Счастье от несчастья.

Теперь с уверенностью можно сказать, что корни этой истории уходят в последнюю декаду минувшего столетия. Моя сестра, старше меня на четыре года. А в те дни, когда 1992-й только вступал в свои права, Надежда Васильевна, молодой и подающий надежды гинеколог, казалась самой судьбой поставленной на свое место. Именно тогда, в начале своей профессиональной деятельности, она и столкнулась с тем, что выходило за рамки привычного, с чем-то... из ряда вон выходящим. В её отделении родился ребёнок гермафродит. Но об этом факте и во всех подробностях, я узнал не так уж давно. И знание этого случая, сподвигло нас с сестрой, на ещё более вопиющий проступок...

Но обо всём по порядку...

С самого раннего детства, мы с Надей хорошо ладили. Сначала она оберегала меня, младшего, от всех невзгод. А когда я, возмужав в армейских буднях, вернулся домой, наша связь лишь окрепла. И теперь уже я, стал для неё надежной опорой, своего рода щитом. Не смотря на разницу в возрасте, семьями мы обзавелись почти разом. Сестра очень привязана к своей работе, поэтому и замуж не торопилась. В районной больнице, где работала, ближе к тридцати годам она стала встречаться с коллегой своим, терапевтом. Правда он разведён был и на семь лет старше Нади. И вот в двадцать восемь лет сестра вышла замуж.

Следом и я женился. У нас родился сын. А сестра так и не смогла родить, хотя всю жизнь работает в гинекологии. Но там скорее всего виноват Андрей Иванович, муж её. Он и с первой женой разошелся по причине, что та не могла забеременеть. А как только изменила ему, так сразу же и "понесла" и осталась с тем мужиком. Но мы в семейные дела друг друга, в ту пору не вникали. Очень хорошо общались, по-родственному. С Надей... иногда прям откровенничали. Она очень переживала, что нет у них деток. Но мужа любила и обижать его, не собиралась. Так мы в делах и заботах жили, творили, жизне утверждались и понемногу старели. Вот уже и мой золотой юбилей. Отгуляли по-семейному. Через год Надежду Васильевну провожали на заслуженный отдых. Тоже юбилей, чисто женский. А вскоре у неё горе большое произошло. Овдовела она, тромб оторвался у Андрея.

Эта беда нас снова сблизила с сестрой. Я старался во всём ей помогать, ведь больше некому. Именно в тот период одиночества и тоски, которые, казалось, въелись в стены её просторной квартиры, она и рассказала мне ту историю. Ту самую, с гермафродитом. Мы сидели на её кухне, заваренный чай в моих руках давно остыл, а Надя, глядя куда-то мимо меня, в прошлое, говорила тихо и монотонно, словно читая протокол. Дело было в девяносто втором. Роженицу звали Светлана. Молодая, неблагополучная, - парень сбежал, узнав о её беременности. Роды приняли благополучно, но когда ребёнка начали обрабатывать... Надежда Васильевна, тогда ещё просто Надя, увидела нечто, что заставило её вздрогнуть и ужаснуться. У новорождённого были и мужские, и женские признаки... Недоразвитые, но явные, даже на первый раз. В те времена о таких вещах не говорили, их скрывали.

Светлане, в состоянии послеродового шока, наспех объяснили, что у девочки «некоторые особенности», требующие наблюдения. Мать, оглушённая непонятным известием и бедностью, согласилась на всё и через неделю была выписана. Но Надежда Васильевна не могла отпустить далеко от себя, этот уникальный случай. Она дала Светлане свой домашний телефон – неслыханная по тем временам дерзость. «Звоните, если что», — настаивала она.

И Светлана звонила... Сначала редко, потом всё чаще. Она переехала в другой город, но связь не прерывала. Надя стала для неё не просто врачом, а единственным доверенным лицом, исповедником которому она верила во всём. До пятнадцати лет «оно», больше напоминало девочку, по имени Таня. Платья, косы, куклы – Светлана цеплялась за её «девчачью» идентичность, как за спасательный плот. Надя говорила ей, что не нужно было спешить с этим, так как потом, могут быть проблемы, но Светлана отмахивалась от этого. А потом, в пятнадцать лет, половое созревание проявилось своеобразно. Однажды утром Таня проснулась вся в поту и ужасе, обнаружив, что её маленький пенис раздулся и стал твёрдым под ночной рубашкой. Первым делом, она показала этот казус маме. Светлана позвонила Наде и её голос дрогнул в трубке. «Надежда Васильевна, он... становиться больше! И встаёт как у мужчины! Что мне делать?»

