Экзамены за девятый класс дались Саше Ивановой неожиданно тяжело: по литературе четверка, по математике тройка. Она сильно переживала, даже похудела, и мать решила отправить дочь к двоюродной сестре Ангелине Степановне на свежий воздух и парное молоко. Сначала на электричке, затем на автобусе, а потом, как придется. Если сестра лошадь не пришлет, то и пешком.

Саша сошла на автобусной остановке и встала под бетонную крышу, где основательно пахло мочой. Там в углах селяне справляли малую нужду, и, не стерпев запаха, Саша снова вышла под палящее солнце. Если бы не оно, Саше бы понравилась непыльная зелень, желтые одуванчики и деловито гудящие шмели и пчелы. Саша поискала взглядом тень и встала под березу, потом села на чемодан и неожиданно задремала как старуха. И проснулась от того, что кто-то бесцеремонно тряс ее за плечо.

— Эй, это тебе в колхоз «Путь коммунизма»?

Саша подняла голову, разбудившая ее девушка стояла против солнца, и ее светлые волосы сияли роскошным нимбом.

— Погодите, сейчас посмотрю.

Маленькая светлая сумочка висела у нее на плече, там был паспорт и ответное письмо от Ангелины Степановны с адресом.

— Вот. Только там написано «деревня Светлый омут».

— Так это одно и то же! – сказала девушка. – Это все мы, и деревня, и колхоз! Бери свой чемодан, и айда к реке. Я там Серого оставила.

— Серый – это собака? – спросила Саша, берясь за ручку тяжелого чемодана.

— Серый – это конь. Он сначала был серым, а потом стал карим. У них это бывает.

Спуск к реке оказался крутым, и Саша несколько раз оступилась, прежде чем они спустились к воде.

— А почему Серый у воды? – снова спросила Саша.

— Тут слепней меньше, – пояснила девушка. – И тут брод. Через брод пойдем пешком, а чемодан клади в телегу. Еще упадешь, городская!

— Вас как зовут, деревенская? – опять спросила Саша.

— А. Наташкой кличут. Якушовы мы. А тебя?

— Саша. Александра Иванова. Ивановы мы.

— Ты, Иванова, платье-то сними, намочишь, и рубаху. Или что это на тебе?

— Комбинация.

Саша расстегнула пуговицу сзади у шеи, и выскользнула из шуршащего цветастого крепдешина.

— Красивая у тебя комбинация! – похвалила Наташа. – И сама ты ничего, ладная, только...

— Что только?

— Сиськи у тебя маленькие. Наши парни любят побольше.

Девушки остались в одном белье, белом и простом у Наташи, и светло-фиолетовом с кружевами у Саши. Саша положила платье и комбинацию на телегу с чемоданом, Наташа шла рядом с конем, дергала вожжами и правила. Саше было плохо видно, но у коня снизу вылезла громадная черная труба, почти касавшаяся воды. Саша оторопела. Она еще не видала конских членов.

— Ссать собирается, – прокомментировала Наташа. – Как ссать, так у него во всей красе. Тпру, ссы давай!

Конь послушно остановился, и из черной трубы с грибообразной нашлепкой вырвалась желтая струя толщиной в палец и ударила в водную гладь. Саша вдруг поняла, что она тоже хочет пописать, но снимать трусы перед нагловатой деревенской девушкой не могла, хотя утренний чай и домашний куриный бульон настойчиво искали выход. Она присела и принялась мочиться прямо сквозь трусы.

— Ну и дура, – беззлобно сказала Наташа. – Вот как надо!

Она, стоя, не приседая, расставив ноги на ширину плеч, сдвинула трусы в сторону и тоже помочилась. Для примера, для городской.

— А ты теперь полдня в ссаных трусах ходить будешь! – засмеялась Наташка.

— Я их поменяю, – успокоила не в меру заботливую возницу Саша. – У меня еще есть. А эти постираю.

На берегу их встречал улыбчивый растрепанный молодой человек с удочками и в подвернутых до колен штанах. Сандалии он держал в руке. Саша торопливо натянула крепдешиновое платье, а Наташа осталась, как была, в лифчике и трусах.

— Алексей Петрович Рублев, – представился улыбчивый. – Пе-да-гог.

— Александра Иванова, пока никто.

Наташка раскрыла, было, рот, но пе-да-гог махнул на нее рукой.

— Вас, Наташа, я помню по школе. Вы у меня учились.

И сразу, без перехода:

— Девушки, подвезете до Семеновки?

— Подвезем, – не раздумывая, ответила Наташа, улыбаясь со стеснением. – Саша сядет рядом, на передок, а Вы, Алексей Петрович, сзади, там, где чемодан. Для равновесия.

— А, мне все равно! – сказал Рублев, бросил на сено сандалии, положил удочки и забрался сам.

