Прошла неделя с тех пор, как их троица сплелась в постели, и их страсть стала их воздухом — густым, тёплым, необузданным. Квартира жила их похотью — её стены, выщербленные временем, впитали запах их пота, их соков, их стонов, что разносились в тишине. Артём был их стержнем — его крепкое тело, его грубые руки, его член, что дрожал от их близости. Нина уходила на фабрику, её шаги затихали за дверью, но возвращалась с глазами, горящими желанием, а Мария ждала их, её старость не гасла под их касаниями.

Тот день был липким от жары, солнце лило свет через занавески, оставляя золотые полосы на потёртом полу. Нина вернулась с работы, её тонкая кофта прилипла к худому телу, её тёмные волосы, влажные от пота, падали на бледное лицо, её усталые глаза искрили похотью. Она сбросила сумку у порога, её шаги были быстрыми, почти торопливыми, и она нашла их в комнате — Артём сидел за столом, его крепкие плечи блестели от пота, его тёмные волосы с сединой прилипли ко лбу, он чистил ножом картошку, его руки двигались ловко; Мария стояла у окна, её ночнушка — мятая, тонкая — задралась до колен, её седые волосы липли к щекам, её грудь — тяжёлая, обвисшая — проступала под тканью, её старые бёдра дрожали от предвкушения.

— Ну что, опять картошку? — сказала Нина, её голос был низким, с ноткой игривости, её худые губы растянулись в улыбке.

Артём поднял взгляд, его член шевельнулся в штанах от её тона, и он отложил нож, вытирая руки о тряпку.

— А ты… опять с работы голодная? — ответил он хрипло, его голос дрожал от жара, и он встал, шагнув к ней.

Мария повернулась, её мутные глаза поймали их, и она шепнула:

— Идите сюда… оба. Хочу вас… по-моему.

Нина стянула кофту, её худое тело — плоский живот, маленькие сиськи с тёмными сосками, что торчали от жары — блестело от пота, её тёмные волосы упали на плечи, её худые ноги дрожали от желания. Она подошла к кровати, её шаги были лёгкими, но твёрдыми, и легла на спину, её худые бёдра раздвинулись, её тёмные волосы между ног — влажные, липкие — блестели от пота и сока. Артём смотрел, его член напрягся в штанах, и он потянулся к ней, но Мария остановила его, её старые пальцы сжали его руку.

— Жди… — шепнула она, её голос дрожал от смелости. — Сначала… я её.

Она встала над Ниной, её ночнушка задралась, обнажая её седые волосы между ног, её мокрую щель, её мягкую попу, и она опустилась — её старое тело село сверху на лицо Нины, её тёплые складки прижались к её губам. Нина вздрогнула, её худые руки схватили её старые бёдра, её язык — горячий, влажный — коснулся её киски, её седых волос, что липли к её щекам. Она лизала — жадно, её язык двигался по её складкам, её сок — терпкий, густой — тек по её подбородку, её дыхание грело её.

— Да… лижи… — выдохнула Мария, её голос дрожал от наслаждения, её старые сиськи колыхались, её попа дрожала над её лицом.

Артём стоял, его член рвался из штанов, и он шагнул к ним, его грубые руки схватили попу Марии — мягкую, складчатую, горячую. Он расстегнул штаны, его член — толстый, с вздутыми венами — вырвался наружу, и он прижался к ней сзади, его головка коснулась её старой дырки — влажной, тесной, живой. Он вошёл — резко, с её вскриком, что был хриплым, но звонким, его член раздвинул её, её тепло обхватило его, её сок тек по его яйцам.

— Да… глубже… — простонала Мария, её голос дрожал, её старые руки сжали простыню, её попа сжала его.

Он двигался — грубо, с её стонами, что разносились по комнате, его пот капал на её спину, его член шлёпал по её старым бёдрам, его дыхание смешивалось с её криками. Нина лизала её — её язык двигался быстрее, её худые пальцы сжали её попу, её сок тек по её лицу, её стоны гудели под ней. Мария кончила — с её криком, что вырвался из её груди, её старое тело задрожало, её попа сжала его, её сок — горячий, липкий — тек по языку Нины, её пот капал на её худые щёки.