Надя слушала спокойно, пальцы побелели вокруг телефона. Она уловила неподдельную панику, дрожь матери перед лицом чудовищной неизвестности... Светлана описала перемены – увеличение от возбуждения, которое теперь происходило, почти ежедневно. И не только это. Огрубел голос, обозначился кадык, её плечи стали шире её бëдер. Наде они звонили два раза в неделю. Иногда Светлана просто появлялась на пороге её квартиры, без предупреждения, с безумными, умоляющими глазами. -«Она теперь ненавидит платья, считая что я врала ей», — шептала мать, расхаживая по крошечной Надиной кухне. «Она, Таня становится... им? Вы были правы. Я действительно поспешила?»

Неизвестность всей ситуации нарастала, пугала... Визиты Светланы превращались в безумные паломничества. Она приходила, запыхавшись, сжимая в руках потрёпанные блокноты, исписанные наблюдениями изменений в теле Тани — о каждом новом волоске, под носом и на промежности. О каждой перемене позы, в походке и манере сидеть. Даже изменилось выражение сверкающих глаз, которые больше не выглядели девичьими. Надя чувствовала, что плотина вот-вот прорвется; - Таня не просто менялась. Она превращалась больше в юношу.

«Мальчик мой», – прошептала Светлана однажды вечером, впервые произнеся это слово, думая о Тане, не как о дочери... Её слова повисли в воздухе тесной квартиры. «Он просыпается в поту... мечется как в бреду... что-то внутри него болит». - Она описывала моей сестре всё то, что происходило с её теперь уже сыном... "Сжатые кулаки, приглушенные стоны, подушки, швыряемые о стены". Надя прекрасно это понимала – содрогание от паники, смятение подросткового тела, требующего освобождения, не понимая собственной механики, застрявшего между двумя личностями. Пубертат... и патология.

Наливая тёплый чай, Надя говорила тихо, клинически–бесстрастным тоном врача, объясняющего процедуру. «Энергия должна найти безопасный выход. Мануальная стимуляция... или... оральный способ. Нежное исследование и помощь». Светлана побледнела, но в отчаянии наклонилась вперёд. "Я наверное страшная грешница... но я даже пробовала ласкать её пальцами, языком и толстым фломастером, но она не испытывает оргазма... Да, ей приятно, она даже немного увлажняется в щелке и между губок, но в это время надувается клитор-членик, или даже не знаю как ЕГО назвать"... Надя тихо добавила: «А менструации когда-нибудь были?» «Нет», – последовал сдавленный ответ. «И грудь... маленькая. Чуть больше куриного яйца. И "мешочек" под яички вроде есть, небольшой... но пустой, шариков нет». Надя кивнула и про себя подумала: "Биология утверждала свою жестокую ясность. Он больше мальчик, чем девочка".Изменения ускорялись – голос становился всё ниже и ниже, и вдруг начинал ломаться. Страх побудил Светлану к решительным действиям. Не прошло и недели, как "Таня" превратилась в "Мишу". Её сын, переименованный в Михаила, внезапно поступил в другую школу. Исчезли платья и куклы, их заменили наспех купленные джинсы и рубашки. «Она» стала «он». И всё же испуганное вздрагивание Светланы, при виде проступающего мальчишеского силуэта ребёнка, выдавало её непрекращающийся ужас. Она всё ещё странно цеплялась за эту новую личность, шепча имя Михаила, как заклинание против прошлого...

Надя впитывала лихорадочные новости Светланы: "Михаил с трудом справлялся с алгеброй, бормотал ответы, вздрагивал от неожиданных прикосновений. Сверстники не издевались над ним открыто... они просто игнорировали его. Изоляция была хуже насмешек. Миша-Таня просто замкнулся в себе, проводя вечера взаперти, в своей комнате. Светлана доложила о приглушённых, шаркающих звуках за дверью, прерываемых резкими паузами – тяжёлой тишине, которую Надя сразу узнала. Мальчик в одиночку боролся с неумолимыми потребностями своего тела".

