал. В его снимках не было никакого намёка ни на какую-то пошлость, ни, тем более, на порнуху. Даже когда на нескольких снимках явственно видн была моя складочка, всё было снято мастерски: тонко, деликатно, художественно, с большим вкусом. С другой стороны, то, что я лежала у всех на виду пьяная, с голой задницей так, что всему мiру были видны все мои прелести, заставляет пунцовым жаром гореть мои щёки.

Я помню какими-то вспышками, как меня треплет по щекам Войцех и со словами: «Наташа, соберись, очнись – последний твой выход – подведенье итогов!» я встаю, собираюсь, беру себя в руки и, взойдя на арену, вижу, что все участницы сидят на краю арены, свесив в бессилии ножки. Я с радостью сажусь между ними и урывками слышу голос ведущего:

– В номинации «Выход на арену для знакомства и общего обозрения» пятое место заняла... Ааааастрид Свенсон!!! Швеция!

Все взвыли, а длинная шведка вскочила, помахала руками и снова уселась на край арены.

– Четвёртое место получила...

я снова вырубилась на некоторое время и только на несколько минут очнулась, когда услышала знакомое имя:

– Второе место у Агнешки Станиславски! Польша!

Агнешка, сидевшая возле меня, вскочила, подпрыгнула несколько раз, кулачками ударяя в небо и, чуть не свалившись с арены, снова уселась рядом со мной.

– Первое место в этой номинации заслуженно получает наша неподражаемая... Наталия Кааааплер!

Я не сразу поняла, что это сказано про меня, а когда до меня дошло, что названо моё имя, я поднялась, поклонилась, качнулась и, под вопли толпы, уселась обратно подле Агнешки.

В номинации «сольный танец» пятое место...

я снова сомлела, положив голову на агнешкино плечико, так и не узнав, кому достались пятое, четвёртое и третье места... только кода ведущий вновь возгласил:

– А второе место досталось опять Агнешке Станиславски из Польши! – я снова пришла в себя.

– Первое же место с испанским азартом, с латино-американскою страстью, за свою зажигательную фламенку получила Наталия Каплер!

«Как? Опять я? – пронеслось у меня в голове, – этого быть не может! я уже ничего не соображала. Меня с двух сторон подтолкнули: Агнешка и маленькая Лиана. Я собралась с духом, опять поднялась на ноги и снова сомлела. Меня водил какой-то автопилот.

– В номинации «Песня» первое место заняли Уитни Хьюстон, Билли Холидей, Элла Фитцджеральд...

– Ну, наконец-то не я, а кто-то другой, мелькнула у меня в голове глупая мысль, а ведущий добавил: – и приведшая их к нам на дискотеку, Наталия Каааплерррр!

Я чуть не свалилась с арены. Спасибо Агнешка, ухватив меня за воротник, не дала мне упасть и помогла подняться и встать на ноги. «Всё! Это в последний раз, больше я ни за что не поднимусь с места», – подумала я и, помахав публике руками, уселась на пол, пожав по себя ноги.

Ведущий, где-то в потустороннем мiре, продолжал причитать:

– В номинации: «Танец со сменой партнёра»... в номинации: «Фотосессия»...

Я ничего этого уже не помню: как выкрикивали моё имя, как я поднималась и опять куда-то проваливалась, наконец ведущий воскликнул:

– Итак, победив по всем номинациям, первый приз и почётное звание «Мисс Дискотека» заслуженно получает наша несравненная, – ведущий выдержал паузу и истошным голосом возопил: – Наталия Кааааплеррр!!!

Меня словно обдало ушатом холодной воды, и я даже на какое-то время протрезвела. Ведущий с микрофоном в руке сам подошел ко мне, обнял меня за плечо и вывел на середину арены. Все ликовали. Аплодировали мне даже мои соперницы. Потом – опять провал в памяти.

Я ещё помню, как мы ночью на море купаемся в свете полной луны. Вода такая тёплая, что совсем не освежает, а напротив, затягивает в небытие... Ещё у меня промелькнуло: мы сидим на берегу моря прямо в песке, и Войцех наливает нам виски. Да, вот ещё: ко мне подходит высокий седовласый мужчина по виду араб или... в общем откуда-то из Азии, и говорил мне с восточным акцентом:

– Уважаемая госпожа, Наталия Каплер, Вы – «Мисс Дискотека», продайте мне, пожалуйста, своё платье – я Вам хорошо за него заплачу.

От такой наглости у меня что-то внутри всколыхнулось, так что на пару минут из меня улетучился хмель. Я ответила ему категорично:

– Нет, платье не продаётся!

– я заплачу Вам за него тысячу долларов!

– Нет! Отстаньте же от меня!

– Две тысячи долларов!

– Нет! Это – подарок моего мужа!

– Три тысячи!

– Наташа, соглашайся! Чего тебе стоит? купишь себе с десяток таких же, новых! Даже лучше! – послышались со всех сторон голоса, и только один чей-то гаденький голос сказал:

– Наташа, смотри, не продешеви!

Дальше я ничего не помню. Я вырубилась окончательно? и только потом мне рассказали кое-что из того, что я в ту ночь натворила.

Очнулась я только утром, почти что уже днём.

Очнувшись, я почувствовала, что я совершенно нагая вишу в пространстве, согнувшись в позе эмбриона, и при этом медленно плыву по воздуху. Было такое тягостно-сладкое ощущение, что не хотелось просыпаться и открывать глаза. «Где я? Почему я голая? – подумалось мне, – Куда я плыву? Может быть, я утонула?» я пошевелилась и почувствовала, что я лежу в чьих-то больших сильных руках, и меня куда-то несут. «Кто это? Куда меня тащат?» – поплыли в голове тоскливые мысли, словно ленивые рыбы. Я сделала над собою усилие и приоткрыла глаза. Сквозь мутную пелену я увидала до боли знакомое родное лицо. «Давид! Милый мой Давид, – возрадовались рыбы-мысли в моей голове, – ты меня не бросил! Ты меня подобрал и вот, теперь куда-то несёшь!». Я снова зажмурила веки, боясь, что мой муж заметит, что я уже очухалась и поставит меня на ноги. Мне хотелось снова уснуть и забыться, но... Я ведь и так была в забытьи... «Что было вчера? Как я сюда попала?» – подумала я и стала силиться вспомнить. «Музыка. Дискотека. Танцы...» – проявилось в моей голове. «Так, я была на дискотеке! И что было там? Ну-ка, Натаха, давай, вспоминай! – понукала я мысленно своих рыб. И вдруг какой-то знакомый женский голос проговорил совсем рядом, чуть ли не возле самого моего уха:

– «И как ты думаешь, Давид, почему именно она стала королева бала? Это было правда народное голосование или кто-то за неё заплатил... ну... то есть, как это сказать?.. . А – дал взятку?» Голос был ужасно знакомый, но я никак не могла его припомнить.

– Ну, какая там взятка! Кому это нужно? – отвечал ей голос Давида, – посмотри, она ведь и вправду красавица. Разве ты не согласна?

– Конечно согласна! – отвечал голос слабенький, почти детский, да ещё с какими-то интересными, словно прибалтийским интонациям, – Только я ведь тоже не уродина, а мне – всего лишь второе место! Вице-королева, видите ли.

– Второе место тоже очень почётно, – отвечал ей Давид.

И тут я её узнала. «Ну, конечно же – это Агнешка! – подумала я, – Опять эта овца трётся вокруг моего мужа, а я в таком позорном виде вишу у него на руках». От возмущения я зашевелилась, и Давид, увидев, что я проснулась, как я и боялась, поставил меня на ноги. Он был в своих неизменных пляжных шортах трусах с морем и пальмами, а Агнешка, как и была вчера на танцполе – боттомлесс – то есть в мужской белой рубашке на голое тело, завязанной узлом над пупком и без трусиков. День был, как обычно, безоблачный, жаркий, и её ящерка у неё в паху нагло грелась на солнышке возле своей складочки-норки. Всем было хорошо, только мне было плохо. Меня мутило, и хотелось снова завалиться в постель, или, по крайней мере? Чтобы Давид опять взял меня на руки. Мимо шли люди, не обращая на нас никакого внимания.

– Доброе утро, Наташа, – проговорила Агнешка с улыбкой, щурясь на солнце.

– Привет, – ответила я кратко.

Мои мысли-рыбы превратились вдруг в птичек и запорхали: «Вот бесстыжая! – подумала я, – заголилась тут перед чужим мужиком!». У меня как-то вышло из головы, что этот курорт был вхож для нудистов и некоторые разгуливали по нему вообще совершенно голыми. Тогда другая мысль, вспорхнув, опередила её: «Она вот с просто с голой задницей, а ты совершенно нагая! – пропищала мне птичка, – Кто из вас будет бесстыжее... бесстжче... бесстыжнее... бестыжей?» – защебетало вокруг.

– Милая, как ты себя чувствуешь? – осведомился Давид.

– Спасибо, отвратительно, – ответила я, и мысли птички подсказали мне, что надо спросить: – почему я голая? Где моё платье?

– Ты его продала, – ответил Давид.

– Как продала? Что значит «продала»? – возмущённо воскликнула я.

– Продала – значит продала. За очень дорого, – ответил Давид и добавил: – За пять тысяч баксов.

– Ты врёшь! Ты меня разыгрываешь! «За пять тысяч баксов!», – воскликнула я в возмущенье.

– Да, это правда, – проговорила Агнешка, – Ты, Наташа вчера продала своё платье.

– Как? Кому? И зачем? – посыпались из меня недоумённые вопросы.

– Какой-то пожилой богатый араб предложил тебе продать своё платье, и ты его продала, – ответил Давид.

– Нет, ты согласилась не сразу, – поправила Агнешка, – он сначала предложил тебе за него тысячу долларов, ты отказалась, тогда он предложил две, потом три, и когда цена дошла до пяти тысяч, Войцех продиктовал ему номер твоей карточки, он перевёл туда всю эту сумму, и ты отдала ему платье.

– Не может этого быть! Я купилась за пять тысяч долларов» – Воскликнула я с возмущеньем, – Вы меня разыгрываете! И откуда у Войцеха номер моей карточки?

– Ему дал его Давид. – отвечала Агнешка, – Твоя карточка же у него. И когда на твой смартфон пришло уведомление из банка, что сумма переведена, ты сняла и отдала ему своё платье.

– Как это могло быть? – недоумевала я, – я что, была пьяная?

– В доску! – поддакнул Давид и добавил: – В стельку! В дрыбадан! В дрезину!.. .

Он добавил ещё несколько известных ему степеней опьянения – он умел иногда так пошло и неуместно шутить. Мне же было совсем не до шуток. Ноги у меня стали подкашиваться и я чуть не повалилась в песок. Спасибо, Давид успел меня подхватить.

– Пойдём, я тебя уложу в постель, – заботливо сказал он и снова взял меня на руки.

Оказалось, что мы были уже совсем близко от нашего бунгало, всего в нескольких шагах от него. Давид, со мной на руках, вошел внутрь, и эта овца поволоклась вслед за нами. «Вот прилипала, – подумала я, – как бы отшить её?».

