Сашка вернулся в лагерь, ощущая внутри себя нечто новое, волнующее, будто горячий уголь тлел где-то глубоко в груди. Обед прошел как в полусне: он вяло жевал котлету с картошкой, не разбирая вкуса, а мысли его то и дело уносились к утренним событиям у реки. Щеки пылали от стыда, но внизу живота сладко ныло от любопытства. Ему было страшно и чертовски приятно одновременно. Он украдкой бросал взгляды на ребят за столом, гадая, не уловили ли они чего-то странного в его движениях, в том, как он ерзает на стуле. Но все были слишком заняты своими разговорами и едой. Сашка выдохнул с облегчением — его маленький секрет пока оставался спрятанным в глубине его тела.

     Тихий час после обеда тянулся бесконечно. Сашка лежал на скрипучей кровати, уставившись в потрескавшийся потолок барака. Спать не хотелось. Он прислушивался к себе: попа почти не ныла — мазь Антона Петровича творила чудеса, — но легкое, тянущее чувство растянутости все еще шептало о том, что произошло ночью и утром. Он перевернулся на бок, подтянул колени к груди и задумался. Ему нравилось, как Антон Петрович к нему относился — с теплом, с уважением, как к желанному гостю в своем мире. Это было совсем не похоже на колкие насмешки ребят в первые дни.

      За окном жужжали мухи, вдалеке доносились приглушенные крики тех, кто сбежал на речку, плюнув на правила. Сашка поднялся, потянулся и, повинуясь какому-то внутреннему порыву, побрел к душевой. Проходя мимо комнаты отдыха, он заметил приоткрытую дверь. Изнутри доносились голоса — низкий, хрипловатый тембр Антона Петровича и чей-то басовитый рокот, густой, как раскаты грозы. Сашка замедлил шаг, вслушиваясь. Слова разобрать не удалось, но в тоне сквозила дружеская легкость, перемешанная с хриплым смешком. Он постоял у порога, сердце забилось быстрее, но зайти не решился — вдруг нарушит их интимный момент? Развернувшись, он побрел обратно к бараку, предвкушение вечерней встречи уже жаркой волной поднималось в груди.

К вечеру лагерь ожил: после ужина ребята разбрелись по кружкам и играм, а Сашка, как велел Антон Петрович, ждал у беседки. Закатное солнце заливало небо оранжево-розовым сиянием, обещая теплую ночь. Вскоре показался Антон Петрович — в своей клетчатой рубашке, с сумкой через плечо. Он улыбнулся, сверкнув глазами, и махнул рукой:

— Пошли, Сашок. Познакомлю тебя с дядей Борей, нашим охранником. Мужик что надо — душа нараспашку, сердце золотое.

Сашка кивнул и двинулся следом. Они направились к воротам лагеря, где ютилась маленькая будка. Там уже ждал дядя Боря — громадина лет пятидесяти пяти, с необъятным пузом, выпирающим из-под растянутой майки, и густыми седыми усами, обрамляющими добрую, чуть лукавую улыбку. На голове красовалась потрепанная кепка, сдвинутая набок, а в руках он сжимал бутылку с мутной жидкостью. Его взгляд пробежался по Сашке, от макушки до пят, и глубокий голос прогудел:

— Это, что ли, твой Сашок, Петрович? Видный малый, пухленький, как ты расписывал. Славный.

Сашка залился краской, но Антон Петрович тут же хлопнул его по плечу:

— Не смущайся, Сашок. Дядя Боря у нас прямой, зато свой в доску. Заходи, посидим, поболтаем.

Они шагнули в тесную будку. Внутри витали запахи табака, пота и чего-то терпкого, словно травяной настой. На столе уже красовались пара бутылок пива, пачка сигарет и та самая бутылка дяди Бори. Он плюхнулся на стул, отчего тот жалобно заскрипел под его весом, и откупорил свою заветную настойку:

— Сам гнал, из смородины, на чистом спирту. Крепкая, но душу греет. Сашок, будешь?

Сашка замялся, но Антон Петрович подмигнул:

— Давай, Сашок, глотни чуток. С дядей Борей не пропадешь — он знает, как вечер раскрасить.

Дядя Боря разлил настойку по мятым жестяным стаканчикам: себе щедро, Сашке — на донышке. Сашка поднес стакан к носу — запах ягод смешивался с резким спиртовым ударом. Он сделал осторожный глоток, и горло обожгло, а по телу разлилась жаркая волна. Дядя Боря загудел от смеха, обнажив крупные зубы:

— Ну как, малой? По-мужски, а?

