Погоды стояли чудесные – отступала весна, и во все положенные ему права вступало мягкое среднерусское лето 182. . года. Лицеист Александер Камелин созерцал из окна родительского фаэтона родимый простор покрытых пышною зеленью полей и подлесков; любовался привычно подёрнутым облаками небом; и во всю душу наслаждался исцеляющим напоением истосковавшегося по уж несколько лет как не виденным местам своего младенчества и возрастания, чуть щемящего в предвкушении встреч сердца.

Ничто, казалось, не изменилось в графском имении с тех пор, как был отдан младший из детей в Царскосельский поэтик – лицей. Для Александера в это время промчались бури событий и целые водовороты жизненных перемен; а усадьба была всё столь же величава, мирна и покойна, какой помнил он её и всю жизнь. Стоял полдень, и во все просторы садовых подступов к графскому дому не было видно ни одной живой души. Александер вспомнил об отправленной им накануне повести с гонцом из уезда, в котором он задержался на тройку дней, и с теплотой усмехнулся в пылающие юностью щёки: определённо – пробудить это мирно почивающее среди умиротворяющих русских полей жизнеустройство навряд сможет и Ийерихонская труба! Наверняка маменька накормила гонца ко всему прочему известными Дуняткиными шанежками под италийским соусом, а отец, заслышав, что сын в семидесяти верстах, провозгласил приезд сына "на этой неделе" и велел приготовить к встрече постановку в домашнем театре.

– Егорыч, брат – малахай, стой! Езжай – ка дальше без меня... – Александер окликнул кучера, и почтенный старик обернулся к нему с облучка с вопросом на лице. – Езжай – езжай, Егорыч, я пешком разойдусь немного!

Молодой граф спрыгнул с подножки кареты и зашагал по отдающей мягким летним теплом пыльной дороге.

– Плащ бы накинули, барин! Неровён час гроза соберётся! Небо застит вон уж... – Егорыч протягивал накидку ему с облучка.

– Кидай! – засмеялся Александер в ответ; подхватил плащ на лету и наставил: – Да до дому пока не езжай, Егорыч, будь мил – завороти на Выселки на часок какой третий. Вишь, спят они у меня – так устрою сюрприз!

– Воля ваша! – с пониманием заулыбался Егорыч в ответ и вовсе уже ощадил лошадей, да неспешно покатил себе дальше; через недолгое время упряжь его качнулась в последний раз во внимании упивающегося окружающей красотой Александера и скрылась за освеченной единственным лучом из – за облака берёзово – ивовой рощицей.

Вольный воздух родных мест пьянил, в голову приходили нежно любимые образы матери и сестёр, когда изумлённое восклицание вернуло его из блаженствующего состояния к приветной сердцу реальности.

– Александер Гаврилович! Миленький, вы ли?! ! – у ступеней садовой беседки стояла дружка всех его детских лет Глаша, воспитывавшаяся при дворе дочка заезжего крепостного режиссёра и одной из актёрок графского театра. – Матушки, радость какая же! Неужели на все вакации? Ой – й!!!

Глашенька не выдержала прилива хлынувшей во всё лицо её радости и бросилась на шею Александера. Сразу почувствовалось, как налилась – похорошела за время разлуки верная дружка по дворовым играм: вместо крепких объятий граф сразу же ощутил всю напитанную силой жизни упругость двух выросших до невероятных объёмов Глашенькиных грудей, волнующую мягкость её живота и трепет болтающихся в воздухе от восторга её округлившихся ножек. Вся непреодолимая сила исполненной весны рванулась юному графу сразу в две ретивые головы – под животом вздулся тешка, а мозгом стала овладевать с трудом осознаваемая, но довольно яркая, энергичная мысль... (Любите ли Вы секс во всех его проявлениях? Тогда Вам сюда! – прим. ред. )

Он окружил, смеясь в голос, Глашутку три круга на собственной шее и поставил её сияющую перед собой.

– А что, Глашенька – привет ведь тебе от всего Царскосельского вольного студенчества! – он улыбался ей прямо в глаза своими искрящимися весельем зрачками, а руки невольно копались уже в подштанке под животом, освобождая вмиг стомившееся естесство. – И скажи мне только одно: как в мире всём делается, это я вам спустя расскажу; а вот у вас тут придворных – ебут?

– О. . о. . оой!!! – Глашенька приопустила глаза, увидела хуй и даже чуть задрожала в нахлынувшем переживании. – Александер Гаврилович... (горло её перехватывало в неудержимости чувств) Какой вы...

Она крепкой хваткой схватилась за вытянувшийся и окаменевший весь ствол тешки:

– Конечно, ебут!!!

Девушка сжала изо всех сил кулачок, так что у Александера от возбуждения чуть заломило в яйцах, и с несколько раз дёрнула по стволу вверх и вниз, взводя до предела мужественный самострел. Александер быстро наклонился и подхватил край её платий, в один миг обнажив Глашутку снизу до пояса. Глашенька только чуть вскликнула и обвила свободной рукой его шею, приникая вся в страстном поцелуе к алчно ищущим губам юного графа. В поцелуе его пятерня погладилась по голому поясу и скользнула на обнажённый и пышный зад Глаши. Граф уцепился за сдобно – нежную булку налитого полушария, а Глашенька, не выпуская крепкого "дышащего" хуя из рук, порозовела при поцелуе от страсти и стыда – здоровый нежно – малиновый румянец покрыл её щёки и ощущающую мужскую ладонь белую задницу.