Давид уложил меня на постель, я легла на спину, вытянулась, потянулась, подняв руки над головой, и замерла так... мне больше ничего было не надо. Я попыталась забыться, но в голове моей бегали мыши и, словно из сора приносили мне обрывки воспоминаний: Дискотека... танцующий со мною Давид... Войцех с коктейлями в обеих руках... голос ведущего... конкурс... «Ах, да! Конкурс «Мисс Дискотека»! У меня перед глазами возник огромный экран и на нём, вздымающийся почти вертикально, большой виртуальный стержень вдруг громко закаркал: «Наша несравненная Наталия Каааплерррр! Россия!» я очнулась и раскрыла глаза. Оказалось, это брат (или муж, или друг, или любовник) Агнешки, неистовый Войцех, без стука, завалился в наше с Давидом бунгало и, словно ворон, вопит не своим голосом: «Наша несравненная Наталия Каааплерррр! Россия! Поздравляю! Наташа, я тебя поздравляю».

– Мне плохо. Отстань. – проговорила я зло и, свернувшись калачиком, чтобы меня было видно, как можно, меньше, перевернулась на бок ко всем спиной.

«Вот этот наглый поляк своего и добился, – прочирикала у меня в голове гаденькая мыслишка, – и ты лежишь перед ним совершенно голая». Мне было лень даже что-то ей возразить.

– Наташа, – проговорил этот наглец уже совсем другим тоном: участливым, тихим и мирным, – тебе плохо? я пришел тебя исцелить.

Я услышала бульканье жидкости, наливающейся в стакан.

– Войцех, ты опять хочешь её подпоить? – услышала я голос Давида.

– Что ты, Давид, говоришь такое? – отвечал ему Войцех, – Чтобы я хотел подпоить Наташу? Боже, меня сохрани! я, наоборот, хочу её вылечить, а, как говорит древнее, проверенное тысячелетиями, медицинское правило: «Подобное лечат подобным»!

Я с трудом разлепила глаза и сквозь пелену ресниц глянула на него. Он не был совсем голый. На нём были белые бриджи с манжетами на коленях, очень напоминающие кальсоны. «Вот те раз, – подумала я, – молодой современный мужик, и в кальсонах! Как это забавно!». Он поднёс мне в стакане джина, и меня чуть не стошнило.

– Я не хочу, – слабо пробормотала я, но он стал вежливо, но неумолимо настаивать.

Наконец, я сдалась. Я села на постели, взяла у него из рук стакан, поднесла его к губам и невольно нюхнула. Рвотный спазм подкатил к моему горлу. Я с трудом сдержала его, но пересилила себя и выпила весь джин, что был в стакане, благо, что его там оказалось немного. Опять у меня подкатило, я вскочила и прямо, как была, голышом бросилась в туалет. Там меня к счастью не вырвало, просто комок подкатил к горлу и опустился обратно, и всё во мне вдруг улеглось. Мне сделалось даже хорошо и приятно. Я вернулась в постель и забралась под простыню, чтобы на меня не пялились Войцех с Агнешкой. стати, эта овца уже дрыхла на нашей постели, разметавшись на половине Давида. Войцех, как видно, наименее пострадавший от вчерашней атомной бомбардировки, сказал так, словно распорядился:

– А теперь, нам всем следует отдохнуть, – и тоном, не терпящим возражений, он обратился ко мне и Давиду: – надеюсь, вы не будете возражать, если мы с Агнешкой отдохнём прямо здесь, у вас в гостях?

Я бы, конечно же возразила, но я была тогда в таком состоянии, что мне «всё ваще было пофиг». Деликатный Давид любезно согласился, а я нашла в себе силы сказать на это строго:

– Только никакой шведской семейки не будет, и не надейтесь. Если вы этого хотите, идите вон к этой бабе из «Аббы», как её? А! Астрид Сенсон.

– Что ты, Наташа, как ты могла подумать? – ответил Войцех, имитируя обиженный тон.

Давид, усмехнувшись, тут же снял свои шорты-трусы, бесцеремонно отгрёб к краю кровати дрыхнущую Агнешку и улёгся между мной и этой овцой, правда, лицом всё же ко мне, а к ней задом. Давид нежно но крепко меня обнял, притиснул к себе, словно стремясь ото всех меня спрятать, и мне сделалось лучше и приятнее. «Ладно, пусть эта овца довольствуется его задницей», – удовлетворённо подумала я.

Так как Давид придвинул меня к себе, моя половина кровати освободилась, и этим не преминул воспользоваться Войцех. Я услышала шуршание ткани его кальсон, шумное шевеление кокосового матраца, и попой почувствовала тёплый мех, будто ко мне притулилась собачка. Я не шелохнулась. Честно сказать, мне даже было приятно лежать голой, зажатой между двумя тоже голыми мужиками, и я задремала. Когда дрёма ослабла, я почувствовала, что член моего мужа вздыбился и упирается мне в пупок. Я решила крепко взяться за него левой рукою, но оказалось, что его уже сжимает тонкая девичья ладошка. «Вот негодная овца! – гневно подумала я, – Уже ухватилась!». Я взяла и изо всех сил ущипнула эту наглую лапку. Ущипнула и сама чуть не взвыла от боли. Это оказалась тоже моя рука, правая, на которой я лежала, отчего она онемела и перестала ощущаться своей. Однако щип она прекрасно почувствовала, и по ней побежали мурашки, словно она наполнилась газировкой. Я пошевелилась и перелегла так, чтобы ослабить давление на мою правую руку. Я ухватила орудие моего мужа сразу обеими руками, благо, что размеры его это вполне позволяли. Давид, очевидно, почувствовав это, вдруг засопел зашевелился, его стержень в моих руках вздыбился ещё больше, ещё сильней напружинился, несколько раз вздрогнул, и я почувствовала, как мокрая и горячая струя ударила мне в пупок и потекла вниз по животу. «Вот те, здрасьте, – подумала я, – этого ещё не хватало». Сзади меня храпел Войцех, позади Давида посапывала Агнешка. «Хорошо, что они спят и не заметили этого, – подумалось мне». Надо было бы пойти, принять душ, но мне было настолько лениво, что об этом не могло быть и речи. Тут я увидела, что глаза у Давида открыты, он на меня удивлённо смотрит и вроде как меня не узнаёт.

– Что тебе снилось? Агнешка? – спросила я его шепотом, улыбнувшись лукаво.

– Откуда ты знаешь? – в изумлении переспросил он меня.

– Знаю, – отвечала ему я, – я тоже во сне это видела.

– Что ты видела?

– Негодник. – прошептала я в притворном гневе, – я видела во сне, как ты трахал Агнешку, а семя излил на живот мне.

– Во сне не считается, – прошептал мне Давид с улыбкой.

– Считается, – возразила ему я.

– Нет, не считается.

– Нет считается...

– Нет, не считается.

Я не стала дальше с ним препираться, чтобы не разбудить спящих поляков, и прошептала едва слышно:

– Ладно, пусть «не считается». Только ты теперь уже этого сделать не сможешь...

– Чего не смогу? – переспросил он.

– Трахнуться со мною, – ответила я.

– Почему? – удивлённо спросил он.

– Вот, почему, – сказала я и, потеребив рукою его обмякший, но всё ещё большой и толстый член, добавила: – у тебя уже не стоит после того, как ты трахнул Агнешку.

– Но это же было во сне, – прошептал он жалобно, – а это, ты сама признала – не считается.

– Пусть не считается, что было во сне, – процедила я сквозь зубы, – но наяву у тебя на меня уже не встаёт.

– Не говори глупости, – нахмурился он, – сейчас встанет, ты только поласкай его малость...

– Потом, как-нибудь. Я сейчас спать хочу, – примирительно ответила я и, так и держа его обеими руками, заснула.

Кода я проснулась, Войцеха с Агнешкой уже не было рядом. Давид сладко дрых, разметавшись, со вздыбленным членом, который я так и не выпустила из своих рук. «Вот сейчас самое время заняться нам сексом, – подумала я. Но мне жалко было будить Давида, и я решила пока пойти, принять душ, ведь то безобразие, которое он недавно излил на меня, теперь высохло, шелушилось, тянуло кожу и вызывало во мне брезгливые чувства. Я потихонечку встала, чтобы не разбудить Давида и пошла в душевую. Мне послышалось в тишине, что там что-то хлюпает. «Наверное кран забыли закрыть», – подумала я и отдёрнула занавеску. В просторной душевой кабине стоял совершенно голый Войцех со вздыбленным членом, а совершенно нагая Агнешка стояла перед ним на коленях и старательно делала ему минет. От неожиданности я не сразу сообразила, что происходит, и замерла на несколько мгновений, как вкопанная. Войцех, очевидно услышав шелест отдёргивающейся занавески, открыл глаза, улыбнулся мне и проговорил, как ни в чём не бывало:

– С добрым утром, Наташа, ты хочешь принять душ? Одну минуточку подожди, мы сейчас тебя пустим...

– Можете не спешить! – резко ответила я и задёрнула занавеску.

Я вернулась в постель, прилегла рядом с Давидом, обняла его спящего и замерла в ожидании. «Секс отменяется!» – с досадой подумала и прислушалась. Слабые звуки учащённого дыхания достигли моих ушей. Потом раздались негромкие постанывания: сначала мужские, а потом и девичьи. Очевидно, они от орального перешли к более серьёзному сексу. Время тянулось. Они действительно не спешили. Наконец, когда я уже отчаялась ждать, тихие постанывания перешли в громкие стоны, а потом и в истошные крики похожие на вопли

– Так! Так! Так! – кричали Войцех с Агнешкой наперебой так, что разбудили Давида.

– Что происходит? – спросил он у меня, с трудом разлепляя спросонья веки.

– Что происходит? – переспросила с усмешкою я, – Происходят естественные вещи: Войцех трахает твою Агнешку.

– Почему «мою»? – спросил Давид, изобразив удивление.

– Ну, как, «почему»? – сказала я, – Ты пялишься на неё, она пялится на тебя, вы друг дружку хотите, значит – она твоя.

– Да с чего ты это взяла? – обиженно воскликнул Давид, – Не хочу я её!

– Я вижу. Небось, не слепая! – резко ответила я.

– Да ничего подобного, – запротестовал он, – я люблю тебя и хочу только тебя! Только тебя! – повторил он.

Давид потянулся ко мне обниматься, но в это время из душа донёсся шум льющейся воды.

– Ага, значит, они кончили и теперь принимают душ, – сказала я, отстраняясь от Давида, – пусти, я тоже хочу принять душ.

– Вместе с ними? – сморозил Давид.

Я не стала обижаться, видя, в какой он растерянности, и ответила.

– Нет подожду, когда они выйдут, надеюсь, они там ненадолго.

Действительно, они скоро вышли, мокрые и удовлетворенные.

– Доброе утро, – сказал нам Войцех, а Агнешка, увидев, что Давид во все глаза пялится на неё, оробела и растерянно пробормотала:

– Мы тут только душ принимали и всё...

– Ну, да, конечно, «только душ принимали», – скорчив рожу передразнила я её, – а мы только что проснулись.

