День пятый.

После их ночного поцелуя у озера, Ирина словно растворилась в воздухе. Она порхала между отрядами неуловимой тенью, избегая даже случайного взгляда Макса, что в тесноте лагеря было почти невыполнимой задачей. Каждый её брошенный через плечо взгляд, каждое поспешное движение в сторону лишь подливали масла в огонь.

Встреча в столовой была неизбежна...

— Хлеб? — она протянула ему ломоть, избегая зрительного контакта, словно боялась выдать себя.

— Спасибо, — его пальцы едва коснулись её ладони, и между ними проскочила искра — жаркая, тревожная, словно предвестие бури.

Оля, вожатая с лисьим взглядом, тут же засекла этот мимолетный жест.

— Герман не любит, когда трогают его вещи, — прошипела она, облизывая нож, измазанный вареньем. В её голосе плескалась неприкрытая угроза, мерзкая и ядовитая.

Ирина резко обернулась, и в её глазах вспыхнул ледяной огонь — молчаливое предупреждение.

— Следи за своей тарелкой, — отрезала она, и Макс почувствовал, как по спине пробегают мурашки. В воздухе повисла густая, ощутимая тревога.

Лагерь словно вымер. Младшие отряды ушли в поход, оставив после себя лишь тишину, нарушаемую шелестом листвы и редкими перебранками вожатых. Герман и директор заперлись в кабинете, и сквозь тонкие стены просачивались их пьяный смех, звон бокалов и сальные шуточки, от которых становилось противно.

— Вот твой шанс, — прошептал Артур, подмигивая Максу. — Бери быка за рога, пока этот урод не вылез.

Макс отмахнулся, но мысли его уже давно кружили вокруг Ирины, подобно мотылькам на свет.

Он нашел её у догорающего костра. Она сидела на бревне, обхватив колени руками, и пристально смотрела на тлеющие угли, словно пытаясь отыскать в них что-то потерянное.

— Можно? — спросил он, опускаясь рядом. Сердце бешено колотилось в груди.

— Не помешаю?

— Уже, — тихо ответила она, чуть улыбнувшись, но в уголках её глаз дрожали слезы, которые словно боялись упасть.

Они заговорили – о мечтах, больших и несбыточных. О далеких городах, где их никто не знает. О поездах, мчащихся вдаль без обещания вернуться.

— Я хотела стать пианисткой, — неожиданно призналась Ирина. Её голос дрогнул. — Но папа сказал: «Музыкант — это не профессия». И вот я – учитель, репетитор, и иногда вожатая…

Макс хотел что-то ответить, утешить, но слова застряли в горле. Вместо них он нежно коснулся её руки, надеясь этим жестом сказать больше, чем словами.

Костер почти погас, оставив лишь слабое тепло, но жар остался — в их взглядах, в судорожно сжатых кулаках, в том, как Ирина вдруг решительно наклонилась и прильнула к его губам.

Он ответил — жадно, отчаянно, словно этот поцелуй был их последним шансом на спасение.

И тут – шаги, хруст веток.

— Тшш, — прошептала Ирина, отстраняясь, словно её обожгло.

Они юркнули за деревья, прижавшись спинами к шершавой коре. Мимо шла Оля, выхватывая лучом фонарика из темноты куски ночного леса, и ворчала что-то себе под нос о забытых ключах.

Макс осторожно приобнял её, и её тело дрогнуло в ответ – теплое, податливое, желающее.

— Не сейчас… — Ирина сильно сжала его ладонь, отчаянно, словно сдаваясь самой себе. Но её пальцы уже скользнули под его ремень, проворно расстегивая пуговицу джинсов.

— Но…

— Тише.

Она опустилась на колени, и в следующее мгновение её горячие губы обхватили его член.

Макс запрокинул голову, стиснув зубы, чтобы не закричать от нахлынувшей волны наслаждения. Ветер играл с её волосами, а где-то в темноте, спотыкаясь, бродила Оля, словно злой дух.

Её язык скользил по нему, то нежно, то дразняще, словно играя на струне, высекая искры из самой души, а её пальцы сжимали его у основания, словно боялись, что он выскользнет.

— Чёрт… — он схватил Ирину за плечи, приподнял, прижал к грубой коре дерева, словно ища опору в этом безумии.

