Oksana Litovchenko

БАБОЧКИ полная версия

18+

I.

— А знаешь что, Машка? Если хочешь помещение, подложи под Козлодоева свою Анжелу, старик падок на коротенькие юбки, дело выгорит, верно тебе говорю, - советовала Наталья своей подруге Марии.

— Да ты с ума сошла! - Округлила глаза Мария и от возмущения даже приложила ладонь груди, - чтобы я своей дочерью торговала, да ни в жизнь. Ей едва 19 исполнилось, а ты ее - в такую грязь. А принципы, а мораль?!

— Какая мораль, дорогуша? Вспомни Маркса, нет такой подлости, на которую не пойдет капиталист ради 300 процентов прибыли. А тут не подлость даже, а банальная бизнес — стратегия. Сделай разок и будешь обеспечена на всю жизнь и ты, и Анжела, дочь твоя. Еще и спасибо тебе скажет. А, нет, так будете в нищете сидеть со своими принципами.

Наталья и Мария — это давние подруги - однокурсницы, возрастные бизнес — вумен, вернее Наталья преуспевающая бизнесменша, владелица небольшой сети тур — агентств, приобретшая в кругах знакомых прозвище «Лягушка — путешественница», а вторая «десятая вода на киселе», она лишь страстно мечтала о своем деле — маленьком салоне красоты, а пока делала маникюр на дому.

Недавно Мария заприметила удачное помещение под салон, затеяла покупку, она сумела скопить небольшую сумму, но у нее не хватало денег, вот она и явилась к успешной товарке за кредитом.

Женщины переместились из офиса Натальи в приятное, уличное кафе и теперь сидели там и тискали чашечки с кофе. У Марии был черный «Эспрессо», а у Натальи молочный «Латте».

— А что за помещение? - Спросила Лягушка — путешественница. Было время, когда она, как женщина, потеряла всяческое приличие, страшно запустила себя, располнела, подурнела, расслоилась подбородками, растрескалась морщинами, и, казалось, что она окончательно потеряна для любви и половой жизни. И вдруг, буквально в один момент, взяла себя в руки, занялась телом, и вот втянулся живот, обтесались бедра, сдулись подбородки, исчезли морщины, она выпустила из — под вечной, нелепой шляпы крашенный — перекрашенный ржавый волос, сделала завивку, тряхнула головой, и явилась миру новая златокудрая красавица с пронзительными синими глазами. И все ахнули. Оказалось, у Натальи завелся молодой любовник

— Один очень уютный подвальчик у Преображенского храма, - сказала Маша про будущий салон.

— Это, где магазин «Белый остров», что ли? Да ты очумела?- Всплеснула ухоженными руками с изумительным маникюром Лягушка. - Салон красоты в подвале. Да кто туда пойдет?

— Пойдут, - убеждала самозанятая маникюрша. - Там недалеко рынок и торговый центр - золотое дно.

— А кто там хозяин всего здания?

— Какой — то Дмитрий Назаренко, вроде москвич, его фирма у нас много чего скупила.

— Подожди, Машка, не тараторь, не тот ли это Назаренко, что с МЧСниками судился?

— Он самый.

— Ну, здрассьте, какой же это москвич, местный он, просто в Москву вовремя уехал, это сын нашего Старика Козлодоева.

— Николая Семеновича?!

— Его.

Стариком Козлодоевым подруги называли своего институтского преподавателя математики, ему тогда было в районе 40, но все его уже и тогда считали дедом за чудаковатость, академическую любовь и приверженность к точным наукам и вечную рассеянность. А потом случилось чудо — грянула Перестройка, профессора уволили с кафедры, он поправил очки, чего — то там рассчитал, размножил, купил, продал и попер у него бизнес в гору, да так, что к моменту описываемых событий был Николай Семенович олигархом федерального масштаба, которого побаивалось даже правительство, и гордился родной город, где он бывал крайне редко, но теперь как раз гостил здесь.

Он выступал меценатом родного ВУЗа и явился на какое — то знаковое мероприятие.

Вот Наталья и уговаривала теперь Марию «подъехать» к нему по старой памяти таким испытанным способом, как соблазнение молодым телом, ведь еще в бытность свою преподом Старик славился небывалой любовью к студенткам.

— Даст команду сыну, он тебе то помещение даром отпишет, - гарантировала Лягушка.

— Зачем мне даром, я согласна заплатить, добавь мне только миллион, я отдам. У меня и договор уже на руках, осталось деньги перевести, и дело в дамках.

— Говорю, покажи ему Анжелку. Рассиропиться старый хрен, велит сыну, тот все подмахнет.

— Да у него таких Анжелок, поди, миллион, - вздыхала Мария. Да и как я к нему попаду? Кто я, а кто он.