– Как спалось? – спросил Войцех.

– Замечательно! – ответила я и встала с постели.

Я, стоя перед Давидом совершенно нагая и надевая тапки, нарочно некоторое время делала вид, что у меня пальцы ноги не попадают в мои «вьетнамки», чтобы подольше покрасоваться перед ним и покрутить у лица его попой. «Интересно, – подумала я, – он поймёт, что я зову его с собой в душ?», но этот дурак, не понял и продолжал тупо сидеть на постели пялясь то на меня, то на Агнешку. Я обиженно ушла в душевую одна и, взявшись за занавеску, невольно оборотилась. Я увидала, что Войцех делает знаки Давиду и тычет пальцами в мою сторону. Увидев, что я смотрю на него, Войцех смутился и быстро потер ладонь о ладонь, будто он не показывал ничего, а просто умывал руки. Я вошла в душ, резко задернула занавеску и включила воду. Я с наслаждением стояла под тёплыми струями, чувствуя, как с меня смывается вся вчерашняя грязь, и прислушивалась к происходящему в комнате. Там вёлся какой-то разговор, но слов я не разбирала. Вдруг занавеска резко отдёрнулась так, что я от неожиданности вздрогнула. Глаза у меня были закрыты, и я сперва подумала, что это Войцех нагло завалился ко мне в душевую. Я открыла глаза и увидала Давида. Он стоял голый, всклокоченный с приподнявшимся в полувозбужднии членом.

– Чё ты пришёл? – спросила я его неприветливо.

– Мне послышалось, ты меня позвала.

– Тебе послышалось, – ответила я.

– Я хочу принять душ вместе с тобой, – робко сказал он.

– А я не хочу, – отрезала я.

– Почему? – спросил он удивлённо, – ведь ты любишь делать это со мной. Почему сейчас ты не хочешь?

– Потому, что, когда я тебя звала, ты не пошёл, – ответила я.

– Ты меня разве звала? – спросил он удивлённо, – я что-то не помню.

– «Не помню», – передразнила его я, – а ты вообще, что-то помнишь?

– Что-то помню, а что именно?

– Ты помнишь, как я надевала «вьетнамки», стоя перед тобой, и вертела перед твоим лицом голой задницей?

– А! Это я помню! – засиял он улыбкой, – Так это что, было приглашение в душ? А я, дурак, не сообразил! У тебя такая клёвая задница!

Он протянул руку и попытался ухватить меня за попу, но я увернулась и звонко шлёпнула его по руке.

– Не трожь мою задницу! – прикрикнула я, забыв, что за занавескою люди, – ты можешь принимать со мной душ, но не прикасайся ко мне!

Из комнаты раздалась громкая музыка. Очевидно, это сообразительный Войцех включил музыкальный центр, чтобы нас не было слышно. Опять я ему была благодарна. Давид стоял возле меня, но ко мне, как я ему велела, не прикасался. «Дурак, – подумала я, – неужели ты не понимаешь, что когда рассерженная женщина говорит тебе: «Не прикасайся ко мне», её тут же надо хватать, обнимать, тискать и всё такое подобное?» Он стоял почти не двигаясь, однако его «хвастун» продолжал подниматься и уже показывал на 10 часов. «Мой рейтинг начинает подрастать, – с усмешкой подумала я, и другая мысль щебетнула во мне: – когда же этот тюфяк, наконец, нарушит запрет?», но он стоял под струями воды, пялился на меня и улыбался. Улыбка у него была обезоруживающая. Тогда я повернулась, наклонилась слегка, вроде как взять кусок мыла из мыльницы, и нарочно попой провела по его члену. Он понял, что запрет снят, ухватил меня в охапку и сжал так крепко, что я невольно пискнула. Но мне было очень приятно.

– Наташенька, милая, сделай мне минет, – жалобно проговорил он.

– Ты хочешь, чтобы я встала перед тобой на колени, – проговорила я, вспомнив как это проделывала Агнешка своему Войцеху, – взять руками твой член и засунуть себе в рот?

– Да, да, да, – закивал головою Давид, радостно округляя глаза, а я ответила: – я не буду это делать при людях. При людях пусть Агнешка тебе это делает.

– Причём здесь Агнешка? – недовольно проговорил он – И какие здесь люди? Они же там, за занавеской, и музыку вот кстати включили.

– Причём здесь Агнешка? – переспросила я, – А вот причём:

И я пересказала Давиду историю отношений Агнешки и её сводного брата, которую в порыве откровенности поведал мне Войцех. Когда я дошел до слов, сказанных Войцехом об Агнешке: «Она и сейчас постоянно жаждет секса. Я очень удивлюсь, кстати, если она через несколько дней не соблазнит и твоего мужа. Ты, наверное, уже заметила, что она занялась этим вплотную», Давид призадумался. Я по понятной причине не стала повторять Давиду слова, которые Войцех сказал мне напоследок: дескать «не слишком-то злись на Давида и не наказывай его, если он вдруг изменит тебе с нею – он будет не виноват, он будет тут пострадавшею стороною», а Давид проговорил задумчиво:

– Значит, ты хочешь сказать, что Войцех намеревается подложить её под меня, чтобы отвлечь меня от тебя, а самому заняться тобою?

– Я не хочу этого сказать, – ответила я, – это так получается на самом деле.

– Вот гад! – промолвил Давид, скривив губы, а я спросила:

– Ну, что, удивишь Войцеха?

– На фиг он мне сдался? Удивлять его ещё! – Проговорил Давид, теребя мне мокрые волосы и думая о чём-то другом, – Не стану я его ничем удивлять! Просто выставлю вон!

– То есть, ты всё-таки собираешься трахнуть Агнешку? – спросила его я.

Он встрепенулся:

– С какой это стати? С чего ты взяла?

– Чтобы не удивлять Войцеха, – ответила я, он же сказал мне: «я очень удивлюсь, если Агнешка через несколько дней не соблазнит твоего мужа».

Он помедлил маленько, соображая, и произнёс:

– Ладно, Хватит меня подлавливать. Я совсем не это имел ввиду.

– А что ты имеешь ввиду? – спросила я и дала щелбана по его, торчащему дыбом, члену, – ты это имеешь ввести? Ты это введёшь Агнешке, чтобы не удивлять её брата-любовника.

– Перестань пошлить, – с улыбкой сказал он, – твои шуточки не смешны и неуместны. Это тебе не идёт.

– Да уж, шуточки тут неуместны, – согласилась я и добавила: – тут, я смотрю, дело серьёзное.

Я еще немножко потрогала, похватала, помяла, подёргала, напрягшегося до пределов, его «хвастуна» и сказала:

– Ну всё приняли душ, пойдём завтракать. Нас наверное уже ждут.

– Я не могу так выйти, поласкай меня... видишь?

Он рукой опустил вниз свой торчащий к небесам стержень, и отпустил его. Тот, как подпружиненный подскочил обратно, звонко шлёпнувшись о живот, а я сказала:

– Я ж говорю тебе, не буду я этого делать при людях. Иди так.

– Мне неудобно.

– Ишь ты, ему «неудобно», – язвительно заметила я, – то разгуливал вот так по всему пляжу при всём честном народе, а то «ему неудобно»!

– При всех я так не разгуливал, – жалобно ответил Давид.

Я ничего не сказала, отдёрнула занавеску и вышла из душа. Оказалось, в комнате, по-йоговски скрестив ноги, сидит голышом одна только Агнешка и потягивает через соломинку джин с тоником из запотевшего стакана. Войцеха не было. Агнешка оторвалась от стакана, встала на четвереньки и приглушила музыку.

– Вы что, уже всё? – спросила она.

– Что «всё»? – переспросила я.

– Ну, там, приняли душ... сказала она протяжно и прибавила: – и всё такое прочее.

– «Всего такого прочего» ничего не было, успокойся, – ответила я с усмешкой и, усевшись рядом с ней на постель, налила и себе джина с тоником.

В этот момент из душевой вышел Давид. Он шел, словно херувим, скрестивши на чреслах руки. Очевидно, торчалки у него всё ещё и не прошли. Увидев, что Войцеха в комнате нет, а здесь только я и Агнешка, он опустил руки. Его «хвастун» тут же бесстыже подскочил на без пяти двенадцать, и Агнешка вперилась в него кроличьим взглядом. Давид, как ни в чём не бывало, словно на нём аристократический смокинг, прошел к холодильнику, достал оттуда початую бутылку джина, подошел к нам, налил себе пол стакана и предложил нам. Мы отказались, предпочтя довольствоваться джином, разбавленным тоником.

Молчание затянулось... Его прервал вспорхнувший в комнату жизнерадостный Войцех:

– «Заседание продолжается!», как говорил один ваш, русский классик, весело воскликнул он и поставил на стол несколько бутылок и два больших бумажных пакета с закуской.

– Ты хочешь всё-таки добиться своего? – спросила я не умея, да и не желая скрыть своего сарказма.

– Наташенька, солнышко, свет моих очей, – заговорил он без всякого смущения, – у меня только одна цель – сделать вам всем хорошо и приятно, да ещё, пожалуй, всё-таки написать свою книгу.

– Но чтобы написать книгу, надо сесть и писать, а не упиваться джином и виски, – обрезала его я.

– Наташенька, ты, как всегда права, но не совсем, – не моргнув глазом парировал он, – прежде, чем сесть и писать, нужно собрать материал! Вот я этим сейчас и занимаюсь.

– Ты хочешь написать книгу про алкашей? – усмехнулась я.

– Ни в коем случае! – возразил Войцех, – я пишу книгу о простых, обыкновенных людях, которые живут вокруг нас, о их чувствах, страстях и поступках. Ведь это самое интересное, это больше всего интересует читателя. Он хочет в книге найти и увидеть себя...

– Так это будет книга о нас? – осведомился Давид.

– Не совсем, – отвечал ему Войцех, – я же сказал, что я пишу книгу о простых, обыкновенных людях, которые живут вокруг нас, а вот Наташа, например, человек не простой и не обыкновенный – она уникальна. А в таком герое никто не узнает себя, и книга потерпит провал. То, что я пишу – это, как говорится, чисто коммерческий проект, поэтому я должен писать на потребу читающей публики.

– Так меня что, в твоей книге не будет? – расстроилась я, а Войцех подсел ко мне и стал меня утешать:

– Наташенька, золотце, я тебе обещаю, когда я познакомлюсь с тобою поближе и лучше тебя узнаю, я обязательно напишу о тебе отдельную книгу. Это будет замечательная книга, настоящее произведение искусства – шедевр!

« Да от скромности ты не умрёшь!», – подумала я и с ехидцей спросила:

– То есть, книга эта будет не на потребу читающей публике?

– Конечно, она будет изысканна и уникальна, она будет не для средних умов... – начал, было, декламировать Войцех, но я его перебила:

– То есть, это будет провальная книга? – съязвила я.

– Ни в коем случае, – сказал он совершенно серьёзно, – она выйдет небольшим тиражом, будет очень дорогой и сразу станет библиографической редкостью.

– Дорогая книга? Да кому она будет нужна? – вставила своё слово Агнешка, – Кто её будет читать?

