Полумрак, мягким свечением окутывающий большую залу, оттеняющий благородное золото убранства и белую лепнину на потолке. Ускользающие элегантные силуэты, негромкие разговоры, бесшумные, словно тени, лакеи, молча наполняющие бокалы, когда они пустеют, кресла, в которых почти никто не сидит, бар, где высокий угрюмый бармен с низким бархатистым голосом вежливо осведомится о том, что вы будете пить.

Тёплый, маслянистый вкус коньяка на моих губах, пощипывание на языке, щекочет гортань выдержанный алкоголь, и голова освобождена от любых видов тягостных мыслей, вот для чего мне выпивка — чтобы больше не думать.

Те, кто пришёл в этот дом раньше, сменяются другими, и все те женщины, появляющиеся здесь, сразу снова исчезают на винтовой лестнице, чтобы отдаться соблазну в приватной обстановке страстно-пурпурных и холодно-синих комнат. До утра останутся немногие, но, как всегда, останусь я, постепенно грея бокал с коньяком в своих ладонях, сидя в кресле, окуренный сигарами и слегка утомлённый неспешными разговорами уставших, или просто уже наигравшихся мужчин, что оказались поблизости.

Разнообразие контингента поразит любое воображение — вот темноволосый щёголь средних лет, гордый, но сейчас бесконечно уязвлённый, пытающийся сохранить лицо и не сорваться прилюдно, тащит на цепи к выходу упирающуюся непокорную — хрупкую рыжеволосую бестию с молочно-белой кожей, фразы которой резкими, обрывочными нотами вплетаются в общую канву словесного гула, но лишь один точный удар стека, что находился в руках у её покровителя, заставляет её, наконец, замолчать. В дальнем углу — пара, пришедшая, кажется, впервые, они ещё не совсем понимают, что здесь делают, но любопытство уже овладело ими — я видел, какими жадными глазами они смотрели на то, как на одном из кресел один влиятельный господин страстно целовался с очаровательной блондинкой — женой другого влиятельного господина, что был где-то поблизости с кем-то ещё, — и бесцеремонно работал рукой под её красным дизайнерским платьем, отчего женщина лишь тихо всхлипывала между поцелуями, зажмурившись, и открывалась, поддавалась его настойчивым пальцам, ощущая, как на неё накатывает оргазм за оргазмом. Поодаль, среди группы из трёх мужчин, очень занятых обсуждением падения акций НИКС на фондовой бирже, на коленях, с повязкой на глазах, стоит миловидная брюнетка, и ласкает возбуждённую плоть всех трёх губами, языком, вбирает в рот, пытаясь дойти до основания, и получает несильную пощёчину каждый раз, когда у неё не получается, и она начинает задыхаться. Один из них вдруг не даёт ей отстраниться, и ускоряется, собрав чёрные волосы на затылке, через минуту с коротким стоном сливает в податливый рот своё семя, и, опустев, разжимает кулак. Девушка мягко облизывает опадающий член, и переходит к следующему.

Постепенно все расступаются, расходятся, здесь, внизу, остаются лишь мужчины, и я скольжу по ним равнодушным взглядом, гадая, кому из них сегодня повезёт сильнее.

Из всех присутствующих силуэтов я выделяю лишь один, и он — единственный женский среди мужских. Стоит, уперевшись ладонями в стену, волосы полускрывают лицо, сквозь приглушённый гомон — отчётливые вскрики. Чёрное длинное платье приподнято на уровень выреза — снимать его нет никакой необходимости. Он — третий за сегодня, но первый, кому она позволила войти в себя, двум другим она уже доставила удовольствие своими нежными губами в полутёмных спальнях наверху, в чём сама стыдливо призналась мне, присев на подлокотник, лишь сильнее возбуждаясь от этого стыда, вытирая уголки рта моим платком, а затем снова исчезла среди толпы, пока я не увидел, что она стоит у стены напротив, и уже с кем-то беседует, улыбаясь тому, как его ладонь уже скользит по груди, прикрытой лишь тонкой тканью, щупает, оценивает, давит, задевает сосок, крутит его указательным и большим пальцем. Она и не смотрит на меня, поглощённая всецело новым мужским вниманием, хотя я и нахожусь от неё в каких-то нескольких метрах, и я вижу, как огонь страсти загорается по-новому в её тёмно-зелёных глазах, его запах — самца, мужчины, завоевателя, — щекочет её ноздри, пробуждая первобытные инстинкты, и она облизывает губы в предвкушении освоения новых границ своего сладострастия.

