Маститый конструктор и скульптор печатного слова В.Н. Кузькин напевал «Я люблю тебя, жизнь» и описывал дуги вдоль ободка писсуара. Уютный и привычный процесс мочеиспускания штатно шёл на посадку, струе оставалось облететь последний круг над белоснежным уринопортом. За всем этим с неподдельным интересом наблюдал начинающий прозаик Лутников. Эти двое разговорились в буфете о недавно вышедшем многотомнике мэтра, и вот зашли опорожнить свои простые советские пузыри. Молодой уже завершил дело, и теперь разглядывал член заслуженного писателя, словно цирковой номер со слонами. Сравнение было не случайным.

— А позволь спросить, старина – может, ты давеча десятку уронил в слив этой посудины? Чего ты там вглядываешься?

— Ну у Вас и размерчик, Владлен Нафаниилович. У такого монумента прям своё имя должно быть.

— Это да. Он у меня такой. И что имя есть – тут ты тоже угадал. Смышлёный парень. Далеко пойдёшь. Я всегда зову его Умка.

Кузькин шутливо покачал своим кожаным фюзелляжем, и тот театрально раскланялся как живой, интеллигентно поблескивая багряным глянцем дюжей головки.

— Тряси не тряси – а последняя капля в трусы, да?

— Верно. Я вот всё думал... ну... как бы... э... спросить Вас хочу...

— М?

— Ну... а ещё такая поговорка есть: «Хуй в очо не горячо». Ой!! Простите за мат, пожалуйста! Но чему именно горячо-то? Х...пипиське или «очý»?

— У-ху! Вот это я понимаю – нюанс. Конечно же... Хгмгм. Ох-хо. Так. Ну, задал ты, конечно... Ого, да я ведь и не знаю, Витёк. Тут уж я умываю руки. Ну что за макака весь кран изгадила? У нас тут СП или ПТУ?! А интересно это ты подметил. Я ажно сам озадачился этой проблемой.

— Ну так.

— В принципе, можно прийти к разгадке довольно быстро. Буквально через несколько минут. Слушай, Лутников, а ты не против, если мы применим эвристический подход? Только ты не подумай там. Если что, я – не из этих. Просто с детства привык стремиться к истине и идти в этом до конца, ничего не боясь, ничем не гнушаясь, невзирая на возможные кривотолки и на косые взгляды...

— Да я верю. И очень уважаю Вас. Ни за что не мог бы подумать такое.

— Ну вот и разобрались. Тогда почесали в мой кабинет. Это не займёт много времени. Мне ещё в ГУМ кровь-из-носу надо заехать.

— Ага.

— Итак, итак, итак. Ну что ж. Ключик в скважинку, Умка в луночку, знание в копилочку, опыт в помощь. Да? Да. Снимай брюки, молодёжь. Прям щас узнаем, аж не верится.

— Я снял.

— Да вижу. Информирую Центр: аппарат к стыковке готов. Внимание! Так... Давай... И ещё раз предупреждаю – я не педераст. Не говори потом. И вообще никому...

— Ой как!!! ГЬЪЬЪЬЙИNЙ! Уххх!

— Вот это да! В том, что и ты не голубой, я вполне убедился. Даже как-то... слишком... Б-блядь, всякое я видывал на своём веку, но чтобы такое... (ну, то есть, рассказывали мне разные истории... на встречах с писателем). Скажи, а как ты срёшь-то вообще?! Запоры не мучают? Ты б к врачу сходил что ли. Проблема деликатная, но с твоей кишкой какой-то прямо пиздец. Это не-нор-маль-но! Странно, что мне удалось хоть на сколько-то его вторнуть. Ну охуеть, пацан. Явил ты мне на склоне лет восьмое чудо света.

— Прошу Вас, извините, что так вышло.