Сашка закашлялся, но кивнул — ему понравилось, как тепло растеклось внутри, будто кто-то зажег костер в его животе. Антон Петрович тоже выпил, выдохнул с наслаждением:

— Вот это штука, Борь! С такой настойкой ночь будет горячей.

Они сидели, пили понемногу, болтали о всяком — о лагере, о рыбалке, о том, как дядя Боря однажды медведя спугнул, собирая грибы. Сашка слушал, расслабляясь под мягким воздействием настойки. Дядя Боря, несмотря на свои габариты, оказался удивительно ласковым — он то и дело подмигивал Сашке, похлопывал его по колену своей тяжелой лапищей и приговаривал:

— Ты, главное, не робей, малой. Мы с Петровичем за тебя горой.

Через какое-то время Антон Петрович предложил:

— А что, Борь, махнем в душевую? Там попросторнее, да и воздух посвежее. Заодно Сашку еще разок намажем — он утром жаловался, что побаливает.

Дядя Боря хмыкнул, допил свой стакан и поднялся, подхватив бутылку:

— Пошли, чего в этой конуре киснуть. Заодно проветримся.

Они вышли в ночь. Воздух был теплым, с легким ароматом хвои. До душевой было рукой подать, и вскоре Антон Петрович отпер дверь комнаты отдыха. Дядя Боря скинул майку, обнажив волосатое пузо и широкую грудь, и рухнул на диван, который прогнулся под его тяжестью. Он похлопал по месту рядом:

— Иди сюда, Сашок. Посиди с нами, выпей еще. Небось, не каждый день с такими мужиками отдыхаешь.

Сашка подошел, сел между ними, чувствуя жар их тел. Дядя Боря протянул ему стаканчик:

— Пей, малой, расслабься. Ща все будет по-нашему, по-доброму.

Сашка глотнул еще, и тепло в груди разгорелось сильнее. Антон Петрович достал из сумки мазь и сказал мягко:

— Давай, Сашок, снимай шорты. Намажу тебя, чтоб не ныло. Видать, вчера мы с тобой перестарались.

Дядя Боря загудел от смеха, потирая усы:

— Это ты, Петрович, перестарался? Да я бы этого пухляша из рук не выпускал — сладкий он у тебя!

Сашка смутился, но под действием настойки и их теплых голосов стянул шорты и трусы, оставшись в одной майке. Он лег на диван, подтянув колени к груди и разведя ноги, как утром у реки. Антон Петрович сел рядом, намазал пальцы мазью и принялся втирать ее в Сашкин анус — медленно, с ласковой тщательностью. Сашка зажмурился: тепло мази смешивалось с легким жжением настойки, и по телу пробегали мурашки удовольствия.Дядя Боря смотрел, поглаживая усы, и вдруг прогудел:

— Дай-ка я попробую, Петрович. У меня руки покрепче, разомну его как надо.

Антон Петрович кивнул, передал мазь и отодвинулся. Дядя Боря придвинулся ближе, его огромные ладони легли на Сашкины ягодицы, сжимая их с неожиданной нежностью. Он намазал пальцы и стал массировать Сашкин анус — сначала мягко, по кругу, потом чуть глубже, одним толстым пальцем. Сашка выдохнул — ощущение было новым, терпким, но сладким, как сама настойка.  

— Ну как, малой, нравится? — спросил дядя Боря, улыбаясь своей доброй, широкой улыбкой.  

Сашка кивнул, не открывая глаз. Дядя Боря добавил мази и тихонько вставил палец глубже, вращая им внутри. Сашка застонал, чувствуя, как жар растекается по низу живота. Антон Петрович смотрел, потягивая пиво, и одобрительно хмыкал.

Потом дядя Боря поднялся, стянул штаны и остался в одних трусах, из-под которых выпирало нечто внушительное. Он скинул и их, и Сашка, открыв глаза, замер. Член дяди Бори был настоящим великаном — сантиметров восемнадцать, толстый, с багровой головкой и венами, проступающими под кожей. Под ним тяжело покачивались большие, покрытые седыми волосками яйца. Дядя Боря поймал Сашкин взгляд и усмехнулся:

— Не пугайся, малой. Все будет ласково, как обещал.

