Елена старалась не выдать непроизвольной мимикой, как сильно раздражает её мальчик – переводчик. Он тянул паузы, часто вставлял слово "некие", выдавая тем самым приблизительность своего перевода. "Мы готовы дать вам некие гарантии серьёзности наших намерений", – очередной раз уколол он лингвистически легкоранимый слух Елены Борисовны Маревской. Забыв о профессиональной этике, Елена вскинула голову и звенящим голосом спросила: "Молодой человек! А "некие" – это, какие?" Мальчик стушевался, запунцовел юношескими прыщами и что – то промямлил в ответ.

Елене вдруг стало его жалко. В самом деле, не виноват же он в том, что у неё ноет висок, что она заранее знает о бесперспективности этих переговоров, что ей хочется скорее домой, а вечером ещё придётся тащиться на ужин с опостылевшим шефом и слушать его сальные рассказы о нудистских пляжах и совместном посещении сауны с друзьями обоего пола.

Шеф, гражданин Австрии выпуска 1952 года, подкрашивающий седые волосы в "радикальный чёрный цвет" и не так давно вставивший новые фарфоровые зубы, с недавнего времени стал оказывать Елене недвусмысленные знаки внимания. Чуть выпив, норовил схватить её за грудь, прощаясь, лез плотоядно целоваться. Маревская старалась перевести слоновьи ухаживания начальника в шутку, но, видимо, лишенный чувства юмора шеф принимал её шуточки за кокетство и перешел к совсем уже разнузданному рукоблудию. "А что прикажешь делать?!" – возмущённо отвечала Елена Борисовна внутреннему голосу, который упрекал её саму в провоцировании домогательств, приводя в качестве неоспоримого аргумента русскую народную пословицу о том, что "сучка не захочет, так кобель не вскочит". "Не по морде же его бить", – продолжала внутренний диалог Маревская. Поймав ласковый взгляд начальника, Елена тяжело вздохнула, украдкой взглянула на часы – половина седьмого. Ёперный театр, так тут до ночи проволынишься!

Елена решительно подалась вперёд: "Молодой человек! Позвольте, я буду сама переводить. Мне известна история вопроса, так будет быстрее". Мальчик посмотрел на неё испуганно, но с явным облегчением и благодарностью. Впервые за весь день Маревская увидела его глаза. Они были по – детски распахнутыми, тёмно – синими, с длинными девичьими ресницами. Что – то неуловимо знакомое показалось ей в его застенчивой улыбке.

По дороге в гостиницу, сидя на заднем сиденье автомобиля, Елена Борисовна быстро растолмачила шефу, что их недавние собеседники обычные аферисты. В лучшем случае – посредники, и пытаться продать им новенький с иголочки деловой центр, строящийся усилиями австрийской компании, директором которой он является, по меньшей мере, наивно. А по большей – просто опасно: и объект к рукам приберут, и денег не заплатят. В России таких "прецедентов" хватает. Ошарашенный её откровениями шеф начал, видимо в знак благодарности, хватать её за коленки.

Елена, стиснув зубы, замолчала. Начальник, приняв молчание за одобрение, решительно двинулся вверх по бедру. "А если я продвинусь ещё дальше?" – блудливо похохатывая спросил он. "Получишь по роже, старый козёл", – ласково улыбаясь, на чистом русском языке ответила арийцу Елена. "Was, bitte?" – спросил шеф, не владеющий языком Толстого и Достоевского. "Я бы этого не хотела", – дипломатично перевела только что сказанное на немецкий язык Елена. Перспектива провести ночь в одной гостинице с возбудившимся начальником приводила её в отчаяние.

Гостиница "Парк Инн Саду" была тем, что называется, "скромненько, но со вкусом". Постояльцам предлагался только один ресторан, но зато кухня в нём была восхитительной. Шеф галантно отодвинул кресло перед Еленой, сам плюхнулся рядом и стянул с потной шеи галстук. Каждый раз, когда им доводилось ужинать вдвоём, его обуревала навязчивая идея напоить Маревскую, видимо таким образом он надеялся быстрее затащить её в постель.

Вот и сейчас он заказал угодливо изогнувшемуся официанту "цвай руссише шнапс". "Две рюмки водки "Белуга" по пятьдесят грамм", – перевела Елена в ответ на вопросительно изогнутую бровь официанта. ("Официант! Почки два раза царице!" – всплыла в голове уставшей Елены цитата из гайдаевской комедии. Она давно заметила, что от неприятной действительности спасается в образах старого кино. Настроение улучшилось. ) "Ну, что, старый хрен! Выпьем за спортивное общество "Динамо"! – провозгласила первый тост Маревская. И сразу перевела: "За успех нашего предприятия!" "Нет, за нашу любовь!" – откорректировал тост начальник и под столом снова положил руку на колено Елены Борисовны. Водка "Белуга", видимо, сделала своё дело. Елену охватило бесшабашное веселье. Она развела колени, и босс, ожидавший как всегда глухого сопротивления, обалдел от внезапно открывшихся перспектив. Ладонь заскользила по внутренней стороне бедра и вскоре достигла того самого, куда так стремилась попасть.