Её джинсы сползли к коленям, её тело била дрожь от желания и страха, смешанных в гремучий коктейль. Она не сопротивлялась – только часто дышала, обхватывая его ногами, когда он нежно, но уверенно вошёл в неё.

​

Дерево скрипело под их весом, листья касались кожи, словно чьи-то невидимые пальцы благословляли их союз. Они двигались в ровном, учащающемся ритме, понятном только им двоим – отчаянном, запретном, сладостном. С каждым толчком она сжимала его сильнее, её ногти впивались в его спину, оставляя следы, которые завтра будут немым напоминанием об этой сумасшедшей ночи.

Оля ушла, так и не заметив их, поглощенная своими мыслями.

А они всё еще дрожали, прижавшись друг к другу, словно боясь, что кто-то силой разорвет их невидимую связь.

— Мы не можем… — прошептала Ирина, задыхаясь, но её руки всё еще крепко обнимали его, не давая ему уйти.

— Знаю, — ответил он, целуя её в шею.

Но ни один из них не хотел отпускать...

День шестой.

Лагерь продирался сквозь сон, словно кто-то лениво потягивался, не желая расставаться с летним покоем. Солнце, еще сонное, едва касалось земли сквозь листву, расписывая ее золотистыми узорами. В воздухе висела густая смесь ароматов: нагретая хвоя, влажная трава, намек на уходящее лето.

Макс разомлел на своей узкой койке, чувствуя каждый укол жестких пружин, и зевнул, глядя, как под потолком при каждом дуновении вздрагивает паутина. Артура не было - его кровать – идеально ровная, будто на смотринах. Вдалеке, на пробежке, мелькнул его знакомый спортивный костюм рядом с Ольгой, вожатой первого отряда. "Ну и пусть, - подумал Макс, усмехнувшись про себя, — если уж с Ириной ничего не вышло."

Он встал, потянулся так, что аж хрустнули кости, и подошел к окну. Холодное, запотевшее стекло. За ним – все тот же, до боли знакомый, вид: покосившиеся домики, вытоптанная тропинка к столовой и, где-то вдали, озеро – словно зеркало, застывшее в ожидании.

В столовой, как всегда по утрам, галдела толпа. Дети, как воробушки, перелетали с места на место, занимая длинные столы. Вожатые сновали между ними с подносами, полными дымящейся каши и сладкого компота. Ирина стояла у раздачи и разливала чай, движения выверенные, почти механические, а в глазах – пустота. Казалось, она где-то очень далеко.

Герман сидел, забившись в угол, и угрюмо ковырялся ложкой в тарелке. Тяжелый, подозрительный взгляд то и дело скользил по залу, задерживаясь на Ирине. Макс заметил, как стиснулись его пальцы в кулак, когда она случайно встретилась с ним взглядом.

И вдруг Герман вскочил, опрокинув стакан. Горячий чай хлынул на стол, но он даже не заметил.

— Где кольцо? — его голос резанул, как удар хлыста.

В столовой воцарилась мертвая тишина. Даже самые шумные дети замерли, уставившись на них.

Ирина побледнела, пальцы судорожно сжали подол сарафана.

— Я… сняла. Палец порезала, нарывает… — едва слышно прошептала она.

— Врёшь.

Он шагнул к ней, схватил за запястье, сжав так сильно, что кожа под его пальцами побелела.

— Герман! — голос директора, прозвучавший откуда ни возьмись, был как гром среди ясного неба. — Что за поведение?! Здесь дети, успокойся немедленно!

Герман застыл, челюсть тряслась от гнева. Казалось, он готов ослушаться, но, в конце концов, резко отпустил Ирину и, бросив на нее последний, полный недоброго обещания взгляд, вылетел из столовой, хлопнув дверью так, что зазвенели стекла.

Ирина опустила глаза, руки дрожали.

Макс в ярости сжал вилку так, что побелели костяшки пальцев.

После завтрака весь отряд погнали на соревнования по волейболу. Макс играл спустя рукава, все мысли были заняты Ириной. Он ловил ее взгляд, но она избегала его, будто боялась, что Герман заметит.

Между играми он случайно столкнулся с ней у склада. Она торопливо перекладывала инвентарь, волосы, собранные в небрежный хвост, и капельки пота на лбу.

— Ты сняла кольцо, — прошептал он, приблизившись к ней.

Она вздрогнула, но не отстранилась.

— Мы с ним поругались. Сильно. Он что-то заподозрил.