– Её будут читать серьёзные, умные люди. – ответил ей Войцех и присовокупил: – ты можешь её не читать – тебе она не понравится!

Алгнешка обиделась и умолкла, поджав губки. Ей вполне хватило ума, чтобы понять, что Войцех прикровенно назвал её дурой. А Войцех меж тем продолжил:

– Как говорил ваш великий русский философ, Василий Розанов: «Книга должна быть дорогой. Дешевая книга – это не культурно – водка, джин, виски должны быть дешевыми».

я помнила эту фразу из «Опавших листьев» Розанова. Войцех её перековеркал, правда сути не изменил, а вот джина и виски в ней не было – она только водка. Я указала ему на это, но он и тут нашел, что ответить:

– Это был обратный перевод с польского!

– Но хотя бы имя моё ты используешь в этой книге? Раз уж я сама в неё не вмещаюсь, – в шутку спросила я Войцеха, чтобы снизить уровень разговора.

– Обещаю тебе, – ответил он мне с улыбкой, – имя главной героини будет: Наташа!

Войцех налил всем джина, и роздал стаканы, потом он вдруг поставил свой стакан на столик и воскликнул:

– Вот вы тут все сидите, как первозданные люди в Эдемском саду, и лишь я один, словно согрешивший Адам, покрыт опоясанием. С вашего позволения, и я от него избавлюсь!

Позволения ему, никто не давал, но так как все промолчали, Войцех принял молчание за знак согласия и, стянув с себя свои бриджи (больше похожие на кальсоны), бросил их на спинку кресла, стоящего в дальнем углу комнаты. Бриджи улетели за кресло, а Войцех взял свой стакан, произнёс витиеватый тост, и все разом выпили.

– Может быть, потанцуем? – предложил Войцех, когда хмель от третьего стакана виски дал о себе знать.

– Мы что, так и будем танцевать голышом? – спросила я поглядывая на Давида, у которого эрекция, очевидно, приняла уже перманентный характер.

– А что тут такого? – спросил меня Войцех, мы же договорились, что мы в Эдеме.

– Не помню, чтобы мы о чём-то таком договаривались, насколько я помню, в Эдем пробрался к нам ты! – сказала я Войцеху, присовокупив цитату: – «Змей же был хитрее всех тварей».

– Да! Да! Да, Наташа! – воскликнул Войцех в восторге, – Ты не представляешь себе, как ты права! Здесь происходит прямо таки библейский расклад! Так сказать? Косплей по Библии: Давид – это первозданный Адам, ты – его первая гордая супруга – Лилит, Агнешка – его вторая половика – скромная и покладистая Ева, созданная из ребра...

– Ну, а кто тогда ты? – осведомилась я и сама догадалась: – ясно! Ты Асмодей, который увёл Лилит у Адама.

– Насколько я разбираюсь во всей этой мистике, – вставил Давид, – это вовсе не библейская, а какая-то талмудическая традиция.

– Давид, ты совершенно прав, – воскликнул Войцех, – уж кому, как не тебе, знать все эти жидовские предания. Но ведь ты подумай сам, каков получился расклад! Это не может быть простым совпадением!

– Слушай, дорогой Войцех, судя по твоей режиссуре, в тебе гораздо больше жидовского, чем в Давиде, – сказала с усмешкою я, – нет ли среди твоих предков евреев?

– Обижаешь, Наташа, – насупился Войцех, – я могу перечислить всех своих предков до седьмого колена! Там все поляки и шляхтичи. Впрочем, как говорил один из героев вашего Булгакова: «Причудливо тасуется колода».

Меня покоряло знание Войцехом русской литературы и истории. В этот момент музыкальный центр стал транслировать медленную, напевную, расслабляющую музыку без слов, и Агнешка спросила:

– Наташа, ты не станешь возражать, если я потанцую с Давидом?

– Сценарий Станиславского: «Эдемские страсти», сцена первая, дубль первый, – вырвалось у меня.

– Впрочем, если ты хочешь сама с ним танцевать, то я... – пробормотала Агнешка.

– Я хочу с ним трахаться, а не танцевать, – перебив её, резко выпалила я и добавила уже примирительно: – так что, если хочешь – танцуй.

Я глянула на Войцеха – он едва сдерживался, чтобы не рассмеяться, а я вспомнила, что восстание плоти у Давида ещё не прошло, и сказала Агнешке:

– И вообще, милая Агнесса, об этом хорошо было бы спросить у Давида, а не у меня – хочет ли он танцевать.

– Он хочет, но не может сейчас, – сказал с улыбкою Войцех, очевидно заметив, неловкое положение моего мужа.

– Почему это «не могу»? – я могу, обиженно молвил Давид, возможно не поняв, о чём речь.

– Ну тогда иди, – сказала ему я.

– Куда? – спросил он.

– Танцевать. – я пожала плечами, стараясь, чтобы этот мой жест выглядел как можно естественнее и безразличнее, – Агнешка тебя приглашает.

Давид послушно встал с постели, а Агнешка тут же соскочила следом за ним. Она потянулась и положила ему руки на плечи, а он обнял её за талию. «Показатель» её рейтинга снизился у Давида часов до восьми, но я заметила, что Давид всё же танцует сильно наклонившись и согнувшись в пояснице, очевидно, избегая касаться своим «показателем», проколотого пирсинговым колечком, пупка Агнешки. Однако полностью избегать этого ему не удавалось, время шло, и при каждом прикосновении к её нежному мускулистому животику рейтинг всё возрастал. Моё возмущение было пересилено моим любопытством, и я с интересом наблюдала за происходящим. Вот он поднялся опять на без пяти двенадцать. В этот монет раздался вдруг голос Войцеха так, что я от неожиданности вздрогнула,

– Наташа, может быть, и мы с тобой потанцуем?

От этого предложения жар разлился у меня по щекам, и моё любопытство оказалось побеждено моим возмущением. Я подумала: «Ну, и ладно! Тогда я пойду танцевать с ним!». Я встала, и Войцех тут же кинулся ко мне. Я увидела, что его «индикатор» показывает то же время, что и у Давида. Я решительно подошла к Войцеху и положила ему руки на плечи так, чтобы мои локти, насколько это возможно, отделяли мою грудь от его мохнатой груди. Но Войцех не стал церемониться, отклячивать зад, а тут же обнял меня обеими руками за поясницу и прижал к себе так, что его возбуждённый «выскочка» оказался зажатым между моим животом и его. «Итак, начинается обмен партнёрами, чего я и боялась», – с досадой подумала я. Однако я поймала себя на том, что мне всё это захватывающе интересно и даже забавно. Я дала себе клятву, что до секса со мной я ни в коем случае его не допущу, и, расслабившись, продолжила танец. Войцех начал двигаться чуть активнее, и я почувствовала, как его напружиненный стержень, при каждом движении пошевеливается, вздрагивает и упруго двигается между нашими животами. Мне сделалось не по себе. «Только бы он не обтрухал меня», – подумала я, и по закону подлости великого Мёрфи, это скоро случилось. Я увидела, как Войцех вдруг закатил глаза, застонал едва слышно, и я почувствовала, как его вздрогнул ствол, задёргался, и что-то мокрое, липкое и горячее потекло у меня вниз по животу.

Я резко оттолкнула Войцеха от себя, и, по пути в душевую, схватив Давида за руку, сказала:

– А ну, Давидка, пошли ка со мной. Я потащила его в кабину, и по дороге заметила, как Агнешка, овечьим взглядом, жалобно и недоуменно смотрит нам вслед. Задернув занавеску, я пустила воду, встала перед своим мужем на колени и, взяв обеими руками его до предела напружинившийся ствол, полностью оголила его наполовину уже открывшуюся головку. Я сначала облизала её со всех сторон языком, а потом стала усиленно делать ему минет до тех пор, пока он со стонами кончил прямо мне на лицо.

– Спасибо тебе, Наташенька, как я долго ждал этого! – сказал он едва отдышавшись.

– «Долго ждал этого»! – передразнила его я и, с усмешкой, добавила: – Мог бы попросить об этом Агнешку, она бы тебе не отказала.

– Да что ты всё: «Агнешку, Агнешку»? – обиженно молвил он, – Не нужна мне Агнешка.

– Нет, нужна! – возразила ему я, – ты смотришь на неё, словно питон на кролика.

– Да не смотрю я на неё, – оправдывался Давид, – это она на мне виснет!

– А тебе и нравится!

– Нуууу, – протянул Давид, – она девушка молодая, красивая...

– А я у тебя, значит, старая и страшная? – вопросила я и добавила: – я, между прочим, заняла первое место на конкурсе, а она лишь только второе.

– Ну, ты конечно превосходишь её во всех отношениях, – подольстил мне Давид.

– И возрастом я тоже её превосхожу? – улыбнулась я.

– Ну, по сравненью со мной ты вообще – девчонка, я же на десять лет старше тебя, – промолвил Давид и добавил: – я вообще самый старый в нашей компании.

«Ого, – подумала я, – компания уже у него стала «наша»», вслух же сказала:

– Да старики любят западать и бросаться на молоденьких девочек.

– Я на неё не бросаюсь, – опять стал оправдываться Давид и снова добавил: – это она на мне виснет. Я не виноват.

– Не бросаешься, но запал, – не отставала я, продолжая поигрывать его уже слегка обмякшим объектом агнешкиного вожделения.

– Ну, может и «запал», н и что? – Досадливо выговорил он и спросил: – А ты что? Ревнуешь?

– Нет, не ревную, чего мне ревновать, – покачала головой я, стараясь, казаться, как можно более, равнодушной, и с безразличен в голосе произнесла: – Если хочешь, можешь потрахаться с ней, я ревновать не буду.

Давид усмехнулся и проговорил:

– Я тебя уже очень хорошо знаю, ты, как и всякая женщина, когда говорит своему мужу: «Если хочешь, можешь потрахаться с ней, я ревновать не буду», то на самом деле это обозначает: «Не вздумай её трахнуть – убью!».

– Ну, что ты милый, – улыбнулась я, – не стану я тебя убивать.

Я сдвинула его крайнюю плоть, оголив головку, и снова вернула её в исходное положение, чтобы не дать ему расслабляться совсем.

– А! Значит бросишь... – гадал он.

– И бросать я тебя не стану, где мне ещё взять такого вот милого и любимого.

– Тогда любить перестанешь?

– А тут вообще ты неправ! Любовь – вещь мистическая. Это дар Божий (или наказание) она от нас не зависит. Если человек действительно полюбит кого-то, то это. как правило навсегда и всему вопреки.

– И что, ты меня действительно именно так любишь? – спросил он сияя своею обезоруживающей улыбкой.

– А ты сам что, разве не видишь? – ответила я на вопрос вопросом.

Давид заулыбался ещё шире и проговорил с хитринкою в голосе:

– Кто из нас еврей, ты или я? Почему ты мне на вопрос отвечаешь вопросом? Я поднялась с колен, обхватила его одной рукою за шею, другою всё продолжая сжимать его «хвастуна», и сладко поцеловала:

– Милый, наивный Давид, – проговорила я ему на ухо, – какой ты еврей? У тебя от еврейства осталась одна фамилия. Ты русский простачок – Иванушка-дурачок. Настоящий еврей – этот Войцех!