Пальцы начальника нетерпеливо зашарили в кружевах и резинках трусиков и нагло проникли в предательски повлажневшие недра. Колени сомкнулись. Елена со строгим выражением лица учительницы начальных классов посмотрела на начальника, как на первоклассника, застигнутого за списыванием контрольной у соседки по парте: "Никогда так больше не делайте, Карл!" "Warum?!" – с обидой ребёнка, у которого отобрали только что подаренную игрушку, захлопал глазами начальник. Елена Борисовна лукаво улыбнулась: "Не всё сразу, проказник".

"Елена Борисовна! Вот так встреча! Не ожидал Вас здесь увидеть" – звонкий юношеский голос ("В эфире "Пионерская зорька!") заставил Маревскую и её спутника оторваться от ризотто с морепродуктами. От противоположной стены отделилась худощавая фигура в джинсах и голубой водолазке, невероятно усиливавшей синеву глубоко посаженных глаз. "Ба! Да это давешний мальчик – переводчик", – Маревская быстрым оценивающим взглядом охватила всю ладную фигуру молодого человека, недавно казавшегося ей таким невзрачным в мешковатом деловом костюме. "Здравствуйте, коллега!" – как же его зовут, лихорадочно соображала Елена. Словно прочитав её мысли, юноша сверкнул безупречными зубами, – "Александр!

Я не представился, меня зовут Александр! Вы позволите?" – мальчик – переводчик на глазах превращался в уверенного в себе мужчину. Александр опустился в свободное кресло напротив Маревской и, подперев щёку рукой, пристально посмотрел ей в глаза. Елена заёрзала в своём кресле, быстро соображая на ходу, как себя вести. "Спасибо, Вы меня сегодня выручили", – продолжал Александр, – "ведь я первый раз переводил на переговорах, причём, я не сотрудник РДМ Банка, я служу переводчиком в бюро "Халимон и партнёры". Утром пришел запрос на переводчика с немецким, меня и послали. Так что я даже, как говорят, "не в теме", приходилось выкручиваться на ходу. "

Шеф вертел головой, и вопросительно взглядывал на Елену, пытаясь понять, зачем этот юноша вторгся за их стол и нарушил такой восхитительный и много обещающий интим. Вдруг заиграла музыка, на маленькую сцену вышел труженик шансона ("Мы благородные певцы народные в удобных тренировочных штанах:") и традиционно – хрипловатым голосом объявил о своём намерении исполнить песню поэта Трофимова о поздней незаконной любви, постигшей немолодого женатого мужчину на закате его возможностей.

"За окошком снегири греют куст рябиновый. . ", – проникновенно зазвучали первые аккорды. "Тоника, субдоминанта, доминанта, тоника – классика жанра", – поморщилась про себя Маревская. "Можно Вас пригласить?" – вопрос Александра вернул её из воспоминаний об уроках сольфеджио на грешную землю. Елена встала, оперлась на протянутую руку и двинулась за своим кавалером в центр зала. Они закружились в медленном танце. Мальчик вёл её уверенно в каком – то рваном почти латиноамериканском ритме, с поворотами, то прижимая к себе, то отстраняясь. "Я сегодня ночевал с женщиной любимою, без которой дальше жить просто не могу!" – признавался в содеянном певец. На Елену вдруг снизошла совершенно неуместная печаль. "Сколько тебе лет, малыш?" – мысленно поинтересовалась она. "Максимум двадцать два", – ответила она сама на свой вопрос. "Я в два раза старше тебя, в мамы тебе гожусь", – посуровела она лицом и задеревенела телом.

Между тем вокально – инструментальная исповедь прелюбодея подошла к концу. Маревская отстранилась от партнёра и посмотрела на него стеклянными глазами. "Что – то не так?" – спросил молодой человек, словно наткнувшись с разбегу на ледяную стену. "Отведите меня к нашему столику, Саша! Большое начальство, как и маленьких детей, нельзя надолго оставлять без присмотра".

Шеф сидел надутый, перед ним выстроилась игрушечная шеренга из пустых пятидесятиграммовых стопочек. Елена опустилась в своё кресло, Александра к столу не пригласила, и он, почувствовав произошедшую в ней перемену, не посмел плюхнуться рядом, как давеча, и, кивнув как бы всем и никому, удалился. Шеф молча уткнулся в тарелку. Маревская тоже молчала, настроение было паршивым. "Ну вот, голубушка, и первые звоночки от климакса. Лабильная психика, резкие перепады настроения, беспричинная грусть.

Ты ещё заплачь для полноты картины. . ", – снова загундел в голове ехидный внутренний голос. "Заткнись, скотина! Какой климакс?! Мне всего сорок три! До "бабы – ягодки" целых два года ещё", – прикрикнула на поганца Елена Борисовна. И, внезапно разозлившись на себя и на весь мир, решительно встала: "Я пошла. Голова болит. Спать хочу", – пролаяла она простыми нераспространёнными предложениями на языке расстрельных команд. Карл Валльнер, уроженец города Линца, услышав родные интонации, вскочил из – за стола: "Я провожу". "Только попробуй", – снова по – русски ответила ему Елена. "Was, bitte?" – переспросил шеф. "Оставайтесь, посидите ещё, я действительно очень устала", – Елена улыбнулась начальнику и направилась к выходу. "Я не прощаюсь", – пообещал шеф.