Прошло уже порядком времени. Та неожиданная поездка постепенно начала забываться, эмоции сглаживались, страх быть разоблаченным моей женой прошел окончательно.

Был субботний вечер. Как обычно по субботам, я решил немного потаксовать — подзаработать, поправить семейный бюджет. Это уже вошло в привычку и не вызывало у супруги никаких вопросов.

Я только отъехал от дома, как зазвонил телефон.

— Привет, малыш. Ты мне нужен.

Голос Оли — хриплый, властный. По спине пробежали мурашки.

— Я не могу… — робко попытался я отказаться.

— Нет такого слова «не могу», — резко оборвала она. — Есть слово «не хочу»! А ты меня хочешь, я знаю. Так что давай крути руль. Мой адрес ты знаешь.

Щелчок в трубке. Она повесила, даже не дав мне что-то возразить.

Я сжал телефон в потной ладони. Сердце колотилось так, будто хотело вырваться из груди.

Но руль сам повернулся в её сторону.

Я подъехал к знакомому подъезду. Только припарковался — снова звонок.

— Я тебя вижу. Поднимайся, девятый этаж.

Голос Оли звучал как приказ. По спине пробежали мурашки. Но ноги уже сами несли меня к лифту, будто кто-то другой управлял моим телом.

Двери лифта закрылись с мягким щелчком. Я остался наедине с собственным отражением в зеркальной стенке — бледное лицо, слишком широкие зрачки.

На девятом лифт дёрнулся и остановился.

В тишине раздался шелчек замка. Дверь напротив лифта приоткрылась.

— Давай шустрей. Чего мнёшься? — голос Оли был тихим, но не терпящим возражений.

Как кролик, загипнотизированный удавом, я шагнул в тёмный дверной проём.

Квартира пахло ванилью и свежим чаем – совсем не так, как я ожидал.

"Снимай куртку, устраивайся поудобнее, " – она взяла мою руку, её пальцы были удивительно мягкими. "Я как раз чай заварила."

В гостиной горел торшер, отбрасывая тёплый свет на аккуратно расставленные мелочи – фотографии в рамках, вязаный плед на диване.

"Ты ведь знаешь что будет дальше, правда?" – Оля улыбнулась, и в этот момент она казалась совсем другой – не той грубой женщиной из машины.

Наш неспешный, почти светский разговор придал атмосфере этой винтажной квартиры какую-то интимнось.

Я почувствовал, как остатки напряжения растворяются в сладком послевкусии чая с бергамотом. Неожиданно уютная атмосфера — плед с оленями на спинке дивана, мерцающие гирлянды на книжной полке — создавала иллюзию, будто я бывал здесь сотни раз.

Оля протянула мне последний курасан, и её пальцы на мгновение задержались на моей ладони. Тёплые. Сухие. Совершенно непохожие на те цепкие когти, что впивались в мои волосы тогда, в машине.

— Ты мне доверяешь? — спросила она, поправляя подушку у меня за спиной. В её голосе не было привычной хрипловатой повелительности — только лёгкая, почти материнская забота.

Ответ пришёл сам собой, вырвавшись из какого-то тёплого уголка подсознания:

— Конечно, мамочка.

Откуда это? — мелькнуло у меня в голове, но странное спокойствие перевесило смущение. Оля лишь улыбнулась — не торжествующе, а как будто получила что-то давно ожидаемое.

— Тогда пойдём, — она встала, и её сиреневое платье мягко колыхнулось. — Я приготовила кое-что особенное, тебе будет приятно.

Её рука лежала на моём плече не тяжелее пушинки, когда она повела меня по коридору. Где-то капал кран, на кухне тикали часы — обычные домашние звуки, которые почему-то заставили сердце биться чаще.

Наш путь неожиданно закончился в спальне. Тёплый свет янтарного ночника мягко подсвечивал комнату, отражаясь в бордовых шёлковых драпировках. Огромная кровать с атласным покрывалом глубокого винного оттенка доминировала в пространстве, но выглядела скорее роскошно, чем пугающе.

На стенах - эротические гравюры в стиле рококо, где игривые нимфы прятались в искусно нарисованных кущах. В воздухе витал сладковатый аромат лаванды и чего-то ещё, едва уловимого - возможно, дорогих духов.

"Ну что, мой мальчик?" - Оля стояла в дверном проёме, освещённая мягким светом. Её пальцы уже расстёгивали мой воротник, но теперь движения были неспешными, почти ласковыми.

Я почувствовал, как тревога смешивается с возбуждением. Критическое мышление отступало, уступая место странному ощущению покорности. Когда её рука скользнула под мою рубашку, я не сопротивлялся - только глубже вдохнул её аромат, уже знакомый, но от этого не менее опьяняющий.

"Мамочка позаботится..." - прошептала она, и в этот момент это прозвище уже не казалось мне странным.