— Да, пожалуй, что ты права, это очень похоже, – согласился Давид.

– Пойдём в комнату, небось, они нас уже заждались, – сказала я и, выключив в воду, отдёрнула занавеску.

Я потянула Давида вслед за собою, словно на поводке, держа в руке и крепко сжимая его, упруго вздрагивающий и шевелящийся, предмет вожделенья Агнешки, и вывела его из душевой.

– Отпусти. Неудобно, – тихо шепнул он мне на ухо.

– Конечно, конечно, – прошептала в ответ ему я, – какое я имею право трогать тебя за это место? Это должна делать Агнешка...

Наши гости стояли посреди комнаты голые, в обнимку, и медленно танцевали под тихо льющуюся из музыкального центра лиричную, напевную музыку. Давид обнял меня, тоже, было, собравшись со мной потанцевать, но я, взяв его за руку, настойчиво отвела на постель. Там я заставила его лечь на спину и села рядом с ним, поджав под себя ноги. Я стала медленно гладить его по животу и груди. Большой давидов «хвастун» сладко дремал, откинувшись на сторону. Спать захотелось и мне. Я вытянулась рядом со своим мужем, улеглась плечом Давиду подмышку, положила свою голову ему на грудь, а согнутой ногою обняла его чресла так, чтобы никому не было видно его «хвастуна». Я лежала, с интересом разглядывала худенькую стройную фигурку Агнешки: её широкие костлявые плечики, мускулистую спину, узкие бёдра, маленькую круглую попку, и думала: «Она похожа на мальчика, что он в ней нашел?». Я не заметила, как закрыла глаза и задумалась. Сквозь сон я услышала, как Войцех сказал Агнешке чуть слышно:

– Хозяева хотят спать. Уйдём по-английски к себе, не будем им надоедать.

«Вот ведь гад, знает же, что они нам надоедают, но всё равно сюда лезут», – подумала я.

Они, как были, в чём мать родила, тихо ушли, неслышно прикрыв за собой дверь, а кальсоны Давида так и остались валяться за нашим креслом.

Когда я проснулась следующим утром, в комнате мы с Давидом были одни. Он лежал на спине, разметавшись во сне, сладко спал, и тихонько посапывал. Я села возле него, поджав под себя ноги, и с удовольствием оглядела его большое, красивое, правда слегка грузноватое, мускулистое тело. Его большой хищник тоже спал, безмятежно откинувшись на бок. Я потрогала его пальчиками – он не шелохнулся. Тогда я осторожно, чтобы не разбудить, взяла его в руки. Он был горячий, упругий, но мягкий, тогда я ладонью нежно погладила его и несильно сжала. Он не пошевелился, лишь слегка вздрагивал в такт сердцебиению. Видно, я сжала его слишком сильно, потому что Давид проснулся и открыл глаза.

– Наташ, это ты? – спросил он, словно меня не узнав.

– Доброе утро, милый, ты что, меня не узнал? – спросила я улыбаясь.

– Нет, узнал, конечно... то есть, да, конечно узнал, но только... – но я его перебила:

– Но только мне снилась Агнешка, и я думал – это она сидит рядом, а это оказалась всего на всего ты! Такое разочарование! – закончила я за него его сбивчивую фразу.

– Ну что ты говоришь, Наташенька, милая, – заговорил он, расцветая улыбкой, – это же так приятно: я просыпаюсь, а рядом со мной – никаких поляков – только ты одна и меня ласкаешь... поласкай меня.

я выпустила из рук его зверя, и он опять лениво завалился на бок, а я стала нежно гладить Давида ладонью по груди и по животу. Он закрыл глаза и, довольный, замулыкал, как кот. Я гладила его молча несколько минут, он лежал неподвижно лишь время от времени вздыхал о удовольствия. Его «хвастун» самодовольно продолжал почивать. Тогда я сказала:

– Давид, как ты думаешь, зачем Агнешка наколола себе в паху эту ящерку?

– Не знаю. Для прикола, наверное, – ответил он, не раскрывая глаз.

– Правда, – сказала я с улыбкой, стараясь, чтобы слова мои не звучали насмешливо, – это очень прикольно! Так и ждёшь, что она сейчас юркнет в свою норку и спрячется там...

– Давид усмехнулся, и я заметила, что его дремавший «хвастун» вздрогнул. Однако Давид промолчал, а я после короткой паузы спросила:

– Скажи, зачем она так тщательно выбривает себе свою складочку в паху? Чтобы ящерке было удобнее туда забегать и прятаться? Или, наоборот, чтобы она не могла скрыться в мохнатых зарослях?

– Давид снова засмеялся, и его достоинство явно начало пробуждаться и даже чуть-чуть приподнялось.

– А может, у неё, по молодости, просто ещё ничего не растёт? – не унималась я.

– Наташенька, что с тобой? – спросил Давид, открыв глаза и приподнявшись на локте, – Ты раньше на эти темы не была любительницей поболтать. А теперь всё проходишься по Агнешке.

При этом, его показатель явно подрос и ещё сильней приподнялся.

– я не «прохожусь» по Агнешке, просто я тебе хочу доставить удовольствие, сделать приятное, поговорить о твоей любимой Агнешке, – сказала я, не перестав улыбаться.

– Да что ты всё её мне, словно сватаешь? – спросил он, сияя улыбкой, – С чего ты взяла, что разговоры он ней доставляют мне удовольствие?

– Ну, как же «с чего»? Разве это не видно? – ответила я: – Когда твоя жена, совершенно голая сидит подле тебя на постели и гладит, и гладит тебя по всем местам, твой наглый членахер спит безмятежно, а как только заходит разговор об Агнешке, он тут же просыпается, встаёт и начинает тянуться к небу.

– Это он на тебя встаёт... – смущённо промямлил Давид, и растерянно добавил: – её же здесь нет, а ты – тут...

Его прибор уже целил в зенит, подрагивая, словно кабель высокого напряжения. Я уже не могла сдерживать себя.

– Закрой глаза, замри и не шевелись! – повелела ему я, при этом, не вставая с колен, перешагнула через него коленом и нависла над ним сверху. – Представь, что я – это Агнешка.

Видимо он повиновался потому, что и вправду смежил веки и ничего мне на это не возразил. Я же крепко взялась рукою за его, до предела вздыбленный, член и не спеша, медленно и осторожно надела себя на него. Мне было чуточку больно, но боль скоро прошла, а он застонал от удовольствия. Когда я почувствовала, что он вошел в меня до предела, я приподнялась на коленях, а он, видимо опасаясь, что я слезу с него, схватил меня обеими руками за ягодицы и стал прижимать к себе. Я опять опустилась на него до самого дна, и стала, сначала медленно, потом всё быстрее приподниматься и опускаться на нём, как всадница, гарцующая на коне. Наши движения становились всё ритмичнее, всё чаще, и вскоре я стала чувствовать, как волны наслаждения стали всплескиваться во мне от копчика к животу и груди. В эту скачку включился Давид. Он стал взбрыкивать и подбрасывать меня так, как норовистый конь побрасывает молодую, неопытную наездницу. Мне стало безумно приятно. Однако что-то мешало достичь мне конечной вершины. Чего-то мне не хватало. И тут я услышала, что вдруг раскрылась входная дверь, и голос Войцеха задал нам совершенно идиотский вопрос:

– Простите, мы вам не помешали?

Во мне сначала всё внутри сжалось, но вдруг дерзкая и яростная мысль, словно молния сверкнула во мне: «Ну и пусть! Пусть они всё это видят»!

– Нет, не помешали! – Крикнула я и только ещё энергичней усилила скачку.

Такого удовольствия, смешенного с ужасом и стыдом я никогда ещё не переживала. «Так вот чего тебе не хватало, развратная баба!» – вороном каркнул во мне чёрный помысел, и меня, вместе с Давидом, захлестнул такой долгий и бурный оргазм, которого я в жизни ещё никогда не испытывала. Я чуть в голос не заорала, но сдержала себя и отделалась частыми зычными стонами. Потом я свалилась с коня на бок, легла на живот и так некоторое время лежала в оцепенении, а сладостные волны всё ещё продолжали плескаться во мне, заставляя предательски подёргиваться мою попу. Наконец, я успокоилась и, окончательно расслабившись, лежала от стыда закрывши глаза. После некоторой паузы, я услышала легкие аплодисменты. От возмущения я подскочила винтом, уселась в постели и огляделась. Агнешка и Войцех сидели напротив нас в креслах, словно в театре, и, улыбаясь, похлопывали в ладоши. Я нахмурилась грозно и гневно спросила:

– Вам что это, спектакль?

– Верю! Верю! – воскликнул пан Станиславский, – Нет, Наташенька, это был не спектакль! Это была правда жизни, которую не увидишь ни в каком, самом лучшем, театре!

– Наглец, негодяй и нахал! – беспомощно выругалась я, исчерпав весь свой запас синонимов к этому понятию, и в отчаянье вопросила:

– А стучаться не полагается?

– Наташенька, – возразил мне этот наглец, – если бы мы постучали, то всё бы вам обломали, а так всё закончилось как нельзя лучше: естественно и даже, я подозреваю, значительно более бурно, чем если бы нас здесь не было.

Я чувствовала, что спорить с ним и обижаться на них – бесполезно, поэтому я спросила, может быть грубовато.

– Чего вам надо? Чего вы пришли? Помочь нам в занятиях сексом?

– Мы пришли пригласить вас на пляж, – просто ответил мне Войцех, – вы с нами пойдёте?

Давид в ответ обратился ко мне:

– Пойдём. Наташ! В конце концов, мы приехали сюда загорать и купаться.

– Ладно, – ответила я со вздохом, понимая, что на эту пару поляков на ближайшее время мы обречены, – только нам надо собраться.

– Так собирайтесь! – сказал Войцех.

– Голому собраться только опоясаться, – перефразировал Давид свою любимую поговорку.

– А мне надо не опоясываться, а принять душ, – возразила я.

– Принимайте душ, опоясывайтесь – мы вас ждём, – проговорил Войцех, и они с Агнешкой покинули наше бунгало.