— Хотел бы я уже увидеть, что моё достоинство точно «вышло». А потом в ГУМ, и всё забыть. Ну, подивил – и хватит. Говори уже, чему там горячо, и будем вынимать совместными усилиями.

— Горячо... Больно...

— Эквивалентно. Точнее и уместнее сказать, «аналогично», но обуяла уже меня смертная тоска в тесных застенках твоего анала, и особенно это их проклятье не умещения.

— Вы бы попробовали уж выйти оттуда.

— Чего?! А я и пытаюсь выйти прямо сейчас, щенок ёбаный! И всё это «красноречие» развожу оттого, что совсем на другом сосредоточен. Погоди-ка! То есть я тут дёргаю хуй до седьмого пота, а ты даже не почувствовал?!

— Ну да.

— А-а-ах ты, сука-блядь, распронаёбаный, нахуй, хуй!! Ты понимаешь, что он застрял наглухо в твоём комарином очке?! Хули вообще меня в это втянул, пупс ты любознательный! А может, ты из КГБ? Из ЦРУ?? Слишком уж в гору шли мои дела – и тут такая дешёвая идиотская провокация. По-тупому попался на узком месте засланного пидорка!

— Нет, уверяю Вас, я сам по себе. Клянусь. Я взаправду писателем стать хотел, чувствовал в себе призвание...

— Ну а теперь чего чувствуешь в себе, а? Ладно, хуй с тобой. Погорячился. Просто никогда я ещё в такую жопу не попадал. Да не плачь ты, дурень! Надо срочно как-то решать вопрос. А то засекут – и вместе пойдём по 121-й. Если нам даже врачи не помогут, так и будем отбывать срок как два клоуна: Умка и Узко. Тебе-то уже хуже не будет, я как-то не горю желанием получить хуёв в очко. Ах да, ещё в рот нам напихают – тут риск одинаковый. А что касается испражнений... Ой, блядь, ну всё, так жить нельзя, передай мне со стола телефон, я срочно звоню Ларисе. Куда?!! Провод не вырви! Хорошая секретарша, она поймёт. Говорят, берёт отменно, а потом всё-всё проглатывает, но я пока уклонялся от такой пошлости – крутить роман с собственной подчинённой. Давай трубку уже сюда. Вот сука, он у меня встал ещё. Тык-с, тыкс, тыкс, так-с, так-ос, во. Аллео! Лара? Как сама? О как. Угу. Да. Молодец. Ничего себе. Оййй. Ну ты даёшь! А они чего? Ха-ха-ха! Во дураки. Угум. Могёшь... Да «Могёшь», говорю!! А. Это хорошо. Аъа. Ловко. Н-да. Слушай, тут такое дело... Не заглянешь в мой кабинет? Да, сейчас. Помощь твоя нужна очень. Косметичку захвати на всякий. Да как придёшь – тебе и объяснений не понадобится никаких. И вообще это не интеркомный разговор. Всё, давай.

— Что же Вы дверь-то забыли запереть, Владлен Нафаниилович? Были заняты таким сокровенным делом – и вот, такая неосмотрительность.

— Я не понял, ты сейчас смеёшься надо мной, Лариска? И не суди так поверхностно. Тут молодой писатель... хотел узнать... а потом у меня всё застряло. Он народное выражение проверить не мог. А теперь я ну никак не могу вытащить. Но я не гомик, и он тоже. У него, между прочим, такая дырка, что и стерженёк от авторучки просунешь с трудом. А я всего лишь проверить хотел. Я обычный, я баб люблю, и у меня большой – погляди сама, убедись. Мне в ГУМ давно пора скататься. Мы-то думали: раз-раз – и всё. Пожали бы руки и нормально разошлись с верным пониманием старой прибаутки. Что ты смотришь?

— А-а-а. Мгм в очо не горячо? Ну и как оно? Всё-всё-всё, не дуйтесь. Сочувствую. Но монолог Ваш был бы куда убедительней по телефону, а не наглядно. Кстати, здравствуй. Как тебя звать? Как самочувствие?

