Алена стояла на промозглом осеннем перроне, сжимая в ледяных пальцах руки своих детей. Пятилетняя Соня, уткнувшись лицом в мамино пальто, тихо хныкала, а восьмилетний Артем старался выглядеть суровым и взрослым, но его рука крепко вцепилась в полу Алениного плаща, выдав внутреннюю панику. Два чемодана, набитые самым необходимым, – вот и все их богатство. А еще – ощущение полной, оглушающей пустоты вместо будущего.

«Убирайся к черту! С детьми или без – мне плевать! Ты мне надоела со своими дурацкими нарядами! Ты не мать и не жена, ты – позор!» – эти слова мужа, сопровождаемые грохотом захлопнувшейся двери, все еще звенели в ушах. Она была для него куклой, которую он одевал и наряжал, пока это ему нравилось. Но как только кукла попыталась иметь свое мнение, ее выбросили на свалку.

Снять жилье с двумя детьми и нулем на счету оказалось mission impossible. Все ее скромные сбережения ушли на первые дни в гостинице, а потом… потом начались отказы. «С детьми? Ой, нет, это слишком шумно». «Вы уверены, что вас не найдет ваш муж? Нам бы скандалов не нужно». После десятого such отказа потемнело в глазах. Она вышла из очередного агентства, прижала к себе детей и расплакалась, не в силах сдержаться.

Именно в этот момент ее заметил молодой парень в камуфляже, заскочивший в соседний магазин за сигаретами. Высокий, коротко стриженный, с добрыми, немного простоватыми глазами. –Женщина, у вас все в порядке? – неуверенно спросил он. Алена, пытаясь стереть слезы, которые тут же замерзали на щеках, лишь бессмысленно покачала головой. История вырвалась сама собой, отчаянная, бестолковая. Солдат, представившийся Игорем, слушал, хмурясь. –Так нельзя, – решительно заявил он, когда она закончила. – Замерзнете все. Пойдемте.

Он привел их на окраину города, к неприметному забору с колючей проволокой. За ним виднелось несколько аккуратных одноэтажных зданий – не огромная часть, а скорее, небольшой стратегический объект. –Командир наш в отпуск уехал, – пояснил Игорь, оглядываясь по сторонам. – Мы тут сами по себе. Ребят всего девять, я десятый. Места много. Поместитесь.

Казарма встретила их запахом махорки, гуталина и мужского пота. Десять пар молодых глаз уставились на нежданных гостей с немым изумлением. В центре стояла она – тридцатипятилетняя блондинка с длинными до плеч волосами, собранными под яркой шелковой повязкой, в тонком пальто, из-под которого виднелась короткая юбка и стройные ноги в лосинах. Рядом – два испуганных ребенка. –Ребят, это Алена, – объявил Игорь. – И ее детки. Выгнал муж. Ночевать негде. Пусть переночуют, а?

Молчание длилось недолго. Самый крупный, по кличке Борман, кивнул: –Места много. Комод свой освобожу, пусть дети там спят. Как в кроватке.

Так началась их новая жизнь. Тайная, призрачная. Днем дети тихо сидели в крошечной каморке, которую солдаты отвели Алене, рисуя карандашами на обороте старых плакатов. Солдаты носили им еду из столовой, делились гостинцами из посылок из дома. Ночью, когда дежурный по части докладывал «все чисто», Алена могла выйти и посидеть с ними.

Она была им не мать, не сестра. Она была загадочным, прекрасным существом из другого мира, который по трагической случайности забрел в их суровую мужскую реальность. Они ловили каждый ее взгляд, каждое движение. Алена чувствовала это. И чувствовала жгучую благодарность. Чем она может отплатить этим мальчишкам, рискующим ради нее ради дисциплинарного взыскания?

Идея родилась сама собой, под вечер, когда она услышала их разговоры и шутки, полные тоски по женскому вниманию. Она вышла к ним, нервно поправляя свою неизменную повязку на волосах. –Ребята, я хочу кое-что предложить, – голос ее дрожал. – Вы мне так помогаете… Я не могу деньгами отблагодарить. Но я вижу, как вы… напряжены. Я могу помочь снять это напряжение. По-женски.