Собирались мы не долго. Я быстро приняла душ, а Давид препоясался своими шорто-трусами, собрал выпивку и закуску, два полотенца и вышел следом за ними. После того, как я давно нарушила свою клятву не показываться перед Войцехом полностью голой, и вообще после всего произошедшего, я решила испытать новые чувства и, не опоясавшись даже своими стренгами, пойти на пляж голышом. Я, не одеваясь и даже не вытершись полотенцем, вышла вслед за Давидом. Он рядом с Агнешкой стоял возле двери и ждал меня. На Агнешке была всё та же её маечка, едва прикрывавшая ящерку в паху, надетая прямо на голое тело, а Войцех, как был, совершенно нагой, стоял в отдалении и оживлённо беседовал с какою-то жгучей брюнеткой. Она была тоже совсем без одежды и весьма загорела. У неё был очень узкий стан, широкие бёдра и крупные груди с большими коричневыми сосками проколотыми кольцами пирсинга. Если большинство обитательниц этого пляжа предпочитали гладенько брить свою «киску», то у этой, как у хипушки, в паху вызывающе чернел густой треугольник. Мне показалось это срамным, но она, как ни в чём не бывало, стояла, опершись на одну ногу, надменно уперев руку в бок, и заинтересованно о чём-то беседовала с Войцехом. На шее у ней, как у папуаски, было надето сразу несколько видов бус, монисто, ладанка на кожаном ремешке и даже золотой католический крестик на толстой цепочке. На обеих запястьях у неё были кожаные напульсники с браслетиками и фенечками поверх них. На её щиколотках так же красовались браслеты и бусы. Её плечи и бёдра украшали, надо отдать должное, очень красивые татуировки. Через плечо висела кожаная кожаная сумка, искусно расшитая бусинами, украшенная переплетёнными кожаными ремешками с подвешенными разного рода металлическими пентаграммами и другими каббалистическими знаками. Таким образом разукрашенная (я бы сказала: раздраконенная) эта дикарка стояла возле Войцеха так близко, что казалось, касалась его своим широким бедром. Я заметила, что его «выскочка», словно бы тоже заинтересовавшись беседой, подрос и приподнялся, будто прислушиваясь к разговору. И тут я почувствовала у себя в душе какое-то неведомое доселе мне чувство, что-то сродни ревности. Переставшие подчиняться мне, мои ноги сами понесли меня к ним, и, при этом, я вся горела от возмущения и стыда. Увидев меня, Войцех сразу же воссиял улыбкою и воскликнул:

– Наташенька! Вот, познакомься – это моя старая приятельница, с которой мы когда-то учились в литературном институте.

Она протянула мне свою маленькую ладошку с татуировкой в виде пентаграммы, вписанной в круг, и низким грудным альтом, похожим на голос пьющего мужика, произнесла:

– Ядвига Каменська!

«Так, армия поляков растёт! Держись. Москва!» – подумала я и, с трудом сдержав себя, сделала едва заметный книксен и скромно сказала:

– Наташа Каплер, очень приятно.

– Мне тоже очень приятно, «Мисс Дискотека» – прохрипела она и добавила: – мне Войцех сказал, что мы с Вами коллеги, ведь Вы известный в Москве литератор, работаете в крупном литературном издательстве, не так ли?

«Вот гад, – подумала я, – откуда он это узнал? Ведь я ему об этом ничего не говорила». Вслух же я отвечала, чувствуя себя то ли школьницей на уроке, то ли соискательницей в конторе хэдхантера.

– Я сотрудничаю с редакцией журнала «Литературное обозрение», пишу для них статьи и веду рубрику, а в литературном издательстве издают мои литературоведческие статьи, в основном, в сборниках.

– Прекрасно, у нас будет о чём поговорить! – проворковала она и спросила: – Или вы предпочитаете на отдыхе не заикаться о литературе?

– Как получится, я не делаю для себя никаких зароков, – вежливо ответила я.

К нам подошли Агнешка с Давидом. Войцех представил Ядвигу Давиду, а Давида Ядвиге, отрекомендовав его, как своего друга, забыв упомянуть, что он мой муж.

– Очень приятно, – сказала Ядвига Давиду и, продемонстрировав свою прозорливость, с широкой улыбкой сказала ему: – Вы с Наташей прекрасная пара – земля и вода.

– Пойдёмте, пойдёмте скорее на пляж, а то солнце поднимется и станет жечь невыносимо, – заторопил Войцех всех нас и мы, подросшей компанией направились к морю.

– Там Войцех с Давидом придвинули шезлонги, чтобы нам всем быть поближе друг к дружке и, поставив посреди столик, сервировали его выпивкой и закуской. Шезлонг Ядвиги оказался рядом со мной. Она тут же взгромоздилась на него, усевшись в совершенно бесстыжую позу: одну ногу поджав под себя, а другую поставила рядом, опершись о колено локтём, и выставила напоказ свою раскрывшуюся орхидею, похожую на устрицу с большим мясистым раздвоенным язычком, сразу в нескольких местах обильно проколотую пирсингами. Меня чуть не стошнило, а Давид, вылупив глаза, тупо уставился на это зрелище. Я заметила, что Ядвига ему заулыбалась улыбкой Мегеры.

Агнешка моментально избавилась от своей маечки и пружинистым шагом прошла между Давидом и Ядвигой в сторону моря, призвав по пути:

– Мальчики, пойдёмте купаться!

«Ничего себе «мальчики», – подумала я, – вот нахалка!», а мой Давид, не долго думая, стащил с себя шорто-трусы отбросил их в мою сторону и предстал перед Ядвигой в своём первозданном виде. Я видела, как у той округлились глаза, словно она увидела чудо. Она спустила ноги с шезлонга, приподнялась и со словами:

– Пожалуй, я тоже пойду, искупаюсь, – направилась вслед за Давидом.

я обратила внимание, что при всей полноте её крупного зада на крутых её ягодицах не было ни единой целлюлитной ямочки. Как я уже говорила, у Ядвиги был очень узкий стан и широкие бёдра, и сзади она была похожа то ли на виолончель, то ли на теннисную ракетку, и это не могло мужиков не привлекать. Она торопливо шла, покачивая своим пышным упругим задом, а монисто, браслеты и кольца неё на шее, руках и ногах призывно позвякивали, как бубенцы.

Мне ничего не оставалось, как ринуться за ней следом, обогнать её и, ухватив Давида за руку, пойти купаться вместе со своею пялящейся по сторонам собственностью. «Так, значит, придётся отбиваться от нападений с двух фронтов», – подумала я, тогда ещё не предполагая, что рекогносцировка окажется куда более сложной. Мы вбежали в тёплую, чуть не горячую, воду вместе с Давидом, и я не отходила от него ни на минуту, и не напрасно. То Агнешка, то Ядвига подныривали под нас и пытались увести от меня моего мужа. Потом, по предложению Войцеха, мы поиграли в игру: Агнешка уселась ему на шею верхом, я взобралась на шею Давиду, и мы начали таранить друг дружку стараясь сбросить всадницу с его скакуна. Правда это продолжалось недолго. Неловкая Агнешка промахнулась, пытаясь ухватить меня за руку, я вцепилась ей в волосы, и она кубарем полетела в воду. Уйдя с головою под воду, она оттолкнулась ногами от дна и быстро вынырнула. В ужасе выпучив глаза, она судорожно стала хватать ртом воздух, наглоталась ещё воды, закашлялась и на полусогнутых ногах вышла на берег. Наша с Давидом победа была полной и несомненной. Все были довольны, разве что кроме Ядвиги. которой не досталось партнёра. Когда мы вернулись и расселись на своих шезлонгах, Войцех спросил:

– Кстати, Ядвига, а где твой... – он на мгновенье запнулся и сбивчиво договорил: – ну, этот твой парень... красавчик?

– Он скоро придёт, – отвечала она как-то вяло, – я послала его купить кое что.

Мы налили и выпили. Я, зная свою склонность быстро слетать с катушек, стала пить шампанское, остальные – кто что: Войцех пил виски, Давид с Агнешкой пили джин, а пани Ядвига пила русскую водку. Не прошло и пятнадцати минут, как к нам подошел молодой очень красивый парень, почти юноша, светловолосый и с фигурою Аполлона. На вид ему было лет, может быть, двадцать от силы двадцать один. На нем были белые шорты-трусы, такого же фасона, как у Давида, но не с морем и пальмами, а с яркими цветными треугольниками и кругами. В руках он держал объёмистые бумажные пакеты с какими-то товарами. Я сначала подумала, что это какой-то торговец сейчас будет предлагать нам что-то купить. Но он встал возле Ядвиги и поставил пакеты ей на шезлонг.

– Вот, знакомьтесь: это мой Яцек, – проговорила Ядвига, указывая крашеными ногтями на молодого человека. Потом она представила всех нас по очереди своему Яцеку (кроме Войцеха, которого Яцек уже, очевидно, знал).

Молодой человек вежливо всем кивнул, а когда Ядвига представляла меня, я заметила, что глаза его округлились, и он выпялившись не сводил с меня глаз. «Так, – подумала я, – кажется, парень запал! Итак, открылся ещё один фронт!». Я всегда чувствовала, когда на меня кто-нибудь западал, но далеко не всегда понимала, как мне избавиться от приставаний и навязчивых ухаживаний. Природная деликатность мне в этом мешала. Ядвига заглядывала в пакеты, удовлетворённо кивая. Кое-что она оттуда доставала и выкладывала на стол, а Яцек стоял, словно в оцепенении, и всё пялился на меня. Я не знала, куда деваться от его взгляда, чем бы прикрыться и, вообще, куда глаза мне девать, а Ядвига вдруг взяла и сказала ему по-русски:

– Яцек, чего ты стоишь, как завороженный? Давай, снимай трусики и присоединяйся к нам.

Очевидно, из всего сказанного Ядвигой, он понял только слова: «снимай трусики» потому, что тут же снял свои шорты-трусы, положил их на шезлонг рядом с Ядвигой. Он продолжал так и стоять рядом со своей госпожой, уже в костюме Адама, и всё так же не сводил с меня глаз. Я смущённо глянула на него и чуть не обомлела. Его гладко обритый член был необычайно красив. Он оказался довольно крупным, немногим меньше, чем у Давида, но на фоне его узких бёдер и тонкой талии казался ещё больше. Я загляделась на него, забыв, что пялиться вот так откровенно на мужское достоинство женщине неприлично. Хорошо, что пани Ядвига строго сказала ему снова по-русски:

– «Яцек, садись, чего ты стоишь? Куда ты всё пялишься? Почему не отвечаешь?».

Он не ответил, скорее всего потому, что плохо разумел по-русски. Тогда Ядвига обняла его правой рукой за его стройный стан, привлекла поближе к себе и прижалась своей пышной грудью к его бедру.

– Хорошо, хочешь стоять, тогда стой, – сказала по-русски она и повторила ему по-польски: – Ok, chcesz stać, więc wstań! Co będziesz pił?

– Co powie pani Jadwiga, – отвечал он так же по-польски.

– Войцех, – налей ему водки! – уже по-русски приказала она.