— Не скажи, дочь у тебя красавица писанная, а попасть тебе к нему легче легкого, скажи, что бывшая его студентка, и что он так тебя подковал математически в институте, что ты успешно занимаешься бизнесом, хочешь сказать спасибо, то, се... Прогони ему какую — нибудь шнягу, что ты, не придумаешь, что ли? А ему будет приятно. А телефон тебе я его добуду, обещаю.

— Денег не дашь, Наташа?

— Не дам. И прогоришь, и должницей себя будешь чувствовать. Нету у тебя, Маша, коммерческой жилки. Вспомни, как ты косметикой торговала, и смех, и грех, впарили тебе контрафакт на сто тысяч, а продала два тюбика, еле от коллекторов отбилась. Пили ноготки потихоньку, вот и все дела.

— Есть, я чувствую. Мне только чуть подняться, я смогу.

— Тогда иди к Козлодоеву.

— Нет, - твердо сказала Мария и посмотрела на площадь, залитую солнцем. Из — под тенистого козырька кафешки ее камни казались ослепительно белыми. - Не для того я дочь растила, чтобы ко всяким козлам ее в постели подкладывать. Да и невозможно это, у нее парень есть. И что я ей скажу? Нет!

II.

— На завтра, на вечер ничего не планируй, у нас важная встреча, - сказала Мария дочери Анжеле, студентке — первокурснице местного вуза, миниатюрной, но дивно сложенной красатуле с наивным личиком и огромными зелеными глазами. Когда они закрывались, казалось, весь мир теряет всякий смысл. Марии часто нахваливали дочку, а она отшучивалась, что дочь — не от нее.

— Что за встреча? - Навострила ушки девчонка.

— Так, с типом одним. Козел, ну очень важный.

— А я причем?

— Будешь мне поддержкой, построишь ему глазки, немножко...

— Чего — то, мама, я не пойму...

— Чего ты не поймешь?

— Ты что меня кому — то сватаешь, что ли? А Юра?

— Так, дорогуша, сядь! - Указала мать на диван. Дочь присела, явно волнуясь.

— Ты хочешь жить нормально, иметь вот эти джинсики, эти кроссовки? - Трясла перед лицом у дочери шмотками решительная женщина. - А за учебу чем платить? Так вот и помоги матери, пришло время, пора, я устала все тянуть на себе. Я себе новые колготки третий год не покупаю. Построишь глазки одному хорошему дедушке, не раскиснешь. А больше от тебя ничего и не требуется.

— Я тебя ненавижу! - Всхлипнула Анжела, вскочила, убежала в соседнюю комнату и затаилась там.

В тот день как - то так получилось, что все не задалось с утра. К вечеру обе родственницы были крайне взвинчены, и разговор этот мать затеяла явно не ко времени.

Она пришла на кухню, достала из холодильника початую бутылку водки, зачем - то встряхнула ее, набухала чуть не пол — стакана и, отчаянно зажмурившись, выпила.

III.

Анжела сидела за столом напротив Старика Козлодоева, потупив глаза, то и дело сердито поглядывая на вчерашнего профессора, как хомяк на хозяина, который доставал его своей щекоткой. В сумочке у нее лежал договор купли — продажи того самого чертового подвала.

Случилось это уже после встречи - знакомства матери и дочери с олигархом, которая состоялась накануне в ресторане. Была она не то, чтобы очень теплой, но результативной — богач пригласил покупательниц к себе в офис, для того, чтобы рассмотреть условия сделки. Мама естественно вдруг «приболела», и интересы приобретающей стороны предстояло отстаивать нашей Анжеле, которую Мария практически силком вытолкала на беседу.

Старик страшно не понравился принципиальной девушке еще в ресторане, понимая свою роль в этой сделке и принципы, которыми руководствовался Козлодоев в жизни, студентка его просто возненавидела. На что тут надеялась мать, не понятно.

По пути Анжела вынула серьги из пылающих ушек, стерла помаду, нарочно размазав ее по подбородку, всем своим видом она выражала решительный протест. Старик все понимал, и его все это страшно забавляло.

Ему на фиг не сдалась ни эта сопливая девчонка, ни ее мать, но он играл в эту навязанную ему игру, и ему уже было интересно. Тем более, что на тот момент делать в этом городишке видному столичному гостю особо было нечего.

— Вы, я вижу, чем — то взволнованны, вас кто — то обидел? - Смотрел он на визитершу, но видел лишь белый шнурочек пробора на ее горькой головушке.

Николай Семенович представлял из себя среднего телосложения, поджарого, спортивного вида, лобастого старика, с впалыми щеками и седым чубом, дымом паровоза зачесанным назад между двумя крутыми, смуглыми залысинами. Одет он был не то чтобы вызывающе богато, но крайне стильно, причем по текстуре вещей было сразу видно, что это породистый материал - ворот сорочки сиял снежной белизной, запястье охватывали массивные часы, с одного взгляда на которые становилось понятно, что стоят они миллионы. В кабинете были опущены жалюзи, включена дневная, мягкая подсветка, помпезные кресла пахли настоящей кожей и смесью самых дорогих и тонких парфюмов.

