А вот, когда на третью неделю я сидел в натопленной парилке, потел и предвкушал приход сестры, что – то пошло не так. Ждал – ждал – вроде как, уже скоро минут двадцать пройдет супротив оговоренного времени, а её все нет: И к тому моменту, когда услышал долгожданные шаги по снегу, уже начал волноваться – не обидел ли чем мою родимую: Дверь открыл, не дожидаясь стука, простынею уж, разумеется, не прикрывался, но на пороге встретил, как был, голышом и с возбужденным хером, не Василиску, а Аню!

Аня пришла в том же тулупчике, что и Василиса в первый раз. Стоит, смотрит на мой хрен оттопыренный, и эдак со значением улыбается:

– Это ты?. . – говорю так неуверенно, потому что не знаю, что и сказать, – А где:

– А дома! – смело отвечает Анка, – Она потом придет, когда баня немного остынет. Ну, ты как, впустишь меня, или мне тебя уговаривать, Пашка?

И скидывает сначала тулупчик, а потом, по одному, валенки.

Разумеется, и у неё под тулупчиком ничего не было.

Анка, хоть и младше Василисы всего на год, но внешне на неё похожа была не сильно. Круглолицая, ростом пониже, бедрами покруглее. Не толстушка, конечно (откуда им тут было взяться?) но и не такой заморыш. Волосы у неё были пышнее, вьющиеся, а там, внизу – светлее, чем у сестры. Грудь у неё тоже была другой формы, – заметно больше, округлая, самую чуточку вислая от тяжести, с розовыми большими сосками, похожими на кнопки. И попка тоже поосновательней. Хотя голод и на Ане сказался, поправлялась она быстрее Василисы, – все у неё было такое уже нежное, округлое, глазу приятное: И не только глазу, – хрен мой мгновенно от такого зрелища окаменел: Тем не менее, я сначала пропустил сестру в парилку, и взялся за веник:

Отпарил я Аньку преотлично. Как для самого себя старался. Сестра крепилась – крепилась, потом заохала, заахала, но остановился я лишь тогда, когда окончательно из неё дух не выпарил, и когда у самого руки устали. Вынес я её на руках, посадил на колени, и завернулся вместе с ней в одеяло:

То ли с Ваской я уже самых нетерпеливых бесов натешил, то ли просто Аня своим умильным, очень уютным видом меня на такое настроение навела, но с ней мы сначала долго целовались и ласкались. Я с удовольствием ласкал её сисечки, чудесно нежные и при этом упругие, крутые бедра, ягодицы и вообще все, до чего добрался. Когда в итоге мы соединились, ни словом "трахнул", ни "отжарил", ни, тем более, "выебал", я это назвать бы не смог. Был я нежным и ласковым, двигался осторожно, и ускориться, полностью отключить голову, смог только убедившись, что Ане все нравится: Даже немного мысленно было стыдно перед Василисой, которая в первый раз как под танк попала, наверное. С Аней было не так. Она и кончала со мной в первый же раз, – я это по стонам почувствовал, по особым, по судороге у неё внутри: Эх:

Но, несмотря на такой настрой, я в, конце концов, снова разошелся, и вновь и вновь брал Аню, подряд раз шесть, – то в одной позе, то в другой, в промежутках наслаждаясь её запахом и приятным обилием упругой плоти под ладонями. А сестра, хоть характером была и побойчее, нежели старшая, выражала только готовность на все, нежность и мягкую податливость: Очень мне понравилось, в парилке на пологе, сажать Анку на свой хрен, так что она вся была на виду у меня на коленях, смотреть, как упруго подрагивают от каждого движения её тяжелые груди, как она охает и закатывает глазки, откидывая голову назад, как пот струиться в по её шее, пробегая ложбинку между сисечками и заканчивая путь в глубоком пупке на нежном плоском животике: Как сейчас вижу, не смейся. Света маленькое оконце парилки почти не давало, а вот жеж, какие мелочи разглядел, да запомнил: Неторопливая, смакующая ощущения и покорная Аня давала собой полюбоваться, в отличие от жадной и нетерпеливой Василисы:

Словом, все прошло как в том анекдоте. "Заодно и помылись".

Когда мы с ней вернулись домой, я ожидал ревности или укора со стороны Василисы. Но, – его не было. Только понимающе улыбнулась мне сестренка, слова не сказала, а Аню обняла и поцеловала в макушку, вроде как рада была за неё:

Спать я лег на этот раз с Аней, и вновь мы с ней не удержались, – ночью я её пёхнул, причем, даже с большим вкусом, чем в бане – глядя в широко открытее глаза, насколько мог нежно, но от души. Хотя, конечно, и в этот раз старались мы не шуметь.

Так и дальше жили мы в тот год.