Однажды вечером тишина нарушилась. Сквозь тонкую дверь комнаты, прорвался сдавленно-надрывный всхлип. Затем ещё один – более глубокий, более резкий – звук, совершенно непохожий на ту, тихую девушку, которую помнила Светлана. Страх, отпечатавшийся на лице Михаила, на прошлой неделе – «У них у всех есть девушки», – пробормотал он, глядя в свою нетронутую тарелку, – всплыл в её памяти. Светлана поняла... Источником его мучений была не алгебра. Его мучило одиночество, ужасающая невозможность близости! С несформированным до конца членом, ему было сложно найти девушку...

Его крики становились всё громче, хриплые от отчаяния и острых краев подросткового унижения. Светлана не выдержала, опасаясь что так он может наложить на себя руки. Она медленно отворила незапертую дверь. "Михаил" съежился на краю узкой кровати, уткнувшись лицом в дрожащие руки. Даже плечи его дрожали. Под ногами у него валялись скомканные страницы учебника. Сдавленный плач наполнял маленькую комнату, отражаясь от не сильно толстых, оштукатуренных стен. Он не поднял глаз; исходящая от него безграничная уязвимость, на мгновение парализовала её... Затем инстинкт, яростный и защитный, взял верх над осторожностью. Светлана молча опустилась перед ним на колени, на потёртый ковёр. Её пальцы слегка дрожали, когда потянулась к его джинсам. Михаил застыл, всхлипывая, - резкий вздох застрял в горле. Его заплаканное лицо исказилось. В его широко распахнутых, налитых кровью глазах боролись растерянность и шок. «Мама? Что... ты...» Слова замерли, когда её пальцы возились с пряжкой ремня. Он не оттолкнул её, но и не помог сам.«Зачем тебе эти девчонки?» - стала утешать своё чадо Светлана, - «Мама сама тебе во всём поможет»...Паника душила его – это было неправильно, чудовищно... но ужасная душевная боль, желание, пульсирующее под брюками и кричащее в груди, заглушили его протесты. Мать, спустила джинсы с его бёдер, не поднимая глаз. Внезапный прохладный воздух на его горячей, натянутой коже заставил его сильно содрогнуться. Её тёплое дыхание коснулось его отростка-члена, а затем губы Светланы, без колебаний сомкнулись вокруг него. Михаил коротко вскрикнул – в этом звуке чистый восторг, испуганного облегчения, смешался с глубочайшим стыдом. Его пальцы судорожно запутались в волосах матери, приковывая тело к головокружительному ощущению. Собственная мать сосёт ему член...Слёзы снова хлынули потоком, смачивая её кожу головы, но на этот раз это было другое чувство – освобождение, а не отчаяние! Он сильно дрожал, его сдавленное дыхание вырывалось прерывистыми хрипами. Мир сузился до обжигающего жара, напряжения и мокрых волос матери у его дрожащих бёдер. Мать яростно сосала и наконец-то Миша-Таня кончил... После этого они долго молчали. "Михаил" откинулся на голый матрас, тяжело дыша, безучастно глядя в потолок. Его лицо полыхало румянцем, под высыхающими дорожками слёз. Глубокое, тошнотворное смущение, боролось с затяжным отголоском сильного наслаждения и в то же время, угрызения совести.

Светлана скованно поднялась, вытирая рот тыльной стороной ладони. Её пальцы коснулись солёной влаги - слёзы "Чудо-отпрыска" смешались с её собственными. Она не могла выдержать его растерянного взгляда. Тишина сгустилась, напряглась и стала удушающей. Мать выбежала из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь. Замок щелкнул – глухой звук, эхом отдавшийся в безмолвном коридоре. Тяжело прислонившись к отслаивающимся обоям за дверью, Светлана провела дрожащими пальцами по губам. Слабый привкус – соль, что-то металлическое, и под всем этим, густой запах подросткового естества – упрямо цеплялся за язык. Этими же пальцами, она провела у себя по прорези половой щели. Там был потоп... Если бы не трусы, влага "возбуждения" стекала по ляжкам. Трубка телефона тяжело лежала на рычаге, в кухонном коридоре. Она смотрела на него, понимая что нужно доложить Наде...