— Значит…

— Это ничего не значит, — резко оборвала она, но губы предательски дрожали.

Они стояли в полумраке склада, и Макс видел, как в её глазах отчаянно боролись страх и желание.

И вдруг она схватила его за руку и потянула за угол, туда, где их никто не увидел бы.

Их губы слились в жадном, отчаянном поцелуе. Её пальцы впились в его плечи, дыхание стало горячим и прерывистым.

— Вечером, — выдохнула она, отстраняясь. — На нашей лавочке. Жди.

И прежде чем он успел что-либо ответить, она исчезла.

Вечер

Луна, огромная и яркая, висела низко над озером, отражаясь в темной воде, словно старинная серебряная монета. Воздух был наполнен стрекотом сверчков и тихим шепотом листьев.

Макс сидел на старой лавочке – той самой, где они играли с ней. То время казалось таким простым и беззаботным: музыка, смех, невинные разговоры. Сейчас же каждый взгляд, каждое слово были наполнены скрытым смыслом.

В тени что-то шевельнулось.

Ирина.

Она подошла почти бесшумно, словно призрак. Её сарафан нежно колыхался от легкого ветерка, волосы были распущены и падали на плечи.

Она не произнесла ни слова.

Ирина прижалась к нему, её тело дрожало — то ли от ночной прохлады, то ли от нетерпения. Пальцы скользнули вниз, к поясу его шорт, и, встретив сопротивление ткани, резко дёрнули. Макс застонал, когда её ладонь обхватила его член, уже твёрдый, будто выточенный из тёплого мрамора.

— Ты уверена?

— Нет - прошептала она в ответ, но сама не могла сдержать прерывистого дыхания.

Её сарафан зашуршал, поднимаясь выше колен, обнажая бледную кожу, мерцающую в лунном свете. Она приподнялась, на мгновение замерла — и опустилась на него, впуская внутрь с тихим стоном.

Фрикции были медленными, почти невыносимыми. Каждое движение заставляло их обоих вздрагивать. Она откинула голову назад, и Макс впился губами в её шею, чувствуя, как под кожей бьётся пульс.

— Быстрее… — выдохнула Ирина, и он подчинился, схватив её за бёдра.

Лавочка скрипела в такт их движениям, ритм становился хаотичным, неровным. Ирина сжала его плечи, её тело затряслось в конвульсиях, губы раскрылись в беззвучном крике. Макс почувствовал, как внутри неё всё сжимается, и через мгновение его накрыло волной оргазма, горячей и ослепляющей.

Они замерли, слившись в последних судорогах наслаждения, пока вокруг снова не воцарилась тишина. Только листья шептались о том, что видели.

Ирина опустила голову ему на плечо.

— Нам нужно перестать, так нельзя — сказала она, но её голос звучал так, будто она убеждала саму себя.

Макс не ответил. Он знал — завтра всё начнётся снова.

День седьмой.

Лагерь «Рогатский» ощетинился под свинцовыми тучами. Воздух, густой от влаги, давил на плечи. Дождя все не было, но его невысказанное обещание висело в каждом вздохе, как дамоклов меч.

Макс ворочался на койке, ловя обрывки чужих голосов за окном. Артура все не было – его кровать девственно чиста, одеяло заправлено так, будто там никто и не спал. «Опять с Ольгой где-то шляется», – подумал Макс и зевнул, чувствуя липкую усталость.

В столовой царила странная тишина, словно все говорили шепотом. Вожатые переглядывались, перешептываясь за спинами, дети ковыряли кашу, стараясь не поднимать глаз. Ирина разливала чай, и её пальцы – Макс заметил – едва заметно дрожали. Герман пропустил и линейку, и завтрак.

– Где старший? – спросил Макс у Артура, когда тот наконец заявился, красный, будто после пробежки.

– Да хрен его знает, – пожал плечами Артур, но взгляд бегал по сторонам. – Ольга говорит, в город сорвался.

– В город? С чего вдруг?

– Да психанул, наверное. Вчера вечером у директора бутылку выклянчил, так что, скорее всего, сейчас где-то заливает.

Макс кивнул, но что-то в этой версии не клеилось. Герман не из тех, кто просто так срывается в загул.

После завтрака их погнали на озеро. Вода стояла мертвой, серой гладью, отражая хмурое небо. Купаться никто не полез — даже самые отчаянные сорванцы топтались по колено в воде, словно боялись разбудить эту тишину.