— Витя Лутников. Плохо. Там всё печёт, и их член будто ещё больше становится.

— Видно, ты недавно был принят?

— Ага.

— Теперь видишь, каково тут бывает. Ну что ж, попробуем вазелином.

— На ствол мажь. Чему вас там только на литфаках учат.

— Я и мажу «на ствол». Но он же ни туда, ни сюда. Намертво встал. Но у Вас там габариты ещё невероятней, чем описанный Вами портрет паренька, у которого отверстие в заднице диаметром как у железки шила. Такой языческий идол и в женщину не влезет. Вы случаем не девственник?

— Скажешь тоже. Я много, и всегда только баб. Никто не жаловался. У меня жена, дети, публикации, многотомник, автомобиль, шофёр, премии, звания. Какой тут «девственник», я вам всем не мальчишка, суки!!

— О, как Вы разгорячились. Никогда Вас не видела... таким. Ну и в том плане тоже. Однако всё это не приблизит миг спасения. Так. Вы, Владлен Нафаниилович, изо всех сил тянитесь назад, а ты, Витька – вперёд, типа ныряешь в бассейн с площадки. А я вклинюсь между вами и буду отжимать тела в обе стороны.

— У-у-у-м-ммммммм!!.... ..нннннннннннн!!!!

— Хьхьхьхьхь-хьввВА-А-А-А!!!!

— Мгнмнгмгнмгнмгнмгн!!! Давайте... все... соберёмся... и усилимся. Все мы вспотели уже, но надо... Ф-ф-ух... Надо...

— А-а-а-больна-а-а!! Ника-а-а-а-к! Совершенно никак!

— А-Лариса-сука-:-ХУЙ!!! СТОЙ!!!!!!!!!!!!!!

— Ну вот, результата нет, только усталость, и все мы мокрые. И у меня вот весь пиджак. Всё. Иду за холодной водой и дальше работаю без костюма. Он импортный. Жалко портить по такой причине.

— Ну, спасибо на добром слове. Откуда такое пренебрежение, стерва? И вообще – зачем ты сейчас всё это сказала, у меня ведь...

— Тётя Лариса, у него ещё больнее встаёт. Спасите меня!! Я вам много заграничной одежды достану, у меня дядя в «Берёзке».

— Ждите.

— Заебись. У меня спина уже заболела, и ноги тоже.

— А у меня только там болит.

— Слушай, а завали ебало, фольклорист хуев. Лучше бы жопу разработал сначала, молодой ты, бля, специалист узкого рассказа, раз такими вопросами интересуешься. Давно бы разошлись по-хорошему, на доброй ноте. В дупло тебе берёзку запихать. В крохотную дупу конскую залупу. Чтоб тебя этот дядя пидарасил каждую ночь в охуительном костюме и делал тебе естественную клизму фирменной американской спермой, пиздюк. Как же мне с тобой тошно тут стоять. Ну и день, блядь, сука, нахуй, пиздец.

— Простите, что довёл Вас до нервного срыва, но ОЧЕНЬ прошу перестать эрегировать ещё сильнее прежнего.

— Принесла воду. Жаль, на этаже нет холодильника... что это?

— Похоже, Владлен Нафаниилович в обмороке.

— А. То-то я слышала его злобные вопли из той части здания.

— И него продолжает набухать член.

— Может, сон такой видит. Сейчас польём.

— А вода-то и не холодная.

— Какая была. Ну как?

— Крепнет. Больно.

— Всё, значит. Это пиздец.

— А?!! Ох, какая же это всё хуйня, какой смысл был просыпаться вообще. И вспомнить весь этот пиздец вмиг!! Опять эта бракованная жопень перед глазами. Так, и вода, я вижу, не спасает?! Стой, стой, нет, не надо раздеваться, Лара!