Её ладонь, тёплая и настойчивая, толкнула меня в грудь, и я погрузился в пухлое покрывало, ощутив, как пружины кровати мягко прогнулись под моим весом. Оля взгромоздилась сверху, и в этот момент её тело обрело странную, почти скульптурную завершённость — широкие бёдра, узкая талия, переходящая в мягкие складки живота, и тяжёлая грудь, колеблющаяся с каждым её вдохом.

Её губы нашли мои с той же властной нежностью, с какой мать целует расшалившегося ребёнка — чтобы успокоить, чтобы подчинить. Я почувствовал вкус её помады, сладковатый, с лёгкой горчинкой, и тут же — упругое давление её живота, прижимающего мой вздымающийся член.

— Раздевайся, — прошептала она, и в голосе звучало не приказание, а уверенность в моей покорности.

Пока мои пальцы дрожали над пуговицами, Оля отстранилась, и платье соскользнуло с её плеч, обнажив тело, которое в полумраке комнаты казалось высеченным из мрамора — не идеальным, но живым. Свет от абажура скользил по выпуклостям её живота, играл в складках по бокам, тонул в тени между грудей. Она выпрямилась, и я увидел, как кожа натягивается над её рёбрами, как дрожит плоть на бёдрах, когда она сдвигает колени.

— Красивый... — её пальцы скользнули по моей груди, и я понял, что это не вопрос, а констатация.

Оля наклонилась, и её груди коснулись моей кожи — сначала лёгкое прикосновение, затем давление, ставшее почти невыносимым от осознания их тяжести, их тепла. Я закрыл глаза, и в носу защекотал её запах — крем, пот, что-то глубоко женственное, от чего кровь ударила в виски.

Сейчас ты узнаешь то, чего ещё не знал..." — прошептала Оля, и прежде чем я успел ответить, её тяжёлая грудь мягко прикрыла мне глаза. На мгновение мир растворился в тёплой, дышащей темноте, пахнущей дорогим кремом и чуть заметной кислинкой пота.

Она позволила мне насладиться этим мигом слепоты, затем медленно приподнялась, и я увидел её лицо — губы, приоткрытые в лукавой полуулыбке, чуть прищуренные глаза, в которых читалось торжествующее терпение. В её руке мелькнула чёрная полоска шёлка, но взгляд невольно скользнул ниже, к груди, где ареолы уже заметно потемнели от возбуждения.

— Нравится? — она провела мокрым пальцем по моим губам, и я почувствовал на языке солоноватый вкус её кожи. — Теперь можешь просто... представлять.

Повязка скользнула по лицу, и её пальцы, удивительно нежные для таких сильных рук, завязали узел у меня на затылке. В последний момент я успел заметить, как капля пота скатилась по её шее, исчезнув где-то в глубине меж очаровательных грудей.

Тьма стала абсолютной.

— Ох, какой послушный сынишка... — её голос прозвучал одновременно над ухом и где-то в области солнечного сплетения, когда мои руки сами нашли её грудь. Кожа под ладонями оказалась горячее, чем я ожидал, а соски — твёрдыми, как спелые ягоды, готовые лопнуть от напряжения.

Её зубы впились в мочку уха ровно настолько, чтобы боль смешалась с щекоткой, а голос, густой как мёд, просочился прямо в барабанные перепонки:

— Но это даже не начало, мой мальчик...

Я хотел ответить, но в этот момент что-то мягкое и прохладное обхватило запястья. Мелькнула мысль — "Наручники? Из велюра?" — но проверить не удалось. Лёгкий щелчок, и руки сами собой прижались к спинке кровати, будто стали частью её конструкции.

Оля рассмеялась — звук рассыпался где-то между моей грудью и животом, пока её пальцы скользили вниз, оставляя на коже следы из мурашек.

— Ах, как бьётся... — её язык обрисовал контур моего соска, затем опустился ниже, к рёбрам, к пупку, к тому трепещущему месту, где живот переходит в бедро. Каждое прикосновение было мучительно точным: то губы, чуть шершавые от помады, то кончик носа, холодный на разгорячённой коже, то ноготь, едва царапающий вдоль вены.

Когда её дыхание коснулось моего члена, я непроизвольно дёрнулся, но наручники мягко, но неумолимо вернули руки на место.

— Тссс... — она прижала ладонь к моему низу живота, заставляя застыть.

Первый касание языка было настолько лёгким, что показалось плодом воображения — просто влажная полоска от основания к головке. Потом — медленное погружение в тепло её рта, при этом губы сжимались ровно настолько, чтобы я чувствовал каждую складку на их внутренней поверхности.

Оля двигалась с методичностью хирурга: вверх — пауза, когда головка оставалась на языке, вниз — до самого основания, пока нос не упирался в лобок. Её слюна смешивалась с моей смазкой, и этот сладко-солёный вкус я ощущал даже через кожу, будто он просачивался в кровь.

— Вот так... — она оторвалась на секунду, и в темноте прозвучал мокрый звук её пальцев, скользящих по моему стволу. — Теперь ты весь мой.