Он сел обратно, подтянул Сашку к себе и уложил его голову на свои колени, так что Сашка оказался лицом к этому мощному стволу. Дядя Боря плеснул настойки себе на ладонь, растер по члену — тот заблестел, и аромат смородины смешался с терпким мужским запахом.

— Давай, Сашок, попробуй, — сказал он мягко. — Как утром с Петровичем, только не спеши.

Сашка, опьяненный теплом и добротой дяди Бори, наклонился и лизнул головку. Вкус был странный — сладкий от настойки, с легкой солоноватой ноткой. Он обхватил член губами, взял в рот, насколько смог, и начал сосать, вспоминая уроки Антона Петровича. Дядя Боря тихо застонал, положил руку Сашке на затылок и стал слегка направлять его, шепча:

— Вот так, малой, умница…

Антон Петрович тем временем разделся, подошел сзади и снова принялся ласкать Сашкину попку, добавляя мази. Его пальцы скользили легко, а вскоре он заменил их своим членом, входя медленно, с осторожной страстью.. Его пальцы скользили легко, а вскоре он захотел заменить их своим членом.

— Чёрт, мазь кончилась. Борь, у тебя ничего нет под рукой?

Дядя Боря, не вынимая член из Сашкиного рта, хмыкнул и огляделся:

— Да откуда ж в душевой смазка, Петрович? Придётся по старинке — слюной. Сашок, ты как, потерпишь?

Сашка, опьянённый настойкой и их голосами, кивнул, хотя в груди шевельнулся лёгкий страх. Антон Петрович наклонился, собрал слюну во рту и сплюнул себе на ладонь, растирая её по своему члену. Затем он плюнул прямо на Сашкину попку, стараясь попасть туда, где кожа уже блестела от остатков мази. Слюна была тёплой, но жидкой, и быстро растеклась, оставляя ощущение липкости. Он снова приставил головку к Сашкиному анусу и начал входить.Саша замычал с членом во рту, он почувствовал, как внутри всё сжимается от сухого, жёсткого давления. Он напрягся, выдохнул сквозь зубы, и лёгкий дискомфорт перерос в резкое жжение. Его тело инстинктивно дёрнулось вперёд, но дядя Боря мягко, но крепко придержал его за плечи, не давая вырваться :

— Тише, малой, не дёргайся. Дыши глубже, ща полегче станет.Пусти дядю Антона в себя.

Антон начал с силой вдавливать член, Саше стало больно, он начал орать и вырываться, но два взрослых мужика просто держали его. Сначала вошла толстая головка, он начал вырываться задом, потому у Антона особо не было времени и он быстро вогнал член в парня. Парень орал и слезы лились из глаз, Антон держал его за голову не выпуская. Слюна стекала по коже, смешиваясь с потом, но её было мало, и каждый толчок отзывался в Сашке острой смесью боли и странного, глубокого удовольствия. Он зажмурился, стиснул кулаки, но не издал ни звука — только прерывистое дыхание выдавало его борьбу.

Дядя Антон заметил, как Сашка напрягся, и наклонился ближе, его усы защекотали Сашкино ухо:

— Давай, Сашок, держись. Ты у нас крепкий, справишься. Хочешь, я тебе помогу?

Не дожидаясь ответа, он собрал слюну и плюнул себе на пальцы, затем протянул руку к Сашкиной попке, растирая влагу вокруг, где Антон Петрович уже двигался. Его толстые пальцы добавили немного облегчения, но трение всё равно оставалось грубым. Сашка выгнулся, чувствуя, как жжение усиливается, но их голоса — мягкие, обволакивающие — держали его на плаву.

— Молодец, малой, — шептал дядя Боря, гладя его по затылку. — Ещё чуть-чуть, и будет легче.

Антон Петрович тоже подбадривал, его рука легла на Сашкин бок, поглаживая:

— Ты наш, Сашок. Мы с тобой, потерпи немного.

Сашка сосредоточился на их словах, на тепле их тел, и постепенно тело начало поддаваться. Слюна высыхала почти мгновенно, но Антон Петрович приноровился — сплёвывал чаще, стараясь держать ритм плавным. Дискомфорт не уходил полностью, но смешивался с чем-то горячим, пульсирующим, что поднималось из глубины Сашкиного живота. Он терпел, стиснув зубы, и вскоре жжение стало частью этого странного, дикого наслаждения.