Артём отстранился, его член был мокрым от неё, блестящим от её сока, и он потянулся к ящику — достал смазку и старый резиновый член, что Нина купила годы назад, когда их ночи ещё пылали. Он был чёрным, толстым, с венами, и он выдавил смазку на него, глядя на них — Нину, чьё худое тело блестело от пота, её тёмные волосы прилипли к лицу, и Марию, чья старая кожа дрожала от жара.

— Давай… поиграем, — сказал он хрипло, его голос дрожал от похоти, и Нина кивнула, её худые пальцы сжали игрушку.

Она раздвинула бёдра Марии — её старые ноги дрожали, её мокрые складки блестели, — и вставила её — медленно, с её стоном, что был хриплым, но живым, её старая киска сжала резину, её сок тек по ней, её грудь колыхалась под ночнушкой. Нина двигала её — грубо, с её вздохами, что становились громче, её худые руки дрожали, её пот капал на простыню.

— Теперь… тебя, — шепнула Мария, её голос дрожал от смелости, и она потянула игрушку к Артёму.

Он напрягся, его крепкая попа сжалась, его член стоял твёрдо, но он отстранился, его голос дрогнул:

— Нет… я… не хочу, — сказал он, его глаза блестели от страха, его руки сжали простыню.

Нина посмотрела на него, её худые губы растянулись в улыбке, её голос был твёрдым:

— Ты… в наших попках побывал, — сказала она, её пальцы сжали игрушку. — Терпел нас… теперь твоя очередь. Давай… не бойся.

Мария кивнула, её мутные глаза горели, и она шепнула:

— Помню… как ты мне в первый раз… больно было, — её голос дрожал от мести. — Терпи теперь… как я терпела.

Он сглотнул, его член начал опадать от страха, но они были настойчивы — Нина держала его за бёдра, её худые руки сжали его крепкую попу, Мария выдавливала смазку, её старые пальцы дрожали, но были твёрдыми. Она приставила игрушку к нему — его попа сжалась, его тело напряглось, — и надавила — резко, с его криком, что был хриплым, но громким. Резина вошла в него — толстая, твёрдая, её венозная поверхность раздвинула его, его попа горела от боли, его член упал, его пот тек по спине.

— Больно… хватит! — выдохнул он, его голос дрожал от ужаса, его руки сжали простыню, его тело выгнулось.

— Терпи… — шепнула Мария, её голос дрожал от мести, и она надавила сильнее, её старые руки двигали игрушку глубже, её глаза блестели от жара.

Он стонал — громко, его попа сжимала резину, его член висел, его пот тек по ногам, его дыхание сбилось от боли. Нина посмотрела на него, её худые пальцы сжали его лицо, и она шепнула:

— Мама… имей его… я подниму, — её голос дрожал от похоти, и она опустилась к нему, её худые губы коснулись его члена — мягкого, мокрого от пота.

Она сосала — жадно, её язык двигался по его головке, её худые руки сжали его яйца, её дыхание грело его. Мария двигала игрушку — грубо, её старые руки не жалели его, её движения были резкими, её голос шептал:

— Чувствуй… как я тогда… — её месть текла в её словах, её попа дрожала от воспоминаний.

Боль начала утихать, его попа привыкала к резине, и страсть вспыхнула в нём — жаркая, неудержимая. Его член начал вставать — медленно, твёрдо, под губами Нины, её язык двигался быстрее, её худые пальцы сжали его сильнее, её слюна текла по его яйцам. Мария не останавливалась — её старые руки двигали игрушку, её движения стали глубже, её стоны смешивались с его.

— Да… вот так… — выдохнул он, его голос дрожал от боли и жара, его член встал, его попа сжимала резину.

Он был близок — страсть накалялась, его тело дрожало от их власти, его член пульсировал в её рту. Нина сосала — её худые губы блестели от слюны, её язык тёр его головку, её стоны гудели в горле. Он кончил — с криком, что вырвался из его груди, его руки схватили её голову — твёрдо, не давая отстраниться, его сперма — горячая, густая — брызнула в её рот, её худое тело напряглось, её глаза расширились от злости. Он держал её, пока не кончил, и отпустил — она отстранилась, её худые губы блестели от его спермы, её взгляд был злым, её голос дрожал:

— Ты… зачем… я же не люблю… — выдохнула она, её пальцы вытерли рот, её худое тело дрожало от гнева.