Её рот продолжал своё волшебное движение вдоль моего члена, когда я вдруг ощутил нечто новое — прохладную каплю лубриканта у самого запретного места. Пальчик скользнул по кольцу мышц легко, будто проверяя сопротивление, и вошёл на первую фалангу с такой естественностью, что я лишь глубже вдохнул, не сразу осознав происходящее.

— Ммм, принимаешь так охотно... — её слова вибрировали вокруг моего ствола, усиливая ощущения.

Второе проникновение было уже осознанным — плавное давление, растягивающее, но не рвущее. Я инстинктивно напрягся, но её бёдра, тёплые и тяжёлые, опустились мне на грудь, пригвоздив к кровати. Наручники впились в запястья, и это странным образом успокаивало — выбора не было, оставалось лишь чувствовать.

Она выстроила ритм, где каждый толчок пальцев в анус соответствовал движению губ по члену. Сначала хаотично, потом всё точнее, пока моё тело не начало отвечать синхронно — мышцы сжимались вокруг её пальцев в тот самый момент, когда её язык давил на уздечку.

— Вот видишь, как хорошо... — Оля ненадолго отпустила мой член, чтобы облизать ладонь, и я услышал, как смазка смешивается с её слюной. Потом пальцы вернулись уже вдвоём, растягивая, готовя к чему-то, а её кулак сжал мой ствол.

Мои стоны, рвущиеся из глубины груди, были внезапно поглощены влажным теплом её половых губ, намертво прижавшихся к моему рту. Вкус её возбуждения — густой, с лёгкой кислинкой — заполнил всё сознание, пока её пальцы продолжали неторопливо растягивать мой анус, входя всё глубже с каждым движением.

Язык сам нашёл ритм, скользя вдоль её разгорячённых складок, ощущая, как они пульсируют в ответ. Её смазка, тёплая и тягучая, капала мне на подбородок, смешиваясь с потом на коже. Когда я коснулся клитора, Оля резко вдохнула, и её бёдра сжали мою голову так, что в висках застучало.

— Ах ты проказник... — её голос сорвался, когда я усилил давление языком.

В ответ её пальцы во мне изменили угол, наткнувшись на что-то, от чего по спине пробежала горячая волна. Теперь каждое движение её руки заставляло моё тело выгибаться, а губы — жадно прижиматься к её плоти, словно пытаясь заглушить собственные стоны в её плоти.

Я чувствовал, как она теряет контроль — её дыхание стало прерывистым, ногти впились в мои бока, а внутренние мышцы начали ритмично сжиматься вокруг моего языка. Но даже тогда, когда её тело затряслось от оргазма, пальцы не остановились, продолжая готовить меня к чему-то еще большему...

Но, словно передумав, она вдруг обмякла — вся её мощная фигура прильнула к моему телу с неожиданной нежностью. Щекой, тёплой и чуть влажной от пота, она прижалась к моему пульсирующему члену, замерши в этой истоме, сладостной и томительной.

Тьма по-прежнему окутывала меня, оставляя лишь смутное восприятие мира через призму телесных ощущений. Я чувствовал, как её тяжёлое тело давит на меня, как прерывистое дыхание обжигает кожу у самого основания члена. Воздух наполнился густым букетом ароматов — терпкие ноты дорогих духов смешивались с естественным запахом её возбуждения, создавая какой-то первобытный, глубоко человеческий коктейль.

Минуты растягивались в странном полубессознательном состоянии, где единственной реальностью оставалось болезненное пульсирование моего отвергнутого члена у её подбородка. Я уже собрался что-то сказать, как вдруг её вес исчез. Наручники расстегнулись с едва слышным щелчком, а повязка соскользнула сама собой, будто повинуясь её молчаливому приказу.

Когда глаза привыкли к свету, передо мной предстала картина: Оля, уже облачённая в своё просторное платье, сидела у трюмо и неспешно расчёсывала короткие волосы, будто ничего особенного не произошло. Её отражение в зеркале казалось совершенно равнодушным к моему присутствию.

Увидев, что я приподнялся на кровати, она даже не повернула голову:

— На сегодня хватит, мой мальчик. Мамочка довольна, но мамочка устала. — В её голосе звучала усталая снисходительность. — Дверь закрой за собой.

Я застыл, ощущая, как обида и гнев подкатывают к горлу. Её вкус всё ещё оставался на моих губах — терпкий, навязчивый, напоминающий о минувшем унижении. Слёзы выступили на глазах, и это бессилие злило ещё больше. *"Как ребёнок"*, — с горечью подумал я, но не нашёл слов для возражения.

Одежда казалась чужой, когда я натягивал её на дрожащее тело. Дверь захлопнулась с тихим щелчком, но прежде чем я отошёл, из-за неё донёсся её голос:

— Я позвоню. Будь на связи.

В этих словах не было вопроса — только уверенность в моей покорности.