(перевод рассказа неизвестного автора «Elizabeth»)

Автомойка в ноябре

Это случилось в конце ноября, когда первый снег уже выпал, но не продержался — быстро растаял и превратился в сырое, холодное месиво. Температура держалась около -1°C, но пронизывающий ветер делал своё дело — чувствовалось как минимум минус пять.

Мы с Элизабет только что вернулись и длинной поездки где приходилось ехать по проселочным дорогам.

— Кажется, моей машине срочно нужна мойка, — сказал я, разглядывая грязный кузов.

— Ну так поехали! — откликнулась Элизабет с блеском в глазах. — Только если я буду мыть её сама!

— В смысле — ты?

— Ну а что, ты же любишь смотреть, как я мерзну?

— А ты — когда мерзнешь. Прекрасная энергия, — рассмеялся я.

Она ушла переодеваться и вернулась через пару минут, как всегда, с театральным эффектом. На ней был раздельный бикини, словно взятый из летнего чемодана, и легкие босоножки. Волосы — распущены, на губах — озорная улыбка.

— Ты точно уверена? Там же холодно!

— Тем и лучше. Машину помоем — заодно и позамерзаю. Вдруг ты снова меня захочешь согревать?

— Снова? С этим проблем точно не будет.

Мы приехали на ближайшую открытую автомойку самообслуживания. Там, как я и предполагал, были лужи пополам со снегом, серая и холодная каша воды и растаявшего льда под ногами. От стен шёл ледяной пар, шланги капали, повсюду — скользкие пятна.

Элизабет вышла первой, осмотрелась, и скривилась.

— Ох... мои босоножки это не переживут. Вся площадка в холодной жижи.

— Значит, отказываешься? — поддел я.

Она повернулась ко мне, глаза загорелись.

— Ни за что! Просто... — она сбросила туфли, —. ..буду босиком. Заодно и закалка.

— Твоей логике аплодируют все скандинавские моржи.

— Ха-ха. Только я — морж в бикини.

Она шагнула в лужу, вздрогнув, но гордо расправив плечи. Вода едва не по щиколотку, ледяная, грязноватая, но Элизабет шла по ней, как по пляжу.

— ААА! — вскрикнула она. — Это... просто фантастически холодно!

— Хочешь полотенце?

— Хочу признание в том, что я богиня льда, — сказала она, с трудом удерживая равновесие, пока подключала шланг.

— Ты не богиня. Ты зимняя безумка. Моё личное северное сияние.

— Вот за это и мою тебе машину!

И она взялась за дело — поливая кузов водой, растирая губкой, прыгая с ноги на ногу от холода и громко фыркая каждый раз, когда брызги попадали на ноги или живот. Мурашки покрыли её тело с головы до пят, кожа быстро порозовела, а волосы намокли, облепив плечи.

— Ты хотя бы оцениваешь, как я тут страдаю ради твоей машины? — крикнула она, стоя по щиколотку в ледяной воде.

— Я оцениваю каждую каплю на твоей коже, если честно, — ответил я, наблюдая зачарованно.

— Смотри, сейчас я вся замёрзну, и тебе придётся нести меня домой снова!

— Это уже почти традиция.

Спустя минут двадцать Элизабет закончила и откинулась на стену мойки, тяжело дыша. Она дрожала, лицо было румяным от холода, губы — посиневшими, а ноги уже явно не чувствовали ничего, кроме ледяных толчков.

И тут мне пришла... отличная идея.

— Слушай, а что если... — я включил шланг и брызнул в её сторону.

— ААА! — завизжала она, отскочив от стены. — Что ты творишь?! Холодно же!!

Я рассмеялся, но она не осталась в долгу — схватила второй шланг и, с дьявольским визгом:

— А ПОЛУЧАЙ ТЕПЕРЬ ТЫ!!!

Поток воды ударил по мне прямо в бок. Я был в непромокаемой куртке и ботинках... но ботинки быстро промокли, и холод воды пробрался к ногам. Я зашипел от резкой ледяной боли.

— Эй! Стоп! Это же... чертовски холодно!

— Добро пожаловать в мой мир! — закричала она, вращаясь с шлангом, вся мокрая, хохочущая, как девчонка.

Вода текла по ней, стекала по ногам, волосы прилипли к телу, а каждый сантиметр кожи был покрыт гусиной кожей. Она казалась живой скульптурой изо льда и смеха.

Когда мы наконец сдались, оба насквозь промокшие, дрожащие и смеющиеся, мы забрались обратно в машину.

Элизабет с трудом застегнула ремень, прижимая к себе полотенце. Её губы посинели, кожа была ледяной, и она дрожала так, что зубы стучали.

— Слушай... — пробормотала она, — если я простужусь — ты меня лечить будешь?

— Я тебя сначала разогрею так, что никакой вирус не выживет, — сказал я и включил печку на максимум.

— Тогда... — она улыбнулась, — может, завтра ты дашь мне помыть и твою вторую машину?

— Я не настолько беспощаден. Завтра — только чай, плед и тёплые носки.

Она прижалась ко мне на сиденье, всё ещё дрожа, и прошептала:

— Только если ты рядом. С тобой даже холод — сладкий.

***

Берег в декабре

Мы приехали к озеру ранним декабрьским днём. На календаре — начало зимы, но природа уже сделала предупреждение: не шути со мной. Было всего -5°C, но пронизывающий ветер с озера гнал по берегу тонкие струи ледяного воздуха, вздымая мелкие волны. Небо нависло низко — тяжёлое, серое, затянутое быстрыми, беспокойными облаками. С воды несло влагой и холодом, как будто это было не озеро, а море в конце осени.