На следующий вечер, Михаил не вышел из своей комнаты к ужину. Когда Светлана тихонько постучала в дверь, обнаружила, что она не заперта. Он сидел, свернувшись калачиком, на кровати, безучастно глядя в нераскрытый учебник. Его плечи сгорбились – невысказанная мольба, которую она сразу поняла! Молча женщина снова опустилась на колени. На этот раз, её движения были менее неуклюжими и более решительными. Пальцы расстёгивали его джинсы, уже не дрожа. На этот раз он не вскрикнул. Просто молча откинулся назад, кусая губы до крови. Его пальцы сжались в кулаки, на потрёпанном покрывале под ним. Глаза Миши зажмурились, когда мама взяла его член в рот глубже, чем накануне. И снова сосала, сосала, сосала... пока он не расслабился скудным выплеском, жидкой влаги.

Почти каждый день, Михаил уходил в свою комнату после ужина, не в силах встретиться с мамой взглядом. Светлана следовала за ним и находила его, уже лежащим на кровати в быстро угасающем, вечернем свете. Тишина стала их языком. Иногда, стоя на коленях на потёртом коврике у его кровати, она замечала, как "чадо" искоса поглядывает на неё, сквозь опущенные ресницы. На её грудь, с торчащими сосками, под тканью выцветшей блузки, когда она склонялась над ним. Странно было видеть, как на его лице, мелькает зарождающийся испуг: – смятение, смешанное с неловким желанием... Однажды вечером, когда мамины губы ритмично двигались по его "члену", Миша вдруг неуверенно нагнулся и опустил руку ниже её головы. Его пальцы легонько, нерешительно коснулись выреза ночнушки. Светлана перестала сосать и выпустила член изо рта. Он опустился к ней на пол. Затем, с неуклюжей поспешностью мальчик, словно боясь, что она уйдёт, начал неловко стаскивать с неё верхнюю рубашку.

Женщина не противилась этому. Когда "Миша" впервые поцеловал её грудь, неловко прижавшись лицом к нежной коже, Светлана тихонько ахнула. Стыд обжег её, как лесной пожар. Маме стало очень приятно. Но она не оттолкнула его. Вместо этого, Светлана инстинктивно выгнула спину: – молчаливое приглашение. Теперь руки "Миши-Тани", нетерпеливо двигались, полностью исследуя её гладкое тело. Его влажные, неопытные поцелуи жадно скользили по её груди. Она нежно направляла несмышлёныша, прижимая его голову ближе. А затем, инстинктивно, – движимая похотью, начала стаскивать юбку. Неуклюже спустила её вниз по ногам, отбросив на ковёр. Михаил на мгновение замер, широко раскрытыми глазами глядя на её обнажённые бёдра, прежде чем снова зарыться лицом в податливое тело. Его поцелуи становились смелее, влажными и жаркими: – по мере того, как он спускался ниже, по её дрожащему животу. Аромат женского возбуждения, наполнил маленькую комнату. Нерешительно, неуклюже он прижался ртом к её складкам половых губ. Робкие поцелуи, стали неистовыми, когда мама одобряюще ахнула... Его собственное удовольствие, полностью отошло на второй план, – сменившись открытием её прелестей! "Оно" стало лизать мамину пиздёнку...

Вместо того, чтобы отдавать всю себя, Света начала получать что-то взамен, а он наконец-то обрел облегчение, растворяясь в ней. Женщина выгнула бедра вверх, навстречу его страстным ласкам, яростно дрожа, когда его неопытный язык нашел ритм, заставивший её открыто задыхаться. Мишин приглушенный стон, отдался эхом по ее коже, когда она начала покачиваться, скользя по его лицу. Он старался быть не нежным, но в тоже время требующим, её скорейшего освобождения, от скопившегося сексуального голода. Тишина содрогалась в тесной комнате, нарушаемая лишь резким дыханием и чавкающими, влажными звуками. Долгие, упоительные минуты заканчивались, напряжение нарастало! Но вдруг "Миша" резко вскрикнул ей в промежность. Она почувствовала его содрогающееся тело у своего бедра. Он спустил ей на голень... Светлана яростно дернулась под его языком, высоко выгнувшись — сдавленный вздох вырвался из горла, когда ее накрыл собственный оргазм!

Михаил не убирая руки со своего "отростка", взобрался на диван. Тяжело дыша, мама рухнула на тонкий матрас, рядом со своим дрожащим чадом. Его раскрасневшееся лицо прижалось к ее бедру, — влажное от общего пота. Светлана, безучастно смотрела на трещину, расползающуюся, словно чёрная молния, по запятнанной штукатурке потолка. Вернулась в комнату тишина: – густая, тяжёлая, немой свидетель тяжкого греха. Покровом тайны она окутала их близость, о которой никто не осмеливался говорить.

