Но видимо, что-то пошло не так. Движения под одеялом стали слишком интенсивными, дыхание дяди Валеры – прерывистым и хриплым. Внезапно он отстранил Тоню.

– Тонечка, постой-ка... Дай-ка я отойду... в туалет, – выдавил он, и его голос звучал сипло и напряженно.

Я видел, как Тоня, не говоря ни слова, послушно приподняла таз, давая ему возможность выбраться из-под одеяла. Он встал с кровати, его могучая фигура на мгновение заслонила свет от телевизора. Он был в трусах, и в полумраке я видел его возбужденный член, все еще напряженный. Он, не стесняясь, прикрыл его рукой и, немного сгорбившись, быстрыми шагами направился в туалет. Дверь захлопнулась.

Я сидел, уставившись в экран, где ледокол теперь мирно стоял у причала. В ушах звенело от напряжения. Тоня лежала на кровати, укрытая одеялом, и дышала чуть учащенно. Она не смотрела на меня. Через пару минут дядя Валера вернулся. Он прошел через комнату, громко зевнул – так, что, казалось, стекла задрожали, – и плюхнулся на кровать рядом с Тоней.

– Уф, полегчало, – проворчал он. – Кино-то ничего, забористое.

Они снова улеглись, и на какое-то время в комнате воцарилась тишина, нарушаемая только диалогами с экрана. Но напряжение не спадало, оно висело в воздухе густым, липким маревом. Прошло еще минут двадцать. Фильм близился к концу. Вдруг дядя Валера снова заговорил, его голос был нарочито усталым:

– Тоня, а можешь ты мне на кухне постелить? Что-то я совсем притомился. А после твоего массажа... – он многозначительно хмыкнул, –. ..так вообще спать хочется, будто вагон разгрузил.

– Конечно, дядя Валера, – тут же откликнулась Тоня. Она легко соскочила с кровати и вышла на кухню.

Я услышал знакомый звук – скрип и лязг раскладывающейся раскладушки. Она возилась там пару минут, а затем вернулась в комнату. И в этот момент позади меня раздался мощный, громоподобный храп. Я обернулся. Дядя Валера лежал на спине, рот был открыт, и из его глотки вырывались такие раскаты, что, казалось, вот-вот посыпется штукатурка. Не может быть! Он уснул? Наверное, с другом они и правда выпили так, что его теперь просто вырубило. Да и я сам, надо признать, уже клевал носом от выпитого алкоголя. Тоня, стоя в дверном проеме, посмотрела на спящего великана, потом на меня. На ее лице было что-то вроде смущенной досады.

– Игорь, – тихо начала она, подходя ближе. – Может, ты сегодня ляжешь на раскладушку? Его будить сейчас и перекладывать как-то неудобно... Он все-таки гость, да и устал, бедный.

Я уставился на нее. В голове крутились десятки возражений. Он не бедный, он только что... Но смотреть ей в глаза было невыносимо. В них я читал не просьбу, а приказ, замаскированный под мягкую уступчивость. Она была права в рамках той чудовищной игры, в которую мы играли. Гость. Устал. Неудобно.

– А ты? – тупо спросил я.

– Ну, на раскладушке места мне нет, – она пожала плечами. – Я тут с краешку полежу. Это же мой дядя. Ничего страшного.

Это же мой дядя. Эта фраза прозвучала как приговор. Что я мог ей ответить? Устроить скандал? Высказать все, что видел и подозревал? Но у меня не было железных доказательств, только догадки и подозрения, которые она с легкостью опровергала. И я, ведомый своей вечной пассивностью, своей глупой покладистостью, сдался.

– Ну... да. Хорошо, – пробормотал я.

Я медленно поднялся с пола, чувствуя себя последним идиотом, и поплелся на кухню. Раскладушка стояла посреди маленького помещения, застеленная каким-то старым, колючим одеялом. Я улегся. Пружины противно заскрипели под моим весом. Я лежал в темноте и слушал. Из комнаты доносился храп дяди Валеры. Мысли не давали мне покоя, они метались в голове, как затравленные звери. Ревность, злость, унижение и, к моему собственному ужасу, странное, извращенное возбуждение – все это бушевало во мне, не давая уснуть.

