Соленый прибрежный воздух был бальзамом для моей души. Он врывался в открытые окна нашего седана, взбивая мои волосы в лохмотья и донося с собой далёкий, ритмичный вздох моря. За рулём мой муж Алексей напевал радио, удобно положив руку мне на колено. На заднем сиденье наш сын Кирилл, которому теперь восемнадцать, и который стоял на пороге взросления, был погружён в наушники, его взгляд был прикован к проплывающим мимо размытым кипарисам.

Это было наше ежегодное паломничество к морю, традиция, такая же изношенная и удобная, как мой любимый свитер. Неделя лени, выгоревшей на солнце, ужасных попыток Алексея приготовить что-нибудь на гриле, романов, прочитанных под тенью широкого зонта. Это стало кнопкой перезагрузки для нашей маленькой семьи из трёх человек.

Дом, который мы арендовали, представлял собой очаровательную белую виллу, спрятанную на склоне холма с видом на сапфировую бухту. Бугенвиллея распускалась по террасе буйством фуксии, а воздух был наполнен ароматом жасмина. Это было похоже на место, где творятся чудеса или хранятся тайны.

Первое изменение было едва заметным, изменением атмосферного давления в нашей привычной динамике. Всё началось с того, что Кирилл бросил на меня взгляд. Не беглый взгляд сына на мать, а долгий, оценивающий, от которого волоски на моей руке встали дыбом. Он всегда был ласковым, но его прикосновения начали меняться. Рука на моей пояснице задержалась на мгновение дольше, чем следовало, когда он проходил мимо моего стула за завтраком. Сжатие моего плеча, которое ощущалось не как утешение, а как собственничество.

Каждый раз в моей груди поднимался трепет тревоги, безмолвный крик: « Это неправильно» . Я была его матерью. Я держала его маленькую, доверчивую руку, когда он переходил улицу, успокаивала его детскую лихорадку среди ночи. Это новое внимание казалось нарушением священного договора.

И всё же... и всё же. Было ещё одно чувство, предательская, шепчущая лоза, обвивавшая моё предчувствие. Это было неоспоримое, постыдное волнение от того, что меня видят не как «мамочку», организатора обедов и находчицу потерянных носков, а как женщину. После двадцати лет брака комфортный, предсказуемый уклад нашей жизни стал едва заметным фоном. Взгляд Кирилла был прожектором, и это было пугающе лестно.

Я ничего не делал. Я убеждала себя, что это просто период, гормоны молодого человека, сбитые с толку близостью и солнцем. Я убедила себя, что признание придаст этому сил, поэтому я молчал, добровольный пленник собственных переживаний.

Солнце становилось смелее, и он тоже. Небрежные прикосновения превратились в намеренные. Игривый шлепок по моей заднице, когда я наклонилась, чтобы поднять полотенце с песка, его ладонь задержалась чуть дольше, оставляя след тепла сквозь тонкую ткань моего сарофана. Моё сердце колотилось о рёбра, как обезумевшая птица в клетке. Я поворачивалась к нему, с нерешительной укоризной улыбкой на губах, но мои глаза встречались с его взглядом – тёмным, пристальным, сверкающим понимающим весельем, от которого у меня перехватывало дыхание и слова. Он видел мою борьбу и наслаждался ею.

Решающий момент наступил у бассейна курорта. Вода была ярко-бирюзового цвета, а воздух звенел от смеха других отдыхающих. Алексей, никогда не любивший плавать, расположился в баре у бассейна с холодным пивом, с удовольствием наблюдая за людьми.

Мы с Кириллом стояли по грудь в прохладной воде, разговаривая ни о чём конкретном – о прозрачности воды, о книге, которую я читала. Солнце грело мои плечи. Затем он придвинулся ближе, обнял меня за талию. Этот жест мог показаться невинным любому наблюдателю.

Но это было не так.

Его пальцы, скрытые под водой, скользнули вниз по моей спине, по изгибу бедра, а затем, с дерзостью, которая парализовала меня, скользнули под резинку моих плавок. Всё моё тело напряглось. Вздох застрял в горле, сдавленный паникой. Я посмотрела на Алексея; он смеялся вместе с барменом, совершенно ничего не замечая.

