Теперь, когда я подходил к моей милой маменьке, чтобы обнять её, мои руки сами устремлялись к нежной мякоти грудей и, подхватив их немного снизу, начинали мягко сжимать податливые холмы. Во всём теле сразу разливалась какая – то истома и весь мир сокращался до размера стискиваемых желёз. При этом у меня тут же происходила бешеная эрекция. Вначале я стеснялся этого проявления сексуального возбуждения и отодвигал нижнюю часть тела от моей маменьки. Однако, скоро я заметил, что милая моя маменька стала оттопыривать попочку и, похоже, хотела прижаться к моему торчащему колу.

Я осмелел и уткнулся своим штырём в щель между ягодицами. К моему удивлению маменька не отодвинулась, а пошевелила попкой, как бы насаживаясь на торчащий из штанов бугор. Прижавшись таким образом друг к другу, мы стояли довольно долго, пока маменька не обхватила своей ладошкой моё торчащее естество. При этом она повернула ко мне голову и нежно улыбаясь, сказала: "Ну, хватит, . .. пока... А то ты протрёшь дырку в моей юбке!".

Ночью я никак не мог заснуть. Долго ворочался с боку на бок. Потом, почему – то, встал и начал сомнамбулически бродить по квартире. Спать совсем не хотелось. Что – то мучило и не давало покоя. Я бессмысленно слонялся по квартире, проходя мимо закрытой двери в маменькину спальню. Проходя в очередной раз, я услышал маменькин голос:

– Коленька! Что с тобой? Ты не спишь?

– Да. Что – то не спится...

– Ну, зайди ко мне.

Я ещё никогда не входил ночью в маменькину спальню. Поэтому я с робостью приоткрыл дверь и заглянул внутрь. В спальне было темно, но глаза, привыкшие к темноте, разглядели смутно белеющую постель, от которой донёсся маменькин голос:

– Ну, что ты? Заходи... Подойди поближе – я тебя не вижу...

Опасаясь наткнуться на что – нибудь, я мелкими шажками пошёл на звук голоса, шаря перед собой руками. Возле белесого пятна постели моя рука наткнулась на протянутую ко мне руку маменьки. Она потянула меня к себе:

– Сядь на кровать.

Я сел.

– Ну, расскажи, что тебя беспокоит...

– Не знаю...

В тот самый миг, когда говорил "не знаю", я вдруг понял, что же не давало мне спать. Темнота скрывала и меня и мою милую маменьку. Поэтому я преодолел робость и слегка запинаясь, выговорил:

– Ну... мне хочется... потрогать... тебя...

– Ну, раз хочется, потрогай!

И она притянула меня обеими руками к себе так, что я невольно упал на неё. Её руки обхватили мою голову, и я почувствовал, как горячие маменькины губки прижались к моему рту.

Раскрытые губы зрелой женщины!!! Даже просто посмотреть на них – это такое удовольствие, от которого невозможно оторваться! Их форма, цвет, непрерывно изменчивый изгиб и манящая капризность зачаровывают, затягивают в транс и в сладко – эротические мечтания о чём – то НЕСБЫВШЕМСЯ... Их поцелуй погружает в беспамятство, где нет ни времени, ни морали, ни запретов, а есть только бесконечно – безумное наслаждение... Женский поцелуй в темноте спальни – это не просто ласковое или страстное прикосновение, это – одновременное выражение симпатии, любви и желания... Желания, ещё не настолько нестерпимого, что о нем уже можно прошептать жарким шёпотом, но уже подсознательно ощущаемого, как что – то томящее и требующее разрядки...

Это был мой первый в жизни настоящий эротический поцелуй. Темнота спальни как бы отгородила меня от привитых воспитанием норм и правил дневного поведения. Темнота спальни похожа на тёмный омут генетически заложенных инстинктов. Как в глубине омута остаётся только одно могучее желание – вдохнуть воздуха, так в темноте спальни женский поцелуй властно включает могучий инстинкт продолжения рода.

Вначале её губы лишь едва коснулись моих. Мгновение спустя, губы прижались плотнее, порождая ощущение единства плоти. Ещё через мгновение, которое казалось безвременным из – за потока обрушившихся на меня эмоций, внутрь моего рта проскользнул генитально – остренький язычок и погладил внутреннюю сторону моих губ... От такого прикосновения даже у деревянной кровати возбудился бы и восстал какой – нибудь сучковатый отросток... А уж у меня – то!!!. ..

