Лето 1992 года в Москве было жарким и душным. Перестройка только-только отгрызла старые советские устои, и на волне этой свободы в только что открывшемся огромном Дворце молодёжи на Комсомольском проспекте устроили первый в истории России конкурс «Лучший бюст». Официально это называлось «Фестиваль женской красоты», но все понимали: приехали смотреть на голые сиськи. Билеты стоили бешеных денег, но народ валил толпами. В зале гремела западная музыка, мигали стробоскопы, а на сцене уже стояли двадцать пять полуобнажённых женщин, которым предстояло доказать, что именно их грудь – самая красивая, упругая и желанная в новой России.

Среди участниц была Светлана Викторовна Ковалёва, тридцатидевятилетняя мать-одиночка из Подмосковья. Высокая, с длинными каштановыми волосами до лопаток, с тонкой талией и широкими бёдрами, которые роды только сделали ещё более женственными. Но главное – её грудь. Пятый размер, тяжёлый, но невероятно упругий даже после кормления. Соски крупные, тёмно-розовые, всегда чуть набухшие, вечно готовые к ласкам. Она пришла сюда не ради приза (хотя десять тысяч рублей были бы очень кстати), а чтобы почувствовать себя живой. Муж бросил её пять лет назад, и с тех пор она только работала и растила сына. А сыну, восемнадцатилетнему Саше, она ничего не сказала. Просто ушла утром «по делам в Москву».

Саша же, случайно узнав от друга, что в городе проходит «что-то голое», купил билет в последний ряд партера и пришёл. Он и представить не мог, что увидит там свою мать.

Когда объявили номер 17 – «Светлана Ковалёва, 39 лет, Московская область», зал взорвался свистом. На сцену вышла она вышла в тонком белом пеньюаре, почти прозрачном. Под ним ничего не было. Свет софитов бил прямо в неё, и сквозь ткань отчётливо проступали тяжёлые контуры сисек, тёмные кружки сосков и даже лёгкая тень между ног. Саша вжался в кресло, чувствуя, как кровь стучит в висках. Это была его мама. Его родная мать стояла полуголая перед тысячей мужиков, и все они сейчас пялились на её тело.

Ведущий, какой-то лощёный парень в смокинге, подошёл к ней с микрофоном:

– Светлана, расскажите, почему вы решили участвовать?

Она улыбнулась – той самой улыбкой, которой когда-то убаюкивала Сашу в детстве, только теперь она была другой, взрослой, порочной.

– Хочу, чтобы на меня посмотрели, – просто сказала она. – Давно не чувствовала себя женщиной.

Зал взревел. Ведущий кивнул осветителям, и музыка стала громче – что-то медленное, тяжёлое, с низким басом. Светлана медленно развязала пояс пеньюара. Ткань соскользнула с плеч, и грудь вырвалась на свободу. Две тяжёлые, идеально круглые полусферы, слегка покачивающиеся при каждом вдохе. Кожа белая, почти светилась под софитами. Соски стояли торчком – не от холода, а от возбуждения. Она знала, что на неё смотрят. Знала – и наслаждалась.

Саша почувствовал, как у него в штанах стало тесно. Член напрягся так сильно, что было больно. Он не мог отвести глаз. Мать медленно повернулась спиной к залу, показывая, как сиськи выглядят в профиль – тяжёлые, с лёгким провисанием, но таким естественным, таким настоящим. Потом снова лицом – и одной рукой приподняла левую грудь, словно предлагая её всем сразу. Пальцы сжали сосок, потянули, и он вытянулся сантиметра на два. Зал выдохнул. Кто-то в первом ряду уже дрочил открыто.

Следующий этап – «массаж». Каждой участнице давали масло и минуту, чтобы показать, как она умеет ласкать свою грудь. Светлана взяла бутылочку, вылила густое золотистое масло прямо на соски. Оно потекло вниз, обволакивая каждую складочку, стекая по животу. Она начала массировать – медленно, круговыми движениями, сжимая сиськи так, что они выпирали между пальцами. Соски терлись о ладони, становясь ещё твёрже. Она закрыла глаза, чуть приоткрыла рот – и тихо, но отчётливо застонала. Не для публики. По-настоящему.