В казарме повисла гробовая тишина. Парни переглядывались, не веря своим ушам. –Я буду… для каждого из вас. По очереди. Только это. Ничего больше. – Она покраснела, но взгляд ее был твердым. Это была ее цена за крышу над головой. Ее жертва и ее сила.

Первым вызвался Игорь. Они зашли в подсобку. Руки Алены дрожали, но движения были точными, выверенными годами замужества, где ласка была обязанностью. Она опустилась перед ним на колени, глядя куда-то в сторону. Ее тонкие пальцы с нежным лаком развязали ремень, расстегнули ширинку. Она делала свою работу механически, думая о детях, о муже, о своей сломанной жизни. Звук его тяжелого дыхания, сдавленного стона и тихого «спасибо» в финале казались ей чем-то нереальным.

Так начался ее странный ритуал. Каждый вечер, убедившись, что дети крепко спят, она принимала одного из своих благодетелей. Она изучила их всех: стеснительного Сашу, который зажмуривался и краснел до корней волос; бойкого Димку, который пытался шутить, но голос его срывался; молчаливого «Бормана», который в момент кульминации сжимал ее плечо так, что потом оставались синяки.

Она стала их тайной отдушиной, их мифом, их прекрасной грешницей. Они относились к ней с обожанием и благоговейным ужасом. После «сеансов» они приносили ей чай, делились шоколадом, смотрели на нее как на божество, сошедшее с небес, чтобы облегчить их тяготы.

Но однажды ночью все изменилось. К ней зашел самый молодой, Костя, почти мальчик, с огромными наивными глазами. И когда она, привычным движением опускаясь на колени, потянулась к его поясу, он остановил ее руку. –Не надо, – прошептал он. – Я не для этого. –Что? – удивилась Алена. –Я просто хотел поговорить. Вы так похожи на мою маму… – голос его дрогнул. – Мне просто страшно иногда и одиноко.

И он разрыдался, уткнувшись лицом в ее плечо. Алена, ошеломленная, машинально обняла его, гладя по стриженной голове. И в этот момент что-то в ней перевернулось. Она не была для них просто инструментом для удовлетворения плотского желания. Она была женщиной. Той, что может выслушать, утешить, дать совет. Матерью, сестрой, другом.

Следующим вечером она вышла к солдатам не как жрица, готовящаяся к обряду, а как хозяйка дома. –Ребят, хватит, – сказала она твердо. – Этому конец. Но я остаюсь с вами. Я буду вашей Аленой. Буду стирать ваши портянки, штопать носки, готовить вам нормальную еду, когда сможете принести продукты. И буду слушать вас. Все, что захотите рассказать.

И произошло чудо. Они не взбунтовались. Они вздохнули с облегчением. Игра в грешную сказку закончилась, началась суровая, но настоящая жизнь. Алена стала душой их маленького закрытого мирка. Она перешивала им форму, писала под их диктовку письма домой, учила Артема и Соню читать, а заодно и пару солдат, которые в школе не сильно преуспели.

Она по-прежнему носила свои короткие юбки и яркие лосины, под которыми угадывались кружевные стринги. Но теперь это была не провокация, а ее броня, ее единственная связь с той, прежней жизнью, ее способ напомнить себе, что она все еще женщина, а не тень.

Они жили в хрупком, шатком равновесии, пока однажды дверь в казарму не распахнулась и на пороге не появился суровый мужчина в майоревской форме – вернувшийся из отпуска командир части. Его взгляд скользнул по белье, сушащемуся на веревке явно женского размера, по детским рисункам на стене и finally остановился на Алене, которая в его же офицерском кресле зашивала солдату Саше подворотничок.

В казарме замерли все. Суд. Конец сказке. Командир, капитан Орлов, медленно прошелся по помещению, его сапоги гулко стучали по бетонному полу. –Объясните, – тихо произнес он. И тишина стала еще страшнее.