— Он мне нравится жутко! – прошептала Наташка, когда Саша уселась с ней рядом. – Он веселый и анекдоты травит, заслушаешься.

— А что преподает?

— Математику, физику и астрономию. У него даже телескоп есть. Вот как!

Очень пологая дорога вела на холм, а когда телега въехала на возвышенность, Рублев сзади прокричал:

— Сегодня дождь будет! После обеда!

— Почему? – в один голос спросили Саша и Наташа.

— Ласточки низко летают.

— Над рекой тоже ласточки низко летают, – парировала Наташа.

— Над рекой – это другие, – ответил учитель. – Над рекой – береговушки. Они в норах над водой живут, а эти в гнездах из слюны и глины.

— Видишь, какой умный! – с восторгом прошептала Наташа.

— Это и я знаю, – ответила Саша. – По урокам природоведения, четвертый класс.

Дорога пошла вниз, к мосту, и Серый прибавил прыти. Наташе пришлось его окорачивать, натягивая вожжи:

Тише ты, скаженный!

Они спустились вниз, колеса простучали по деревянному мосту, и дорога снова пошла круто вверх. Пришлось всем слезть и идти пешком. Рублев шел рядом и улыбался.

— Вы, Сашенька, к кому?

— В гости к Наташе. Она – дочь двоюродной сестры моей матери.

— Значит, Вам она – троюродная сестра.

— Как все сложно.

— И не говорите! – вздохнул Рублев. – Если вечером станет скучно, приходите в школу. Там – Вера Никонова, тоже учительница, тетя Настя, уборщица и сторожиха, может, парни подойдут. Будем есть тети Настины пироги и танцевать под радиолу.

— И Вы, Наташа, приходите! – добавил Рублев. – Будет весело!

— Только после дойки, – ответила Наташа. – Подою корову и приду.

— А вот и школа! – радостно воскликнул Рублев. – Спасибо за компанию! И... до вечера!

Школа была серым двухэтажным бревенчатым зданием. Учитель подхватил удочки и сандалии, и, как был босой, потопал по придорожной пыли.

— Нам еще метров двести, а там под горку и – Светлый омут! – пообещала Наташа. – Забирайся, с ветерком поедем!

Светлым омутом оказалась небольшая деревушка об одну улицу и ту немощеную, всего-то домов двадцать, из них половина – развалюхи. Возле добротной избы-пятистенки Наташка остановила телегу, сказала: «Ну, выгружайся!», вручила Саше чемодан и укатила в клубах пыли сдавать коня и «экипаж». Наверное, хорошая девушка эта троюродная сестра Наташка, хоть правит лошадьми, как ямщик, но неказистая, подумала Саша, проводив взглядом широкую фигуру троюродной сестры.

А на крыльце Сашу уже встречала Ангелина Степановна. Это про нее говорила Сашина мама: «Это не женщина, это – конь вороной!». Она выскочила на крыльцо, гулко топоча босыми ногами, и завопила: «А вот и Сашка приехала!». Потом пошли бурные объятия, поцелуи, и оказалось, что в последний раз тетя Лина видела Сашу в колыбельке на крестины. Но как-то узнала женским чутьем. На радостях тетя вымахнула из отверстой печи чугунок с остывшей картошкой, слазала в подвал и вытащила оттуда добрый шмат сала, блюдо соленых огурцов, кастрюльку квашеной капусты, и полбутыли подозрительной мутноватой жидкости под названием «самогонка». Возможно, Ангелине Степановне нужно было родиться мальчиком с головкой тыковкой и басовитым голоском и стать генералом, но что вышло – то вышло! И она, родив Наташку, загоняла бедного мужа, который после года безусловного подчинения сбежал, бросив старый, еще деда дом под железной крышей, пару коров и пяток свиней. Парни ее побаивались, а одинокие мужики мать-командиршу откровенно посылали. И она их.

Свою же дочь Наташу она трепетно любила и мечтала, чтобы та выучилась на председателя колхоза. И сильно и долго расстраивалась, когда Наташа объявила, что в девятый класс она не пойдет. Но зато дочь будет при ней, хотя бы на время, хотя бы до замужества. И сама потихоньку стала подбирать ей мужа, а себе зятя.

Как-то к ним домой зашел учитель Рублев. Просто так зашел, водички по попить. Он воды, а я ему квасу, подумала тетя Лина и полезла в подвал, долго искала в подвале хозяйственная женщина жбан с квасом, даже попросила Алексея Петровича принести ей керосиновую лампу, а когда педагог принес, оказалось, не надо. Потому что Ангелина Степановна застыла в соблазнительной позе у бочки с капустой.