Стол был до того дорогущий, что красавица видела в нем свое отражение, почти как Аленушка в пруду.

Честно говоря, Анжела, да и ее мама, впервые увидели личность такого масштаба так близко и оробели. Собственно, потому встреча в ресторане и вышла такой скомканной.

Мария ожидала, что столкнется за столиком со вчерашним, зашуганным студиозусами преподом, в застиранных штанах с узкими, короткими штанинами и ветхозветном пиджаке с рукавами, испачканными мелом, а тут был уже другой, радикально изменившийся человек, у которого даже от его приветливой улыбки веяло могуществом. А тут еще, как назло, не признал Козлодоев в этой Марии Нееловой, явившейся за подвальчиком, своей бывшей студентки.

И вот теперь робость и злость смешались в Анжеле, адской смесью бушевали в ней, и вывели ее на грань чуть ли не истерики.

Хозяин кабинета вздохнул, поднялся, подошел к окну, поднял жалюзи, сощурившись всмотрелся в живую панораму города.

— Вы, похоже, меня не любите? - Не оборачиваясь, опять спросил он.

— А за что вас любить? - Усмехнулась гостья, - все богатые, это воры, убийцы и дебилы. Что, не так?

Уголки стариковских губ чуть заметно приподнялись в улыбке. Такой откровенности он не слышал давно, и она ему импонировала. Он вернулся за стол. Сел, подумал и сказал:

— Возможно, вы правы, но все же, не все. Я, например, стараюсь не быть дебилом. Не всегда получается, но, порой мне это удается. Верите?

— Не верю! - Вскинула девушка глаза и впервые посмотрела на миллиардера прямо, - если вы - при таких деньгах, то или прирезали кого — нибудь, или ограбили, третьего не дано.

Старик уже не слушал, что говорила эта дерзкая девчонка. Его убили ее глаза, в них было столько юношеской искренности, красоты и какой -то обреченной дерзости, что ему разом расхотелось шутить, он растерялся и даже пробурчал что — то нечленораздельное.

Ему вдруг до чертей стало стыдно, что он повелся на эту дурацкую игру и стал ломать эту комедию, которая унижала не только ее, но и его. Его, пожалуй, больше.

Ему невыносимо захотелось отделаться от этой бедной девочки и не видеть ее больше никогда:

— Вы отдаете себе отчет, зачем вы сюда пришли? - Спросил миллионер.

— В общих чертах, да, но я не совсем осознаю это, - прошептала Анжела, теперь ей стало почему — то страшно, ее сердечко забилось сильнее.

— Ну, так я скажу вам, - откинулся в кресле хозяин. - Ваша мать прислала вас ко мне, надеясь, что я поведусь на вашу красоту, которая, не скрою, совершенно поразительна, протащу вас через свою постель и подпишу ваши проклятые бумаги. А теперь вы мне скажите, вы согласны пойти со мной в отдельную комнату?

— Я не знаю, - снова уронила глаза в стол девушка, и его крышка полыхнула зеленью.

— Дайте мне ваш договор? - Протянул руку олигарх.

— Зачем?

— Давайте его сюда, я подпишу вам эту недвижимость, ничего мне от вас не надо, без всяких условий, в том числе и без оплаты. И, клянусь, никто и никогда не отнимет у вас эту площадь.

— А за что нам это?

— За унижение, которое вы пережили. Простите меня, и прошу вас, не унижайтесь больше никогда, - говорил Николай Семенович, размашисто проставляя на листах свой бесценный автограф.

— Ваша рука похожа на чайку, - сказала Анжела.

— На чайку? - Удивился старик, - что еще за «чайка»?

— Ну, чайки, птицы такие. Они сжимаются в комочки перед штормом, я видела на ютубе.

— А - а, я вижу, вы любите море? - Поднял глаза Николай Семенович.

— Да.

— А какое море вы любите?

— Никакое, я там ни разу не была.

— Как? Взрослая девушка и не была на море, вот так фокус.

— Так получилось. Мама вечно работает, хотели поехать, заставила меня даже загранпаспорт сделать, а непонятно зачем, все равно никуда не едет.

— А отец где?

— Папы у меня нет. Он приезжал, обещал взять меня с собой, но не взял, вот...

Старик неловко кашлянул, передал пакет документов гостье, встал, и снова ушел к окну. Он ждал, она рылась в портфеле и все не уходила.

— Ни тени зависти, ни умысла худого

Ещё не знает это существо.

Ей всё на свете так безмерно ново,

Так живо всё, что для иных мертво.

И не хочу я думать, наблюдая,

Что будет день, когда она, рыдая,

Увидит с ужасом, что посреди подруг

Она всего лишь бедная дурнушка.