Встречи с сестрами у меня по – прежнему были почти исключительно банными: Дома залезть под подол Аньке или Василисе удавалось очень редко, хотя и это нам нравилось. Меня такое разнообразие в жизни, должен признать, более чем устраивало. С Василисой у нас все бывало страстно, жарко, порывисто. Ласки старшая ценила не очень высоко, зато часто впивалась ногтями мне в спину, покусывала плечи и даже поколачивала в особо горячие моменты. Аня же покорно отдавалась моей воле, получая удовольствие, как мне кажется, даже от самого моего восхищения и желания. Словом, обе были прекрасными любовницами, и совсем друг к другу не ревновали. Я иногда даже подумывал, нельзя ли как – нибудь затащить обеих сестер в постель сразу. Слышал я краем уха, что бывали женщины, которые соглашались на такое, и сулило это якобы мужчине неземные блаженства. Впрочем, это говорили преимущественно о женщинах весьма определенного сорта, дамочках нетяжелого поведения. Сам не пробовал, ну и с сестрами тоже организовывать не стал. Тем более, они не напрашивались. Мы вообще об этом не разговаривали и не обсуждали ни разу:

Иногда я побаивался того, что средняя наша, Натуська, почувствует себя достаточно взрослой, чтобы придти ко мне в парилку вместо старших. Но, – чего не было, того не было. Ну, и хорошо, конечно.

Естественно, при первой же возможности мы из колхоза уехали. Он вскоре совсем вымер, – сейчас там только тайга поверх заросших фундаментов. Оно и понятно, – тогда уже хозяйство восстановили, хлеб пошел с Югов, из больших совхозов, откуда и положено. Вот и не стали дальше людей мучить такой жизнью ради лишнего зернышка да литра молока, расселили всех, в нормальных поселках дали жилье: Очень вовремя мы уехали – насколько я могу сейчас судить, парень, никто в колхозе ничего так про нас и не узнал. А может, кто чего и сообразил, конечно, – но промолчал, сочтя не своим делом.

А мы устроились в городе, где нас жизнь скоро развела в стороны.

Летчиком я не стал, не позволили последствия былого ранения. Но про жизни шел неплохо, выучился на инженера, выбился в начальники. В городе мы часто виделись с сестрами, но больше у нас с Аней и Василисой "банных" встреч не было. За ними ухаживали хорошие парни, да и я другими девчонками интересовался. Ну и просто – за моральным обликом в коллективах тогда не то, что надзирали, но, нет – нет, да приглядывали, хотя мы ни в партии, ни в комсомоле никогда не состояли. Не деревня чай, уже, за забором не спрячешься.

Что было, то прошло, просто общались, как все, по – семейному.

Девочки выучились, кто в училище, кто в институте, вышли замуж, и разъехались кто куда. Я не женился долго, все хотелось мне любовницу не хуже сестер, но к годам 30 встретил свою Ольгу. С нею у нас четверо детей, сейчас уже и правнуки народились:

Василиса умерла в 1989 – м, от инсульта. Тяжело умирала, бедная, очень тогда за неё переживали: детей у неё было трое, тоже внуки есть. С Аней в последний раз и видались на её похоронах, когда она из Кургана к нам приезжала с мужем. Аню похоронили в 1998 году, сердце прихватило. Её внук сейчас у моего сына в университете учится, кстати. Натуська и Катька живы, и скоро уж им провожать меня, наверное. Я вот, явно, зажился сверх нормы:

Ты, наверное, спросишь, почему я так спокойно все вспоминаю? Я ведь никому не рассказывал это, больше полувека.

Я и сам не знаю. Ни стыда не ощущаю, и ни, тем более, раскаяния. Как – то все шло, само собой, да и прошло: Деревня, – она только со стороны кажется такой благонравной. А за всеми этими резными ставенками и заборчиками что только, бывает, не происходит. За всеми не уследишь, на всех судей не напасешься. Слыхал ты, может быть, такое слово: "снохачество"? Нет? Ну вот, почитай, узнаешь. Бывали и другие, хм, подобные вещи в крохотных мирках – избах под большим серым небом: Ну, а мы с детства знали, что очень по – всякому в жизни бывает. Кое о чем не из книжек узнавали. Вот, наверное, потому никому из нас психиатров и исповедников не понадобилось.

Не жалею ни о чем. Время такое было, что назад оборачиваться не хотелось. Все дороги были перед нами, весь мир. Жили мы, если по одному достатку судить, хреново, хватало нам для радости сущей мелочи, но интересно было, в богов не верили, вот и жили как один раз, без оглядки, зато страстно, от души:

. . Э, да ты записал все? Ну, записал и записал, ладно. Только матюги уж убери потом, а то неудобно перед людьми: А, впрочем, ладно, чего их стыдиться, все их знают, все употребляют:

: нет, про войну не буду рассказывать, не обессудь уж. Да все равно, уже ничего не помню толком. Старый я уже стал.