— Да это я от общей бессмысленности процесса. Хотя я могу сесть на троллейбус и просто уехать. В отличие от вас, мудаков. Или уйти к себе и сделать вид, что ничего не знаю о вашей познавательной оргии. Но перед этим...

— Груди бы показала нам что ли тогда, раз пошла такая пьянка. Где ты? Почему встала за мной? Эка. Блядь, я не могу поверить, что же это – настоящий хуй у тебя? Ток-ка давай помедленней, о. Так вот ты какая... Лариса. А как оно пронимает – прям отрада. И залупа достойная, небось не сильно уступит моей. Не останавливайся, дорожайшая, прошу тебя!

— Да я бы рада не останавливаться, но, похоже, у меня тоже застрял.

— Тётя Лариса, что ж вы там делаете! Мне уже от пиписи Владлена Нафанииловича совсем жизни не стало!!

Вошёл пронырливый писатель средней руки Манин, нелепый худосочный тип неопределённого возраста и очень порочного вида.

— Ох ты ж ёб же ж. Прям немая сцена. Заодно понятно теперь, почему Гоголь дрочил. Наверно вправду был пророком и увидел всех вас. А ты, Ларис, на чём там держишься?

— Уж поверьте, Алексей, ей есть на чём держаться. У нас с ней стало много общего: наши большие приборы застряли в очке.

— А я думаю: вот бабе не повезло: сиськи маленькие. Возмещает минетами или завирально распускает слухи о своих умениях. А ей, оказывается, свезло с другим. А чё так орали? Я заслышал: будто бурно дискутируют. Ну, я разгрёбся с другой дискуссией – и сюда. И тут такое. А чё за хуйчик впереди планеты всей?

— Меня зовут Виктор Лутников. Опубликовал десяток рассказов в «Юности» и в подмосковных малотиражках. Хотел сугубо научно узнать подробности пословицы про «не горячо»: в какой части тела конкретно ощущается повышение температуры. Уважаемый человек предложил проверить это на практике, и вот я попал в передрягу на самом пороге моего творческого пути. Зато нашлось нечто общее со старшим товарищем: то, что в нас обоих застряла рослая пиписька. Бытует мнение, что в моём анусе патологически узко. Но и в его заднем проходе тоже ведь застопорился член секретарши. А мне уже патологически долго – патологически больно. И эта пытка усугубляется. Застенографируйте кто-нибудь мою речь, я скоро потеряю сознание и могу умереть.

— Вот как поматросило ваши судьбы. Вижу простодушного молодого человека, в котором заметна склонность к героическому преодолению, как и у всякого настоящего юного коммуниста. Да, он ошибся, но это простительно. Но как же так опростоволосился мастодонт нашего цеха Кузькин – этого мне не понять. Надо было вам, ребята, надевать шапки и польты, и ехать в лабораторию какую-нибудь. А так я тут у вас на столе даже одного градусника не вижу, и температура явно выше 20°. Это несерьёзно. У учёных, может, открытие бы сделали, со всеми почестями. А хуй в жопу и старорежимный Емеля на печи мог бы засаживать щуке. Вы бы ещё и в книгу свои незрелые выводы без измерений вставили бы, и по итогу распространяли в массах дезинформацию и невежество. Вот и поплатились. Да шучу я. Не напрягайтесь и не обижайтесь. А то зажмёте óчки ещё больше. Но смотрю я на вас на всех, и одно мне покою не даёт: почему хуй у Ларисы Ивановны?

— Ну смотри, Алексей. На малой родине моей постоянно были проблемы с хирургом: то нет его, то в отпуске, то очередь сто человек. С переоформлением бумаг та же сказка про белого бычка. Думала, в Москве с этим проще, но теперь валандаюсь ещё и с пропиской и со старыми привязками к прежнему адресу. И доктор ещё больший вахлак, чем наш. Вот и маюсь с хуём. В данном случае – ещё и так буквально.