Войцех тут же выполнил её повеление, налил Яцеку водки, и наполнил стаканы и остальным. Застолье с разговорами продолжилось, в основном на русском языке, а Ядвига всё это время держала своего питомца в объятиях, прижимала его к себе правой рукою, а левой рукою бала у Войцеха стакан с водкой и быстро выпивала его. Потом она ставила стакан на столик, по-русски занюхивала выпитое закуской, заедала, забирала пустой стакан у Яцека, ставила его на столик, и принималась снова поглаживать своё сокровище по бедру. Она то трогала двумя пальчиками, украшенными дорогими перстнями, спрятанную головку его красивого члена, словно проверяла его на упругость и твёрдость, то начинала словно бы невзначай поигрывать им, наблюдая, как от этого меняется его длина, объём, и насколько он восклоняется от вертикали. Это меня стало так заводить, что я не знала куда девать глаза, которые всё время предательски скатывались на Яцека и Ядвигу, игравшую его набухшим мужским стволом. Остальные все поглядывали в разные стороны, кто куда, болтая о том, о сём, очевидно, что это зрелище им было не впервой и вовсе не интересно. Яцек же всё это время пялился на меня. Я начала смотреть ему прямо в глаза, чтобы он отвёл от меня свой взгляд. Наши взгляды пересеклись. Яцек взгляд отвёл, но не с меня. Он просто опустил его ниже: на мои тити и на мою кису. Мне захотелось одеться или куда-нибудь спрятаться, но никакой одежды, кроме полотенца, на котором я сидела, рядом со мной не было. Я ведь пришла на пляж уже совсем нагишом. Тогда я поджала к груди оба колена, положила на них подбородок, обхватила свои ноги руками, чтобы меня стало, как можно меньше видно, и снова глянула на питомца Ядвиги. Я обратила внимание, что как только я приняла эту скрытную позу, его стержень чуть приопустился и, вроде как, даже приуменьшился в размерах. Ядвига, кажется, это тоже заметила. Она взяла в кулак его ствол, сжала его несколько раз, потом выпустила его и Яцека из рук и сказала:

– А ну ка, все идите купаться, я хочу поговорить с Наташей!

Чувствовалось, что она пользуется у этих поляков непререкаемым авторитетом, так как они все, а с ними и мой Давид, тут же встали и безропотно побежали к морю. Остался стоять рядом с ней только Яцек. Видимо ему нужно было персональное повеление, и Ядвига сказала ему грозно:.

– Dotyczy to również ciebie, Jacek! Chodź, biegnij do morza!

Он тут же сорвался с места, как пёс на команду «Апорт!» и быстро догнал остальную компанию.

Я сидела всё в той же сокровенной позе, и ждала, что скажет Ядвига. Мне было непонятно, почему она выбрала для разговора именно меня, а она не спешила начать разговор. Она полезла в свою дикарскую сумку, достала оттуда длинные сигареты и дорогую бензиновую зажигалку фирмы Zipp, щёлкнула ею и закурила. Наконец, пустив изо рта стаю дымовых колец, она проговорила своим низким, хрипловатым голосом:

– Наташенька, Вы замечательная, красивая, добропорядочная и талантливая девушка! Поверьте, я не льщу Вам и не пою Вам дифирамбы – я действительно так считаю. Поэтому... – она сделала паузу для очередной затяжки, и продолжила: – Поэтому Вам надо быть предельно осторожной...

– Разве мне что-то угрожает? – перебила её я удивлённо.

– Несомненно, – отвечала она.

– И что же именно?

– Да весь мiр! – сказала она, обведя вокруг себя рукой с сигаретой, и, затянувшись, добавила: – Если Вы не будете меня всё время перебивать, даже когда я буду делать паузы, то я отвечу Вам на всё поподробнее.

– Простите, пани Ядвига, – ответила я и умолкла.

– Красивым, добродетельным и талантливым людям, в особенности девушкам, всегда много чего угрожает. Я тоже в молодости была такая же вот... – она опять с видимым наслаждением затянулась и продолжила: – ну, одним словом, как Вы. Вокруг меня всегда, как мухи, вились мужчины. Я ведь тоже, в своё время, была красавицей, поверьте. Только я была не червовой, как Вы, а пиковой дамой. – она снова выпустила стаю дымных колец и проговорила: – Вы спросите: «Почему я употребила такую метафору «как мухи, вились», а не, скажем, как пчёлы?», но Вы, как литератор знаете, что пчёлы вьются вокруг ароматных цветов, чтобы собрать мёд, а мухи... («Вокруг говна», – подумала я) – снова затяжка и дым, – да, да, Вы правы: я была не цветком, а именно тем, что Вы сказали...

– Я ничего не сказала! – вставила я.

– Вот и хорошо, вот и молчите, – сказала она, и это как-то не показалось мне грубым или невежливым.

я стала терпеливо ждать продолжения разговора, точнее сказать, её монолога. Пани Ядвига снова поставила одну ногу себе на шезлонг, оперлась о колено рукой с зажатою между пальцами дымящейся сигаретой, а колено другой она отвела в сторону и широко раздвинула ноги. Её лиловая орхидея опять расцвела. «Надо же, – подумала я, – в её возрасте, и у неё такая растяжка! – Мне бы сейчас так ни за что не усесться! Интересно, а сколько ей лет?». Она просила меня ничего не говорить, но перестать думать вовсе она не просила. Ядвига помолчала ещё немного, затянулась, выпустила дым и продолжила:

– Я Вас, Наташа, прошу, если не хотите себе навредить, не вздумайте ни под каким видом отдаться этому Войцеху, как бы он Вас не умолял. Если Вы всё таки сделаете это, то я перестану Вас уважать.

– Ну, что Вы, пани Ядвига, – отвечала с улыбкою я, – не беспокойтесь, у нас с ним совсем другая игра: он – влюблённый трубадур-рыцарь, а я – его «дама сердца».

– Хм, «дама сердца», – хмыкнула она без улыбки и, затушив о заклёпку шезлонга выкуренную сигарету, сказала: – я тоже много лет назад, когда мы с ним учились в институте, некоторое время была его «дамой сердца». Эта игра продолжалась недолго, и, меньше, чем через месяц он, как говорят у вас, в России: «отымел меня во все дыры», простите за столь грубый эвфемизм, но более подходящего выражения я не подберу.

Ядвига достала ещё одну сигарету и опять закурила. Солнце уже перевалило зенит и палило нещадно.

– я советую Вам, Наташа, пересесть под тень зонтика, а то обгорите, – заботливо сказала мне моя нравоучительница.

Для того, чтобы оказаться в тени зонтика, я должна была переместиться на моём шезлонге, на другую его половину, которая тогда пребывала в тени, и сесть ещё ближе к Ядвиге, как раз прямо напротив моей собеседницы и всех её «украшений». Как мне ни было лениво, я послушалась и пересела, опасаясь испортить себе несколько дней отдыха. Ядвига сделала пару глубоких затяжек и проговорила:

– Только ради Бога, Наташенька, не подумайте, что я говорю это Вам потому, что ревную! Ни в коем случае! Ревность тут не причём, её я давно уже ни к кому не испытываю, Даже наоборот, я была бы рада за Войцеха, да и за этого тупенького, Яцека, если бы им так повезло, и они добились своего, овладев бы, такою прелестницею, как Вы, но к Вам бы я стала относиться по-другому. Вы потеряли бы одно из перечисленных мною качеств – добропорядочность.

Мне было, конечно очень приятно всё это слышать, но я недоумевала всё таки, к чему это она взялась за моё воспитание?

– Добропорядочность в наше время такое редкое качество... – проговорила она и сама себя перебила: – стати, Наташенька, хотела спросить: Войцех рассказывал Вам уже о Готфриде Арнаутском?

– Да, рассказывал, – ответила я, удивившись, откуда она это знает?

– Понятно, – сказала она, затянувшись и почесав себе свободной от сигареты рукою внутреннюю сторону бедра, – значит, история повторяется.

– Знаете, – не удержалась я, чтобы не встрять в её монолог, – он рассказал мне об этом в первые же часы нашего знакомства.

– Значит, история не только повторяется, но и ускоряется, – сказала она.

– я не намерена ему отдаваться, – обиженно заявила я.

– Знаю, – сказала Ядвига, – Вы добропорядочная женщина. Я тоже была такой, пока этот змий...

Она смолкла, сделала очередную затяжку и, глядя на горизонт, глубоко вздохнула. Уже без дыма. Потом она перевела взгляд на меня, глаза её делались виновато серьёзными.

– Да, я была до этого добропорядочной, – сказала она, нажимая на слово «была», – ведь добропорядочность заключается не в намерениях, а в делах.

– Но Вам было тогда извинительно, у Вас не было мужа, а у меня – муж: – ответила я, и добавила: – это поможет мне устоять.

– У меня был муж, вернее, не муж, а мужчина, – возразила она, пояснив, – взрослый мужчина, который собирался на мне жениться, когда я закончу институт. Но когда я пала под Войцеха, то он...

Ядвига снова умолкла, несколько раз затянулась и оглядела безоблачное небо. С моря раздавались весёлые визги и радостные возгласы. Я посмотрела туда и увидела, что мужчины весело играли в Агнешку. Они раскачивали её за руки и за ноги и швыряли в воду. Она визжала, но видно было, что ей это очень нравится. Вот Яцек с Войцехом раскачали её в очередной раз и бросили в сторону Давида. Он поймал её на руки, покрутился вокруг себя с ней на руках несколько раз и упал вместе с ней в море.

– Смотри, Давид, не утопи её, – услышала я издалека весёлый крик Войцеха, – она нам нужна!

Ядвига всё молчала и курила. Мне вдруг почему-то её стало жалко. Я снова обратилась к ней:

– Ваш мужчина Вас бросил? – спросила я.

– Не сразу, – отвечала она, – сначала он сделал нечто похуже. Он сказал мне, что простит меня если...

Ядвига снова умолкла на самом интересном месте.

– Если что? – не вытерпела я.

Ядвига посмотрела на меня с укором.

– Если я займусь сексом с ними обоими сразу! – всё же ответила она и, после короткой затяжки, продолжила: – я, дура, тогда согласилась и поговорила с Войцехом. Он тоже с готовностью согласился, и они устроили мне «сэндвич».

– Что устроили?

– «Сэндвич», – повторила она и, раздавив о шезлонг очередной свой окурок, мне объяснила: – Это, когда один партнёр под тобой, а второй сверху.

«Ужас! – подумала я, – я бы такое проделать со мной никому никогда не позволила!»

– Вы бы не позволили это, – проговорила Ядвига, словно прочтя мои мысли, и я испугалась, не произнесла ли я ненароком эти слова вслух, а она добавила: – а я, вот, позволила... Я же сказала Вам: перед этим «Он отымел меня во все дыры» в буквальном смысле этой похабной фразы. И мне даже стало нравиться это и, признаюсь Вам честно, «сэндвич» тогда мне тоже понравился. Только мой мужчина после этого меня всё-таки бросил. Я попрекала его, говоря: «Ты же обещал мне, то простишь меня за измену», «А я и простил, – отвечал мне он, – только жить я с тобою не буду потому, что ты развратная грязная баба, и тебе доверять нельзя!». Представляете, пани Наташа: – они мне устроили «сэндвич», а развратная грязная баба оказывается – это я, а они чистенькие и целомудренные мачо.

Я была в шоке от всех этих откровений. «Что это за компания, куда я попала?» – подумала я, но вскоре Ядвига шокировала меня ещё больше. Она начала рыться в своей сумке, что-то ища там.

– Сигареты справа о Вас, на шезлонге, – сказала я ей.

– Я не за сигаретами, я ищу другое... – сказала она, – А! Вот она, нашла! Пока никого из мужиков нет, я вставлю её.