Дядя Боря, чувствуя, что Сашка справляется, крепче прижал его голову к своему члену, и вскоре горячая струя хлынула в Сашкин рот. Сашка глотал, кашлял, но не отстранился — он уже был слишком далеко, растворённый в их руках. Антон Петрович ускорился, его движения стали резче, и через минуту он тоже замер, выплёскивая тепло внутрь Сашки.

Когда всё закончилось, они сидели втроём, потные и тяжёлые. Сашка дрожал от напряжения, попа ныла сильнее, чем утром, но он чувствовал себя сильнее, чем когда-либо. 

Антон Петрович  не спешил выходить, он ждал когда член упадет и сам выйдет из попы парня. Антон отслонил голову Саши, и начал успокаивать парня.

— Такое бывает, у тебя теперь 2 друга в лагере, если будут какие-то проблемы или нужна будет помощь, мы с Борей быстро поможем. Саша похоже начал успокаиваться. Член Бориса выпал, а по ноге парня стекала сперма из зада. Анус был растянут, но крове вроде не было.

— Сашенька иди помойся, и смазай потом попу мазью, что бы не болела. Парень смиренно пошел в душ, ему было страшно и обидно, за боль и за предательство. Когда он вернулся с душа, голые мужики о чем то болтали на диване.

Следующий вечер начался у реки, но настроение у Антона Петровича и дяди Бори было иным — в их голосах появилась твёрдая, властная нотка, от которой у Сашки по спине пробежали мурашки. Они ждали его на берегу, как обычно, но вместо привычного одеяла дядя Боря бросил на траву свою старую куртку, а Антон Петрович стоял с ремнём в руках, небрежно постукивая им по ладони.

— Раздевайся, Сашок, — сказал Антон Петрович, и в его тоне не было привычной мягкости. — Сегодня будешь слушаться нас как следует.

Сашка замер, но под их взглядами — тяжёлыми, как летний воздух, — стянул одежду, оставшись голым перед ними. Дядя Боря шагнул ближе, его огромное пузо нависло над Сашкой, и он сгрёб его за подбородок своей лапищей, заставив поднять глаза:

— Ты наш малой, понял? Сегодня мы решаем, что с тобой делать. На колени.

Сашка опустился на траву, чувствуя, как холод земли пробирается сквозь кожу. Его сердце колотилось — смесь страха и возбуждения захлёстывала с головой. Антон Петрович подошёл сзади, обхватил его шею ремнём — не затягивая, но достаточно крепко, чтобы Сашка ощутил давление.

— Руки за спину, — приказал он, и Сашка послушно завёл их назад. Ремень слегка натянулся, фиксируя его положение, и Антон Петрович тихо хмыкнул: — Вот так, Сашок. Хороший ты у нас.

Дядя Боря тем временем стянул штаны, обнажив свой массивный член, и шагнул к Сашке, встав так, что тот оказался лицом прямо перед ним. Он схватил Сашку за волосы — не больно, но властно — и притянул его ближе:

— Открывай рот, малой. И не вздумай лениться.

Сашка подчинился, обхватил губами головку и начал сосать, стараясь угодить. Дядя Боря направлял его движения, крепко держа за голову, и каждый раз, когда Сашка замедлялся, слегка тянул за волосы, заставляя ускориться. Вкус был терпким, смешанным с лёгким запахом пота, и Сашка чувствовал, как его собственное тело откликается — дрожь поднималась от колен к низу живота.

Антон Петрович, стоя сзади, плюнул себе на руку и растер слюну по своему члену. Он не стал медлить — приставил головку к Сашкиной попке и вошёл одним резким толчком. Слюна высохла почти мгновенно, и Сашка дёрнулся от жжения, но ремень на шее натянулся, напоминая, что отступать нельзя.

— Терпи, — коротко бросил Антон Петрович, сжимая его бёдра. — Мы знаем, что ты можешь.

Сашка замычал, но рот был занят дядей Борей, и звуки выходили глухими. Трение было грубым, почти невыносимым, и каждый толчок отзывался резкой вспышкой внизу. Он напрягся, пытаясь расслабиться, но Антон Петрович не сбавлял темп, а наоборот, надавил сильнее, прижимая Сашку к земле. Дядя Боря, заметив его борьбу, ослабил хватку на волосах и прогудел:

— Дыши, малой. Не сопротивляйся — так легче будет.