Мария аккуратно вынула игрушку, её старые руки дрожали, и она шепнула, её голос был тёплым, успокаивающим:

— Ничего, дочка… это страсть. Он наш… родной. Я… с радостью брала его в рот. Это… нормально для нас.

Нина посмотрела на неё, её худые щёки покраснели от злости, но она кивнула — её гнев утихал, её любовь к ним была сильнее. Они легли вместе — Нина между ними, её худое тело блестело от пота, её тёмные волосы липли к лицу, её маленькая грудь вздымалась; Мария рядом, её старое тело дрожало, её седые волосы падали на щёки, её грудь колыхалась; Артём с другой стороны, его крепкое тело было мокрым, его попа зудела, его член был мягким, но живым.

— Больно было… — сказал он хрипло, его голос дрожал от смеси боли и жара. — Но… когда ты держала её… эта власть… я чуть с ума не сошёл.

Нина посмотрела на него, её худые губы дрогнули, и она шепнула:

— Я… злилась. Но… это было горячо. Ты… наш.

Мария коснулась его руки, её старые пальцы дрожали, и она сказала:

— Ты… терпел, как я тогда. Теперь… мы квиты. И… мне нравится… быть с вами.

Они лежали, их дыхание смешалось, их пот и сок слились на простыне, их тепло стало их новой правдой. Кровать скрипела под ними, день лил жару через окно, и их союз — странный, развратный, живой — стал их новым миром, их новым огнём.

Утро после их липкого разврата в кухне наступило с тяжёлым воздухом — влажным, горячим, пропитанным вчерашним запахом мёда, пота и их тел. Солнце лениво пробивалось сквозь занавески, бросая бледные тени на выцветший линолеум, где ещё виднелись липкие пятна сливок. Артём проснулся с ноющим телом — его крепкие мышцы затекли, пот пропитал его седеющие волосы, прилипшие ко лбу, щетина колола подбородок. Он лежал на кровати, простыня смялась под ним, влажная от их ночной жары. Нина спала рядом, её худое тело свернулось в комок, дыхание вырывалось короткими толчками, её тёмные волосы спутались, прилипли к бледным щекам, её маленькие сиськи проступали под тонкой ночнушкой. Мария лежала с другой стороны, её старое тело раскинулось бесстыдно, ночнушка задралась до талии, открывая седые волосы между ног, её кожа — морщинистая, чуть влажная — блестела в утреннем свете.

Артём потёр шею, скрипнув кроватью, и встал, босые ноги прошлёпали по полу к окну. Он открыл его, впуская тёплый ветер, что принёс запах сырости с улицы. Его член болтался в штанах, мягкий и усталый, кожа на бёдрах липла от пота. Звук воды, которую он налил в стакан, разбудил Нину — она шевельнулась, её худые руки потёрли глаза, и она села, простыня сползла, обнажая её тонкие бёдра, покрытые лёгким пушком, и тёмные волосы между ног, чуть влажные от сна.

— Утро… — буркнула она, голос был хриплым, с ноткой раздражения, её худые губы сжались, глаза сузились, глядя на него.

Он обернулся, стакан замер в его руке, капля воды скатилась по его пальцам.

— Чего хмурая такая? — спросил он, голос ещё сонный, но с лёгкой тревогой.

Она встала, её худые ноги дрожали от утренней слабости, ночнушка задралась, показывая её плоский живот с лёгкими складками.

— Ты вчера… — её голос стал твёрже, дрожь пробежала по её худым плечам, — кончил мне в рот… держал меня… как какую-то… Думаешь, тебе всё можно?

Мария зашевелилась, её старые кости хрустнули, она приподнялась, потирая глаза морщинистыми руками, её седые волосы спутались, прилипли к щекам.

— Чего шумите… с утра? — пробормотала она, голос был хриплым, но живым, её мутные глаза блеснули любопытством.

— Он… получит своё, — Нина шагнула к ящику, её худые пальцы дрожали, но двигались уверенно, вытаскивая тот самый чёрный резиновый член — толстый, с венами, лежавший рядом с банкой смазки. — Сегодня… я его проучу.

Артём поперхнулся водой, стакан звякнул о стол, его крепкая попа сжалась под штанами, он отступил, ноги задели стул.