Учитель математики знал свое дело крепко, и дело кончалось, как и положено в этом случае закачкой, миллионов головастиков в Линино нутро, уже забывшее, что такое мужские ласки. Она бы что-нибудь придумала и подложила под Рублева и Наташку, тогда ему точно не отвертеться, но как оказалось, он был еще чисто формально женат, и тетя Лина отложила авантюру до лучших времен. А пока пусть заходит так, привыкает к будущей теще.

Саше тетя Лина была искренне рада. Будет дочке подруга, а ей собеседница. И она старательно угощала Сашу и капусткой, и огурчиками, а когда она решительно отказалась пить самогонку, сбегала в сельпо и купила вино «Кагор». К вечеру Ангелина Степановна истопила баньку, одиноко стоявшую на задворье у реки, и сама попарила горожанку березовым веником. И хотя Саша была брюнеткой, а Наташа блондинкой, она тетке понравилась, потому что Рублев предпочитал блондинок. Ведь жена у него была блондинкой.

После баньки Саша выпила чая со смородиновым листом и стала собираться на вечер в школу. Ангелина Петровна в этих сборах тоже поучаствовала, и отговорила племянницу надевать колготки, а посоветовала пояс с капроновыми чулками, и никаких комбинаций вниз, только лифчик и маленькие трусики. И облегающее легкое трикотажное платье. Так будет вызывающе. Пусть Рублев посмотрит и поймет, что скромное обаяние колхозной девушки Наташи куда лучше, чем вызывающая, режущая глаз, в чем-то похотливая красота гостьи из Москвы. Когда же Наташа стала отнекиваться, ссылаясь на вечернюю дойку, мама сказала: «Иди, иди, развейся, сама подою, незачем по молодости в четырех стенах сидеть».

Саша и Наташа шли по улице, залитой предвечерним розовым светом, и здоровались со старушками, те охотно отвечали и смотрели им вслед из-под руки, вспоминая свою молодость. Одна даже их своеобразно похвалила, предположив, что опять приехал Дом моделей. Месяц назад в районный клуб приезжал из области Дом моделей, и Светлый омут все еще переживал это событие.

В школе вечеринка еще не началась. Все ждали Сашу и Наташу, но за стол уже сели. Невозможно не сесть за стол, когда от еще теплых пирогов тети Насти распространялись такие ароматы!

— А вот и девчонки пожаловали! – обрадовался Рублев. – Проходите, садитесь, только вас и ждем. Это – Саша и Наташа!

Он встал, встал и седой мужчина в строгом черном костюме с галстуком-бабочкой, и два тощих пацана, один с фотоаппаратом, другой без оного. Молодая женщина в сером платье и дородная старуха остались сидеть. А сияющий Рублев принялся всех представлять.

— Это директор нашей школы Николай Васильевич Лемех! – сказал Рублев, кивая на седовласого мужчину строгого вида.

— А это Вера Петровна Никонова, учительница.

Учительница махнула девушкам рукой. Ей понравилось, как одеты девушки: вызывающе и маняще, в облегающем стройное тело платье Саша, а в скромном темном платье белым крупным горохом – Наташа.

— А эта дама – самый главный человек в нашей школе! – сказал Рублев, целуя у дородной старухи толстую руку. – Она – уборщица и сторожиха в одном лице. Без нее все растащат, а мы зарастем грязью!

Уборщица вырвала у Рублева руку и застеснялась.

— А эти славные парни – Сергунька-фотограф и Юрка из Калинина

— Можно я вас сниму? – спросил Сергунька, снимая крышку с объектива.

И не дожидаясь ответа, добавил: «Юрка, включи все лампы!».

— Юрка – это мой внучок, – вставила тетя Настя. – Он живет в Калинине, а здесь у меня в гостях.

Сергунька навел на резкость и принялся «щелкать» девушек, как придется. Рублев его остановил:

— Никуда твоя фотосессия не денется. Сначала чаю попьем, затем потанцуем, а затем уж...

Это только называлось «попить чая». Кроме пирогов с разной начинкой, самовара и уже налитых чашек с чаем, на столе стояли бутылки с вином и четверть с ярко желтой жидкостью. «Это вместо аперитива, – пояснил всезнайка Рублев. – Можно хватануть для аппетита. У всех есть аппетит?». Аппетит был у всех. «А вот мы ее после!», – заявил директор Лемех, наливая себе портвейна.

Это стало словно сигналом. Большие пироги разрезались, маленькие съедались целиком. Саша сидела между директором Лемехом и математиком Рублевым. Они ее опекали и, то и дело, подливали вина. Стол опустел, и слегка захмелевший, но неугомонный Рублев снова вскочил:

— Теперь танцы!

Радиола играла хорошо, громко, но Лемех не знал новых танцев, а молодежь – старых. Поэтому решили так: старые обучают молодых, а те – пожилых, и дело сразу сдвинулось. Любо-дорого было смотреть, как Лемех и тетя Настя, потрясая телесами, отплясывают твист, а Саша, Наташа и парни, наступая друг другу на ноги, пытаются танцевать танец любви – аргентинское танго.