Что это все было? Разве может супруга так нагло, так цинично изменять? Да еще и с родственником? У меня, конечно, не такой огромный, как у него, но это же дядя! Как можно? Или мне все это показалось? Может, я невыносимый ревнивец, и мое воспаленное воображение дорисовывает там, где ничего нет? Может, она и правда просто делала ему массаж от межреберной невралгии? Эти мысли сводили с ума. Я ворочался на узкой, неудобной кровати, чувствуя, как бессилие разъедает меня изнутри.

Вдруг храп в комнате прекратился. Послышались звуки, сначала приглушенный шепот, потом возня. Потом тяжелые шаги. Дядя Валера прошел в туалет. Я замер, притворившись спящим, стараясь дышать ровно и глубоко. Он вернулся, но не сразу пошел в комнату. Он остановился в проходе между кухней и коридором. Я сквозь прищуренные ресницы видел его огромную, голую фигуру, освещенную лунным светом. Его член уже не был в полной боевой готовности, но все еще полустоял, внушительный и притягивающий. Он стоял и смотрел на меня. Я не шевелился, изображая крепкий сон. Казалось, он изучал меня целую вечность. Наконец, он, видимо, удовлетворившись, чуть громче, чем обычно, произнес в сторону комнаты:

– Да, спит. Крепко.

И тут же рядом с ним возникла Тоня. Она была только в тех самых тонких шелковых трусиках. В этот раз на ней не было футболки. Ее груди, упругие и красивые, были полностью обнажены. Лунный свет ласкал ее кожу, выхватывая из мрака изгибы талии, плоский живот. Это было одновременно прекрасное и чудовищное зрелище. Двое таких разных людей стояли передо мной в нескольких шагах, он – дикий, покрытый татуировками зверь, она – моя утонченная, казалось бы, жена. И вот что он сказал дальше. Тихо, но так отчетливо, что каждое слово впилось в мой мозг, как раскаленный гвоздь:

– Ну, идем. Я тебя наконец-то нормально, по-взрослому, оттрахаю.

Мир рухнул. Все сомнения, все самообман развеялись в один миг. Мое предчувствие меня не подвело. Это была правда. Чудовищная, отвратительная, не укладывающаяся в голове правда. Он, ее дядя, совратил ее, вероятно, еще в детстве, и теперь, вырвавшись на волю, пришел продолжить. А она... она была не жертвой. Она была соучастницей. Более того, она была инициатором этого ада, который она устроила в нашем доме. Они скрылись в комнате. Я лежал, не в силах пошевелиться, и слушал. Сначала смешки, возня. Потом все затихло, и снова послышались те самые, уже знакомые, монотонные, чавкающие звуки, перемешанные с глухим, довольным кряхтением Валеры.

Я не выдержал. Медленно, как воришка, я поднялся с раскладушки и на цыпочках подошел к арочному проему, разделявшему кухню и гостиную. Осторожно заглянув за него, я увидел картину, которая навсегда врезалась в мою память. Дядя Валера разлегся на нашей супружеской кровати, прислонившись спиной к подушкам. А между его ног, на четвереньках, стояла Тоня. Ее тело было изогнуто в немом усилии. Она активно, с каким-то животным рвением, погружала в свой рот его толстый, отвратительный член. Она делала это с громким, смачным звуком, и время от времени из ее горла вырывался хрип, когда она пыталась протолкнуть его еще глубже. Она работала головой, ее волосы раскачивались, а руки сжимали его мощные бедра. По выражению лица дяди Валеры было ясно, как ему хорошо. Он закинул голову, его глаза были закрыты, на губах блуждала блаженная улыбка. Такого наслаждения мне она никогда не доставляла. И я стеснялся ее об этом просить. В сексе, как и во всем, я полагался на нее. Но, к сожалению, я всегда кончал очень быстро. От одного прикосновения к ее телу, от одного ее поцелуя возбуждение захлестывало меня с головой, и сам акт редко длился дольше минуты-полутора. Я был плохим любовником. И сейчас, глядя на это, я понимал это с особой, пронзительной остротой.