«Кирилл», — прошептала я с отчаянной, беззвучной мольбой.

Но его пальцы уже были там, нащупывая чувствительную, скрытую часть моей души. Его прикосновение не было неуверенным или неумелым; оно было ошеломляюще точным. Мир сузился до этой единственной, шокирующей точки соприкосновения. Стыд был холодной волной, но за ней тут же последовала более горячая, более мощная волна возбуждения. Опасность этого, публичный характер этого совершенно личного насилия, были извращенно электризующими. Мой разум кричал в протесте, но мое тело, предательское и живое, каким оно не было годами, выгнулось в его руке. Мои глаза затрепетали за солнцезащитными очками. Звуки курорта растворились в глухом рёве, моя вселенная состояла только из умелых, ритмичных нажатий его пальцев. Кульминация, пронзившая меня, была быстрой и ошеломляющей, сейсмическим толчком, от которого у меня подогнулись ноги.

Омерзение наступило мгновенно. Я отпрянула от него, глотнула воздуха и нырнула под воду, позволив прохладному, безмолвному святилищу бассейна скрыть моё пылающее лицо и дрожащие конечности. Я оставалась под водой, пока лёгкие не начали гореть, надеясь, что вода смоет мой грех.

Когда я вынырнула, Кирилл наблюдал за мной, и по его лицу медленно расползалась торжествующая улыбка. Он ничего не упустил. Он чувствовал, как я распадаюсь на части в его руках, видел, как я сдаюсь. В этом взгляде я увидел проблески понимания: врата открыты. Запрет нарушен. Теперь он мог получить всё, что пожелает.

Мое молчаливое соучастие дало ему зеленый свет.

Вернувшись позже на виллу, мы готовились к ужину, и воздух в моей спальне был полон невысказанных слов. Я застёгивала серьги, руки у меня всё ещё слегка дрожали, когда Алексей объявил, что оставил зажигалку в баре и спускается за ней. И будет ждать нас там.

Как только дверь щёлкнула, Кирилл уже был рядом. Он прислонился к дверному косяку, его взгляд был тёмным и сосредоточенным.

«Ну?» — спросил он тихим шёпотом. «Тебе понравилось?»

Горячий румянец разлился по моей груди и щекам. Я не могла встретиться с ним взглядом. «Нам... нам нужно идти. Твой отец будет ждать».

«Еще нет», — сказал он, и властность в его голосе заставила меня замереть на месте.

В два шага он оказался передо мной. Он развернул меня и нежно прижал к прохладной стене, крепко прижав мои запястья над головой. Я оказалась в ловушке не только из-за его силы, но и из-за головокружительного воспоминания о бассейне.

«Он вернется с минуты на минуту», — выдохнула я, но это был слабый протест, лишенный какой-либо реальной убежденности.

Его свободная рука повторила своё интимное вторжение, скользнув под ткань моего сарафана, в нижнее бельё. Я откинула голову к стене, и стон сорвался с моих губ. На этот раз не было никакого притворства, никакого медленного нарастания. Он словно заявил о своих правах. Он точно знал, что делать, как именно прикасаться ко мне, чтобы полностью меня разрушить. Оргазм был ещё интенсивнее первого: первобытное, содрогающееся освобождение, от которого я ослабела и цеплялась за него, ища поддержки, платье помялось, тело гудело.

Когда волны наслаждения отступили, глубокое и пугающее понимание вонзилось в мой мозг. Было слишком поздно. Была перейдена черта, за которой не было возврата. Он открыл свою власть надо мной, а я открыла часть себя, о существовании которой даже не подозревала – женщину, жаждущую, распутную и опасно отзывчивую на него. Я знала с тонущей, волнующей уверенностью, что он может делать со мной всё, что захочет. И тайная, постыдная часть меня отчаянно хотела этого.

Ужин был настоящей сюрреалистической пантомимой. Я сидела между мужем и сыном, ковыряя пасту с морепродуктами и поддерживая вежливые разговоры, а моё тело всё ещё трепетало от воспоминаний о руках Кирилла. Каждый его взгляд, брошенный в мою сторону через стол, был искрой, разгоревшейся на сухом месте. Алексей, довольный вином и едой, ничего не замечал. Пропасть между моей внутренней реальностью и нашей внешней обыденностью была огромной и головокружительной.