После танцев всем стало жарко, и участники вечеринки вышли подышать свежим воздухом. Сияли звезды, а на востоке занималась вторая, лунная заря. Всем было хорошо, и только Сергунька торопился обратно под крышу школы. Он хотел фотографировать, а в просторечии, снимать. И почему-то он хотел снимать тетю Настю. А та поняла его превратно, да так, что фотограф и мечтать не мог.

— Снимать, так снимать! – сказала тетя Настя, и первой пошла назад, на ходу снимая шелковый халат. Пока процессия дошла до ярко освещенной комнаты, она шествовала во главе, одетая только в самодельный лифчик и старомодные панталоны до колен, а у стола сняла и белье. «Ух!», – воскликнул Сергунька, наводя на резкость.

— Какое богатое тело! – восхитился Лемех, вынимая из брюк короткий и толстый член, похожий на свежеесваренную сардельку.

— Погодите, Николай Васильевич! – остановил его Рублев. – У нас же фотосессия! Вы пока так порепетируйте. Вспомните детство золотое!

Лемех вспомнил, и его крепкая сухая ладонь охватила член. Увесистые белые груди, круглый живот без единой морщинки и с едва заметными волосками лобок живо напомнили директору его жену, с которой его так быстро развели из-за неловкого инцидента с детдомовкой, которая сама его соблазняла рано созревшими формами. Затем – экстренное собрание парткома, строгий выговор с предупреждением и развод с женой, которой позвонил какой-то доброхот. И назначение в глухомань, в Семеновку.

— Все! – сказал Сергунька. – Пленка кончилась!

Директор вынырнул из угара близкого оргазма и огляделся. Юрка, внук, тоже дрочил на бабушку, и Рублев дрочил, и Вера Петровна тоже задрала подол и спустила трусы до колен. Только Саша и Наташа не трогали себя, а стояли и только краснели понемногу.

— Ничего! – утешил его Рублев. – Будут еще деньки золотые, поснимаешь. А теперь всем снять все, и строй, господа гусары! Дамы! Занять коленно-локтевую позицию возле стола рядом с тетей Настей!

Тетю Настю учить не надо. Жизненный опыт – большая сила! И Вере Петровне тоже объяснять ничего не нужно: отличное сочетание молодости и опытности. А девчонки засуетились, то с одного бока не забегут, то с другого, и топочут каблучками, как козочки. И еще один недостаток: робость. Никак трусы снимать не хотели. Пришлось Рублеву объяснять, что в трусах у них ничего не получится.

У Наташи еще был случай, правда, неудачный. «Сморчок» ей попался вяловатый, и обладатель «сморчка» нерешительный. Тыкал, тыкал, а потом позорно бежал с сексуального фронта. Но у Саши и такого опыта не было, только желание испытать удовольствие, о котором одноклассницы рассказывали, захлебываясь от восторга.

— А как, все-таки, встать, по возрасту или по росту? – робко спросила Наташа, прикрывая ладонями девственные грудки.

— А все равно! – радостно сообщил Рублев. – Нам тут сзади виднее, кто почем!

Он уже пристроился к Вере Петровне, и лишние разговоры его отвлекали. Наташа же терпеливо ждала, когда школьники закончат растягивать Сашину дырочку по очереди и, наконец, займутся ею. И дождалась. В нее вошел директор Лемех.

Говорят, что старый конь борозды не портит, хотя и пашет неглубоко. Врут! Директор пахал глубоко, недаром носил фамилию Лемех. Наташе сначала показалось, что не его «сарделька» проникла в ее сокровенное нутро, а целая колбаса «Любительская», которую иногда завозили в местное сельпо. Но даже получила некоторое удовольствие, когда Николай Васильевич впрыснул ей живительную влагу. «Если надумаешь вернуться в школу, я к твоим услугам», – сказал Лемех, выходя из бывшей девственницы. А потом мужчины поменялись...

Четыре раза за ночь кто-то входил и выходил из Саши, и к утру у нее ТАМ все онемело. И у Наташи онемело, но она на подгибающихся ногах ушла домой. И тетя Настя с Юркой ушли домой, а Саша осталась. «Что у нас уголка не найдется?», – спросил Рублев и, приосанясь, сам себе ответил:

— Найдется!

Он же, засыпая, подвел итоги минувшей вечеринки. Директор Лемех уверовал в свои силы после жизненных неурядиц, девушки стали женщинами, а школьники – мужчинами, а он, математик Рублев, был доволен просто по легкости натуры. Потому, что он был доволен всегда: зимой он радовался снегу и морозу, весной – солнышку и цветущим деревьям, летом – теплу и зелени, осенью – прохладе, фруктам в саду и овощам в огороде. И женщине. Любой и всегда...