Саша уже не сдерживался. Он расстегнул ширинку под пиджаком и достал член. Твёрдый, горячий, с набухшей головкой. Он начал медленно водить рукой вверх-вниз, глядя, как мать на сцене ласкает себя. Как её пальцы скользят по маслу, как сиськи блестят, как соски торчат, будто прося, чтобы их пососали.

Последний этап «проверка на натуральность». Венгр из жюри вышел, схватил её за сиськи двумя руками, вдавил пальцы так, что кожа побелела, потом отпустил – сиськи спружинили обратно. Он оттянул сосок на три сантиметра, отпустил – тот щёлкнул, как резиновый. Потом наклонился и втянул сосок в рот, глубоко, с чавканьем. Светлана выгнулась и простонала в микрофон: «Ох… блядь…». Камера взяла крупный план: сосок во рту венгра, слюна стекает по груди и капает на пол.

Финал. Пять финалисток, и среди них – Светлана. Теперь нужно было выбрать победительницу голосованием зала. Каждой давали по тридцать секунд «свободного выступления». Когда дошла очередь до Светланы, она не стала танцевать. Она просто подошла к краю сцены, присела на корточки прямо перед первым рядом и, глядя прямо в зал (а может, чувствуя, что сын где-то здесь), взяла свои сиськи в руки и начала сжимать их друг к другу, образуя глубокую ложбинку. Потом наклонилась вперёд и провела языком по своему же соску. Один раз. Второй. Третий. Зал взвыл. Кто-то кончил прямо в штаны.

Саша тоже кончил. Горячо, обильно, прямо в ладонь, глядя, как мать облизывает собственный сосок. Он дрожал всем телом, кусая губу до крови, чтобы не закричать.

Победила, конечно, она. Когда ей вручали огромный хрустальный кубок в форме женской груди, она стояла голая по пояс, с короной на голове и улыбалась. А потом, уже за кулисами, когда толпа разошлась, Саша пробрался туда по служебному коридору.

Светлана стояла за кулисами, всё ещё с короной на голове и кубком в руках, когда до неё дошло. Она увидела его в полумраке коридора: Сашу. Стоял бледный, с мокрыми от слёз глазами и пятном спермы на брюках. Он смотрел на неё так, будто она только что умерла у него на глазах.

Всё внутри у неё оборвалось. Стыд ударил раскалённой волной: от макушки до пяток. Грудь, которой она только что гордилась перед тысячей мужиков, вдруг стала невыносимо тяжёлой, будто свинцовой. Соски, ещё минуту назад гордо торчавшие, теперь втянулись, словно хотели спрятаться. Масло на коже вдруг стало липким и грязным. Она почувствовала себя голой не только телом, но и душой: грязной шлюхой, которая ради десяти тысяч рублей и минуты славы показала своему родному сыну самые интимные места. Она сделала шаг к нему, хотела что-то сказать, но язык прилип к нёбу. Саша отвернулся и пошёл прочь. Даже не побежал: просто ушёл, как будто вычеркнул её из жизни одним движением.

В этот момент к ней подошли трое. Крепкие, в кожаных куртках, с золотыми цепями на шеях и запахом дорогого одеколона вперемешку с перегаром. Один из них, лысый, с татуировкой «Воркута-85» на пальцах, взял её за локоть:

– Победительница, да? Пойдём, красавица. У нас для тебя отдельный приз приготовлен банкет. Десять штук баксов зелёными, наличкой. Только ночь. Согласна?

Она хотела отказаться. Хотела крикнуть «нет», побежать за сыном, упасть перед ним на колени и вымаливать прощение. Но стыд парализовал. Она почувствовала себя уже не женщиной, а вещью, которую только что оценили и теперь забирают. И кивнула.Её увезли на чёрной «Волге» с тонированными стёклами в какой-то особняк на Рублёвке ещё не было, но уже были кооперативные коттеджи с высоченными заборами. Внутри: дубовая мебель, ковры, видеомагнитофон с порнухой из Германии и стол, заставленный коньяком «Курвуазье» и чёрной икрой. Их было шестеро. Все крепкие, подвыпившие, с деньгами и членами, которые уже стояли, едва она вошла. Сначала её поставили посреди комнаты и заставили раздеться до конца. Она дрожала. Стыд жёг сильнее любого кнута. Слёзы текли по щекам, но они только смеялись:

– Ну что ты, мамочка, не плачь. Мы ж тебя не насилуем. Ты сама согласилась. Покажи, за что корону дали.