"Давай тебе... вставлю... скорей... ", прошептал ей в губы Александер, и у Глашеньки от представленья – предчувствия скорого ввержения в её лоно графского члена чуть разъехались в стороны ножки и безвольно подкосились, пригнувшись, пухлые коленки в облегающих белых чулочках... Сразу очень захватывающе представилось, до чего же ей повезло: молодой граф выебет её даже ранее, чем увидит родных сестрёнок своих и названную невесту, княгиню Натальенку!. . И теперь её будет ебать при каждом удобном случае, за каждым из тайных кустов во все вакации!. . И сейчас ей засунет такой... Глаша в приливе невыразимых внутренних радостных напряжений перехватила и потянула вниз кулачком тончайшую кожицу на корчуне юного графа. Залупа вышла вся сразу, кожица натянулась, и граф застонал от довольства, блуждая языком по остреньким белым зубкам у Глашеньки с обратной их стороны...

– Целуй, Глашутк... Целуй в него... И соси!. . – Александер весь отогнулся назад, став дугой и выпятив могучего тешку.

Глаша склонила голову.

– С дороги – то как припылился! – во внимательном восторге оглядывала она обнажённую в следах смегмы залупу торчавшую высоко вверх из кулачка и пространно шибавшую крепким мужским духом перед её маленьким носиком. – Ух, вонюч... Набилось в дорожке вон как творожку! Оботрём...

Глафира заново выпрямилась.

– А ты оботри! – Александер начинал задыхаться от напряжения.

– Оботрём! – Глашенька, расставив коленки, всё ближе подносила к хую разворачивающуюся в томной неге грозящей поёбки пизду.

– Оботри!

– Оботру! – она сильно потянула пальчиками в стороны волосатые губки пизды. – Надену вот воротник на шею ему и оботру! Как платком батистовым... как давно... как тогда... Ох как!

Глаша изловчилась – подсела, чуть двинула задницей, приопустилась вся и здоровенная малиновая головка натужно и скользко полезла ей внутрь. За годы разлуки хуй у Александера очень поправился в стати и теперь входил, завораживая, плотно трогая подтекающие от слёз по нему стенки девичьего влагалища...

– Ох, хороший какой! – Глашенька нечаянно пукнула, сконфузилась, попунцовела, но упорно продолжала и лезла всё дальше на хуй, пока головастый дружок не забрался ей по самую ширинку в живот. – Оботру ему творог залупный... С шейки... С головки... С краешков... Чтобы чистый был...

Она чуть приседала вверх и вниз, водя талией, играя в эту позабытую с детства игру, ощущая золупу, ставшую такой невместительной и захватывающей дух, где – то чуть не под сердцем у себя...

– Глашут, осторожнее будь! – предупредил её старания граф, с трудом держа чувства свои за уздцы. – Аккуратней его утирай по башке... Не то вылью в тебя молоко, так и округлеешь тогда вся от радости Глафирчонком – малым!

– Оой!. . Александер Гаврилович... Я готова на всё!. . – на хую очень маялась Глашенька. – От тебя, миленький Александер Гаврилович, буду счастлива, что понесу!. .

Но всё ж явила благоразумие – вакханкой мокрой снялась с напружиненного волхва, да согнулась ало очерченным ротиком к блестящей фиолетовой голове.

Только в рот взяла дружка Глашенька, Александер уже не сдержал: прыснул так, что тепло наполнились в одно мгновение щёки девушки, вздулись и пролили по губам на белую грудь проструившуюся молофью... Глашенька пускала ещё пузыри, стремясь поглотить проливаемое, а саму уж так тут забрало, что стало просто невмочь. Согнувшись над хуем с откинутыми на спину подолами, Глашенька выгнулась спинкой, жопу выставила, Александер ей булки развёл – и коснуться никто не поспел сокровенного места ничем, как уж стало ей хорошо... Белая задница завелась ходуном в руках скорченного в три погибели Александера, заплясали мягкие ляжки, замычала в напев Глашенька, да метнула из – под пизды прозрачну тонку струю...

– Хорошо!. . Молодец!. . Давай, Глашутка, давай!. . Ссы теперь!!! – Александер во весь распалённый игрою той взгляд смотрел ей на булки.

Замирающая уже Глафира поднапружинилась, подобралась животом и пустила теперь более мощную и золотистую цветом струю далеко назад от себя, обильно увлажняя благодарно закачавшийся в метре с лишком от её задницы чертополох...

– Вот, другое дело! – запахивал гульф на штанах Александер. – Облегчила, Глашутонька. Знала б ты, как я рад видеть тебя! Пойдём скорее в дом!

Глашенька, смеясь, замотала головой отрицательно, и Александер был вынужден отпустить её на подмывку в ручей. Он взглянул на веселящееся уже далёкими зарницами на горизонте и постепенно уютно темнеющее небо, вдохнул полную грудь томного ещё предгрозового воздуха, пристегнул по плечам чуть не сорвавшийся с них в пылу плащ и лёгким шагом направился к виднеющейся уже между садовыми аллейками усадьбе...

(Возможное продолжение и развитие произведения на сайте "Ластонька" – http: //lastonka. narod. ru)

* * *

3106   2 9834    1  +5.31 [16]