Движимый одними инстинктами, я сдвинул руками одеяло и обнял послушно прогибающееся тело, прижимая его к себе и в верхней и в нижней частях. Удивительно, до чего приятно скользить ладонями по нежно – мягкой коже взрослой женщины! Под кожей явственно ощущается легко проминаемый слой чего – то нежно – податливого, что сулит предстоящее наслаждение желанной плотью... Безумно хочется прижимать ладонь и под лопаткой, и на талии, и на холмах ягодиц, и везде – везде... От таких прикосновений настолько сливаешься с женской плотью, что перестаёшь ощущать себя как существо отдельное от желанной женщины. Неудержимо хочется усилить слияние с её такой близкой и такой доступной бездной насаждений...

Всё моё существо как бы сосредоточилось в одном месте – в набухшем и затвердевшем фаллосе, который жаждет только одного – как можно скорее и как можно глубже проникнуть внутрь источника манящих наслаждений... Мой кол сильно надавил на её лобок, поэтому она приподняла одну ногу и, шевельнув тазом, пропустила моё оружие так, что оно скользнуло вдоль промежности. Какое – то время мы лежали почти неподвижно, если не считать небольшие инстинктивные покачивания моего таза, двигающие взад – вперёд одеревеневший штырь между нежными внутренними частями бёдер и скользкой тканью трусиков.

Было так приятно, что казалось будто мы можем так лежать бесконечно, но тут в её теле появилась и стала усиливаться какая – то дрожь.

– Тебе холодно?

– Н – н – е – т... Эт – то другое... – голос позвучал незнакомо – хрипловато.

– От – т – пусти м – м – е – ня... Я р – р – азд – д – енусь...

С очень большой неохотой я разомкнул руки и немного отодвинулся. Если бы я был способен хоть что – нибудь соображать, я бы удивился тому, что надо раздеваться, когда бьёт озноб. Но, страсти бушевавшие во мне, не допускали появления никаких мыслей. Меня не удивило даже то, что она стала стягивать с меня трусы, хотя сказала, будто будет раздеваться сама. У меня была только одна мысль и только одно желание – снова обнять её... Я вновь обхватил её – на ней уже не было никакой одежды. Когда она успела её снять, я не заметил, да и это было мне тогда совершенно безразлично. Я потянул её к себе, однако она сместилась вбок и упала рядом. Тем же незнакомым голосом, что и минутой ранее, она, дрожа, прошептала:

– Л – л – ожись н – на м – меня... – и потянула на себя, раздвинув ноги, так что мой таз оказался между её бёдер, а член оказался зажатым между её лобком и моим животом.

– П – п – ри – поднимись... – её рука скользнула к моему штырю, обхватила его и направила чуть – чуть вниз. Всё, что во мне есть живого и чувствующего оказалось сосредоточенным в головке члена, которая окунулась во что – то влажно – тёплоё и, направляемая опытной рукой, со сладостным усилием начала проникать куда – то внутрь. Это было, никогда ранее не испытанное мною, ощущение АБСОЛЮТНОГО счастья. Чем глубже я входил в ласковую нежность, тем острее становилось ощущение. Никогда в жизни я не ощущал ничего подобного, столь прекрасного и столь упоительного. Но... Дошёл до упора и тут понял, что счастье – только в движении... и только вперёд.

Пришлось выйти и снова войти, опять испытывая величайшее наслаждение жизни. И снова и снова и снова... Но, вдруг что – то случилось. Ласковая нежность, обнимавшая меня со всех сторон, вдруг превратилась в пульсирующую тесноту. Движение затормозилось. Ощущение абсолютного счастья начало угасать. Вытерпеть такое коварство оказалось невозможно – я содрогнулся и из меня рванулась горячая струя, уносящая с собой остатки того АБСОЛЮТНОГО счастья, которое несколько мгновений назад являло собой всю мою сущность. Теперь моей сущностью стала бесплотная пустота и та лёгкость, которая наступает после обильного извержения.

Вероятно, подобное опустошение ощутила и моя партнёрша. Она расслабилась, убрала свои ступни с обратной стороны моих бёдер и опустила поднятые колени. Я перекатился на бок и лёг рядом с моей милой мамочкой. Она повернулась ко мне и нежно поцеловала меня в губы. Это был не такой поцелуй, от которого встанет что угодно, но и не такой, который мать отпускает сыну. Только через несколько лет, вспоминая эту ночь, я понял, что это был поцелуй удовлетворённой любовницы. А тогда я просто не обратил внимания на поцелуй – я был слишком поглощён новизной и силой впервые испытанных ощущений.

После поцелуя маменька повернулась ко мне спиной, взяла мою руку и положила её себе на грудь, слегка стиснув моей ладонью украшение своего бюста.

Вероятно, в полной темноте ночной спальни, да ещё и отвернувшись, моей милой маменьке было легче начать пугающий её разговор.

– Коленька, милый мой! Мы не должны были этого делать. Я знала, что этого не должно быть, но я так сильно люблю тебя... Моя любовь настолько не умещается в рамки материнского чувства, что я потеряла контроль над собой и вот произошло... то, чего не должно быть между матерью и сыном... Ну, да ладно. Что было – не вернёшь... Давай постараемся избегать этого впредь...