И тогда заговорили они все. Сначала Игорь, потом Борман, потом тихий Костя. Они говорили хором, перебивая друг друга, рассказывая о женщине с двумя детьми на перроне, о своей тайне, о том, как Алена стала для них не любовницей, а ангелом-хранителем, как она сплотила их, научила их не просто служить, а быть людьми.

Капитан Орлов слушал, не перебивая. Его суровое лицо не выдавало никаких эмоций. Он посмотрел на Алену, на ее испуганные карие глаза, на ее простенькую, но вызывающую одежду, на повязку в волосах, которая сейчас выглядела как корона, а не как аксессуар. –Собирайте вещи, – бросил он наконец. – Вы и дети.

Сердце Алены упало. Все зря. –Вы будете жить в моей служебной квартире. Она пустует, – продолжил капитан. – А вас, – он обвел взглядом солдат, – ждут тридцать нарядов вне очереди каждый. За несение службы в ненадлежащем виде. И за то, что не доложили. Но… – он тяжело вздохнул, – за проявленную humanity… я вами горжусь. Вольно.

Слезы хлынули из глаз Алены. Это были слезы облегчения, счастья и какой-то невероятной, горькой нежности к этим мальчишкам, которые из спасенной ими грешницы сделали святую. Ее жизнь не была сломана. Она просто сделала резкий, немыслимый поворот, приведя ее туда, где она была нужна и где ее наконец-то оценили не за стринги под лосинами, а за стойкость и доброе сердце.

Новая жизнь в служебной квартире капитана Орлова была раем по сравнению с казарменной подсобкой. Были свои комнаты для нее и детей, настоящая кухня, где она могла готовить, и ванная с горячей водой. Но странное чувство опустошения и тревоги не отпускало Алену. Она была в безопасности, но чувствовала себя оторванной от того странного, но спасительного мирка, который она покинула.

Капитан Орлов, оказавшийся вовсе не суровым извергом, а человеком долга с глубоко запрятанной добротой, строго-настрого запретил солдатам самовольно посещать квартиру. Но это не значило, что связь оборвалась. Как-то раз, когда дети играли в своей комнате, в дверь постучали. На пороге стоял Игорь и «Борман» с огромным пакетом продуктов. –Капитан разрешил передать, – смущенно буркнул Игорь. – Говорит, вам нужнее.

Алена пригласила их на кухню, заварила чай. Ребята переглядывались, явно что-то вынашивая. –Алена, нам без тебя… трудновато, – начал Игорь, крутя в руках кружку. –Да уж, – поддержал Борман. – Опять портянки воняют, и макароны с душком. Никакого сладу с этими салагами.

Они шутили, но за шутками сквозила настоящая тоска. Алена понимала: она стала для них тем якорем, который держал их суровую службу в поле хоть какой-то человечности. –Ребята, я всегда готова помочь. Чем смогу. Игорь посмотил на нее серьезно. –Вот именно что «чем смогу». Ты же помнишь, как было… раньше. День сейчас по расписанию адский: марш-бросок, потом окопы рыть, потом стрельбы. Парни с утра уже как вареные, злые на весь белый свет. Командир нервничает, давления поддает. Нам бы… разрядиться с утра. Чтобы день легче шел.

Алена замерла, догадываясь, к чему он клонит. Сердце застучало чаще. –И что вы предлагаете? – спросила она тихо, хотя все и так было ясно. –Помоги, Лена, – выдавил из себя Борман. – Как раньше. Только по утрам. Часок. Мы по одному, тихо, никто не узнает. Капитан в штабе в это время. Для боевого духа, так сказать.

Она хотела отказаться. Сказать, что эта страница перевернута. Но она видела их лица – уставшие, по-мальчишески наивные в своем desperation. Они не требовали. Они умоляли. И она чувствовала себя обязанной. Да и что-то глубоко внутри, темное и запретное, отозвалось на эту просьбу сладким и стыдным трепетом.

– Хорошо, – выдохнула она. – Но только по утрам. И только так, как было. Никаких лишних движений. И дети не должны ничего заподозрить.