Ядвига достала из сумки пакетик, а из него какую-то сверкающую вещицу, похожую на маленький, сильно затупленный и зеркально отполированный наконечник копья, на заднем конце которого сверкал драгоценный камень. Следом за ним она достала тюбик с какой-то мазью и тщательно смазала наконечник. Потом она завалилась немного на бок и... вставила эту вещицу себе в задний проход. Я, вылупивши, глаза смотрела на неё, не понимая, что всё это значит? Ядвига поднялась на ноги, повернулась ко мне задом и несколько раз переступила с ноги на ногу, потом слегка наклонилась вперёд и оглянулась на меня. Меж её обширными ягодицами его почти что не было заметно, лишь только когда она наклонилась, у неё из задницы на мгновенье сверкнул самоцвет. Я подумала: «Может это какой-то медицинский прибор, от какой-то болезни?», но Ядвига, видя моё недоумение, объяснила:

– Это анальная пробка, её часто носят развратницы, вроде меня, любительницы анального секса. – проговорила она с улыбкой, и снова уселась к себе на шезлонг, напротив меня, опять в ту же позу, поменяв только ноги, и усевшись, добавила: – Это безумно приятно! Идёшь, или просто двигаешься, а тебе кажется, что в это время тебя имеют в задний проход.

Она поёрзала задом на своём шезлонге и откинулась немного назад. Теперь, когда она так уселась, этот самоцвет опять стало видно под её распущенной орхидеей. Меня передёрнуло. Я стыдливо отвела глаза и опять посмотрела на наших купальщиков. Мужчины, улыбаясь, все втроём уже шли к нам и несли на руках, горизонтально вытянувшуюся Агнешку. Судя по их стволовым показателям, всем троим это очень нравилось.

– Вот, принимайте, мы несём вам утопленницу, – со смехом прокричал Войцех.

– Они хотели меня утопить! – пожаловалась Агнешка, не открывая глаз.

– Нет, это она сама хотела утопиться, а мы её спасли, – со смехом возразил Давид.

Подойдя к нам, мужчины поставили её на ноги, но Агнешка не захотела стоять и завалилась на моего Давида. Тот не дал ей упасть, подхватил её и передал на руки Яцеку, который с готовностью подхватил её и понёс к себе на шезлонг. Давид же подсел поближе ко мне, а я взяла и положила ему ноги на бёдра, чтобы хоть как-то прикрыть непристойно торчащий признак его возбуждения.

Ядвига осуждающе сведя брови, грозно сказала Яцеку, который, словно щенок игрушку, валял Агнешку по шезлонгу:

– Zostaw ją w spokoju i przyjdź do mnie szybko!

Яцек тут же отстал от Агнешки и, словно бобик, подбежал к Ядвиге. Войцех опять налил всем, и оказалось, что в мой стакан были вылиты последние остатки шампанского. «Представь себе, – чирикнула в моей голове насмешливая мыслишка, – ты одна выпила всю бутылку!». От этого всё вокруг меня слегка затуманилось, и я почувствовала приятное головокружение. «Надо же, – подумала я, – в первый раз в жизни я напилась шампанским! Оказывается, это очень приятно!». Вместо того, чтобы устыдиться своего опьянения, мне сделалось весело. Я непонятно зачем и неизвестно чему засмеялась.

– Наташенька, – сказала мне Ядвига с заботою в голосе, – сходите с Давидом, искупайтесь вдвоём, а я пока поставлю этих прохиндеев на место.

Подчинившись общему правилу в этой компании, не возражать Ядвиге, мы с Давидом поднялись и направились к морю. Меня приятно шатало, но Давид заботливо держал меня за талию и вёл, крепко прижимая к себе, чтобы я невзначай не упала. Как только мы вошли с ним в воду, я сразу же полезла на него целоваться. Мы страстно целовались взасос, как школьники на свидании, и я под водой почувствовала, что ему хочется, и он готов, на что-то гораздо большее, чем поцелуи.

– Давай, сделаем это прямо сейчас, тут, в воде, – предложил мне Давид.

– Я не могу это делать при людях, – ответила я заплетающимся языком.

Я увидела, что Давид огорчился, и мне стало его жалко. Тогда я сказала ему:

– Подожди! – и нырнула.

В кристально прозрачной воде я увидела у себя перед лицом его красивый, полностью раскрывшийся пест, который раскачивался под водой и казался просто огромным. Я поймала его губами и, как рыба большого червя, попыталась его заглотить. Мне это не удалось с первого раза, и пришлось нырять несколько раз и ловить и ласкать его губами столько, насколько мне хватало воздуха, потом снова выныривать и снова нырять. Почувствовав, что это похоже на издевательство и над ним, и над собой, я вынырнула в последний раз, подпрыгнула и ухватила его за поясницу ногами. Он понял, чего я хочу, и, ухватив меня одной рукою за ягодицу, другою взял себя за свой предельно напружиненный ствол, осторожно опустил меня на него. У меня внутри всё всколыхнулось от удовольствия. Он стал покачивать меня и вправо, и влево, и вверх, и вниз, и всё катал меня в воде на себе и качал до тех пор, пока я не почувствовала, как внутренние волны заштормили во мне и выплеснули из меня такой сладостный жар, подобный подводному Везувию, что мне показалось: вот вода вокруг меня сейчас закипит. Тогда я быстро соскользнула с него и снова нырнула под воду. В воде я увидела, как туманное белёсое облачко уплывает в сторону от его вздыбленного члена, покачивающегося под водой. Я вынырнула и засмеялась. Я была счастлива. Мне показалось, что всё грязное, наносное, развратное смылось с меня и уплыло вместе с этим облачком.

...

Через три месяца после того, как мы с Давидом вернулись в Москву, нам пришла посылка от Войцеха. Там, в красивой упаковке были завёрнуты три его книжки под названием «Роман в бунгало» на английском, польском и русском языках. Я с жадностью начала читать и сразу же закипела от возмущения. Книга была написана от первого лица. Главный герой был мужчина по имени Давид. Главную героиню действительно звали Наташа, но на этом её сходство со мной заканчивалось, если, конечно, не брать в расчёт то, что она была молода, стройна и красива. Теперь о том, чем она от меня отличалась: Во-первых, она оказалась жгучей брюнеткой, а не шатенкой, как я, и по национальности еврейкой (как было сказано даже в русском тексте – жидовкой). Девичья фамилия её была Чаплер (почему не Каплер? – Н.К.), а по мужу она была Соловьёва. Во-вторых, её тело было сплошь испещрено татуировками и пирсингами. В-третьих, она была «глупа, как пробка», чего обо мне, при всей своей самокритичности, никто сказать не может. Возможно я наивна, бесхитростна, но чтобы: «глупа, как пробка», – это уже было слишком. В-четвёртых, эта смазливая, тупая, развратная книжная Наташа всё время рассекала по пляжу абсолютно голая и постоянно домогалась близости с главным героем – Давидом – который, как и она, не слишком обременял себя какой бы то ни было одеждой. Примерно к середине книги Наташе удалось добиться Давида, и дальше весь остаток книги они не особо опасаясь того, что их застукает Наташин муж, совокуплялись самыми причудливыми способами, практикуя в том числе и анальный секс, коего Наташа, как выяснилось, была страстная любительница. Наташин муж, коего звали Станислав Соловьёв оказался тупой русак, алкаш да ещё косноязычен.

Я была возмущена до глубины души!

В возмущении я вызвала Войцеха по скайпу. Он появился, как я и ожидала, по пояс голым (ниже, слава Богу, видно не было) и начал осыпать меня изысканными комплиментами. Я начала на него орать:

– Ты, гад, подлая тварь, негодяй! Что за грязную пачкотню ты накропал?! – и всё такое подобное.

Он выслушал мои гневные тирады с улыбкой, не перебивая, потом сказал с олимпийским спокойствием:

– Наташа, зачем ты вообще начала читать эту дрянь? Ты девушка образованная, культурная, тебе не пристало заглядывать в эту, как ты выразилась: «пачкотню». Я не рассчитывал, что ты это станешь делать, иначе бы я тебе всё это не прислал.

– А зачем же прислал?

– Ну, ты же там, на курорте, просила меня прислать тебе мою книгу про Наташу, когда я напишу и издам, вот я и выполнил своё обещание и прислал.

– А почему главную героиню зовут, как меня – Наташа?

– Это ч тоже тебе обещал, и тоже выполнил...

Я не нашлась, что ответить, и только зло поцедила, сквозь зубы:

– Если б я знала... – а он принялся пояснять:

– Наташенька, это я пишу «чтиво» для определённой аудитории, для таких, как та Наташа, тот Давид и тот Станислав Соловьёв, одним словом – для денег. О тебе, как и обещал, я напишу хорошую, редкую книгу, но для этого мне надо тебя поближе узнать...

– «Поближе узнать», это «оттрахать во все дыры»? – съязвила я.

– Фу, Наташенька, не превращайся в Ядвигу – тебе это не идёт. Я тебя безумно люблю, но не прикоснусь к тебе и пальцем, пока ты замужем, пока Давид, Боже его сохрани, не умрёт или не бросит тебя...

Пока он всё это говорил, я не заметила как, у меня за спиною возник мой Давид. Я жутко смутилась, но Давид спросил меня негромко, но весело:

– А! Это тот пляжный прохиндей из соседнего бунгало, который всё тщился тебя оттрахать? – и уже погромче воскликнул:

– Привет, Войцех! Как жизнь молодая? Как творчество? Как Агнешка.

– День добрый, Давид, – отвечал с экрана Войцех, – Всё хорошо у меня! Издал книгу, она вышла на трёх языках на польском, английском и русском. Да я их прислал Наташе, но ты лучше их не читай. Наташенька назвала мою писанину «грязной пачкотнёй» так, что и тебе может так показаться.

– Ну, Войцех, ты меня заинтриговал! Непременно теперь прочту, – расхохотался Давид, – А как там Агнешка?

– Плохо, – в глубокой печали ответствовал Войцех.

– Что с ней случилось?! – всполошился Давид.

– Она в глубокой депрессии и всё переживает...

– О чём, – у Давида глаза округлились.

– О тебе, разумеется, – сказал Войцех и, не сумев побороть усмешки, добавил: – она всё печалится о том, что тебе так и не удалось её трахнуть.

Тут меня кольнуло жало ревности. Я сказала:

– Ну ладно, Войцех, пока – мне некогда. Пойду дочитывать твою мерзость, – и отключила скайп. Изображение Войцеха вспыхнуло и погасло. Я думала, Давид обидится, но он проговорил:

– Правильно, что вырубила его – терпеть не могу этого хлюста.

Я поднялась, силой повалила его на диван и страстно, и торопливо начала раздевать. Он не сопротивлялся, но и не помогал мне. Наконец он уж голый лежал уже навзничь, его обелиск, как юный пионер, был «всегда готов и на всё готов». Я же, не раздеваясь, благо, что на мне была одна только мужнина рубашка, надетая на голое тело, водрузилась на него и оттрахала его (именно так: я его, а не он меня), как следует, по первое число, по милую душу! Я скакала на нём, как всадница, и трахала его «и в хвост, и в гриву», приговаривая при этом:

– Я те покажу Агнешку! Я те покажу эту мелкую шлюшку! Пусть она сдохнет от своей депрессии и печали!