— Ты… это серьёзно? — его голос дрогнул, пот выступил на лбу, глаза расширились. — Я… не хочу… больно же будет.

Нина шагнула к нему, её худые бёдра дрожали, но взгляд был острым, как лезвие.

— А мне… сладко было, когда ты мне глотку залил? — голос её резал, пальцы сжали игрушку крепче. — Ложись… и лижи маму. Я… займусь тобой.

Мария хмыкнула, её старые губы растянулись в улыбке, она потянулась, ночнушка задралась, открывая её старую щель — сморщенную, чуть влажную, с седыми волосами, что торчали в стороны.

— Ну… зятёк, давай, — голос её был хриплым, с тенью властности, она хлопнула себя по бедру. — Хочу… твой язык… прямо сейчас.

Артём сглотнул, его член дёрнулся в штанах, но он покачал головой, отступая к стене.

— Я… не хочу… это… — голос его сорвался, пот стекал по шее, руки сжали край стола.

Нина шагнула ближе, её худые пальцы ткнули игрушкой в его грудь, голос стал ледяным:

— Ложись… или я тебя заставлю, — она толкнула его к кровати, её худые руки сжали его плечи.

Мария встала, её старые ноги дрожали, но она подошла, её морщинистые руки схватили его за волосы, пальцы впились в кожу головы.

— Не выкручивайся… — голос её был низким, твёрдым, она потянула его вниз. — Лижи… мою старую щёлку… живо.

Он сдался — его крепкое тело напряглось, дыхание сбилось, лицо покраснело от стыда и жара. Он лёг на кровать, матрас прогнулся под его весом, пружины скрипнули, пот с его спины пропитал простыню. Мария забралась на него — её старые бёдра, покрытые морщинами и редкими волосками, раздвинулись над его лицом, её щель — горячая, мокрая, с резким запахом пота и её соков — прижалась к его губам, седые волосы защекотали нос, кожа её была липкой, чуть солёной. Она схватила его за волосы обеими руками — её пальцы, узловатые от возраста, сжали его голову, ногти впились в кожу.

— Давай… лижи… глубже, — голос её был хриплым, властным, она надавила сильнее, её попа дрожала над ним.

Артём выдохнул, воздух вырвался горячим потоком, его нос уткнулся в её седые волосы, запах — густой, терпкий, с ноткой старости — ударил ему в лёгкие, ему было душно, противно, но он подчинился. Его язык — широкий, влажный — высунулся неохотно, коснулся её клитора, шершавого и твёрдого, её сок — густой, солёный, с лёгкой кислинкой — потёк по его губам, капал на подбородок, лип к щетине. Он лизал — медленно, неумело, его язык скользил по её складкам, её стоны — хриплые, низкие — гудели над ним, её бёдра сжимали его голову, как тиски.

— Вот так… глубже… ну! — стонала она, её голос дрожал от жара, её старые сиськи колыхались под ночнушкой, пот стекал по её морщинистой шее.

Нина смотрела, её худое тело дрожало от смеси гнева и похоти, она схватила банку смазки, её тонкие пальцы вылили её на игрушку — густая жидкость стекала по резине, капала на пол, оставляя лужицу. Она встала над ним, её худые ноги дрожали, пот стекал по её плоскому животу, её голос стал твёрдым, как удар:

— Сейчас… ты почувствуешь… мою расплату, — она приставила игрушку к его попе — крепкой, сжатой, чуть влажной от пота.

Он напрягся, его голос вырвался из-под Марии, приглушённый её бёдрами:

— Нина… не надо… я… — слова оборвались, её старые бёдра сжали его сильнее, её сок капал ему в рот.

Она надавила — резко, без предупреждения, резиновый член — толстый, твёрдый, с выпуклыми венами — вонзился в него, его попа разжалась с болью, кожа натянулась, словно рвалась, его крик — громкий, хриплый — вырвался из-под Марии, заглушённый её плотью. Боль пронзила его — острая, жгучая, как раскалённый металл, его член упал, сморщился от шока, пот хлынул по его спине, капал на простыню, его ноги задёргались, пальцы вцепились в матрас.

— Чёрт… больно… вынь! — крикнул он, голос дрожал от ужаса, слюна смешалась с её соком на его губах.