На следующее утро, ровно в шесть, когда Артем и Соня еще спали, в дверь тихо постучали. Алена уже была готова. Она долго стояла перед зеркалом, выбирая образ. Это должен был быть не просто акт милосердия, а ритуал. Ее оружие – ее привлекательность.

Она надела самое откровенное, что нашла в своих скудных спасенных чемоданах – микроскопическую черную юбку-плиссе, напоминающую школьную, но гораздо короче, и плотные, почти прозрачные молочно-белые лосины. Под ними – кружевные стринги алого цвета, яркая вспышка под светлой тканью. Грудь второго размера она оставила свободной под простой белой майкой, зная, как ее округлости возбуждающе выглядят без лишних деталей. И, конечно, ее талисман – шелковая повязка для волос, на этот раз алая, в тон нижнему белью. Она выглядела как гремучая смесь невинной школьницы и опытной обольстительницы.

Первым был Игорь. Он зашел, смущенно потупившись. Увидев ее, ахнул. –Ты… ты просто космос, – прошептал он.

Алена улыбнулась ему своей новой, немного отстраненной улыбкой богини, снисходящей до смертного. Она повела его в ванную – единственное место, где можно было запереться. –Расслабься, Игорь, – сказала она тихо, опускаясь перед ним на колени на мягкий коврик. – День будет тяжелый. Тебе нужны силы.

Она делала это уже не механически, как в первое время в казарме. Нет. Теперь она владела процессом. Ее движения были медленными, мастерскими, почти гипнотическими. Она смотрела на него снизу вверх, ловя его потерянный, полный благодарности и страсти взгляд. Она видела, как напряжение покидает его плечи, как разглаживается его нахмуренный лоб. Она была не просто женщиной, она была волшебницей, дарящей облегчение. И это давало ей странную, пьянящую власть.

Когда он, сдерживая стон, закончил, она поднялась, грациозно поправила юбку и повязку на волосах. –Иди. И будь сегодня самым лучшим.

Так начался их новый, тайный утренний ритуал. Каждый день она выбирала наряд специально для них. То это были темно-синие лосины с глубокой ластовицей, под которыми угадывались синие же стринги с кружевами. То серая юбка-макси, которую она небрешно подпоясывала, открывая разрез до самого бедра. Цвета повязки всегда совпадали с цветом ее интимного белья – маленькая деталь, которую они замечали и которая сводила их с ума.

Она стала их утренним боевым ритуалом, их талисманом на удачу. Парни шутили, что тот, кому утром «повезло», на стрельбах всегда попадает в десятку, а на марш-броске не чувствует усталости. Они относились к ней с благоговением, смешанным с животным вожделением. Она была их общей тайной, их сокровищем.

Однажды утром, когда за дверью уже собралась небольшая очередь из троих, случилось непредвиденное. Маленькая Соня проснулась раньше обычного и, не найдя маму в комнате, потянулась на звук приглушенных голосов из прихожей. Она приоткрыла дверь и на мгновение замерла, увидев маму, стоящую на коленях перед высоким солдатом Димкой. Мамино лицо было скрыто от нее, но поза была красноречивой и странной.

– Мама? – тихо позвала девочка.

Алена вздрогнула, как от удара током. Резко поднялась, поправляя одежду. Димка, пунцовый от смущения, мгновенно ретировался в коридор. –Солнышко, что ты здесь? – голос Алены дрожал, но она старалась звучать спокойно. –Я проснулась… А что дядя Димка тут делал? –У него… животик болел, – нашлась Алена, сгорая от стыда. – Мама ему помогала. Иди, я тебе молочка подогрею.

Этот случай заставил ее задуматься. Она играла с огнем. Ритуал стал для нее чем-то большим, чем просто оплата долга. Ей нравилась эта власть, это обожание, эта возможность чувствовать себя желанной и нужной. Но мир, в котором жили ее дети, начинал опасно сближаться с миром ее утренних тайн.