Позже, когда Алексей, выпив лишнего на ночь, тяжело поплелся в постель, я пошла в душ. Меня окутывал пар, и я позволила горячей воде омывать кожу, пытаясь смыть чувство вины, смятение и затянувшееся ощущение его прикосновения. Я так погрузилась в свои мысли, что не услышала, как открылась дверь ванной.

Дверь душа отъехала в сторону, и я вздрогнула, прижав руки к груди. Кирилл стоял совершенно голый, с выражением спокойного хозяина на лице.

«Уйди», — прошипела я дрожащим голосом. «Кирилл, пожалуйста, это слишком далеко зашло».

Он шагнул под душ, игнорируя мои протесты, вода потекла по его тёмным волосам, пюстекая по лбу. Он был весь из себя – стройный, мускулистый, уверенный в себе юноша. Мои слова были бесполезны, поглощённые шумом струй и силой его воли. Он прижал меня к прохладному кафелю, его губы нашли мою грудь, а рука, снова скользнула между моих ног с непоколебимой уверенностью. Моё сопротивление было бумажным щитом, сдерживающим поток. Удовольствие нарастало, быстрое и неоспоримое, и я вскрикнула, кончая, мои пальцы впились в его влажные плечи. Моя капитуляция была полной.

Он обнял меня, пока я дрожала. «Моя очередь», — прошептал он хриплым голосом.

Он поставил меня на колени на кафельный пол. Я посмотрела на него, вода струилась по моему лицу, словно слёзы. Это был последний барьер, последнее табу. Мой разум кричал «нет» , но моё тело, моё предательское, пробуждённое тело, уже подалось вперёд. Я взяла его член в рот.

Это было неправильно, настолько глубоко неправильно, но более глубокая, более первобытная часть меня была захвачена. Это была близость, которую я никогда не позволяла себе с Алексеем, уровень подчинения, который был ужасающим и одновременно возбуждающим. Я потерялась в ритме, во вкусе и ощущениях его, в шокирующей силе, которой я могла доставить ему удовольствие. Когда он достиг кульминации, я приняла это яростное, солёное освобождение, слишком переполненная, чтобы делать что-то ещё.

«Тебе нужно уйти», — взмолилась я хриплым голосом. «Твой отец...»

Но он не закончил. Он поднял меня на ноги, развернул и наклонил над туалетным столиком. Мои руки вцепились в прохладный мрамор, когда он вошёл в меня сзади. Я ахнула. Он был крупнее своего отца, и ощущение полного заполнения им меня ошеломляло. Он двигался с дикой, юношеской настойчивостью, которая совсем не походила на привычный, комфортный ритм моего брака. Это было неистово, собственнически, почти злобно. Это было животно и совершенно поглощающе. Мой второй оргазм пронзил меня с силой, от которой у меня подкосились ноги, с безмолвным криком на губах.

Он сел на закрытую крышку унитаза и посадил меня к себе на колени, а потом и на себя. Я оседлала его, обвив руками его шею и уткнувшись лицом в его плечо, чтобы заглушить крики. Я была активным, добровольным участником, гонясь за своим и его удовольствием, потерявшись в море ощущений, где понятия «мать» и «сын» больше не существовали. Было только волнующее и пугающее настоящее.

Зная, что он близко, он поднял меня и нежно поставил на колени. На этот раз я не колебалась. Я снова взяла его член в рот, желая ощутить его вкус, полностью овладеть этим моментом. Мгновение спустя я почувствовала горячее, пульсирующее освобождение, столь непохожее на всё, что я когда-либо испытывала. Это было и насилие, и дар, горькое и священное вино.

Стоя на коленях, переводя дыхание, а позже под холодной водой из душа, я вдруг осознала. Я никогда не позволяла Алексею этого. В моём браке были границы, которые я никогда не переступала. С Кириллом же, за один вечер, все границы были стёрты. Карта моей жизни перекроилась.

И я поняла с ужасающей и захватывающей ясностью, что с моим сыном мне предстоит обнаружить так много вещей, о которых я и не подозревала. Мир снаружи был тёмным и тихим, но внутри меня взошло новое, запретное солнце, и я не могла отвести взгляд от его света.