— Молчи… работай языком, — Нина надавила глубже, её худые руки сжали игрушку, её движения были резкими, рваными, как удары, её пот стекал по её худым бёдрам, её голос дрожал от злости. — Чувствуй… каково мне было.

Он стонал — громко, его попа горела, резина растягивала его, каждый толчок отзывался тупой болью внизу живота, его язык двигался в Марии — неохотно, но быстрее, её стоны смешивались с его криками, её сок — густой, липкий — заливал его лицо, стекал по щекам, капал на шею, её запах душил его, её кожа липла к его губам. Она кончила — с хриплым воплем, её старое тело содрогнулось, её бёдра сжали его голову, её сок брызнул ему в рот, горячий, солёный, чуть горький, её пот стекал по её морщинистым ногам, капал на его грудь.

— Да… зятёк… хорошо… — выдохнула она, её голос дрожал от наслаждения, она слезла с него, её старые ноги дрожали, её щель блестела от его слюны и её сока.

Она откинулась, её дыхание было тяжёлым, её старые руки потёрли лицо, и она шепнула:

— Теперь… её… давай.

Нина слезла с него, её худые руки вынули игрушку — медленно, с его стоном, что был слабым, но резким, резина вышла с влажным звуком, оставив его попу горящей, зудящей. Она встала над ним, её худые бёдра раздвинулись, её щель — красная, мокрая, с тёмными волосами, что липли от пота — прижалась к его губам, её запах — резкий, солёный, с ноткой её жара — ударил ему в нос. Она схватила его за волосы — её худые пальцы впились в кожу, её ногти царапнули его голову, её голос дрожал от власти:

— Лижи… мою мокрую… давай… покажи, что можешь.

Он выдохнул — горячо, прерывисто, его нос уткнулся в её тёмные волосы, её сок — липкий, солёный — потёк по его губам, заливал рот, стекал по подбородку, его язык высунулся — медленно, неохотно, коснулся её клитора, шершавого и твёрдого, её стоны — громкие, жаркие — заглушили его ворчание. Ему было душно, противно, её бёдра сжимали его голову, её пот капал ему на лоб, её кожа липла к его щетине, но он лизал — глубже, его язык скользил по её складкам, её сок заливал его горло, он давился, но продолжал.

— Да… вот так… глубже… — стонала она, её голос дрожал от жара, её худое тело выгнулось, её маленькие сиськи колыхались под ночнушкой.

Мария смотрела, её старые руки схватили игрушку, её пальцы — узловатые, дрожащие — сжали её, она вылила смазку — густая струя стекла по резине, капала на простыню, оставляя жирные пятна. Она приставила её к его попе — его крепкая кожа сжалась, но она надавила — резко, с его криком, что был глухим, но громким, резина вошла в него, её толстая форма растянула его, боль пронзила его снова — острая, тупая, его член сморщился, его пот хлынул по спине, его ноги задёргались, пальцы вцепились в матрас.

— Больно… сука… — прохрипел он, голос дрожал под Ниной, слюна смешалась с её соком на его губах.

— Работай… языком… — Мария надавила глубже, её старые руки двигали игрушку, её движения были грубыми, рваными, её голос дрожал от мести. — Хочу… тебя сломать.

Одной рукой она трахала его — резина шлёпала по его попе, каждый толчок отзывался глухим стоном, её пальцы сжимали игрушку так, что костяшки побелели, её пот капал на его бёдра. Другой рукой она схватила его член — мягкий, сморщенный от боли, её старые пальцы — шершавые, тёплые — сжали его, начали надрачивать — резко, её ногти царапали его головку, её ладонь тёрла его яйца, её слюна капала на него, когда она наклонилась. Она взяла его в рот — её старые губы растянулись, её язык — тёплый, шершавый — тёр его головку, её слюна текла по его бёдрам, её стоны гудели в горле.

— Давай… подними его… — шепнула она, её голос дрожал от жара, её старые сиськи колыхались, её пот стекал по её морщинистой шее.

Боль утихала — его попа растянулась, привыкла к резине, тепло разлилось по телу, страсть вспыхнула — дикая, неудержимая. Его член встал — медленно, твёрдо, под её губами, её язык тёр его головку, её старые пальцы сжимали его сильнее, её слюна капала на простыню. Нина стонала над ним — её худые бёдра сжали его голову, её сок заливал его рот, её запах душил его, её крики разносились по комнате.