Сашка послушался, сосредоточившись на дыхании, и постепенно тело начало поддаваться. Боль смешивалась с жаром, который поднимался из глубины, и он понял, что ему нравится эта смесь — чувство, что он в их власти, но при этом нужен им. Антон Петрович добавил слюны, плюнув прямо на место соединения, и движения стали чуть мягче, хотя контроль не ослабевал. Дядя Боря, наоборот, ускорился, прижимая Сашкину голову к себе, пока горячая струя не хлынула ему в рот. Сашка глотал, задыхался, но держался — он хотел доказать, что справится.

Когда дядя Боря отстранился, Антон Петрович развязал ремень и перевернул Сашку на спину, бросив его на куртку. Он навис сверху, глядя в глаза:

— Молодец, Сашок. Теперь лежи и принимай.

Он вошёл снова, уже без спешки, но с той же властной силой, прижимая Сашкины запястья к земле. Дядя Боря сел рядом, гладя Сашку по груди своей тяжёлой рукой, и подбадривал:

— Вот так, малой, расслабься. Ты наш, мы тебя не сломаем.

Сашка лежал, чувствуя себя зажатым между их мощью, и впервые осознал, что это доминирование — не просто игра, а их способ показать ему его место в их мире. Антон Петрович кончил, излившись внутрь, и рухнул рядом, тяжело дыша. Дядя Боря разлил настойку по стаканчикам и протянул Сашке:

— Пей, заслужил. Ты сегодня был наш по-настоящему.

Сашка выпил, чувствуя, как тепло настойки смешивается с теплом их слов. Попа ныла, горло саднило, но он улыбался — он выдержал, и это сделало его сильнее.

После той ночи у реки, где ремень Антона Петровича оставил лёгкие красные следы на запястьях, а дядя Боря крепко держал его за горло, Сашка проснулся с комом в груди. Тело ныло, но не это его тревожило — в голове крутились мысли, тяжёлые, как камни. Ему нравилось быть с ними, растворяться в их силе, но в тот раз контроль был слишком резким, слишком властным. Он почувствовал себя не просто их малым, а вещью, которой распоряжаются. Это оставило горький осадок.

Наутро он избегал их взглядов. Когда Антон Петрович махнул ему рукой у столовой, Сашка сделал вид, что не заметил, и ушёл с ребятами на поле. Дядя Боря, стоя у ворот, смотрел на него из-под кепки, но Сашка прошёл мимо, опустив голову. Ему было стыдно за свою обиду, но он не знал, как сказать им об этом. Вечером, когда лагерь затих, он не пошёл к реке, а остался в бараке, глядя в потолок и прислушиваясь к собственному дыханию.

Антон Петрович и дядя Боря заметили его холодность. За день они переглядывались, хмурились, и в их обычно шумных разговорах появилась тишина. Им было не по себе — Сашка стал для них не просто забавой, а чем-то большим, и его отстранённость резала по живому. Дядя Боря, потирая усы, пробормотал Петровичу:

— Видать, перегнули мы с малым. Надо бы загладить, а то совсем от рук отобьётся.

На следующий день дядя Боря решил действовать. После обеда он поймал Сашку у столовой, когда тот шёл с пустой тарелкой.

— Сашок, зайди ко мне в кладовку у ворот. Надо поговорить, — прогудел он, и в его голосе не было привычной властности, только мягкая настойчивость.

Сашка заколебался, но любопытство пересилило обиду. Он пошёл за дядей Борей, чувствуя, как сердце снова забилось быстрее. Кладовка была тесной, пахла деревом и старым железом, а на полках громоздились банки с краской и всякий хлам. Дядя Боря закрыл дверь, повернулся к Сашке и вдруг опустился перед ним на колени — его огромное пузо почти касалось пола.

— Ты чего, малой, на нас дуешься? — спросил он, глядя снизу вверх с той же доброй улыбкой. — Мы ж не со зла. Давай я тебе покажу, что ты для нас не пустое место.

Не успел Сашка ответить, как дядя Боря расстегнул его шорты, стянул их вниз вместе с трусами и, не медля, взял его в рот. Сашка замер, шокированный — он привык отдавать, а не получать. Тёплый, влажный рот дяди Бори обхватил его член, и ощущение было таким острым, что Сашка невольно выдохнул, схватившись за полку за спиной. Дядя Боря двигался медленно, но с жадностью, его усы щекотали кожу, а большие руки сжимали Сашкины бёдра. Это было не просто извинение — это был поклон, грубый и искренний.