***** Дни сливались в недели, в месяцы, в годы. Мать и сын ублажали орально друг друга всё это время. Михаил неуклонно подростал. Его член значительно сформировался. Он стал гораздо крупнее и начала открываться небольшая головка. К двадцати годам, "Миша-Таня" был выше Светланы. Его плечи стали значительно шире, а голос больше напоминал мужской. Его половой орган, почти полностью сформировался. Однажды вечером, после того как Михаил закончил ужинать, Светлана отодвинула пустую тарелку и очень удивила его. Она забралась жопой на кухонный стол, прямо перед ним. Затем приподняла юбку и крепко схватила его за запястье, впиваясь ногтями в кожу. Трусов на маме не было. В глазах Михаила мелькнуло недоумение...

« Давай сделаем Это по настоящему... Сил моих нет больше терпеть такое возбуждение...», – сказала она дрожащим голосом. Не мольба... Требование! Она быстро спустила с него штаны. Затем своей рукой, направила уже твёрдый член, к влажному входу влагалища. "Сын" напрягся, слегка отстранившись...

«Ты теперь мой сын, мой "мужчина"», – страстно шептала она словно в забытьи.

«Давай!»

Михаил колебался лишь секунду... Затем из его горла вырвался грубый, гортанный звук – знак капитуляции. Одним резким толчком, он глубоко вошёл в её мокрое, тесное влагалище, когда-то породившее это "Чудо" на свет. Светлана вскрикнула от полного проникновения, давно не было полноценного соития. Запрокинув голову на жёсткую древесину кухонного стола, обхватила его бёдра ногами, запирая "членик" внутри себя. Блузка порвалась, оголяя увесистую грудь, с торчащим соском, когда "сын" прижимался к ней. Стол скрипел от его толчков диких и ритмичных, они задыхались от наслаждения. Светина юбка задралась выше талии. Михаил только учился трахаться, но инстинктивно делал всё правильно. Каждый томный вздох матери, наполнял его сильным желанием, владеть женщиной. Его член напрягался всё сильнее. Он слишком крепко сжимал её бёдра, оставляя на коже цветущие синяки. Мама возбуждённо шептала ему в потную шею: «Глубже родной! Глубже...» – побуждая его утолить свою страсть в её влажном жаре. Их соитие было молчаливой яростной страстью, сродни совокуплению хищников в саванне, сопровождаемое башенными шлепками тел и тяжёлым дыханием. Когда они одновременно кончили, Миша смотрел на её безвольное, дрожащее тело на столе. Мамины глаза сияли от удовлетворения. В них не было ни капли раскаяния за то, что оттрахала собственного сына.

В последствии оказалось, что Надя как врач, посоветовала ей так поступить, сказав, "что раз они уже удовлетворяют друг друга орально, то пусть попробуют настоящий секс, как пара. Этим они себе уже не навредят, но пользу получить могут.

«Не знаю», — тихо призналась сестра, проводя пальцами по тёплому ободу чашки, «Возможно, я перешла черту, давая такой совет. Но голос Светланы тогда звучал... опустошённо. Как будто она совсем перестала быть человеком». И очень тихо добавила «Она назвала это „эволюцией“. Сказала, что мальчику нужно полное, половое воспитание. А кто кроме Светланы, может ему это преподать?..».

Откровение старшей сестры, обрушилось на меня, как физический удар: — это расчётливое руководство от женщины, которая принимала роды в больнице. Усталое пожатие плечами Нади, говорило о многом: «А кто ещё у них был? Мир их отверг. Так они стали всем миром - друг для друга»!

После двадцати "Миша-Таня" всегда кончал в маму Свету, хотя и раньше пробовали иногда. Но семя было скудным, прозрачным и жидким. Ну, им было всё равно. Дело было не в детях, о них никто не помышлял, дело было в дикой, отчаянной жажде, соединить воедино то, что расколол мир, исправить ошибку жестокой природы. Так теперь и живут вместе как пара, но скрывая свою "СВЯЗЬ" ото всех.