Ирина достала гитару, словно извиняясь.

— Может, споём что-нибудь? — голос её звучал извиняющимся.

Дети закивали. Она задела струны, и знакомые аккорды Наутилуса рассыпались над берегом: «Я хочу быть с тобой…».

Макс отошел немного в сторону, прислонившись к шершавой коре сосны. Он не отрывал от неё глаз. Она пела тихо, почти шепотом, в её голосе была такая щемящая тоска, что у Макса сдавило сердце.

«Как будто прощается», – вдруг кольнуло его.

Их взгляды встретились. Она слабо улыбнулась — печально, по-детски беззащитно.

Возвращаясь в корпус, Ира тихо шепнула ему: «Зайди ко мне через пару часов».

Вечером лагерь словно затаил дыхание. Тревога сгущалась в воздухе. Герман вернулся.

Он шатался между домиками, в руке зажата початая бутылка, лицо перекошено злобой. Хватал вожатых за рукава, хрипя:

— Где она? Где она, я вас спрашиваю?!

Проходя мимо домика Артура и Макса, услышал приглушенные стоны.

«Она там… с ним», – словно током обожгло его.

Сжав кулаки, Герман ворвался внутрь — и замер на пороге.

Склонившись над Артуром, сидела Ольга делала тому минет.

– Что за хрень… – прошипел Герман, прожигая их взглядом.

Ольга вскочила, нервно вытирая губы.

– Выйди отсюда, – бросил Артур, сверля Германа взглядом.

– А ты кто такой, чтобы указывать? – огрызнулся вожатый, и угрожающе пошел к нему.

Но Ольга загородила его собой.

— Уйди, Герман… Просто уйди.

Он что-то пьяно проворчал, хлопнул дверью так, что задрожали стекла.

Артур резко вскочил на ноги.

— Стоп, он же сейчас к себе в вожатскую пойдет?

— Ну… скорее всего.

— Твою мать! – Артур вылетел из комнаты, растворившись в надвигающейся темноте.

Макс и Ира встретились в её комнате.

– Он знает, – произнесла она дрожащим голосом.

– Про нас?

– Я думаю, что да. Он не идиот.

— Он вернётся, — прошептала Ирина, обхватив себя за плечи. Её пальцы впились в кожу, оставляя белые следы.

— И что тогда? — Макс развернул её к себе лицом.

Она молчала, лишь приблизилась к нему, и её губы накрыли его губы — жаркие, дрожащие, с привкусом соли и страха. Ответил на поцелуй, в её теле ощущалось желание скрыться, найти приют.

— Я не хочу думать, — прошептала она, отстраняясь, чтобы их дыхание смешалось. — Только сейчас. Только ты.

Её пальцы забрались под его футболку, и прошлись по мышцам пресса. Макс стонал, когда её ногти слегка прошлись по коже. Он обнял её, ощутив как бедра Иры касаются его члена через ткань.

— Ты уверена? — спросил он.

— Нет, — рассмеялась Ирина, но в этом смехе была горечь.

Она расстегнула его шорты, и он замер, когда её пальцы обхватили его напряженный член. Губы Ирины коснулись его шеи, оставляя влажные следы, а язык вычерчивал узоры на коже.

Она позволила ему поднять себя, и через мгновение они уже лежали на кровати, её ноги обвились вокруг его талии. Он вошёл в неё медленно, чувствуя, как её плоть сжимается вокруг него.

— Боже мой… — выдохнула она, запрокидывая голову.

Они двигались в унисон, их тела сливались в бешеном ритме, словно пытаясь заглушить страх, боль, неизбежность. Кровать скрипела, дождь шлепал в окно, а их дыхание становилось прерывистее.

— Не хочу, чтобы это кончалось… — прошептала она, цепляясь за него, как утопающий за соломинку.

Он не ответил, только прижал её к себе сильней, стараясь впитать в себя каждую секунду. Казалось, чем глубже он проникал в неё, тем сильнее она отталкивала его.

Когда волна ударила, Ирина закусила губу, давя стон. Макс прижал её к себе, чувствуя, как дрожит её тело, ощущая удары её сердца.

И вдруг – шаги за окном. Чьи-то неровные шаги по мокрой траве.

— Это он, — прошептала она, вцепившись в его плечи.