Сашка чувствовал, как жар поднимается от паха к груди, как ноги дрожат от непривычного удовольствия. Он никогда не был в такой роли — пассивной, принимающей, — и это сбивало с толку, но в то же время освобождало. Дядя Боря поднял глаза, встретился с его взглядом и тихо прогудел, не отрываясь:

— Нравится, малой? Мы ж для тебя стараемся.

Сашка кивнул, не в силах говорить, и вскоре напряжение лопнуло — он кончил, задыхаясь, прямо в рот дяде Боре. Тот проглотил, вытер усы тыльной стороной ладони и поднялся, похлопав Сашку по плечу:

— Вот так, Сашок. Ты наш, и мы твои. Не дуйся больше, ладно?

Сашка, всё ещё дрожа, натянул шорты и кивнул. Обида начала таять, уступая место чему-то тёплому и сложному. Вечером он сам пришёл к реке, где ждал Антон Петрович. Тот выглядел виновато, но молчал, пока Сашка не заговорил первым:

— Я не злюсь уже. Просто… не давите так сильно, а?

Антон Петрович улыбнулся, обнял его за плечи:

— Договорились, Сашок. Но ты нам скажи, если что не так. Мы ж не чужие.

Они сидели у воды, пили настойку, и вскоре к ним присоединился дядя Боря. Ночь снова стала их — мягче, чем прежде, но с той же страстью. Антон Петрович раздел Сашку, уложил на траву и начал ласкать его руками, добавляя слюну вместо мази, но теперь нежнее, без резкости. Дядя Боря присоединился, и они взяли его вместе — один спереди, другой сзади, — но на этот раз без ремней и хваток, только с тёплыми словами и ласками.

После той ночи у реки, когда обида растаяла под тёплыми руками Антона Петровича и дядей Бори, Сашка чувствовал себя иначе. Что-то в нём шевельнулось — не просто благодарность, а желание взять больше, чем ему давали. Он привык быть их малым, принимать их силу, но теперь в его груди росла искра — доказать, что он не только может терпеть, но и вести.

На следующий вечер он сам нашёл дядю Борю у ворот. Тот стоял, потягивая настойку из бутылки, и улыбнулся своей широкой, доброй улыбкой:

— Чего, Сашок, опять ко мне в кладовку захотел?  

Сашка покачал головой, шагнул ближе и, глядя прямо в глаза, сказал:

— Не совсем. Сегодня я хочу по-другому. Ты мне доверяешь?

Дядя Боря прищурился, но в его взгляде мелькнуло любопытство. Он прогудел:

— Ну, малой, удивил. Давай попробуем. Что задумал?

Сашка кивнул в сторону будки:

— Пошли туда. И позови Антона Петровича. Я хочу, чтобы вы оба были со мной, но по-моему.

В будке было тесно, как всегда, но теперь Сашка чувствовал себя хозяином этой маленькой территории. Когда Антон Петрович вошёл, бросив на него удивлённый взгляд, Сашка закрыл дверь и повернулся к ним:

— Снимайте штаны. Сегодня вы меня послушаете.

Антон Петрович хмыкнул, но в его глазах загорелся интерес. Дядя Боря, потирая усы, загудел от смеха:

— Это что ж, малой, нас укротить решил? Ладно, давай поглядим, на что ты способен.

Они послушались — стянули штаны и трусы, оставшись перед Сашкой в одних рубашках. Дядя Боря плюхнулся на стул, его огромное пузо колыхнулось, а массивный член, даже в покое внушительный, лениво лежал на бедре. Антон Петрович прислонился к столу, скрестив руки, но его напряжённый взгляд выдавал ожидание.

Сашка шагнул к дяде Боре первым. Он опустился на колени, но не для того, чтобы брать, а чтобы подготовить. Он плюнул себе на ладонь, растер слюну по пальцам и медленно провёл ими между ягодиц дяди Бори, раздвигая их. Тот напрягся, но не отстранился, только прогудел:

— Ну ты даёшь, Сашок. По-взрослому решил.