— Ну, не знаю, мне бы такой хуй, я бы горы пёзд свернул. А так ты разбила сердце моих яйц. Думал, у тебя там щёлка. Ну и байки про твою ротовую помпу очень волновали меня, Лариса. Как тебя, кстати, по «батюшке»?

— Борис.

— Лучше бы не спрашивал. Ещё грустнее стало. Так-то я много где нарушал табу в личной жизни. Такое вытворял, особенно после портвейна. Даже зарёкся рассказывать людям, как именно это делал – они ведь потом плюются самым натуральным образом при каждой встрече. Больше скажу – блюют. И мне неудобно, и им. Но Ларису с таким хуём и с такой историей я не потяну. А хочется протянуть.

— Знаю я рассказы про тебя. Сосать бы тебе не стала, и даже производить на тобой, мочесосом, всякие унизительные действия, которые так любимы тобой.

— Давай, рассказывай, как ты готова отказать мне во всём. А может, мне вообще заходить в это здание нельзя? Или запретишь мне дышать? Или запрети мне отказывать тебе, когда я узнал, что ты Борис Иваныч и что у тебя хуй как у иных десятерых в сумме.

— Не превращай нашу беседу в фарс. Он и так сегодня в избытке.

— Ну да. Стоите тут все такие красивые, ебётесь рядком, и ешё что-то предъявляете мне. Д аже я в такие позорные ситуации не попадал. Вас бы на кинокамеру записать. Владлен, не в обиду Вам будь сказано. Надо будет попробовать подрочить, одновременно с этим надрывая живот от смеха при виде вашей группы в полосатых костюмах.

— Идите нахуй, Манин. Без вас тошно. Но без вас было лучше.

— Какая попа у Ларисы Ивановны. Ну, я так, просто заботливо почешу Вам яйца своей бывалой залупой.

— Прекратите, Манин! Это изнасиловование!!

— Это простое человеческое проникновение. Вы ж сами все под статьёй. Если суд осветят в прессе, я обкончаю газету с заметкой и, может, сам и буду её автором. А пока мне и так можно получить удовольствие.

— Ну и ебись ты конём, Манин. Делай своё дело и пиздуй отсюда.

— Ну и нахера был весь этот телеспектакль, а Ларис?

— Кончай и топай себе. Ты поиздеваться решил?! Не тяни резину.

— Да не решил я ничего. Бля. Я с вами всеми, похоже, остаюсь. Сука. Лучше бы ты славилась на всю организацию как лучшая наездница мужским очком, а не минетчица. Старлетка из провинции, вероломно зашкерившая хуи с яйцами от товарищей. Ни здесь не поупражняла свою ленивую жопу, ни в своём Урюпинске. В этом-то тебе бы никакие бюрократы бы не помешали.

— Вот так дрочение превратилось для тебя в роскошь. Оно только Лутникову доступно, но ему не до того...

В дверях показался колючий взгляд местного спартанца Ратникова (особенно строг он был с другими, и требовал от них сурового аскетизма и самоконтроля как главных вех неукоснительно соблюдаемого образа жизни советского властителя дум). В каждом его юношеском рассказе была клятва на крови, положительный персонаж, предатель, осуждение, наказание, победа над своими слабостями, чётко прописанная мораль и заряд боевого оптимизма в финале. Вскоре он, грозно грохоча туфлями, открыто зашёл в кабинет и угрожающе недоуменно встал у входа, как статуя. На стальном лице с брезливо-грубыми вертикальными траншеями морщин по краям рта читалось зашкаливающее возмущение.

— Я не понимаю, ребята, чем это вы тут заняты? Что за сумбурную конструкцию вы тут выстроили? А? Может, это у вас подпольная демонстрация концептуалистов? Или акционистов, я в такой пакости всё равно не разбираюсь. С такими пересмешниками точно выстроим не коммунизм, а именно то, что у вас получилось.

