Дежурить по части, к моей огромной радости, назначили Голошумова. Он принимал наряд уже будучи слегка поддатым. Добавил он в оружейной комнате, где среди автоматов и противогазов запрятал заначку в виде литровой бутыли с самогоном. Непосредственно перед боем Курантов явились Мойдодыр с замполитом и принесли с собой теплые слова по случаю праздничка. У командира это, как всегда, получилось невнятно. Даже слова "новый год" он произносил с таким акцентом, что я на мгновенье подумал, что нахожусь в воинской части где – нибудь в Катманде. Замполит вернул меня в соцреалистичное настоящее, осыпав всех поздравляемых уверениями в заботе о нас партии. Чуть ли не все Политбюро, исходя из его слов, желало нам в новом году успехов в боевой и политической подготовке. Подвыпивший Юрик громко срыгнул при этом, видимо, пожелав старцам в ответ долгих лет жизни, но замполит так был увлечен собственным пением, что на сие проявление политической незрелости внимания не обратил.

Если в Печах я пил лимонад, то здесь пришлось обдуваться коктейлем "Вечерний", который слегка своим видом и вкусом напоминал шампанское. Разве что алкоголя в себе не содержал. Чокаясь, я уставился в глаза Славика. Тот смутился и, кажется, даже покраснел. Четыре парня из прилепленной к нам части, где – то вкусившие самогону, дружно хохотали, взирая на нелепых юмористов, извращавшихся на первом канале ТВ. Сержанты опять сходили к соседям, добавили и разбрелись по койкам. Примитивно, – рассуждал я, сидя со Славиком на крылечке. Начинались настоящая новогодняя метель и "Собака на сене". Когда – то, в детстве, я не мог оторваться от этого фильма. Сентиментальный Славик сидел со мной в Ленинской комнате и внимал стенаниям Боярского. Остальные, поняв тщетность своих попыток переключить на польскую программу, обиженные, разошлись. Мы остались одни.

Я хотел его прямо сейчас. Как Новый год встретишь, так он и пройдет. Первые часы года 89, года дембеля, хотелось провести с любимым парнем внутри себя. Но, одно дело – мое желание, другое – он. Его нежное ко мне отношение иногда мне казалось странным, пока я не понял, что он просто видит во мне подружку. И относится как к девочке. Вот и в Ленинской комнате он гладит мою руку. Я обнимаю его. И говорю, что хочу. Не здесь, конечно. В кабинете начальника штаба. Он боится. Ему стыдно. Говорит, что если сделает ЭТО, не знает, как сможет смотреть мне в глаза утром. Дурашка, как это "как"? С благодарностью, конечно. Нет! "Ну что ты, как собака, которая сидит на сене?" – вопрошаю я уже словами Боярского, вернее Лопе де Вега. Еще вернее, не знаю, в чьем переводе. Я прикасаюсь губами к его мощной шее. Ее напряжение вскоре спадает. Славик весь как – то обмякает, я подаю ему руку. Моя Диана, кажется, сморщившись от невидимой боли, которая, по ее словам, придет утром во время утреннего осмотра моих глаз, наконец, слезает со своего стога сена. Ступая как можно тише, мы крадемся на второй этаж. Мерзкие половые доски не хотят осквернения священных штабных помещений. Как знать, может, для них это и в первый раз. Но я – то точно знаю, что не в последний!..