— Лижи… мою… глубже… — выдохнула она, её голос дрожал от власти, её худое тело задрожало.

Мария сосала — её старые губы блестели от слюны, её язык тёр его головку, её рука двигала игрушку — грубо, глубоко, её пальцы надрачивали его, её стоны смешивались с его. Он был близок — страсть накалялась, его тело дрожало от их власти, его член пульсировал в её рту, его попа сжимала резину.

— Кончай… мне… — простонала Нина, её голос дрожал над ним, её худые бёдра сжали его сильнее.

Он кончил — с хриплым криком, что вырвался из-под неё, его руки сжали простыню, его сперма — горячая, густая, с лёгкой солоноватостью — брызнула в рот Марии, её старые губы сжали его, её язык тёр его головку, её горло сглотнуло, её стоны гудели над ним. Нина кончила почти одновременно — с её криком, что был высоким, резким, её худое тело содрогнулось, её сок — горячий, липкий, с лёгкой кислинкой — брызнул ему на лицо, заливал рот, стекал по щекам, её щель сжалась над его языком, её пот капал ему на грудь.

Они рухнули — Нина слезла с него, её худое тело блестело от пота, её тёмные волосы липли к лицу, её маленькая грудь вздымалась, её щель блестела от его слюны и её сока; Мария рядом, её старое тело дрожало, её седые волосы падали на щёки, её грудь колыхалась, её губы были мокрыми от его спермы; Артём между ними, его крепкое тело было мокрым, его лицо — липким от её сока, его попа ныла, его член был мягким, но живым.

— Чёрт… чуть не сдох… — прохрипел он, голос дрожал от боли и жара, он вытер лицо рукой, его пальцы блестели от её сока. — Вы… звери.

Нина посмотрела на него, её худые губы дрогнули в улыбке, и она сказала:

— Ты… заслужил… чтоб попка ныла, — голос её дрожал от тепла, она потёрла свои худые бёдра, её сок капал на простыню.

Мария вытерла губы, её старые пальцы дрожали, и она шепнула:

— Ты… сладкий, зятёк. И… мне нравится… держать тебя… так, — голос её был хриплым, но живым, она легла ближе.

Они лежали, их дыхание смешалось, их пот и сок пропитали простыню, их тепло стало их новой правдой. Кровать скрипела под ними, утро лило свет через окно, и их союз — странный, развратный, живой — стал их новым огнём, их новой расплатой, их новым днём.

Прошёл день с их утреннего разврата, и их страсть стала их жизнью — жаркой, глубокой, неугасающей. Квартира была их гнездом — её старые стены хранили запах их пота, их стонов, их любви, что связала их троих. Артём, Нина и Мария жили в этом союзе — странном, развратном, живом, где их тела — крепкое, худое, старое — сливались в ритме, что стал их дыханием. Они не остановились — четыре года пролетели в их постели, их кухне, их ванной, их страсть росла, их тела привыкали, их любовь крепла.

Мария слабела с каждым днём — её дыхание становилось хриплым, её старые руки дрожали, её кожа — сухая, морщинистая — теряла упругость, но её глаза сияли теплом, её голос шептал им: "Ещё… вы мои". Они жили для неё — Нина приносила игрушки, длинные, толстые, вибрирующие, шарики, пробки, их попы — худые, старые, крепкие — привыкали к резине, их стоны стали мягче, их тела — потные, липкие — находили новые пути. Артём разработал свою попу — сначала с болью, его крики гудели в комнате, пот лился по его спине, но со временем боль сменилась кайфом, его член вставал от их нежной власти, его голос шептал: "Да… ещё". Нина и Мария тоже привыкли — их попы, худые и старые, принимали его, игрушки, друг друга, их сок тек по бёдрам, их крики смешивались с его лаской.

Они жили так четыре года — Нина садилась на лицо Артёма, её худые бёдра обнимали его, её щель — мокрая, горячая — текла ему в рот, Мария гладила его, её старые руки сжимали его плечи, её голос шептал: "Ты… мой свет". Они менялись — Мария ложилась на спину, её старые сиськи колыхались, Нина целовала её, её худые губы ласкали её кожу, Артём входил в Нину сзади, его член касался её худых бёдер, его тепло смешивалось с их. Их тела — худое, старое, крепкое — дрожали от любви, их запахи — мягкие, живые — наполняли воздух, их страсть была их теплом.