После долгого и, видимо, искусного минета, дядя Валера предложил сменить позу.

– Давай-ка по-другому, – прохрипел он.

Тоня послушно поднялась. Она встала ко мне лицом, всего в паре метров, и глубоко прогнулась, упершись руками в матрас. Дядя Валера подошел к ней сзади. Одну свою лапищу он положил ей на поясницу, прижимая ее, а другой рукой направил свой огромный член к ее лону. Тоня резко вдохнула, приподняла голову, и из ее груди вырвался долгий, глубокий, почти болезненный стон.

– Ооооо... ооо...

Валера медленно, не спеша, начал двигаться. Его мощные бедра совершали короткие, но уверенные толчки. А я, спрятавшись в тени арки, смотрел на лицо Тони. Оно было искажено гримасой высшего наслаждения. Глаза были закрыты, губы полуоткрыты, по щекам текли слезы. Зная размеры Валеры, нетрудно было представить, что творилось внутри нее. Как его член выворачивал ее нежные внутренности, растягивая их до предела. И к моему вечному стыду, от всего этого увиденного, от этой мерзости и предательства, у меня встал. Мой собственный член, жалкий и незначительный по сравнению с его монстром, напрягся и требовал внимания. Я боялся быть замеченным. Я отполз обратно на раскладушку, лег на спину и одним движением натянул одеяло с головой, создав себе некое подобие укрытия. Одной рукой я расстегнул штаны, а другой начал мастурбировать. Глупо, по-детски, пытаясь заглушить эту боль и унижение хотя бы на мгновение.

Стоны Тони за стеной стали громче, чаще, они сливались в единый вопль.

– Даааааа! Да-да-да-да!

Она кончала. Моя жена кончала под своим дядей, на нашей супружеской кровати, в той самой комнате, где мы засыпали, обнявшись, и где я по утрам целовал ее в макушку. Реальность окончательно потеряла всякие очертания. Все казалось ненастоящим, дурным сном.

– Блин, не могу так кончить, – внезапно прервал ее экстаз хриплый голос Валеры. – Давай в рот.

Снова послышались те самые, ненавистные, влажные чавкающие звуки. И от этого, от всей этой похабщины, я сам кончил. Оргазм был таким ярким и судорожным, что у меня свело ноги. Я закусил губу, чтобы не закричать, и лежал, залитый собственной спермой, чувствуя себя опустошенным и грязным.

– Ах ты сучкааааа! – зарычал дядя Валера. – Шире рооот! Глотай!

Он тоже достиг пика. Наступила короткая пауза, и я услышал его довольное, запыхавшееся бормотание:

– Охуенная хуесоска ты, бляяяя... Как заебись... Как я скучал по твоему ротику.

И тут же, тихий, ласковый голос Тони, моей жены:

– И я... по тебе. И по твоему члену, Валера.

– Твой-то лошара, – флегматично заметил он, – не догадывается ни о чем? Классно ты про дядю придумала. Гениально.

– Он ничего не видит дальше своего носа, – с легким презрением ответила Тоня. – Он и не такой человек. Он... простой.

Все затихло. Вскоре послышался знакомый мощный храп и тихое, ровное посапывание Тони.

А я лежал на кухне в липких трусах, под колким одеялом, и смотрел в потолок. Теперь я знал все. Я был не простой. Я был слепой, доверчивый дурак. Лошара. Теперь я знал, что делать с этой правдой. Абсолютно ничего. Я был парализован. Парализован страхом, стыдом и тем ужасающим пониманием, что я абсолютно один в этой войне, которую мне даже не объявляли. Я просто проиграл ее, не сделав ни единого выстрела. И теперь мне предстояло жить с этим знанием. Или не жить.

Я еще есть здесь https://boosty.to/repertuar

выложил туда продолжение, заходим читаем.