Свет не включаем. Я облизываю его шею. Славка трепещет. Дрожжит. (Он всегда писал это слово с двумя "ж"). Милый, ласковый... Его кадык неустанно перекатывается вверх – вниз, мальчик не успевает сглатывать набегающую слюну. Думая, что это у него все же скорее от волнения, чем от жгучего желания, я постепенно перехожу на его подбородок и крадусь языком к губам. Несмелая попытка отвернуться пресекается самым жестоким образом – я впиваюсь в его губы. И пью их вместе с обильной слюной. Его язык робко скользит по хищным зубам и наконец – то смешивается с моим. Сильные руки сгребают меня в охапку, я не могу вывернуться, чтобы начать его раздевать. Освобождаю одну руку и с трудом расстегиваю пуговицы на его брюках. Напряженный елдак освобождается от заточения в тесных для него кальсонах и тяжелым камнем падает мне в ладонь. Горячий, трепещущий... Нежно перебираю пальцами. Славик вырывается, явно хочет что – то сказать. Но теперь я крепко стискиваю его другой рукой. Почти кричит в мой рот, что сейчас кончит. Едва успеваю упасть на колени... Первые брызги новогоднего шампанского падают мне на лицо. Под основную порцию подставляю пасть. Набираю полный рот сладостей. Славик постанывает. Непонятно, то ли вопрошает, зачем, то ли восклицает нечто. Я опять своим рылом в сантиметре от милой мордашки. Дышит тяжело. Припадаю к его губам, и он впервые в жизни пробует на вкус свою собственную сперму, которую я с благодарностью возвращаю. Как сдачу – слишком большая плата за мои старания. За ночи грез о нем. В темноте вижу, как он морщится. Но сглатывает. Семя перемешивается со слюной и растворяется в нас обоих. У него опять стояк, о себе и не говорю. Сосу его. Грубые руки ерошат мой затылок. Прерываюсь только для того, чтобы перетащить и себя, и его на начштабовский стол. По дороге в несколько шагов он как бы невзначай дотрагивается до моего верного друга. Я понимаю этот жест по – своему, и вот мы уже на столе. Валетом. Он не сосет – целует. Как только голова моего верного друга погружается во влажное горячее пространство, друг стреляет. Славик резко отстраняется, и я заливаю ему за воротник. Встает. Ругается. Сам виноват. Небось, когда с тёлкой валяешься, рубашку снимаешь? Все равно завтра никто подворотнички проверять не будет. Ну а если что, скажешь, что перекрахмалил. Смеется. А потом сам лезет целоваться. После того, как полностью раздевается. Мне очень хочется включить свет и посмотреть на него во всей красе. Чувствую, как играют все его мышцы. Но нельзя, мало ли кто из наших алкоголиков офицеров по улице шляется. Увидят свет в кабинете НШ, ни за что не поверят, что я пишу в это время их поганые списки. У него сосковый эротизм. Почти визжит, когда мой длинный во всех смыслах язык обволакивает по – очереди его соски. Они набухают настолько, что то и дело попадаются мне на зубы. Мужская рука, как тиски, только очень горячая, стискивает мою шею, и я боюсь остаться без шейных позвонков. Медленно ухожу от сосков, но Славик настойчиво меня к ним возвращает. Сквозь них цежу, что завтра он их не узнает, и Славик толкает мою голову к своему верному другу. Стоит ли говорить, что он в полной боевой готовности! Заглатываю целиком. Приятная щекотка глубоко в глотке. Непоседливая головка, кажется, раздражает уже пищевод. Славик так глубоко не может. Но мне и на полшишки здорово. Он устает первым. Мой интранс уже полностью готов впустить одинокого пассажира. Опираюсь на стол, и пассажир входит в просторный трамвай. Остoрожно, словно боится, что там будет контролер.

Трамвай "желание"...

Он боится СПИДа. Я, дурак, на свою голову сам ему поведал о страшной и неизлечимой болезни, о которой Славик и слыхом не слыхивал. И не мудрено, я сам читал об этом всего пару статей, да и то те, которые мне прислали заботливые московские пидовки. Сами они в это не верили, но стращали, не зная, как отвадить меня от солдатиков. Завидовали... Славик долго не соглашался. Вспомнил, что еще и сифилис существует. Требовал презерватив. Что поделаешь, если не существует презерватива, который бы я напялил на всего себя. Наверно, именно этой фразой я его и уломал. Пассажир так и остался безбилетным.

Наверно, это был самый огненный трах. На дворе мела метель, а наши горячие тела, соединенные воедино посредством не самого маленького штыря, продолжали скользить по полировке начштабовского стола. Из – за разницы в росте неудобно было делать это стоя, и Славик сам повалился на меня. Он уже осеменил мою утробу, но продолжал, как ни в чем не бывало. Вылез из меня только после того, как разрядился по – третьей. Развалился на столе и принял на грудь моих живчиков. Я их размазал сам. Потом, правда, слизал.

Я облизал его полностью, вдыхая аромат сильного тела. Уткнувшись в подмышку, я мечтал о том, как сладко нам будет оставшиеся десять месяцев. Спросил глупость. Понравилось ли? Он промолчал. Я не стал обременять его расспросами. Конечно, он и сам еще не знает. Гладит меня по волосам, чувствуя себя пидарасом. Я целую его руки перед уходом. Рано утром надо прийти прибраться. Я проснусь раньше всех и, неслышно пройдя мимо ужратого Голошумова, цыкнув по дороге на скрипящие половые доски, отворю дверь кабинета, где еще будет стоять запах траха. Запах солдатской любви...

Перед тем, как снова лечь в постель, я посмотрю на сладко спящего Славика и, уткнувшись в подушку, уйду в сон, который снова вернет меня в кабинет любви. Но на этот раз на столе вместо Славика будут батальонные списки. И почему – то бубновый валет...