Сашка кивнул, чувствуя, как адреналин бьёт в виски. Он добавил ещё слюны, плюнув прямо на кожу, и начал массировать, проникая пальцем внутрь. Дядя Боря выдохнул, его лицо покраснело, но он подался навстречу, расслабляясь под Сашкиной рукой. Это было непривычно — видеть этого громилу пассивным, податливым, и Сашка ощутил прилив власти, смешанный с нежностью.

Он поднялся, расстегнул свои шорты и достал член, уже твёрдый от одной мысли о том, что сейчас произойдёт. Дядя Боря понял без слов — наклонился вперёд, опираясь руками о колени, и раздвинул ноги шире. Сашка плюнул ещё раз, растер слюну по себе и приставил головку к нему. Вход был тугим, сухим — слюна не могла заменить мазь, и дядя Боря зашипел, стиснув кулаки:

— Чёрт, Сашок, полегче давай.

Сашка замер, но потом вспомнил, как они учили его терпеть, и сказал тихо:

— Дыши, Боря. Я не спешу. Ты же сильный.

Дядя Боря хмыкнул, но послушался, и Сашка медленно двинулся вперёд. Трение было грубым, но он добавил слюны, плюнув прямо на место соединения, и постепенно ритм наладился. Дядя Боря стонал — низко, хрипло, — и это подстёгивало Сашку. Он чувствовал себя не мальчишкой, а мужчиной, который берёт своё.

Антон Петрович смотрел, потирая подбородок, и наконец сказал:

— Ну, Сашок, ты нас удивил. Давай, теперь мою очередь.

Он лёг на стол, подтянув колени к груди — поза, в которой Сашка привык быть сам. Сашка подошёл, повторил ритуал со слюной, и вошёл в него. Антон Петрович был уже расслабленнее, чем дядя Боря, но всё равно напрягся от сухого трения. Он выдохнул сквозь зубы:

— Терпимо, Сашок. Давай, показывай, чему научился.

Сашка двигался увереннее, чувствуя, как их тела подстраиваются под него. Это было не просто физическое — он доказывал им, что может быть не только их малым, но и равным. Дядя Боря, оправившись, сел рядом и гладил Сашку по спине, шепча:

— Молодец, Сашок. Мы тобой гордимся.

Сашка кончил первым, излившись в Антона Петровича, и рухнул на стул, тяжело дыша. Они сидели втроём, потные, расслабленные, и дядя Боря разлил настойку:

— За тебя, малой. Ты теперь не только наш, но и над нами.

Антон Петрович кивнул, хлопнув Сашку по плечу:

— Верно, Сашок. Мы тебя отпускать не собираемся, но теперь ты сам выбираешь, как будет.

Последняя ночь в лагере нависла над Сашкой тяжёлым, горячим воздухом. Завтра утром автобус унесёт его домой, а Антон Петрович и дядя Боря останутся здесь, в своём мире у реки и будки. Эта мысль жгла его изнутри — он не хотел уходить, не отдав им всё, что мог. Они тоже это чувствовали: весь день их взгляды были долгими, цепкими, а в голосах сквозила тоска, смешанная с желанием.

После отбоя Сашка выскользнул из барака и направился к реке. Антон Петрович и дядя Боря уже ждали его на берегу — без одеял и курток, только с бутылкой настойки и голыми торсами, блестящими от пота в свете луны. Дядя Боря, как всегда, улыбнулся своей широкой улыбкой, но глаза его горели:

— Последняя ночь, Сашок. Давай сделаем её такой, чтоб не забыть.

Сашка кивнул, сбрасывая одежду прямо на траву. Он шагнул к ним, чувствуя, как сердце бьётся в горле. Антон Петрович схватил его за руку, притянул к себе и впился в губы — первый их поцелуй, грубый, с привкусом табака и спирта. Сашка ответил, вцепившись в его плечи, пока дядя Боря подошёл сзади, обнимая его своими лапищами и прижимая к своему огромному пузу. Его член, уже твёрдый, упёрся в Сашкину поясницу, обещая бурю.

— Раздень нас, малой, — прогудел дядя Боря, и Сашка послушался. Он стянул штаны с Антона Петровича, затем с дяди Бори, освобождая их стволы — один длинный и жилистый, другой массивный, с багровой головкой. Они стояли перед ним, голые, как звери в ночи, и Сашка почувствовал себя их равным.