Я смотрел на руки сестрёнки – тонкие, изящные, прооперировавшие сотни женщин, которые теперь нервно теребили край салфетки. И в тот момент я понял не столько её рассказ, сколько её собственную, невысказанную трагедию... Всю жизнь она, дарившая жизнь другим, сама была лишена материнства! Всю жизнь она лечила женщин от бесплодия, а сама оставалась такой же бесплодной. Её брак был сухим, лишённым страсти, долгом. И эта история Светланы, извращённая и шокирующая, была для неё не просто медицинским казусом. Это была история о всепоглощающей, жертвенной, пусть и изувеченной, близости. О том, чего у неё самой никогда не было!

Эта история так подействовала на меня, что в очень зрелом возрасте, я уговорил родную сестру, врача гинеколога на инцест... Нет, это случилось не в ту же ночь. Прошли недели. Месяцы. Надя постепенно выходила из траура, но в её глазах поселилась пустота. Я помогал ей с ремонтом, с бумагами, мы часто виделись. И однажды вечером, когда мы разбирали старые книги Андрея Ивановича, наш разговор снова зашёл о близости. О том, как страшно остаться одним, когда тебе за пятьдесят. Как тело, ещё живое, требует ласки, а душа стыдится этого желания. Я сказал: «Надя, а ведь эта твоя Светлана... она не была одинока. В своём грехе, она была счастливее нас с тобой»...

Она посмотрела на меня с удивлением, а потом её взгляд стал тяжёлым, понимающим...

— Ты хочешь сказать, что жалость – это тоже любовь?..

— Я хочу сказать, что мы с тобой: – всё, что у нас осталось. И я не хочу, чтобы ты угасала в одиночестве...

Я подошёл к ней, обнял и она прижалась ко мне, как в детстве, но только теперь это была не детская потребность в защите, а взрослая, отчаянная потребность двух одиноких душ в тепле. Мы боялись самих себя, своих морщин, своего опыта. Но страх одиночества оказался сильнее. Мы молча стояли в её гостиной, обнявшись. Голова Нади лежала у меня на плече, её дыхание было неровным, прерывистым. Я чувствовал её запах: – лекарства, старое мыло и что-то неуловимо-женственное, сладковатое, что всегда было её сутью, даже под белым халатом. Мои руки дрожали, когда я прикоснулся к её волосам, седым у висков, но всё ещё мягким и густым. Она вздрогнула, но не отстранилась. Наоборот, её пальцы вцепились в мою рубашку с такой силой, будто она боялась упасть.

— Брат... - прошептала она, и в этом слове было столько страха и надежды, что у меня сжалось сердце. Я знал, что делаю. Это был не порыв... Это был выбор!

Я медленно наклонился и коснулся губами её лба. Кожа была тонкой, почти прозрачной, как пергамент. Я поцеловал её в висок, затем поцеловал уголок глаза где затаилась слеза. Она заплакала беззвучно, её тело содрогалось в моих руках. Я прижался губами к её щеке, ощущая солёную влагу, потом к уголку губ – дрожащих, полуоткрытых. Первый поцелуй в губы был робким, почти невинным. Но когда наши губы встретились снова, всё изменилось. Она ответила мне с жадностью, будто задыхалась. Её язык коснулся моего, горячий и неуверенный. Руки её полезли под мою рубашку, ладони скользнули по спине – шершавые от работы, но нежные в своей настойчивости. Я почувствовал, как её грудь, полная и тяжёлая под тонкой кофтой, прижалась ко мне. Через ткань ощущался твёрдый сосок. Я обхватил её за ягодицы, приподнял и она обвила меня ногами, как лиана.

Я отнёс её на диван ни на миг не отрываясь от её влажных, горячих губ.

Воздух наполнился звуками: – наше сопение, шорох одежды, скрип пружин. Запах пыли смешался с ароматом её кожи, теперь горячей, влажной от возбуждения. Я расстегнул её блузку. Бельё было старомодным, хлопковым, белого цвета. Её груди вывалились тяжёлыми, чуть обвисшими шарами. Соски были тёмно-коричневыми, крупными, уже твёрдыми. Я опустил голову, взял один в рот. Она вскрикнула, её руки впились мне в волосы. Я сосал, лизал, кусал нежно и в тоже время с диким желанием. Она выгибалась, подставляя живот. Я расстегнул её брюки, стянул их вместе с бельём. Там, между ног, седые, редкие волосы. Я провёл пальцем по щели: – она была горячей, влажной, уже приоткрытой. Надя застонала, раздвинула ноги шире.