Никаких имён, поскольку они забудутся, никаких долгих прелюдий — грубый поцелуй с примесью солода виски, почти животный с его стороны, почти сразу — разворот лицом к стене, ногти её беспомощно скребут по бордовым, будто запёкшаяся кровь, стенам, горячий хриплый шёпот в ухо, который я сам почти слышу сквозь негромкие голоса: «Ноги раздвинь», её возбуждающая покорность, с которой она выполняет просьбу, лёгкое движение его рук — и платье с разрезом от бедра, поднимается чуть выше, чтобы открыть лучший доступ к влажной розовой мякоти нежного лона. Она дрожит от возбуждения, поводит бёдрами, торопит, только её партнёр никуда не спешит. Но вот чувствительная головка его напряжённого органа, уже освобождённого из строгой тесноты чёрных костюмных брюк, ощущает влажность и жар, коснувшись входа меж лепестками малых губ, один резкий рывок бёдер — он уже весь в ней, и сократившиеся рефлекторно нежные стенки плотно, почти любовно охватывают долгожданного гостя, увлажняя его, ублажая, не желают отпускать. Он двигается размеренно, в чётком среднем темпе, и она, изнывая под ним от желания, вынуждена поддаться его жестокой игре, поскольку сама была почти не в силах что-то сделать.

Я молча смотрю, отпивая из бокала, как стоит она, прогнувшись, кусая губы, чтобы не стонать слишком громко — не потому, что боится, что их заметят и обступят со всех сторон, но потому, что не хочет слишком мешать господам, занятым светской беседой. Она всегда не очень любила помпезный пурпур комнат второго этажа с алыми шторами и кровавым постельным бельём, ей совершенно не от кого было прятаться, поэтому она предпочитала находиться здесь. Она любила, когда на неё смотрят, и, кроме того, здесь был я — который всегда защитит в случае, не подобающем для подобного рода благородных заведений. И я хорошо знал, что она только рада тому, что я наблюдаю за её морально-нравственным падением, за тем, с какой готовностью предоставляет она своё тело для услаждения чужих, как беззаботно и легкомысленно порхает из рук в руки, как упоенно предаётся греху, как чувственно отзывается на чужие касания, как руководствуется только желанием отдавать всю себя в руки этим мужчинам, которые заполнят её собой без остатка.

Толчок, ещё, ещё, немного сильнее, ещё увереннее, откидывая волосы со лба плавным движением руки, она хватает ртом воздух, подаётся назад, к нему, на него, быстрее, пока сладостное блаженство, от кончиков пальцев ног до макушки, не сотрясёт её в его руках, и она не вцепится в ладонь зубами до крови — чтобы не кричать, снова и снова ощущая, как волны удовольствия омывают её тело, постепенно ослабевая. Она придёт в себя, почувствовав отрезвляющий железный привкус царапин на языке, а он, дав ей немного отдышаться, продолжит терзать её изнутри, причиняя небольшую ноющую боль ещё не отдохнувшему лону, которое через некоторое время снова раскроется, примет, обласкает, будет желать его, или уже других, ещё и ещё... Пока очередное цунами наслаждения не сметёт внутренние барьеры, и не даст открыться чему-то новому, ей доселе не известному, и, дрожа, она получит это новое знание, и будет осмыслять его до нового своего срыва.

Он входит во вкус, распаляясь сильнее, широкая ладонь впилась в левое бедро, движения порывисты, резки, он прикрыл глаза, ускорившись, и через несколько фрикций он блаженно замирает... Она чувствует, как он, дрожа, изливается в неё, как сокращаются мышцы его бёдер и пресса, как он закусывает губу, вздыхает, и я вижу, как по её телу проходит новая судорога налаждения, она выгибается сильнее, но затем расслабляется, чтобы почти тут же возжелать ощутить это мгновение ещё раз, но уже от кого-нибудь ещё. Я спокойно наблюдаю, как она медленно опускается на колени, чтобы доставить удовольствие тому, кто будет у неё на сегодня следующим. Но спокоен я только внешне — внутри бушует пожар из смеси негодования с возбуждением. Так она и будет охотиться — ночь напролёт, пока не насытится окончательно, и я не увезу её под своды нашего с ней дома, и мы будем снова счастливы, пока однажды она снова не попросит меня вернуться в бордовое с золотом великолепие, где царствует отсутствие любых ограничений, и где власть над ней будет иметь только её вожделение.

Я безмолвно смотрю, как её губы движутся вдоль ствола члена её нового партнёра, плотно обхватывая его. Я знаю, как она умеет это — как язык прижимается к венам, как она облизывает головку, щекочет игриво уздечку, как ласкает ладонью мошонку... Вижу его ладонь на её затылке, как он управляет её движениями, глубиной, темпом... И вспоминаю, с чего всё начиналось...

***

— Хочу мужчину, — её признание застало меня врасплох однажды утром, пока мы занимались любовью — она сидела на мне сверху, и уже была близка к оргазму, — да, как же я хочу мужчину...

— Я здесь. — Я взял её за бёдра, поддавая тазом навстречу её движениям.

— Нет, — она покачала головой, — с тобой всё не так... Хочу, чтобы брали, не спрашивая...

Этот краткий разговор почти стёрся из памяти, ведь после того утра нам пришлось много чего пережить. Её нервный срыв после невыносимой потери — слёзы, затем полная апатия. Месяцы недосыпа, слежения за её медикаментозной терапией и посещениями психолога, холодная постель... Самые долгие дни моей жизни, самые разные мысли. Но я был готов на всё ради неё.