Мария ушла внезапно — той ночью она лежала между ними, её старое тело было тёплым, её дыхание — хриплым, но ровным. Они спали, их пот смешался на простыне, их руки лежали на ней — его грубые, её худые, их пальцы сплелись с её. Утро пришло тихо — Артём проснулся от её тишины, её грудь не вздымалась, её глаза — закрытые, спокойные — смотрели в вечность, её слабая улыбка осталась на губах, как последний привет. Он сжал её руку — холодную, неподвижную, его голос сорвался:

— Мария… ты… с нами… — слёзы капнули из его глаз, он прижался к ней, его грубые пальцы гладили её седые волосы, её морщинистую щеку.

Нина проснулась, её худое тело напряглось, она прижалась к матери, её худые руки обняли её, её слёзы текли по её бледным щекам, голос дрожал:

— Мама… ты… была счастлива… я знаю, — она поцеловала её лоб, её худые губы дрожали, её тепло коснулось её холодной кожи.

Они похоронили её на кладбище — под старым дубом, где ветер шептал её имя, где её могила стала частью земли, что она любила. Они стояли у её камня — Артём, его крепкие плечи сгорбились под ветром, Нина, её худое тело дрожало под пальто, их руки сжимали друг друга, их слёзы капали на траву. Её старое тело ушло, но её тепло осталось в них — в их взглядах, в их пальцах, в их любви, что она скрепила.

Артём и Нина вернулись в квартиру — тишина обняла их, но она была тёплой, живой их памятью. Их жизнь продолжилась — их половая связь угасала, но не гасла. Они ложились вместе, его крепкие руки гладили её худое тело, её худые бёдра раздвигались для него, их секс стал реже — медленный, нежный, с её стонами, что были тише, его член входил в неё, их дыхание сливалось, их пот смешивался на простыне. Они старели — его волосы поседели полностью, его руки покрылись морщинами, её худое тело стало тоньше, её тёмные волосы поредели, но их тепло держало их вместе. Они говорили о ней — её смехе, её смелости, её любви, что сделала их троих живыми.

Годы шли — Нина ушла первой, тихо, во сне, её худое тело затихло рядом с ним, её тёмные волосы лежали на подушке, её последние слова были: "Ты… мой… всегда". Артём остался один — его крепкое тело ослабло, его ноги дрожали, его седые волосы редели, но он жил, их дочь — Оля, теперь взрослая, с её тёмными волосами и худым лицом, похожим на Нину, заботилась о нём. Ему было восемьдесят, его дыхание стало слабым, его глаза — мутными, он лежал в постели, её рука — тёплая, мягкая — держала его, её пальцы гладили его морщинистую кожу.

— Пап… ты… держишься? — голос её дрожал, её худые плечи напряглись, её глаза блестели от слёз.

Он улыбнулся — слабо, но тепло, его голос был хриплым, почти шёпотом:

— Оля… я… счастлив был. Три… женщины… мои звёзды, — он закрыл глаза, его дыхание замедлилось, его память ожила.

Ольга Ивановна — его первая любовь, её старое тело, её тепло, её шепот "трогай", что разжёг его юность, её руки, что гладили его лицо, её улыбка, что осталась в его сердце. Мария — его тёща, его огонь, её старые руки, её страсть, её крики, что наполнили его зрелость, её нежность, что обнимала его в их играх, её любовь, что сделала их троих единым. Нина — его жена, его жизнь, её худое тело, её стоны, её тепло, что держало его до конца, её взгляд, что говорил ему "ты мой" даже в тишине.

— Ольга… Мария… Нина… — шепнул он, его голос затих, его рука сжала её пальцы, его дыхание оборвалось.

Оля заплакала — тихо, её худые плечи дрожали, её слёзы капали на его руку, её голос дрожал:

— Пап… ты… был их светом… и моим, — она прижалась к нему, её тепло коснулось его холодной кожи.

Кровать молчала, солнце лило свет через окно, и его жизнь — странная, страстная, живая — завершилась теплом трёх женщин, что были его звёздами, его закатом, его всем.