— Здорово, Борисыч. Может, лучше подкинешь идей, как бы нам всем эту конструкцию разобрать?

— Не тебе, Манин, обращаться ко мне в фамильярном тоне. Это ты придумал этот чудовищный «авангард»?

— Долгая история. Ты иди лучше туда, куда шёл. Помощи от тебя, как всегда, не дождёшься. Дверь только прикрой поплотней.

— Ну ты и тварь. Ничтожество. Подлец. Мразь. Думаешь, я могу пройти мимо, благодушно стерпев вашу наглую диверсию, направленную на попрание и осмеяние всего того, к чему прогрессивная часть человечества шла все последние десятилетия?

— А когда Шмудряков в море тонул – ты прошёл же, хотя точно всё видел.

— Довольно демагогии и клеветы. Этим меня не заткнёшь, и не остановишь. С такими явлениями, как ваша арт-группа «Раскоряки» мириться нельзя, какие бы уважаемые члены союза писателей ни принимали в ней участие. Здравствуйте, Владлен Нафаниилович. Статистический отчёт к Вам хотел занести. Вы заняты – так я на столике оставлю. Итак. Я не могу взирать на этот позор как какой-то наблюдатель: жалкий, бесхребетный, безыдейный и бессильный... Что это за способ крепления у вас? И как вытащить обратно?? У меня ж дела, автомобиль ждёт, я забежал на минутку. Товарищи? Как вы отсоединяете половые члены из анальных отверстий?

— Никак. Вот у тебя совета хотели попросить, но ты ж пламенной речью увлёкся.

— Ой, не могу. Ни за что не поверю, что в подержанной сраке Манина мог чей-либо застрять, даже ратниковский. У него же там не раз бывали целые ступни...

— Подчеркну, уважаемая хуесоска Лариса, что эти ноги протискивали мои жёны, с которыми я находился в законном браке. У меня нет секретов перед лицом коллектива – например, которые в штанах, на том месте, которому полагается быть плоским. Хотя залупе Ратникова я не рад ещё больше. Ты чего туда полез-то, идиот? Хотел меня унизить, показать власть? И чё он у тебя такой огромный?

— И опять от Вас какой-то бред, тов. Манин. За эти бессвязные разглагольствования в психбольницу сдавать надо.

— Да, у него большеватый. Почти как у Владлена Нафанииловича. И лучше бы мыл его почаще, а то всё своё время убивает на чтение нотаций.

— Я отказываюсь комментировать Вами сказанное, Лариса. Иной пример огульного очернения от вялотекущей шизофренички.

— Ну хорошо, Ратников. Но только, если выберемся из этой передряги, сам себе будешь своим ротом дотягиваться и вопить «здесь сосут на все сто».

— Прошу извинить, Лариса Ивановна. Беру свои слова обратно. Даже некоторая коррекция досье о Вас не может заставить меня отказаться от некоторых вещей.

— Вот. Закрой поддувало, смотри на свой хуй, да на жопу Манина – может, хотя бы у тебя вызреет конструктивное предложение для всех нас.

В общем, много ещё кто заходил в злополучный кабинет, но никто из них после этого не выходил обратно. Из буфета, не спеша, ковылял пожилой гастроном и любитель выпивки Петров, незаметный подражатель то Фурманова, то Бабеля. Слоняясь весь день по коридору в ожидании проставления печати на справке, он уже успел приметить всю эту мистическую закономерность, но испуг его был иного рода. «Собрание что ли какое проебал?! Пиздец же тогда!», - думалось ему. Открыл дверь, оглядел хоровод полусогнутых, почти сомкнувшийся в круг, и ему резко полегчало.

— Ба, что я вижу! Это же «ст. 121 ч. 2 УК РСФСР» как она есть, в составе группы лиц. И какие интересные это лица!

— Мы все здесь не пидоры, и вникли друг в друга по уважительной причине.