Мне верить хочется, что сердце не игрушка,

Сломать его едва ли можно вдруг, -

медленно зашевелил губами старик, в задумчивости читая сам себе стихи.

— Это вы про меня? - Удивилась Анжела.

— А? - Вздрогнул олигарх и обернулся, - нет, поверь, к тебе это никак не относится. Это стихи Заболоцкого, был такой очень хороший поэт, мне мама в детстве читала, мне было очень грустно, это очень печальные стихи, вот, вспомнились чего — то не к месту. Ты вот что, - сказал он Анжеле. - Если хочешь, я покажу тебе море, прямо сейчас. Возьмем самолет и полетим. Клянусь тебе, мне ничего от тебя не надо ни денег, ни постели, да и какая постель в моем возрасте.

Просто, слетаем и вернемся. Можем даже лететь в разных салонах. Назови только, какое море хочешь и полетим, я сейчас же закажу самолет, он стоит в аэропорту.

Весь сервис и трансферт, естественно, за мой счет. Ты когда — нибудь Праслин видела?

— Мы все едИм, - растерянно кивнула Анжела, ей страшно хотелось показать, что и они не лыком шиты, и их маленькая семья живет богато. - У нас даже чайхуахуа есть в холодильнике.

— Ты хотела сказать «фейхуа»? Чайхуахуа, это порода собак, а фейхуа — это фрукт. Или вы с мамой корейцы, собак в холодильнике держите? Чего — то я не пойму.

— Да, мы фейхуа часто едим, - залилась краской первокурсница.

— О, Господи, Праслин это не блюдо, это жемчужина Сейшельских островов с уникальной флорой и фауной, хочешь, поедем туда, хочешь, куда — то еще. Решай, и ничего не бойся, и если ты сейчас уйдешь, это никак не скажется на осуществленной сделке, даю тебе слово.

— А мама, а Юра?

— Юра, это твой парень?

— Да.

— Путешествие займет всего несколько часов, максимум — сутки. Туда — и обратно. Ну, что, звоню диспетчерам, запрашиваем вылет?

— Надо тогда домой заехать, взять купальник, документы. Да и маму обрадовать, она волнуется.

— Заедем, какие проблемы.

Однако в тот раз улететь не удалось. На город надвигался грозовой фронт и самолету не дали вылет.

— Не беда, - сказал миллиардер. - Полетим завтра. Идет?

— Идет, - благодарно сверкнула Анжела своими драгоценными глазами, и старик снова поразился их чистоте. Было в них что — то от объектива фотокамеры, когда жадно и трепетно раскрываются его лепестки, открывая темную, бездонную скважину фокуса, и он мгновенно схватывает весь мир и фиксирует его навечно.

IV.

Гроза, жаля яркими язычками молний неповоротливые туши туч, тем вечером обошла город стороной. Анжела и ее парень Юрий гуляли под очистившимся от тревожной облачности небом по речной набережной, ели мороженое. Было безветренно и душно. Девушка сосредоточенно думала о чем — то своем. Ухажер не любил такое ее отрешенное состояние, ему хотелось говорить, рассказывать, хвастать, словом, красоваться перед любимой, выгибая грудь колесом. Но когда она уходила в себя, раскрывать хвост ему было словно и не перед кем, и он всяко тормошил спутницу, стараясь привлечь внимание к себе.

Юра учился на юриста, был он парнем не очень эрудированным, за то жутко ревнивым и вспыльчивым, хотя под всей этой взрывчатой смесью его нравственного экстремизма, скрывалась душа человека в общем — то доброго и честного, за что Анжела его и любила.

Ведь именно доброту она ценила в людях больше всего.

А он, выходец из деревни, как ни хорохорился на людях, словно бы чувствовал свою внешнюю неравноценность такой красавице как Анжела, комплексовал, и часто из — за этого выкидывал какие — то неожиданные то злые, а то и смешные коленца. Мог, например, на ровном месте полезть на какого — нибудь бугая в драку, или ввязаться в чужой разговор со своими наставлениями. Гормоны, знаете ли...

Вот и теперь, по непонятному молчанию своей девушки, он решил, что «у нее кто — то появился», психовал и старался раскусить ее разными закидонами.

— А поедем ко мне, тетка у сестры будет ночевать? - Предложил он, размышляя таким образом, что, если у Анжелы кто — то есть, то она конечно же не поедет. В городе он жил у своей тети, особы тоже нервной и страшно мнительной.

— Поедем, - равнодушно пожала плечами девушка. Благо, до теткиного дома было недалеко.

Наша милая героиня все время держала в голове предстоящий полет, волновалась, радовалась и тревожилась, чувствовала себя виноватой перед своим кавалером, все таки летела она с другим мужчиной, хоть и стариком, а потому в тот вечер решила быть покорной, что, надо отдать ей должное, случалось редко.

