Лгунья и предательница должна быть наказана – так сказал ей бандит по прозвищу Ядовитая Пасть, когда она попыталась обмануть всех и выйти победительницей в каждой партии. Увы, Киоке не хватало ни харизмы, не острого ума, чтобы обвести вокруг пальца сначала госпожу, а потом головорезов. Поцелуй холодной стали одного из разбойников оказался красноречивее всех сказанных прежде слов, и, ощутив стекающую по шее кровь, Киока согласилась на все, лишь бы сохранить жизнь.

А ведь они могли не проявляться благородство. Только представьте: безоружная, беззащитная девушка осталась наедине с отморозками в неизвестной глуши, вдали от огней родной деревни. Кто бы спас лгунью, если они захотели бы наказать за излишнюю гордыню и наглость.

Бандиты, однако, оставались бездушными куклами в цепях собственных пороков, потому не отпустили девушку просто так. Во-первых, она все еще должна выполнить взятое Киокой поручение, ибо теперь она обязана выкрасть шкатулку из дома Госпожи. Во-вторых, никаких поблажек больше не будет: строгие сроки, высокие требования, полное повиновение, - девушка словно подписала проигрышный контракт с демоном.

Было еще одно условие – она не могла им отказать. Киока точно не помнила, что именно они имели ввиду, тогда она едва слышала что-то кроме ударов собственного сердца. Одним условием больше, одним меньше, разницы не было, главное – она уйдет отсюда живой и невредимой. Слабая радость постепенно плавила оковы страха, и она даже смогла уйти домой сама в сопровождении карлика-извращенца.

Однако утром Киока вновь ощутила тяжесть и апатию бездонной дырой внутри груди. Девушка сжалась клубком в кровати, желая взмыть по воздуху пеплом и больше никогда не видеть лица отморозков. Но, увы, силы духа для самоубийства не было, да и её смерть легла бы тенью позора на отца с братом. Не они виноваты в её трусости.

Киока не происходила из семьи дворян или хоть какого-либо чина. Наоборот: её отец не имел доходной профессии и перебивался случайными заработками, куда втянул сына, её старшего брата. Они оба – неказистые мужичонки в грязных рубахах и сандалиях, пропадающие целыми днями то на поле, то на лесопилке или в лесу. Их даже все называли «семьей Доро» или «Грязной семье». Если мужчин такой титул мало волновал, но для девушки вроде Киоки зваться Киокой Доро звучало сродни приговору.

Дочь, на удивление, пошла в мать и не взяла от отца почти ничего, словно отреклась от него как от нежеланного ребенка. Мать подарила приятные, нежные черты лица дочери, подчеркнутые выразительностью карих глаз и мягкостью черных волос. Внешность выдавала в ней человека из высшего сословия, однако судьба-предательница обрекла её на жизнь в косом, кривом, холодном домике на окраине безызвестной деревни.

Будучи беднотой, не имела ни влиятельных друзей, ни денег, чтобы откупиться. Не было внутреннего стержня и смекалки, которая указала бы путь наружу из лабиринта. У неё даже не было мужчины, готового вызвать мерзавцев на дуэль, ибо мужчины никогда не видели в Киоке Киоку.

Утром она пресно позавтракала разваренным рисом и зажаренной едва не до углей рыбой. Гадкая еда была все равной едой, ощущение горечи на языке привело её в чувство. Она выпила стакане рисовой настойки, оставленной отцом на камнях около дальней стены. Мутная жидкость выглядела так же плохо, как и была на вкус, но ощущение жжение в горле через некоторое время сменялось штилем на душе и легкой сонливостью. Киока выпила еще один стакан, зажмурив глаза, и вернулась в комнату переодеться. Её не покидало ощущение, будто из неоткуда за ней наблюдает пара холодных глаз. Заверив себя в самообмане, девушка стянула через голову длинную рубаху, обнажив приятные изгибы талии и груди. Опять. Опять это странное чувство. Она выглянула в окно. Среди кустарников резво кружили насекомые в поисках медовых цветков. По безмятежному небу лениво плыли облака похожие на пролитое молоко. Киока прикрылась рубашкой.

— Уходи, - негромко сказала она. Не в первый раз кто-то подглядывает за неё через маленькое окошко спальни. Сколько раз она уговаривала отца повесить занавески – дальше обещаний разговор никогда не заходил. – Иначе я позову брата.

Некто ретировался. Киока поняла это по сухому хрусту веток за углом дома. Было ли это совпадением или кто-то действительно наблюдал за ней – в любом случае, на душе сделалось гадко, вдобавок ко всему тому, что она пережила за последнее время. Девушка подошла к низенькому сундуку, из которого ожидаешь достать грязную, помятую рабочую рубаху и пару видавших лучшие времена сандалий; однако Киока вытянула из него простое белое кимоно лишенное роскошной вышивки. Пусть простота не слепит глаза: пошив, подгон по фигуре, приятный на ощупь материал, не раздражающий кожу, - это самая дорогая вещь, которая была у неё. В неё она ощущала себя чем-то большим, чем дочерью бесфамильного отца. Чем-то большим, чем обычной жительницей безызвестной деревни. Она закрыла глаза, представила себя на балконе фамильной резиденции. Под неё – россыпь огоньков, игра огней домов, гул рынка и шум морской волны, разбивающейся о камни на берегу. Её кожу ласкает теплый, мягкий ветер, колышет волосы, обнимает, словно мать ребенка. Около неё стоит высокий, суховатый юноша, его глаза нежно смотрят в её. Их пальца переплетаются, а губы встречаются в неловком поцелуе, но оттого трепетном и истинном. Дыхание прерывается, сердце готово выскочить из груди фейерверком чувств.

