– А теперь в угол становись, коли думаешь много, то там тебе думать сподручнее будет! – объявил вдруг Андрей. После порки Анечка не решилась возражать отцу, хотя в угол ее ставила только мать за всякие мелкие шалости, да и то – в раннем детстве. Если порка была наказанием взрослым, солидным, то угол подходил разве что для маленькой шкодливой девочки. Анечка вспыхнула, но возражать не осмелилась, и, натягивая трусы отправилась в знакомый с детства простенок. Однако отец насмешливо остановил ее на полдороге.

– Трусы – то сними, красавица! Поди – ка попу проветрить пора, раз битьем ум не вколачивается!

Трудно сказать, что было более красным – щеки Анечки или ее нижние "щечки". До самого ужина она простояла в углу с трусиками, зажатыми между колен, и халатиком, задранным до пояса. С этого дня субботние порки дополнились "субботним стоянием". Андрей оказался неплохим психологом – Анечка больше не смела возражать отцу, не смела ослушаться, и без напоминания укладывалась и под ремень, и отправлялась в угол, смешно семеня из – за зажатых между колен трусов. Случалось, что в гости к ужину заглядывали знакомые родителей, или Анечкины подружки заглядывали к ней после уроков – ничто не меняло заведенный распорядок. Если бы Анечка была мебелью, у нее и то, вероятно, было бы больше смелости и решимости прервать такой унизительный воспитательный процесс. Она, краснея, слушала, как взрослые гости обсуждают с родителями проблемы в воспитании детей, как ее хвалили за послушание, и с ужасом предчувствовала, что вечером детям знакомых в сердцах будет высказано "а вот дядя Андрей и тетя Лена как строго дочку воспитывают! Сегодня ее выпороли, и до самого ужина в углу с голой задницей стояла! А ведь ей ужеn лет, а мы тебя, лоботряса, все жалеем!"

Однако прошел месяц, другой, и Анечка с удивлением обнаружила, что ее меньше всего стало волновать, что она может стать (да что там – уже стала!) объектом слухов и насмешек ровесников. Гораздо важнее для нее было то, что наказания отца она переносила послушно и с достоинством. Она видела, как меняются ее подруги, как отличается их поведение от того, чему ее учили всю жизнь – кто – то из них стал выпивать, все курили, все спали с парнями, и к десятому классу парочка из них уже тайком делала аборты. Анечка при мысли, что она начнет курить, пить, материться и – о, боже – разденется перед парнем догола, испытывала тот самый приступ стыда, который ощутила, впервые оказавшись в углу с напоротой задницей. Школу она кончила с золотой медалью, без труда поступила в престижный институт, и при этом оставалась не просто девственницей, но даже нецелованной! А уж какая это редкость в наше время – и рассказывать не стоит. При этом была она неглупа, хороша собой, а уж ее упругая, отмассированная ремнем попка могла бы стать украшением любого порножурнала.

Весь институт она все так же жила с родителями. Немногие девицы в 20 лет охотно укладываются под отцовский ремень, однако Анечка, которая училась больше старанием, чем редкостным умом, все чаще стала просить отца выпороть ее хорошенько и среди недели, если чувствовала, что лень мешает ей заниматься как следует. Порка придавала ей столько усердия и прилежания, что уже к середине третьего курса стало ясно, что впереди – красный диплом. Ну а уж субботние вечера – это было святое. Андрей сперва старательно порол уже выросшую дочь, с гордостью отмечая про себя, какие у нее длинные, стройные ножки, какая аккуратная, округлая, упругая у Анечки попка, а затем дочь отправлялась в угол, а верный муж приступал к терпеливо дожидавшейся своей очереди супруге. Леночка в свои 38 выглядела едва на 30, а уж о целлюлите с таким еженедельным массажем она слышала только в рекламе. Конечно, она была уже не та юная девочка, которую когда – то муж уложил к себе на колени, что бы учить уму – разуму. Она слегка пополнела, но ей это очень шло, она часто улыбалась, а глаза ее сияли, как, впрочем, у всякой женщине, довольной своей спокойной и размеренной семейной жизнью. Андрею приятно было слушать слова искренней благодарности и от жены, и от дочки, и он искренне не понимал тех мужчин, кого дома ждали сварливые жены. Сами виноваты, нечего было лениться – считал Андрей, если в женщину силы вкладываешь, то благодарность непременно получишь.

После окончания института (лучшая в выпуске!) Анечка вышла замуж. Ее муж, ее же соученик, был человеком разумным, но мягким. И хотя Анечка не сразу, но, поверив в серьезность его намерений, рассказала ему об их семейном укладе, пороть он ее никогда не порол. Сразу после свадьбы они переехали на другой конец города, и уже через пару месяцев муж решительно не узнавал свою Анечку. Скромная, послушная, разумная и прилежная девушка стала нервной. Капризной, вздорной... как – то, после очередной ссоры, муж в сердцах хлопнул дверью, а Анечка опрометью кинулась в родной дом.