— Братик... там... — простонала она, и я всё понял.

Опустился между её ног, раздвинул чуть сильнее пальцами губы. Клитор был маленьким, спрятанным, но напрягшим. Я коснулся его языком. Надя взвизгнула. Я лизал медленно, вдумчиво, словно исследовал каждую складочку. Потом стал быстрее, сосредоточившись на этом "бугорке". Она заёрзала, застонала, гладкие бёдра подрагивали. Пальцами я вошёл в её щелку. Внутри было узко, горячо и скользко. Её мышцы сжимали мои пальцы, будто обсасывая. Я нашёл ту стеночку, ребристую как нёбо и стал тереть. Сестра закричала, её тело напряглось как струна. Я продолжал лизать и теребить клитор, чувствуя, как её влага сочится мне на подбородок. Она задергалась, затряслась: – первый оргазм накрыл её волной, короткой, но сильной. Она простонала долго и жалобно, потом обмякла. Я поднялся, прижался к ней всем телом. Мой член был твёрдый, как камень и пульсировал от нетерпения. Я направил его головку ко входу её текущей щелки. Он легко скользнул по мокрым губам, проникая в тесную глубину. Я втолкнул его дальше, до упора. Надя вскрикнула от неожиданности, её глаза широко раскрылись. Внутри было невероятно мокро, горячо, пульсирующее. Пришлось замереть на секунду, наслаждаясь ощущением. Потом начал двигаться. Сначала медленно, вытягивая почти полностью, затем вгоняя обратно. Каждый толчок заставлял её вздрагивать. Я чувствовал, как внутренние мышцы влагалища обвивают мой ствол, сжимают его. Её ноги обвились вокруг моей спины, пятки впились в ягодицы. Надя подняла бёдра, подставляясь глубже.

Я ускорился. Звук шлепков наших тел заполнил комнату, смешиваясь с её тяжёлым дыханием и моими хриплыми стонами. Её соки текли по моим яйцам, капали на простыню. Я наклонился, прижал её к себе, впиваясь губами в шею, покусывал ключицы. Она ответила, впившись зубами мне в плечо. Боль смешалась с наслаждением. Я схватил её за волосы, откинул голову назад. Её глаза были полузакрыты, губы приоткрыты, язык скользил по нижней губе. Я трахал сестру всё быстрее, глубже, почти вынимая, потом вгоняя до самого основания. Мои яйца бились о её промежность. Она завыла, её тело начало бешено дёргаться: – второй оргазм! Её киска сжалась так сильно, что чуть не вытолкнула меня. Я замедлил ход, но не остановился. Продолжал всаживать в неё, чувствуя, как внутри всё пульсирует и сжимается. Надя стонала непрерывно, как будто плакала от удовольствия. Моё тело покрылась потом, капли падали на её грудь. Я чувствовал, как нарастает моё собственное напряжение, горячий ком внизу живота. Уже понимал, что не смогу долго сдерживаться. Её ноги сжали меня ещё сильнее. Она поднялась на локти, а грудь тряслась в такт нашим движениям.

— Давай... сильнее... не останавливайся...– прохрипела сестрёнка. Её голос был прерывистым и томным. Я ускорился до предела, вгоняя член так, что кровать скрипела в такт моим движениям.

Звуки стали громче, мокрые, хлюпающие. Я чувствовал каждую извилину внутри её тесной щелки, каждый спазм её влагалища. Мои бёдра горели от напряжения. Она снова застонала, и её тело затряслось: – третий раз! Её пальцы впились мне в спину, оставляя царапины. Я наклонился, взял её сосок в рот, прикусывая и посасывая. Надя закричала в голос, её ноги задрожали. Я поднял её левую ногу выше, почти к плечу. Вошёл ещё глубже. Она завизжала! Внезапно я почувствовал, что кончаю сам. Спазм пронзил меня от яиц до кончиков пальцев. Я вогнал свой член, до предела и замер. Он пульсировал внутри, выстреливая горячими струями спермы. Я чувствовал, как она заполняет её, каждая струя – отдельный толчок. Её внутренности сжимали меня, выжимая всё до последней капли. Я зарычал, уткнувшись лицом в подушку рядом с её головой. Дышал как загнанный зверь. Она обняла меня руками, прижимая к себе, пока я кончал. Её тело тоже, всё ещё содрогалось.