Герман шел прямо к домику, шатаясь, словно раненый зверь.

— Надо что-то делать, — прошептал Макс, схватив её за руку.

Но было поздно. Доска на крыльце предательски скрипнула под его ногой.

В этот момент из кустов выскочил Артур и со всего размаха врезал Герману в челюсть. Тот рухнул, не издав ни звука.

— Макс, придурок, с тебя причитается, – бросил Артур, тяжело дыша.

Ирина дрожала всем телом.

— Спасибо, – прошептала она одними губами.

— Да ладно, – Артур махнул рукой. — Пока он не очухался, придумай что-нибудь… А то протрезвеет и мне голову открутит.

Макс смотрел на распростёртого на земле Германа, на дрожащую Ирину, на запыхавшегося Артура.

В его груди вдруг что-то запело, словно отголосок её тихого голоса у озера.

День восьмой

Лагерь «Рогатский» проснулся под хмурым, серым небом. Воздух был тяжёлым, словно пропитанным невысказанными словами. Макс лежал на койке, уставившись в потолок, где трещины сплетались в причудливые узоры. В голове гудело — он почти не спал.

— Вставай, ленивая жопа! — прокричал вошедший Артур. — Линейка через пять минут.

Макс не ответил. Всю ночь он думал об Ирине. О её дрожащих руках, о соленых от слез губах...

На улице уже стояли отряды. Вожатые пересчитывали детей, директор курил у флагштока, нервно поглядывая на часы.

— Внимание! — его голос прозвучал резко, как выстрел. — Сегодня у нас изменения. Вожатые Ирина и Герман покидают лагерь по семейным обстоятельствам.

Тишина. Макс почувствовал, как кровь отливает от лица.

— Что? — вырвалось у него.

— Их смена закончена, — директор махнул рукой, будто отмахиваясь от назойливой мухи. — Вместо них будут работать…

Дальше он не слушал. В ушах гудело. «Они уезжают. Сегодня. Сейчас».

***

Макс рванул к кабинету, но новый вожатый — здоровый детина с лицом умственноотсталого — перегородил дорогу.

— Куда прешь, Максим?

— Нахуй пошел! — Макс оттолкнул его плечом и ворвался внутрь.

Директор поднял голову.

— Ты чего, обалдел?!

— Где Ирина?

— Уехали.

— Куда?!

— А я откуда знаю? — директор развёл руками. — Герман с утра приперся, кинул два заявления, сказал: «Уезжаем». Алкоголем от него разит — сам чудом на ногах стоит. А я тут экстренно замену ищу! Они мне бордель из лагеря устраивают, а я должен…

— Они уже уехали?

— Да вон, у ворот ещё стояли, когда я на линейку шёл…

Макс не стал дослушивать.

Он бежал, спотыкаясь о корни деревьев. Сердце колотилось так, что казалось — вот-вот вырвется из груди.

У ворот стояла старенький «Фордик» Германа. Ирина сидела на заднем сиденье, её лицо — бледное, почти прозрачное — было повёрнуто к окну. Она смотрела в сторону лагеря, но не видела его.

Макс застыл.

— Ира! — крикнул он.

Она не обернулась.

Герман, сидевший за рулём, резко дёрнул головой в его сторону. Его глаза были красными, лицо — опухшим от похмелья. Он что-то прошипел Ирине, та опустила голову.

Мотор взревел.

— ИРА! — Макс рванулся вперёд, но машина уже трогалась.

Он успел лишь схватиться за холодный металл ворот.

Автомобиль скрылся за поворотом.

Макс остался посреди дороги, смотря вслед.

Охранник — старик в потрёпанной фуражке — молча сунул ему в руку смятый листок.

«Это всё был наш с тобой сон.»

Больше ничего.

12 дней спустя

​

Смена закончилась. Дети грузились в автобусы, смеялись, обменивались адресами и номерами.

Макс стоял в стороне.

И вдруг — музыка.

Тонкая, дрожащая, как паутина на ветру. «Я хочу быть с тобой».

Её гитара. Те самые аккорды. Аккорды свободы.

Он пошёл на звук.

Лавочка за корпусом была пуста.

Но на ней лежала её гитара. Струны ещё дрожали.

Макс достал из кармана губную гармошку — ту самую, с которой всё началось. Положил рядом.

Развернулся. Ушёл.

Не оглядываясь.

Навсегда.