– Папочка, помоги! – начала она с порога, и как на духу стала рассказывать историю своей семейной жизни. Как, не ощущая никаких внешних границ, стала она требовать все больше и больше, и ей же самой, в первую очередь, делалось от этого хуже и хуже. Как, получая требуемое, но ненужное, она оставалось недовольной и неблагодарной, как стал скрипеть и разваливаться ее брак, как боялась она потерять горячо любимого человека. Андрей выслушал ее молча, а потом не сказал даже, а просто коротко кивнул – ложись, мол.

Анечка с огромным чувством облегчения рухнула на знакомый подлокотник, торопливо стянула трусы, и подалась попкой навстречу суровому, но справедливому отцовскому ремню. Затем отправилась в угол, и долго и счастливо рыдала там, выплакивая все скопившееся у нее внутри напряжение. Когда ее муж, остыв, вернулся домой, он не обнаружил там молодой жены, и в крайнем беспокойстве позвонил ее родителям. Разумеется, Анечка тут же засобиралась домой, и раскаивалась так горячо и искренне, а в постели была так старательна и заботлива, что тут же была прощена. Однако сколько Андрей не пытался объяснить зятю, что хорошая порка Анечке только на пользу, тот ни в какую не соглашался.

– Что ж, в каждой избушке свои погремушки – неохотно согласился, наконец, Андрей. – Дети всегда дети, моя дочь, значит мне и отвечать.

С тех пор, вот уже n лет, только ощущая приступ раздражения, желания возразить мужу и поступить по – своему, Анечка под любым предлогом срывалась и приезжала в родительский дом. Недавно я был у них в гостях. Дверь мне открыла Леночка, конечно постаревшая, но ярко подтверждающая, что в 45 баба – вполне еще ягодка.

– Проходи, – обрадовалась она, – только Андрей сейчас занят, Анечка приехала нас навестить...

Я зашел в комнату, и мой старый приятель Андрей пошел мне навстречу. Правую руку он протягивал для рукопожатия, а в левой был зажат крепкий кожаный ремень.

– Здрасьте, – суетливо поздоровалась Анечка, которую я помнил еще ребенком. Сейчас это была прелестная 30 – летняя женщина, с роскошной фигурой, которая стала только приятнее и округлей 4 года назад, после родов.

– Не буду мешать, вижу – занят, подожду, – сказал я и отправился на кухню, где уже суетилась у чайника Леночка. Дверь я, на правах старого друга, закрывать не стал, и наблюдал, как радостно – возбужденная Анечка спустила колготки, потом плотные белые хлопковые трусики, задрала юбку и улеглась на подлокотник, прямо напротив меня, всего метрах в 4 – х. Ее белые округлые ягодицы вызывали мое восхищение.

– Красавица выросла – согласилась Леночка, перехватив мой взгляд. – Только непоротая она теперь, ой непоротая!

Между тем, Андрей встал сбоку от дочери, и принялся размеренно класть удар за ударом. Силы в нем, крепком мужике слегка за 50, было еще вполне достаточно.

– Уй! – щенячье взвизгнула Анечка, последовал новый удар, сопровождающийся сочным, шмякающим звуком, и новый взвизг. На втором десятке ударов она принялась уже открыто рыдать, счастливо, с подвыванием, как плачут от счастья, узнав, что дурная новость оказалась лишь дурным сном. Наконец, Андрей отложил ремень, и коротко бросив дочери "в угол!", пошел к нам на кухню, чаевничать.

– Спасибо, папа, родненький, спасибо папочка, что позаботился! – все еще всхлипывая, завела Аня. Просеменила в угол в простенке в коридоре, как раз возле кухонной двери, и встала, как в детстве, подобрав юбку на животе обеими руками. Мой взгляд непроизвольно скользил от ее восхитительной, тщательно напоротой попки сочного клубничного цвета, к ее лицу, на котором постепенно подсыхали слезы, и блуждала задумчивая счастливая улыбка. Я видел много счастливых женских лиц – видел женщин, получивших в подарок драгоценности, о которых они давно мечтали, видел женщин, получивших долгожданное продвижение по службе, видел, наконец, женщин, после многократного оргазма, в блаженном полуобмороке. Но ни одно из них и близко по степени счастливой удовлетворенности не стоит рядом со счастливым лицом 30 – летней женщины, как следует выдранной своим отцом, ремнем по голой попке, и стоящей в углу, у всех на виду, с обнаженной горящей задницей!