Но Элизабет... как только мы притормозили у старой парковки у пляжа, она ожила. В её глазах вспыхнула искра — знакомая, упрямая, восторженная.

— Ну что, пошли? — спросил я, оглядываясь на волны. — Ветер сильный, может, просто прогуляемся в куртках?

— Ага, ты — в куртке. А я — как всегда.

Она расстегнула пуховик с такой решимостью, будто объявляла зиму ничтожно слабым противником. Следом за курткой она сняла и свитер, и тёплые колготки, швырнув их в машину. На ней остался только светлый короткий сарафан, а под ним — ничего, кроме босых ног и тёплого дыхания.

— Ты серьёзно? — рассмеялся я, приподняв брови.

— Очень, — бросила она, уже шагая босиком к воде. — Я же обещала: в этот сезон буду идти до конца. Даже если это конец ног.

Мы вышли на пустынный пляж. Ветер тут был совсем другой — открытый, безжалостный, он цеплялся за подол её платья, за волосы, за плечи, покрывая кожу мурашками. Элизабет шла, слегка виляя бёдрами, словно не чувствовала ничего, кроме азарта.

— Я всё жду, когда ты скажешь: «Ладно, хватит, пошли обратно». Но, как всегда, ты упряма.

— Потому что мне нравится. Серьёзно. Я чувствую, как весь мир проникает в меня через кожу. Особенно когда холодно. Особенно когда ты рядом.

Она остановилась у самого края воды и осторожно опустила босую ногу в озеро. Волна тут же обхватила её лодыжку, ледяная, холодная.

— ААА! — завизжала она, отскочив. — Оно же... оно как нож!

— А я тебе что говорил?

— Но знаешь... — она глубоко вдохнула, — всё равно офигенно.

Мы пошли вдоль берега. Я в куртке и ботинках, она — босиком, в одном лёгком сарафане. Ветер бил в лицо, и она вздрагивала при каждом его порыве, но не останавливалась. Волны иногда плескались ей по щиколотки, и тогда она вскидывала руки, смеялась и кричала:

— Это чистая энергия! Меня пробирает до костей, и это... прекрасно!

Я наблюдал за ней, как за неуловимым существом — смесью сумасшедшего ангела и ледяной феи. Её кожа порозовела, на плечах и руках проступили мурашки, босые ноги покрылись испещрённой сетью капилляров от холода. Мы прошли так около двадцати минут.

— Всё, — выдохнула она, разворачиваясь. — По воде уже не могу. Щиколотки будто из стекла.

— Идём обратно. Ты герой уже.

— Нет-нет, подожди, я ещё не закончила.

Когда мы подошли обратно к началу тропинки, Элизабет вдруг остановилась, посмотрела на меня — глаза горели — и молча скинула сарафан. Он мягко упал на холодный мокрый песок. Передо мной стояла она — обнажённая, с красными от ветра щеками, вздымающейся грудью и телом, покрытым гусиной кожей.

И прежде чем я успел хоть что-то сказать, она сорвалась с места и с визгом бросилась в озеро.

— Элизабет! — крикнул я, — ты ненормальная!

— Вот именно! — крикнула она откуда-то из воды, — поэтому ты меня и любишь!

Она выскочила обратно, дрожащая, синеющая, смеющаяся как безумная. Легла прямо на берег — на мокрый песок, куда докатывались волны. Лежала, раскинув руки, позволяя воде касаться её тела.

— Смотри! — крикнула она, — вся я — мурашки! Полностью!

Я подошёл, наклонился над ней, осторожно прикоснулся к её бедру — оно было ледяным, как гранит.

— Ты хочешь, чтобы у меня случилось сердечное потрясение? — прошептал я.

— Только от восторга, — прошептала она в ответ, дрожа, но сияя.

Через пару минут она встала, снова побежала по пляжу, смеясь. Ветер играл с её волосами, волны облизали её ступни. Она была абсолютно обнажённой, и абсолютно счастливой. Несколько прохожих, вдалеке, оборачивались, но никто не мешал.

Она ещё раз забежала в воду, окунулась с головой, выбежала обратно и подбежала ко мне, совсем красная, вся в мурашках, с блестящими глазами.

— Поцелуешь меня, пока я не растаяла?

Я не стал отвечать. Просто обнял её — мокрую, дрожащую, но безмерно живую — и поцеловал. Она прижалась ко мне, босая, голая, а я чувствовал, как из неё буквально струится холод — и в то же время тепло. Эмоция. Сила.

— Ты вообще когда-нибудь мерзнешь? — спросил я, усмехаясь, целуя её в висок.

— Никогда, — прошептала она. — Особенно... когда ты рядом.

Мы медленно пошли к машине. Я держал её за плечи, оборачивая в полотенце. В салоне уже было тепло — я заранее включил обогрев.

Элизабет забралась на сиденье, сжалась в комочек, вся промокшая, с посиневшими губами, но счастливей всех на свете.

— Знаешь, — пробормотала она, дрожа и улыбаясь, — вот сейчас... когда всё тело болит от холода... мне кажется, я никогда не чувствовала себя такой живой.

Я взял её за руку, согревая пальцы в своей ладони.

— И я — рядом, — сказал я. — Чтобы ты всегда возвращалась.

Она кивнула и, свернувшись рядом, тихо прикрыла глаза. Поездка домой прошла в тишине — но это была та самая тишина, в которой любовь звучит громче всего.

***