В теткиной квартире, на теткиной же заповедной постели, с католическим распятьем над изголовьем и случился у нашей сладкой парочки спонтанный, как весенний дождь и такой же стремительный секс.

О сексе первокурсница на тот момент знала лишь, то, что это очень смешное и забавное мероприятие, с вечно предсказуемым финалом.

Дело в том, что у Юры член всегда вскакивал мгновенно и торчал очень бодро, что, по мнению юноши, вполне компенсировало его скромные размеры.

Стащив брюки, парень гордо демонстрировал "могучий" потенциал своей девушке, нетерпеливо вставлял ей и елозил, тиская ее, как надувную куклу, думая, что по мужски, сурово и жестко, как это и надо, ласкает ее, на самом же деле страшно ее щекотал — руками, пушком с подбородка, челкой, дыханьем, и девушка предпринимала невероятные усилия, чтобы не расхохотаться.

Вот в таком единстве и борьбе противоположностей и проводили молодые люди свои недолгие и однообразные половые акты. Он - тупо стремясь вознести ее на небеса своими тисканиями и щипками, она - жестко сцепив зубки, чтобы не улететь на эти небеса от хохота.

Потом лежали, оба красные от диаметральных эмоций. Анжела испытывала по настоящему глубокое удовлетворение именно от того, что ей удалось обмануть судьбу и сдержаться. Юра - в полном убеждении, что доставил любимой неземное наслаждение, и она кончила, не даром же у нее кровь так прилила к голове.

В тот раз все повторилось ровно по такому же сценарию, с тою лишь разницей, что у Юрика был герпес, и юноша почти не лез с поцелуями. А еще сперма попала на любимый тетушкин пододеяльник с пирамидами и верблюдом, и парень страшно переживал по этому поводу.

Уходя, Анжела незаметно запихнула в щелку между стеной и зеркалом в прихожей монетку, а именно рублик.

Она сроду не летала на самолете, немного боялась высоты, и ей очень хотелось вернуться к своему Юре.

Ей и вправду нравился этот вихрастый чудак.

V.

В самолете, в люксовом салоне Николай Семенович и Анжела были вдвоем. Охрана олигарха, две стюардессы, повар, и приятная женщина — врач летели в пассажирском отсеке.

На взлете Анжела основательно трухнула, особенно, когда борт оторвался от полосы, и, поджав шасси, повис в воздухе, но быстро освоилась и порхала по салону, как бабочка, от одного иллюминатора к другому. Все ей было так интересно, все в диковинку — и эти огромные и такие близкие облака, и ниточки рек и дорог внизу, и города, казавшиеся с высоты макетами. Девчонка была в вызывающе коротенькой юбчонке, олигарх, грустно улыбаясь, любовался ею, он понимал, что так легкомысленно в дорогу она оделась не от желания соблазнять, а от неопытности и наивности, от банального непонимания волчьих законов этого мира.

Николай Семенович сидел в кресле у столика с фруктами и водой, у самого иллюминатора, спиной по ходу самолета, на носу у бизнесмена поблескивали очки в тонкой оправе, сначала он листал какие — то бумаги, потом просто смотрел в толстое стекло и молчал.

Анжелу не волновало это молчание. Во - первых, самолет был просторным, и в нем и за его пределами было много чего интересного, ей было что рассмотреть, где побегать и порезвиться. Во — вторых она поняла, что этот ухоженный толстосум, в белоснежной сорочке человек, в общем — до добродушный и боятся ей нечего. Словом, немножко распоясалась.

Девчонка не знала, что у ее попутчика проблемы с сердцем, перелеты не всегда даются ему легко, а потому в пути он старается попусту не болтать, чтобы не тратить силы и не раскачивать эмоции. Сердечники знают, сколь разрушительны они бывают.

Порой она прямо и несколько бесцеремонно останавливалась в своем порхании и прямо глядела на мужчину, а он улыбался в ответ.

В процессе перелета к Николаю Семеновичу дважды приходила медсестра, сначала она измерила ему давление, потом сделала укол.

А потом он тихо уснул, прямо в кресле.

Анжела села напротив, и стала рассматривать его. Она видела его белоснежную рубашку, смуглую шею, крепкие руки с синими венами.

А потом у него безобразно отвисла челюсть, и он пару раз глубоко и резко всхрапнул, в чаше нижней челюсти был виден язык, почти белый, пористый и неприятный. Озорнице хотелось сунуть туда травинку, но травинки не было, приходилось довольствоваться хулиганскими фантазиями. Хулиганка бесцеремонно пялилась на беспомощного попутчика, пожалуй, только теперь она поняла, что это уже глубокий старик, и ей вдруг стало жалко этого человека.

Ей даже захотелось погладить его руку, лежащую на столе, похожую на звериную лапу, как — то по товарищески пожать ее, что ли.

Но она не решилась...

В машине, по дороге из аэропорта Николай Семенович попросил разрешения у Анжелы завязать ей глаза косынкой, с условием, что она не будет подглядывать и будет оставаться «ослепленной», пока он сам не снимет повязку.