Но она открывает глаза. Все еще здесь, все еще в крохотной комнатке-склепе, все еще одна.

Киока окинула взглядом комнату небрежно. Крохотная клетка, нет, даже склеп с прорубленным окном наружу, в прошлом – каморка, где дед хранил инструменты и старые вещи. Затхлость еще не выветрилась полностью, ароматы сырости проникали между половиц. Достаточно двух шагов, чтобы от двери упереться в стенку, а места между другими стенами и того меньше. Около окна едва помещалась простенькая кровать, матрас, набитый сухой травой и цветами. Ужасное неудобная постель ночами будто избивала уставшее тело. Наутро ощущение тяжести – меньшее из зол, а ведь могла болеть спина или шея после объятий с не менее жесткой подушкой. Киока стелила под себя в два своя одежду. Около стенки ютился сундук, над ним – пустые полки, а в дальнем углу, около двери, стояли лопаты, вилы, грабли. Девушка тяжело выдохнула и растрепала волнистые волосы. «И почему я должна каждое утро просыпаться здесь?» - подумала она.

Безотказность – сегодня она должна лично познакомиться с этим пунктом «контракта». Пройдя по тропе к центру деревушки, она нырнула в тень раскидистого дерева около склада. На улице сидели крестьяне и пропускали через себя кружку за кружкой. Затем Киока прошла вдоль стены дома и вышла в маленький дворик, о котором прежде не знала. Между бочек выглядывали мутные карты окон и небольшая дверь, созданная будто для худых коротышек вроде вчерашнего. По стенам лениво полз вьюн между трещин в древесине. Людей не было, кроме того, кто назначил ей вчера здесь встречу. Сенно стоял в знакомом бело-сером кимоно с вышитым журавлем около двери, правда безоружный.

— «...и явилась дочь владыки Молнии обреченной и обрученной...» - процитировал Сенно отрывок из неизвестной поэмы. – Ты пришла. Удивительно для лгуньи.

— Да, - Киока не знала, что ему ответить, а молчать – не лучшая идея.

— В новой одежде ты выглядишь... свежее вчерашнего. Рана уже затянулась?

Киока потрогала шею.

— Почти.

— Видишь. Совсем не больно, - на его губы упала легкая улыбка. – Клинок мой чист и не отравлен, еще никто не умирал от лёгкого пореза.

— Ага.

— А ты не из разговорчивых, - заметил Сенно и внимательно окинул её взглядом от ног до лба. – Тело может сказать намного больше. Например, сейчас ты боишься меня и пытаешься создать между нами дистанцию. Но мне не нравится, когда человек стоит дальше длины моего клинка. Подойди ближе.

— Зачем... зачем ты назначил мне встречу? Я же обещала вчера...

— Я знаю, - перебил он, - Но было бы глупо с моей стороны не воспользоваться условиями договора.

Глаза Киоки странно блеснули, в их глубине отразилась клетка, откуда настойчиво вырывался змей страха. Девушка отвела глаза на другие двери около себя.

— Лучше смотреть на меня, когда я с тобой разговариваю.

— Конечно... да...

— Вот что интересно, ты вроде и выглядишь особенной, а внутри ни черта нет. Пустота какая-то. Скука. Я-то думал, что тебя каждый здесь знает, а многие парни даже не знают твоего имени. Я спрашивал их о красивой черноволосой девушке, но никто не показал на твой дом, - сердце Киоки пробило дробь еще раз.

— Я не встречаюсь с парнями, - говорить стало тяжелее. - Мне... у меня есть работа.

— Точно. У той, которую ты обманула и предала.

Опять. Опять острые слова режут ножом сердце.

— Одинокая, несчастная, обречённая на жизнь в старом доме вместе с нищей семье... действительно, я понимаю, почему ты согласилась ограбить Госпожу. Это не умаляет твоей вины, но хотя бы выставляет тебя не в самом худшем свете. Не пей утром много.

— Ты следишь за мной?

— Мне нечем заняться здесь, - он улыбнулся. – Ядовитая пасть и карлик пошли давать ссуды нищим, меня оставили приглядывать за этим местом. Вот я и подумал утром навестить тебя. Кстати, окно лучше закрывать, когда переодеваешься.

Щеки Киоки сделались пунцовыми. Ну уж нет, одно дело наказать за ложь, другое – вторгаться в личную жизнь.

— Успокойся, - мягко сказал Сенно. – Если тебе станет легче, то у тебя «аристократическая худоба и бледность». Сразу видно, кто ни дня не работал под палящим солнцем руками. А грудь... хм, маловата, но она тебе к лицу.

— Это очень грубо, - Киока старалась выбрать подходящие слова, чтобы не будить зверя. Этот человек вчера мог отсечь голову от шеи, что мешает ему завершить начатое сейчас. –

— Безотказность, забыла? Ты мне просто понравилась, вот и все. Я запомню эти ребра и стройный живот, кстати, откуда у тебя столько шрамов на руках? Поэтому ты такая одинокая?

— Ради чего ты вызвал меня? – твердо спросила она.

— Поговорить с тобой и развлечься. Я же тебе тоже нравлюсь.

— Я хочу отказаться.

— Мне позвать остальных?

— Просто... просто оставьте меня в покое, - на глазах заблестели слезы. – Я выполню контракт и принесу вам чертову шкатулку, но не надо переходить границы... я тоже человек.

— Прости... но мне это особо не интересно. Думаешь, можешь сказать «нет» и я уйду? У тебя нет ничего за душой. Не бойся, я не причиню тебе вреда.