Пока она говорила, медленно подбирая слова, я теребил пальцами сосок её груди. Сосок заметно твердел и разбухал, а нежная мякоть груди как бы уплотнялась... От этого у меня опять кое – что поднялось и упёрлось между ягодицами моей милой маменьки. Я придвинулся к ней поближе и, просунув вторую руку, начал массировать другую грудь тоже.

Тихонько двигая своим членом между ягодицам, я постепенно стал проникать в щель и касаться ануса. Вероятно, маменька не хотела проникновения с этой стороны и поэтому она повернулась ко мне лицом. Теперь у меня появилась возможность поцеловать её в надежде, что она мне ответит и, не смотря на только что сказанные ею слова, мне удастся снова испытать блаженство слияния с любимой женщиной. Но, увы. На поцелуй она мне ответила довольно сдержанно, а потом отодвинулась и сказала вполне обычным голосом:

– Коленька, иди, пожалуйста, к себе... Мы сделали что – то не то... Прошу тебя, иди... Иди...

Утром маменька была задумчиво – грустна. Она была, по – прежнему, нежна со мной, но казалась какой – то отстранённой. Она позволяла себя обнять, но по ночам дверь в её спальню оказывалась закрытой изнутри. Так продолжалось несколько дней. А потом всё переменилось: однажды утром я вышел на кухню и увидел, что маменька опять напевает и улыбается. Я сел за стол, с удовольствием наблюдая жизнерадостные порхания моей красавицы. Она сама подошла ко мне и прижала мою голову к своей чудной груди.

– Коленька, у меня есть приятная новость – я не забеременела!. .. Последние дни я опасалась нежелательных последствий нашей ночной несдержанности... Знаешь, то, что мы сделали той ночью, нехорошо... Это не просто грех, это недопустимое прелюбодеяние... это хуже гомосексуализма... Никто и никогда не должен узнать о том, что у нас с тобой это произошло... Давай забудем об этом, как будто ничего не было... Не было. Не было. Не было... И больше никогда не будет... Ладно?, . .

Я обнял маменьку, прижался к ней и со страхом спросил:

– Как?. .. Совсем никогда?. ..

– Да!

Сидя на стуле, я одной рукой обнимал маменьку за талию, а другую руку запустил под юбку и скользил ладонью по дразнящей гладкости нейлона. Маменька повернулась и села ко мне на колени. Я прижался губами к её шейке и, целуя, стал спускаться ниже – в глубину раскрытого ворота блузки. Некоторое время она позволяла мне целовать нежную мякоть грудей, а потом встала, потрепала мои волосы и решительно заявила:

– Всё. Пока хватит. Иди умойся и остынь. Через пять минут будем завтракать.

Вечером маменька, полулёжа расположилась на диване и включила телевизор. Красивые ножки в полупрозрачном дымчатом нейлоне магнетически притягивали мои глаза и мысли. Я сел рядом с изящными ступнями и легонько погладил пальцами нежную часть ступни под изгибом. Маменька дёрнула ножкой и улыбнулась:

– Щекотно...

Я подхватил ножки под пятками, приподнял и стал целовать прелестные ступни. Маменька засмеялась и начала озорно брыкаться. Юбка соскользнула и сквозь тонкий нейлон стали виды розовые трусики. Я пропустил ножки по плечам и, вслед за юбкой, скользнул к промежности, прижался ртом и выдохнул горячий воздух туда, где под нейлоном и розовым шёлком скрывались тайные губы... Маменька замерла, а я ощутил возбуждающий женский запах, от которого у меня помутнело в голове и я, просунув руки под таз, попытался стащить мешающие мне трусики и колготки. Но тут маменька сдвинула бёдра, сжав мне шею, и накрыла мою голову юбкой, плотно прижав голову к своему лобку. На какое – то время мы замерли, потом маменька шлёпнула меня ладошкой по затылку:

– Коленька!! Не лазь туда... Не надо...

Затем маменька вытолкнула меня из – под юбки, поджала ножки и прикрыла их юбкой.

Последующие дни были довольно странными: маменька была, по – прежнему нежна со мной и позволяла себя обнимать, но целовать её можно было только в шейку.

Я когда – то вычитал афоризм: "вкусивший мёда не станет жевать пустой воск". После той ночи, когда маменька дала мне вкусить наивысшего наслаждения, мне всё время хотелось снова испытать счастье соития с любимой женщиной. Желание нарастало и жгло, гормоны давили и требовали выхода. Мастурбация частично снимала физиологическое напряжение, но не надолго. И, к тому же, в эмоционально – психическом плане, мастурбация теперь стала казаться настолько скотской и мерзкой, что я прибегал к ней, только если очень долго не удавалось уснуть.