Он толкнул Антона Петровича на траву, заставив лечь на спину, и сел сверху, направив его член в себя. Слюна стала их единственной смазкой — Сашка плюнул себе на руку, растер по головке и медленно опустился. Трение было жёстким, но знакомым, и он застонал, принимая его целиком. Антон Петрович схватил его за бёдра, помогая двигаться, а дядя Боря встал перед Сашкой, подставляя свой член к его лицу.

— Давай, Сашок, бери, — приказал он, и Сашка обхватил губами головку, сосал жадно, пока слюна не потекла по подбородку.

Ритм нарастал — Сашка скакал на Антоне Петровиче, чувствуя, как тот заполняет его до предела, а дядя Боря двигал бёдрами, проникая глубже в его рот. Влажные звуки смешивались с их стонами и шелестом травы. Но Сашка хотел большего. Он отстранился, слез с Антона Петровича и кивнул дяде Боре:

— Ложись рядом с ним. Хочу вас обоих.

Дядя Боря послушался, лёг на спину рядом с Петровичем, и Сашка встал над ними на колени. Он плюнул на руку, растер слюну по члену дяди Бори и направил его в себя, садясь сверху. Тот застонал, его пузо задрожало, а Сашка наклонился вперёд, обхватывая губами член Антона Петровича. Теперь он был между ними — брал одного в себя, другого в рот, двигаясь в такт их дыханию. Слюна текла по его губам, смешиваясь с потом, а грубое трение внутри только подстёгивало его.

Антон Петрович не выдержал — поднялся, поставил Сашку на четвереньки и вошёл сзади, пока дядя Боря лежал под ним, подставляя свой член для рта. Они двигались синхронно, заполняя Сашку с двух сторон. Его тело дрожало, попа горела от сухого жжения, но он не останавливался — он хотел, чтобы эта ночь была их общей. Сперма Антона Петровича хлынула внутрь, горячая и густая, смягчая трение, а дядя Боря кончил в его рот, заливая горло терпким теплом. Сашка глотал, кашлял, но держался, пока они не выдохлись.

Но это был не конец. Антон Петрович перевернул Сашку на спину, раздвинул ему ноги и начал лизать — грубо, с жадностью, проникая языком туда, где только что был сам. Дядя Боря присоединился, взяв Сашкин член в рот, и теперь они оба работали над ним — один снизу, другой сверху. Сашка извивался, стонал, чувствуя, как их языки и губы сводят его с ума. Он кончил быстро, выплёскивая сперму в рот дяде Боре, а тот проглотил, вытирая усы с довольной улыбкой.

Затем роли снова поменялись. Сашка встал, поставил Антона Петровича на колени и вошёл в него сзади, плюнув на руку для скольжения. Антон стонал, поддаваясь, а дядя Боря лёг перед ним, подставляя себя под его рот. Сашка двигался резко, чувствуя, как власть перетекает в его руки, а Антон Петрович сосал дядю Борю, захлёбываясь слюной и стонами. Сперма дяди Бори выстрелила на лицо Петровича, стекая по подбородку, а Сашка кончил внутрь, оставляя свой след.

Они не останавливались. Дядя Боря уложил Сашку на бок, прижал к себе и вошёл сзади, обнимая его огромными руками, пока Антон Петрович лёг спереди, подставляя свой член для Сашкиного рта. Они двигались как единое целое — потные, липкие, с запахом секса и настойки в воздухе. Сашка чувствовал, как дядя Боря заполняет его, а Антон Петрович пульсирует у него во рту, и это было их последнее слияние. Сперма текла повсюду — на траву, на их тела, смешиваясь с потом и слюной.

Когда всё закончилось, они лежали втроём, голые, под звёздами. Трава колола кожу, но им было плевать. Дядя Боря разлил остатки настойки, и они выпили прямо из горла, передавая бутылку друг другу. Антон Петрович обнял Сашку с одной стороны, дядя Боря — с другой, и тихо сказал:

— Ты наш, Сашок. Уедешь завтра, но мы тебя дождёмся.

Сашка кивнул, чувствуя, как слёзы жгут глаза. Он знал, что оставляет им не только своё тело, но и часть души. А они, оставшись вдвоём, будут вспоминать его в своих ночах — Антон Петрович и дядя Боря, связанные теперь не только друг с другом, но и памятью о нём.

Утром он сел в автобус, глядя в окно на их фигуры у ворот. Дядя Боря махнул рукой, Антон Петрович просто смотрел. И Сашка знал, что вернётся — не просто к лагерю, а к ним.