Девушка конечно же согласилась, она уже целиком доверяла этому своему странному земляку, хотя ей жутко хотелось рассмотреть незнакомый, иностранный город - порт, о котором она знала лишь по урокам географии, да по обзорам видео — блогеров.

На набережной олигарх помог спутнице выбраться из машины и, незрячую, за руку повел ее на волнорез.

Он чувствовал, как могучее дыхание близкого океана, его тревожный гул волнуют ее, как слабеют ее ноги, замедляется походка и ступни нерешительно пробуют бугристую бетонную поверхность. Как воспалились и заострились крылышки ее ноздрей, как жадно, почти ненасытно, она вдыхает этот густой, холодный ветер, насквозь пропахший солью, морскими глубинами и водорослями.

Он вывел ее на самый передний край волнореза и снял с ее глаз повязку.

Необъятная, мощная, бездонная синева ударила в глаза девушке, ее ноги подкосились, и она рухнула на руки своему пожилому кавалеру.

Ветер схватил чуб Николая Семеновича, поднял его в гору, распушил и рассыпал челкой по лбу, от чего старик стал похож на озорного мальчишку.

Он смотрел сверху на ее губы, с уголками, поднятыми в блаженной полуулыбке, ах, как хотелось ему ее поцеловать, сначала нежно, потом жадно, взасос, выпить, высмаковать эти губы до дна, до песка, до ракушек! Но он помнил, кто он, а кто она - пожалуй, самый безнадежный вариант красавицы и чудовища и вернул ее на ноги.

А потом они, как какие — то бездомные прощелыги пили вино у какой — то бочки из пластиковых стаканчиков. И пожилая, толстенная тетка — наливайка, похожая на надутую резиновую перчатку, наполняя их стаканы, гневно говорила что — то другой тетке, топчущейся тут же, кивая на Семеныча и Анжелу. Анжела не понимала, что именно она говорит, потом уже, где — то за бочкой, в каком — то бурьяне, где наши путешественники, спонтанно, не понятно за каким хреном, прикинувшиеся нищебродами, пили это свое дешевое вино, девушка спросила, что сказала торговка спиртным своей подруге:

«Ты глянь, сам пьет и внучку свою поит», перевел олигарх и эти новоявленные пьянчужки хохотали до упада, захлебываясь этим паленым портовым пойлом. Вот так захотелось старику помальчишничать, и он мальчишничал.

Быть может, последний раз в жизни.

VI.

Ночью в номере гостиницы она сама пришла к нему в постель. Днем он предлагал прошвырнувшись по магазинам и улететь, но она попросила остаться всего на одну лишь ночку. Ей так хотелось увидеть звездное небо над океаном.

... В полночь, она юркнула под его одеяло, шмыгнула носом и затаилась, прижавшись к нему. Его тело было горячим, а ее холодным, и между ними пошел теплообмен. Они лежали и снова молчали. Странно, но в этом путешествии они почти не говорили.

Он чувствовал своим бедром ее голое, девичье бедро, прошелся рукой по ее интимным впадинам и выпуклостям, понял, что она без трусиков и убрал руку. И тут же почувствовал, как ее рука змейкой скользнула ему в трусы и взяла член.

Он честно не хотел этого и не за этим сюда летел, но члену ведь не прикажешь, он унюхал голое, девичье тело и начал поднимать голову.

Анжела приняла как должное, что у Семеныча такой большой член, по ее мнению у такого мужчины, именно такой и должен быть прибор, она благодарно гладила его, как опасного, но прирученного зверя. Ей хотелось только гладить и все, и она гладила, не понимая, что уже перешла на ту сторону, откуда просто так не возвращаются, что член Николая Семеновича уже стоит в полной готовности, и ее щель увлажнилась и открылась. И что и член, и щель уже живут своей самостоятельной жизнью, и именно они будут диктовать дальнейшее поведение своим владельцам, и те уже никуда не денутся.

Старик смахнул одеяло, благо любовница была уже так же горяча, как и его детородный орган, она подстроилась под его температуру и, свившись змеей, поцеловала его просто, как целуют руку или губы, а потом поцеловала в кубики живота.

А любовник опрокинул ее на постели на спину и возвысился над ней грозным силуэтом. Она лежала перед ним тепленькая и голенькая, глядела на него во все глазища, а он забавлялся с ней: тискал пальцами соски, которые сначала были вялыми, а потом словно окаменели, целовал в губы, в животик, в лобок, в пупок, его опасный член щекотно касался ее лобка, промежности, тыкался в губки, ему не терпелось засадить ей глубоко и сразу, ее щелка источала слизь, остро пахла грибной свежестью и соблазнительно алела тонким шрамом, но он понимал, что ее пташка слишком мала для него, поэтому взял с тумбочки вазелин и смазал ее вазелином, поверх ее же природной смазки, тщательно промазав и шешавую шкурку вокруг перцового шовчика.