Один подошёл сзади, схватил за сиськи и сдавил так, что она вскрикнула. Другой уже расстёгивал ширинку. Третий включил камеру на штативе: «Для личного архива». Её поставили на колени. Первый вошёл в рот сразу глубоко, до горла. Она задохнулась, закашлялась, но он держал за волосы и долбил, пока слёзы не потекли сильнее. В это время второй и третий взяли её сиськи в руки и начали дрочить своими членами между ними. Масло с конкурса ещё не до конца смылось, и головки скользили легко, оставляя белые полосы на коже.

Потом её бросили на диван. Один лёг под неё и вошёл в пизду сразу без прелюдий: она была мокрая не от желания, а от страха и унижения. Сверху навалился второй и вдавил в задницу. Она закричала: боль была дикой, но крик заглушили, заткнув членом рот. Они ебали втроём одновременно. Член в пизде двигался быстро, размашисто, выворачивая её наизнанку. Член в жопе был толще, он растягивал кольцо до предела, каждый толчок отдавался в позвоночнике. А в рот вгоняли так, что она задыхалась, слюни текли по подбородку и капали на сиськи.

Остальные трое стояли рядом и дрочили, дожидаясь очереди. Один кончил ей прямо на лицо: густо, горячо, сперма попала в глаза, в волосы. Другой на сиськи: струи легли тяжёлыми белыми дорожками между грудей и потекли вниз по животу. Потом менялись. Её переворачивали, ставили раком, клали на бок. В какой-то момент в неё входили сразу четверо: один в пизду, один в жопу, двое в рот по очереди. Она уже не кричала просто хрипела, тело дрожало, ноги не держали.

Всё это время в голове крутилась одна мысль: «Саша меня видел… Саша знает…»

Когда всё закончилось, она лежала на ковре в луже спермы и своих собственных слёз. Лицо опухшее, губы разбиты, сиськи в красных следах пальцев, между ног всё горело и текло. Один из братков бросил ей на живот пачку долларов и сказал:

– Зачёт, мамочка. Приезжай ещё, если сынуля не против будет.

Она не помнила, как оделась. Не помнила, как её отвезли обратно в Москву. Приехала домой в шесть утра. Саша сидел на кухне, не спал всю ночь. Глядел на неё молча. Глаза красные. Она упала перед ним на колени прямо в прихожей, в той же одежде, воняющей чужой спермой и табаком.

– Прости… прости меня, сынок… я… я не знаю, как это вышло…

Он долго молчал. Потом встал, подошёл к ней и… обнял. Крепко-крепко. Прижал её голову к своему животу, погладил волосы, в которых ещё были засохшие комки чужой спермы.

– Я всё равно тебя люблю, мама, – прошептал он. – Даже такой.

Она взяла его руку и положила себе на грудь. Тёплая. Тяжёлая. Настоящая.

– Потрогай, – прошептала. – Ты же хотел.

Он сжал. Крепко. Она выдохнула ему в губы. Потом притянула к себе и поцеловала – глубоко, по-взрослому, языком. Опустилась на колени и взяла в рот – глубоко, до самого горла, глядя ему в глаза. А потом легла на кровать, раздвинула ноги и сказала:

– Иди ко мне, сынок. Мама хочет, чтобы ты трахнул победительницу.

Он вошёл в неё одним движением – горячо, мокро, тесно. Она обхватила его бёдрами, прижала к себе, и он начал двигаться – сначала медленно, потом всё быстрее, чувствуя, как её сиськи бьются о его грудь, как соски трутся о кожу. Она стонала ему в ухо:

– Глубже… давай как все те мужики, теперь и ты можешь…

Он кончил в неё три раза за ночь. Она – бесчисленное количество. Утром она кормила его завтраком всё ещё голая, с кубком на столе и спермой, стекающей по бедрам.