В тот вечер она выглядела особенно вызывающе. Короткое черное платье, почти не скрывающее бедер, и алые стринги под ним, заметные при каждом движении. Она собрала детей, чтобы уложить их спать, как вдруг в дверь постучал капитан Орлов. Он зашел по делу – принести какие-то документы. Его взгляд, тяжелый и пронзительный, скользнул по ее наряду, задержался на повязке в волосах, на застывшем в дверном проеме Артеме, который смотрел на маму с немым вопросом.

Орлов ничего не сказал. Но в его глазах Алена прочитала не просто удивление, а жесткое, холодное понимание. Он все знал. Или догадывался. Он молча кивнул и вышел.

Алена осталась стоять посреди комнаты, сжимая в руках край своего короткого платья. Стыд, страх и странное, щемящее чувство вины перед детьми накрыли ее с новой силой. Ее двойная жизнь давала трещину. И следующее утро должно было все расставить по своим местам. Ей предстояло сделать выбор: продолжать быть утренней богиней для десяти солдат или попытаться стать просто матерью для своих детей. Но сможет ли она отказаться от этого сладкого, запретного чувства собственной силы, которое дарили ей эти утренние часы? Пока ответа у нее не было.

Осознание того, что капитан Орлов, вероятно, все знает, повисло над Аленой дамокловым мечом. Но вместо того чтобы испугаться и свернуть свою опасную игру, она, парадоксальным образом, решила сделать ее еще ярче, еще откровеннее. Это был вызов ей самой, солдатам и, хотя она боялась себе в этом признаться, самому капитану. Словно она хотела, чтобы ее поймали, чтобы этот напряженный треугольник «мать-блудница-богиня» наконец-то разрешился.

Она объявила солдатам, что устраивает для них особенный вечер. Повод нашелся быстро – у одного из ребят, Саши, был день рождения. Капитан Орлов, сделав вид, что ничего не замечает, под предлогом проверки оборудования на складе уехал с части до позднего вечера, дав им иллюзию свободы.

Вечером казарма преобразилась. Занавесили окна, включили приглушенный свет от настольных ламп. Дети, накормленные и убаюканные, крепко спали в комнатке Алены. А в центре общего помещения соорудили нечто вроде подиума из сдвинутых табуреток и старого листа фанеры.

Алена готовилась как к самому важному выходу в жизни. Она надела самое откровенное черное кружевное белье, которое когда-то покупала для мужа и которое он почти не замечал. Но это был лишь первый образ.

Выключился основной свет. Заиграла тихая, ритмичная музыка из чьего-то телефона. И из темноты подсобки вышла она.

На ней была лишь короткая, до середины бедер, плиссированная юбка-шотландка, как у школьницы, и такой же клетчатый галстук, болтающийся на шее. Грудь была прикрыта лишь крошечным лифом того же фасона, который лишь подчеркивал, а не скрывал ее небольшую, но упругую грудь. А под юбкой… под юбкой были черные сетчатые стринги, почти невидимые, но от того еще более соблазнительные. На голове – новая повязка, черная с белым бантиком.

Она прошлась по импровизированному подиуму, кокетливо поправляя галстук, закладывая руки за спину, выгибаясь так, что короткая юбка задиралась еще выше. Десять пар глаз горели в полумраке, следя за каждым ее движением. Дыхание десяти здоровых молодых парней стало ее музыкой.

– Это для утра, чтобы день начинался бодро, – прокричала она над музыкой, игриво крутанулась, давая им оценить весь ансамбль.

Исчезнув на секунду в темноте, она появилась вновь. Теперь на ней было облегающее алое платье-чехол, едва прикрывавшее ягодицы. Она медленно прошлась, повернулась спиной и наклонилась, будто что-то поднимая с пола, – в зеркале все увидели, что платье было с гигантским вырезом, и под ним не было ничего, кроме узкой полоски алых стрингов, врезавшихся в упругую плоть.

– Это для особого настроения, – сказала она хриплым, соблазняющим голосом.