У него был тюбик для треснувшего пальца, помогал только вазелин. Наконец он переплелся с ней пальцами и жарко поцеловал ее сверху в губы. Он чувствовал, что и ей уже не втерпешь, она тяжело и горячо дышала, подавала ему на встречу свое лоно, жадно ловила руками его ствол, оглаживала его, как бы примеряя к себе, приглашая в себя. И он потерял голову, вместо того, что бы быть нежным, плавным и осторожным, прыгнул в низкое кресло, широко раздвинул ноги и поманил ее пальцем. Правда он все - таки понял, что надо потерпеть, дать ей свободу действий, только так ей не будет больно.

А она, вставь на постели на четвереньки, как юная кошечка грациозно прошла по ней, вальяжно петляя лапками, и дерзко посматривая на него, и они свалились в новый поцелуй — она с постели, он из кресла.

Он протянул ей руку, готовясь сманить ее с постели, но она была в такой охоте, что спрыгнула сама, присев и изогнувшись на полусогнутых ногах, она попыталась поймать член под собой, но он выскользнул, она издала негодующий рык, по которому партнер понял, что она в наивысшем эструсе.

Наконец, она вставила в себя головку, и разом опустилась на этот венозный ствол, пожалуй, отважнее, чем следовало бы.

Он сидел в ней так глубоко и плотно, что они боялись пошевелиться — было больно. Она застала его врасплох, он даже не успел запастись презервативом и теперь жалел - мало ли с кем трахается эта дворняжка. А ей казалось, что в ней надорвалось что — то, было больно и вытекала сукровица.

Но вот мало по малу они притерпелись друг другу, она была гораздо нетерпеливее его, она пыталась подниматься и опускаться на члене, но он сдерживал ее прыть, придерживая ее за попу, и регулируя движение, а потом сам терял терпение, хватал корявыми, жесткими пальцами ее ягодицы и безжалостно натягивал ее на себя, испытывая какое — то неземное блаженство.

И она уже не чувствовала боли, у нее возникло ощущение, что в нее запустили бабочку, и она порхает в животе, овевая крылышками и щекоча что - то самое живое, нежное и сокровенное.

И эта бабочка создает сначала ветерок, потом ветер, потом бурю. И вот эта буря, где — то словно вдалеке и в то же время совсем рядом формирует какую — то жуткую стихию, не то смерч, не то грозовой фронт, и он приближается, набирает мощь и крепнет, пуская молнии наслаждения прямо в ее клитор, в пупок, в соски, и одна из них, самая острая попадает ей в мозг и разносит его на куски яркой вспышкой блаженства, какие — то разноцветные лоскутки, бабочки и лепестки мелькают в красно - белом куполе ее естества, она глохнет, слепнет, теряет сознание и валится на него обессиленная и отебанная совершенно.

Доебывать ему ее пришлось уже полумертвую, обнимая ее тело на себе руками.

И странно, в этом удивительном акте любви, партнеры не двигались почти, они наслаждались глубиной друг друга, она — его в себе, он — себя в ней.

Но этот акт дал все, что положено спариванию самца и самки: полное слияние, рельефное, почти травматическое ощущение друг друга и оплодотворение. И он молил Бога, что все таки сумел сдержаться, не дал себе волю в движениях и все таки пощадил и эту девочку, и свое сердце.

Остается сказать лишь, что и он, и она потом еще смазывали свои гениталии мазями, она пару недель, а он — три дня.

Она молила его остаться еще хотя бы на неделю. Она позабыла обо всем на свете: о доме, о маме, о своем любимом, она даже не отвечала на звонки, а их на ее телефон налипли уже десятки.

Но ему надо было лететь.

VII.

Наутро они гуляли по городу, залитым солнечным светом, он водил ее по магазинам, и ему было так непривычно и странно, что она равнодушна к драгоценностям и другим подаркам, она ничего не просила, хотя он открыл ей практически бездонный и безвозмездный кредит. Она смотрела на него, как на родного человека и жадно льнула к нему, словно хотела впитать в себя все его тепло.

На набережной даже произошел курьезный случай: ему пришлось чуть ли не силком ссаживать ее, почти голую в бикини со своих колен, и некоторые туристы из пуританских стран недоумевали, что делает эта яркая, юная, зеленоглазая красавица на руках у этого смуглого старика.

Ну, а потом был обратный рейс, и относительно мягкая посадка в аэропорту родного города.

Мать толком не понимала, куда это ездила дочь, и откуда это сказочное богатство, которое она притащила с собой в виде многочисленных и разнообразных подарков. Мария осваивала вожделенный подвальчик, и внезапное исчезновение дочери сильно омрачило ее радость.