— Как же, как же. На зоне расскажешь. Аккурат перед тем, как тебя нарекут ласковой кличкой Дрява. С другой стороны – а ты разве прямо сейчас в какой-то другой ситуации, нежели наказание в жопу?

— Хватит трепать нервы нам. Как разомкнуть порочный круг клоак и хуяк?

— Есть пара идей. Если вы бесцельно прожили годы, не разработав анусы, не поздно наверстать это прямо сейчас, а то уже милиция нагрянет (Петров присмотрелся к рядам). ..то есть подкрепление вызовут. Ещё нужна смазка. Поскольку снаружи её никаким каком туды не загонишь, будем вместе, все как один, сообща – вырабатывать предсеменную жидкость.

— Товарищ Петров, а давайте к нам!

— Да вы чё?! Я ж... Лады. Уговорили, черти. Был у меня в жизни период... Я эту методу, кстати, оттуда и почерпнул. Схема такая: пять минут все вместе делаем туда-сюда синхронно, по команде.

— У меня как раз есть сборники китайских и корейских рабочих песен.

— Молодец, Кузькин. Поставьте там, кто ближе – очень поможет для общего ритма. Вот. Потом пятнадцать минут слушаем порнуху.

— О, я на этом руку набил. У меня как раз один сборник для советского производства задуман.

— Как же это, Манин?! Ты ж всегда для соцлагеря и для компартий Англии и Франции их поставлял.

— А очень просто. Редактор – фанат такого дела. Всегда требует от меня продолжений – чуть рукав мне не оторвал, так тряс за рубаху – мы ж по чайной ложке публикуем, частями. А теперь говорит: замени все имена на Джонов и на Тиффани, а место действия на Америку и Европу. Получится сатира на разлагающееся капиталистическое общество. Дескать, у них там сплошь инцесты, измены, студенты не учатся ни хуя – только ебутся. Ну, ты понял.

— Давай тогда – рожай порнуху.

— Так, ага. Он – студент. Лет 18-19. Красавец. Может, физкультурник. Матери 35-45. Выглядит на 25. Блондинка. Голубые глаза. Сисичьки 2 размер. Стоячие. Ноги стройные. Подтянутая попачььька. Одинока. Халатик отогнулся. Небритая ПИИИСЯ с большими волосами. Он взял её за сиськи. Она сразу восхитилась этим поступкам – и они поебалися. А, нет. Немного другая фабула... Нюхал трусы... А она заметила. Или заметила, что он дрочил на её фотокарточку. Или на карточку с моделькой, а та один в один с мамашей... Пое... Ещё он слышал как она трёт свою моньку. Или видел. Или она видела, как он дрочил. Или она – это ещё и дочь, а мамка увидала её голые карточки, и они обе резко стали спать. А, нет, есть ещё убойный сценарий! У пацана пара-тройка бойких друганов – они приходят в гости пить Жигулёвское, и скоро начинают ебать его соблазнительную сексуально голую мамашку всей оравой. Ну иногда и сынку удаётся приткнуть свой хуёк. Ведь все знают: мамаши – шлюхи похотливые. Или он делает ей массажик, но всё на грани. Куст волос... сисички... писичка... попачка... сикнула... но потом оказалось, что это она его учила найти своё место в обществе и повзрослеть. Как жалко, что я рукописи с собой не взял...

Но тут Манин заметил, что присутствующие уже не только потекли, но и обкончались в полной бессознанке, все хуи вывалились из жопного плена, и грохочут аплодисменты, и все танцуют (в том числе милиционеры и уборщик), играет весёлая музыка, люди жмут руки и обнимаются, чтобы потом подмигивать друг другу издалека на писательских банкетах как хорошим знакомым. За окном стемнело, значит скоро по телевизору покажут постановку интересную. Пора по домам и, может, по ГУМам.

И все пошли смотреть эротический канал на ТриколорТВ.