Были и другие образы: белоснежные стринги-стрины и полупрозрачная блузка; кожаные шорты-бермуды, под которыми угадывалась кожаная же стринга-пояс; классические кружевные комплекты синего, фиолетового, изумрудного цветов. Каждый выход она сопровождала игривыми комментариями, взглядами, полными обещаний, легкими прикосновениями к себе самой. Она была виртуозом, играющим на их самых потанных струнах. Она не просто показывала белье – она продавала им мечту, фантазию, пилюлю от суровой реальности.

Ребята неистовствовали, аплодировали, свистели, их глаза были полны такого обожания, что им можно было опьянеть.

Финалом шоу стала не одежда. Она вышла в одном только белье – ажурном бюстгальтере и таких же стрингах цвета шампанского. В руках она держала старый армейский фотоаппарат «Зенит», который нашел Игорь. –А теперь, мои дорогие, – announced она, – мы устроим вам фотосессию на дембель. Чтобы у каждого из вас был не просто снимок у знамени, а настоящая реликвия.

Один за одним они подходили к ней. Она усаживала их на стул, сама располагалась у них на коленях, обнимала, прижималась губами к щеке, закидывала ногу на armrest, давая cameraору идеальный ракурс на длинные ноги в сексуальных туфлях-лодочках (откуда они только взялись!) и на бесстыжее белье. Она ложилась на пол, а они становились над ней на колени, и она смотрела на них снизу вверх томным, влажным взглядом. Она была гениальным режиссером своей маленькой эротической саги.

Фотографии получались смазанными, зернистыми, но от этого еще более пикантными и настоящими. Каждый снимок был историей, тайной, которую они увезут с собой в гражданскую жизнь.

Когда зазвучал сигнал возвращения машины капитана, магия рассеялась. Алена быстро накинула халат, солдаты в панике разбежались, пытаясь придать помещению вид образцово-показательного порядка.

Орлов вошел, окинул всех тяжелым взглядом, почуял странное напряжение в воздухе, густо замешанное на сексе и дорогих духов, но промолчал. Он просто посмотрел на Алену, и в его взгляде читалась не злость, а какая-то усталая грусть и… понимание.

— --

Спустя несколько месяцев, когда пришло время demбеля, Игорь сидел с друзьями в баре своего родного города. Он был уже гражданским, но армейская закалка чувствовалась в его прямой спине. –Ну как, служба что, сильно изменилась? – допытывались друзья. Игорь хмыкнул, залпом выпил стопку и посмотрел куда-то вдаль, словно видя там призраков прошлого. –Служба как служба. Окопы, стрельбы, усталость. А вот… – он замедлил речь, – у нас там одна фишечка была. Сказка.

Друзья насторожились, почуяв интересное. –Какая еще сказка? –Жила у нас в части одна тетка. Алёной звать. Блондинка, глаза карие, фигурка – огонь. Муж ее выгнал с двумя детьми. Ну мы ее, грешным делом, в казарме приютили. Командир наш в отпуске был.

Он помолчал, наслаждаясь вниманием. –И что? – не выдержал один из друзей. –А то, – Игорь усмехнулся. – Она у нас… напряжение снимала. Сначала просто дрочила, умело так, блядь. А потом… потом большего захотелось. Устраивала нам показы белья, целые шоу. В стрингах разных ходила, в юбочках коротких. А под конец так вообще фотосессию нам на дембель устроила. Я себе такую фоточку привез… – он многозначительно похлопал себя по нагрудному карману.

Друзья слушали, разинув рты. –Брешешь, не может такого быть! –Клянусь, – Игорь сделал глоток пива. – Жила с нами несколько месяцев. И дрочила нам. А иногда… – он снизил голос до конспиративного шепота, и его глаза блеснули, – иногда не только. И ведь самое парадоксальное – дети при ней всегда были. И командир в итоге все знал, но сделать ничего не мог. Она нас заставила чувствовать себя богами, а себя – самой желанной женщиной на свете. Вот такая у нас была… боевая подруга.

Он умолк, и в его глазах читалась не просто пошлая бравада, а ностальгия по тому странному, невозможному, грешному и прекрасному времени, которое навсегда осталось там, за забором с колючей проволокой. По женщине, которая была их общим сном наяву, их самой сладкой армейской тайной.