Крайне взъерошен был и Юрий, на момент приезда любимой он готов был ее лупцевать за то, что она не отвечает на звонки. Объединившись с мамой Марией они строили порой самые ужасные версии исчезновения Анжелы, рассматривалась даже вероятность маньяка, затащившего ее в лес, была активирована и вся полиция.

Анжела понимала, что ей надо возвращаться в привычную жизнь, в университетскую учебу, в суету, но она никак не могла забыть ни то небо с облаками, ни тот океан, уже казавшийся сном, ни тот город в солнечном мареве тропического лета. Она нарочно не мыла правое запястье и когда касалась его кончиком языка, чувствовала соленый вкус моря.

С неделю она разрывалась между Юрой и Николаем Семеновичем, уговаривала себя любить первого и забыть второго, но у нее ничего не получалось. Ей были необходимы седина того крутого чуба, зачесанного назад и тепло крепких рук.

Был момент, когда она даже собиралась наложить на себя руки, даже искала веревку.

Юре Анжела сказала, что ездила с подружкой в монастырь, просто, из интереса. У нее действительно была одна набожная подружка, и это находчивое вранье вроде бы прокатило. Кавалер побухтел — побухтел и успокоился, тут он, как это водится, и сам был обманываться рад.

Они снова гуляли у реки, держась за руки, и небо над ними было большим, глубоким и сложным. Справа до самого горизонта простиралась пляжная синева с легкомысленной, редкой, белой облачностью, слева громоздились тяжелые, черные тучи с седыми, клубящимися краями, с подложкой из летящих сетями темных дымов.

Граница грозового фронта была неровной, но четкой, она почему — то тревожила и радовала одновременно. Анжеле теперь сложно было даже представить, что совсем недавно она летела вот там, далеко, в этих грандиозных облаках, она думала и никак не могла додумать, что же ей больше понравилось — океан или небо.

Ах, если бы она могла, сколько интересного она бы рассказала своему Юре, он ведь тоже сроду не летал на самолете — про взлеты и посадки, про облака, которые далеко внизу. Она бы рассказала, если бы Юра был ее подружкой, но он был ее парнем, поэтому она лишь вздыхала и щебетала о чем угодно, только не о том потрясающем и главном, что столь неожиданно произошло в ее юной жизни.

Ну, а потом она все - таки решилась и отправилась в офис. На ресепшене сказали, что главного шефа, то есть, Николая Семеновича нет, что он дома и готовится отлету в Москву, и Анжела потеряла надежду встретиться с ним.

Но они встретились, прямо на выходе из офиса, куда он зачем — то вернулся ненадолго. Олигарх, одетый в бирюзовую футболку со шнурками и белые, просторные брюки кивнул охранникам, вчерашние любовники присели прямо на декоративную скамеечку в фойе, и Анжела тут же тихонько расплакалась, она смотрела на Николая Семеновича, глотала слезы и была некрасива, почти безобразна с этими своими распяленными плачем губами.

Декоративный фонтан с тихо журчащей водой, овальные светильники, вмонтированные в стены, искусственное деревце, часы под потолком на стене.

— Ну - ну, девочка моя, - прижал он ее голову к своей груди. - Не надо, прекрати сейчас же, а то у тебя появятся морщинки.

Анжела всхлипнула и стала плакать еще горше, олигарх чувствовал как ее слезинки намочили его футболку, проникли под шнурки и текут по груди:

— Ну, подумай сама, какое у нас будущее, мне завтра умирать, тебе жить, какое уж тут счастье.

Он чувствовал как стучит ее глупенькое сердечко, он молчал и почти не дышал, и слезинка дрожала в уголке его глаза.

— Иди домой, а я тебе позвоню.

— Правда? - Шмыгнув мокрым носиком, вскинула глаза Анжела.

— Правда, - гладил он ее ладонью по волосам и внимательно смотрел в эти глаза.

И она пошла, не оглядываясь.

А потом... потом она прибежала в аэропорт, но там ей сказали, что бизнес - джет прошел регистрацию, и высокий московский гость со свитой уже на посадке.

На крыше аэропорта размещалась просторная смотровая площадка для встречающих и провожающих. На этот раз она была безлюдна.

Анжела стояла там одна, а по полосе набирал разгон самолет, потом он лениво оторвался от земли, и, мелькая огнями, пошел в небо.

Анжела куталась от ветра в свой серый пиджачок, смотрела на этот белый с синей полосой борт, пока он не скрылся в облаках, потом прислонилась к перилам, сжалась, и скомкалась как чайка перед штормом на ютубе.

Она закрыла глаза, две слезинки выкатились из них, наперегонки побежали по щекам, и мир потерял весь свой смысл.

«Мне верить хочется, что чистый этот пламень,

Который в глубине ее горит,

Один всю боль ее переболит

И перетопит самый тяжкий камень»...

Николай Заболоцкий

эпиграф

на Бусти - мои новые, полные истории https://boosty.to/oxisslaif