Когда последняя пульсация угасла, я рухнул на неё, не вынимая члена. Он всё ещё был твёрдым, но уже не вздрагивал. Мы лежали, слипшиеся от пота и её соков. Воздух в комнате был тяжёлым, сладковато-солёным от запаха секса. Я слышал, как её сердце, бешено колотится подо мной. Моё дыхание постепенно замедлялось. Сестра провела рукой по моей спине, пальцы скользили по царапинам.

— Ты... безумец... – прошептала она, но в её голосе не было злости. Только усталость и что-то вроде удивления. Она вздрогнула, и её бёдра снова сжали мой член: – слабо, но ощутимо. Он ответил лёгкой пульсацией. Надя улыбнулась уголком губ. Мы целовались - медленно, лениво. Не так, как перед этим – не с жадностью, а с нежностью. Я ощущал вкус её слёз на её губах – солёный, острый. Мои пальцы скользили по её влажной шее, собирая капли пота. Она приподнялась на локтях, и я почувствовал, как её киска сжимает мой член. Он начал понемногу увядать, терять упругость, но всё ещё был внутри. Тёплая сперма вытекала из неё, стекая по внутренней стороне бедра. Я провёл рукой по её животу, чувствуя под пальцами вздымающиеся рёбра. Её грудь прижималась к моей груди. Соски были твёрдыми камешками. Она обвила мою шею руками, притянула к себе. Мы целовались так долго, что язык начал неметь. Её дыхание было горячим на моём лице. Она потёрлась щекой о мою щёку. Шершавость щетины заставила её вздохнуть.

— Не уходи...– прошептала она. - Как жаль, что мы не сделали это лет двадцать назад... Ведь могли столько лет, быть счастливыми в тайне ото всех...

И я не уходил. Мы лежали, прижавшись лбами. Мой член медленно становился мягче, но всё ещё был погружён в неё. Тёплая сперма продолжала сочиться наружу, смешанная с её соком. Я чувствовал это по влажности на коже наших бёдер. Запах стоял густой, сладковатый, тяжёлый... именно запах секса. Она провела рукой по моей спине, зацепив ногтями засохшую царапину.

— Больно?.. – спросила она. Я покачал головой, нет... Её пальцы опустились ниже, скользнули по моей пояснице. Затем её рука легла на мою ягодицу. Она сжала её, притягивая меня глубже. Мой мягкий член слабо дернулся в ответ, внутри неё. Сестра засмеялась тихо, беззвучно. Губы её коснулись моего плеча. Я чувствовал влажный след от поцелуя.

— Ты весь дрожишь... – сказала она. И это была правда. Моё тело ещё не успокоилось. Каждая мышца вибрировала от напряжения. Она провела ладонью по моей груди. Её пальцы остановились на соске. Круговое движение. Я застонал. Она улыбнулась в мою кожу. Мы лежали так, слипшиеся, дышащие в один ритм. Мой член наконец совсем ослаб, но не выпал. Он просто находился внутри неё, как тёплая, знакомая часть тела. Последние капли спермы вытекли из неё. Я почувствовал это, по лёгкому движению влаги между нашими телами. Она вздохнула глубоко, и её живот прижался к моему животу. Глаза Нади были закрыты. Не теряя чувства неги, мы незаметно для себя уснули.

С тех пор прошло уже три года. Мы не живем вместе, у каждого свой дом, своя жизнь. Для всех окружающих мы – просто брат и сестра, особенно близко сошедшиеся, после обоюдной утраты. Но несколько раз в месяц я прихожу к ней, или она ко мне. Мы ужинаем, смотрим старые фильмы, разговариваем. А потом наступает ночь и мы находим утешение друг в друге! Это не та порочная страсть, что была у Светланы и её сына... Это что-то другое – спокойное, глубокое, выстраданное! Мы, как два старых дерева, сросшиеся корнями, чтобы противостоять ветру.

И да, до сих пор мы счастливы в этой своей тихой, запретной близости. Мы дали друг-другу то, чего были лишены большую часть жизни – абсолютное принятие и покой. И разве это не чудо, пусть и выросшее из самого мрачного и безнадёжного случая, в её медицинской практике? Она, врач гинеколог, так и не познавшая радости материнства... и я, её брат, стали друг для друга Всем! И в этом была наша странная, изломанная, но единственно возможная правда!..