Кто бы мог подумать, что я сам, по доброй воле, вернусь мысленно к тому разговору? Что выужу подробности того утра из своей многострадальной памяти лишь для того, чтобы отыскать решение. Мне казалось, я смог нащупать его, почувствовать, и абсолютно всё внутри меня буквально вопило против, твердило, что это не выход, что так нельзя, что я поступаю неверно, нечестно, за её спиной... Но я не знал, как сказать ей об этом, как убедить в необходимости подобного шага как последнего шанса на вытягивание из трясины депрессии.

Я вцепился в свою идею словно за единственный шанс, понимая, что после того, как это случится, наша семья уже не будет прежней. Бессонными ночами, проведёнными на диване в нашей гостиной, общаясь с одним человеком, который давно практиковал подобные отношения, я набрался смелости, и поделился своей проблемой.

Кажется, он не был удивлён — он сам пришёл к такому виду отношений после того, как их с женой брак перетерпел пятилетний кризис. Мне же не хотелось ждать настолько долго.

Именно он рассказал мне о Клубе. Месте, где собираются подобные единомышленники, вечером — сначала разговор, общение, непринуждённое времяпровождение за бокалом вина, чтобы иметь возможность выбора, понимания, нужно это вам или нет в данный момент, мимолётное знакомство с новыми людьми и, конечно, возможность уйти в любой момент, но после наступления часа Х этот благородный с виду старинный особняк в центре Москвы превращался в настоящую колыбель греха.

В Клубе, конечно, состояли не только семейные и не семейные пары, правда, одиночками были в основном мужчины, но и они встречались не так часто. Лишь несколько условий — платное членство, никаких имён, соблюдение вечернего дресс-кода, строгое соблюдение установленных правил. Я согласился прийти, когда он пригласил меня на так называемый «День открытых дверей Клуба», когда постоянные члены Клуба имели право привести с собой для своеобразного ознакомления ещё одну пару, и мой неожиданный новый знакомый пригласил нас.

— Через месяц будет День открытых дверей. Может, вам стоит прийти и попробовать? — прочёл я как-то вечером, и закрыл Скайп.

Долгих три недели я вынашивал эту мысль, жил с ней, привыкал, ничего не объясняя моей благоверной толком, поскольку та трусливая часть меня, что жила лишь страхом её нового срыва, решила оставить всё при себе. Я мало спал, мало ел, постоянно поддерживал её, относил на руках в ванную, следил за ней во время её сна, обнимал и прижимал к себе, если ей снова снились кошмары и она кричала... Я просто больше не мог видеть её такой — измученной, истощённой, бледным призраком себя прежней.

Я не знал, что именно возымело эффект — моя ли поддержка, психотерапия или таблетки, но примерно через две с половиной недели она стала выходить из дома — пусть недалеко, но всё же, для неё это был большой шаг по сравнению с годовым выпадом из жизни. Когда я всё-таки решился узнать её мнение о том, чтобы куда-нибудь сходить, она сидела напротив зеркала трюмо и расчёсывала свои тёмные волнистые волосы... Я запомнил её выражение лица — сосредоточенное, будто ничего, кроме этих плавных движений щёткой по волосам, не имело значения.

— Милая, как ты смотришь на то, чтобы выбраться куда-нибудь на следующей неделе?

Она повернулась ко мне — всем корпусом, и мягко улыбнулась — глаза её засияли, и в усталых чертах её так часто печального лица мелькнул образ той, прежней, так любимой мной женщины:

— Прекрасная мысль. — Заметила она. — Почему бы и нет?

И вот мы — уже на пороге, с приглашениями в руках, отпечатанных на меловой, тиснённой золотом, бумаге. Я наконец-то увидел своего виртуального знакомого с его очаровательной супругой, и пока мы стояли у бара, он улаживал дела с администратором, чтобы нас записали как его гостей. Кажется, тем, кто приводил пару, которая впоследствии оставалась в Клубе, были тоже уготованы некоторые привилегии, но я не вникал в это слишком подробно, совершенно не зная, во что выльется этот своеобразный и опасный эксперимент.

Я кожей чувствовал, как она нервничает, оглядывая зал, полный людей, как смотрит на них, как взгляд её останавливается то на одной, то другой паре посетителей. Я и сам сильно волновался — мне казалось, что вот-вот она сорвётся, и, развернувшись, выбежит из зала. Так было в самые первые месяцы её закрепощения, и я был морально к этому готов, но это было бы шагом назад для неё, ведь в последнее время она так хорошо продвинулась...

— Что это за место? — она прижалась ко мне, и я смешался, не зная, как ей сказать, только на помощь мне пришёл мой виртуальный знакомец, буквально втаскивая нас в самую гущу толпы:

— Клуб по интересам. — Улыбнулся он. — Что-то вроде общества филателистов. — Она лишь усмехнулась в ответ на это замечание:

— Никогда не думала, что какие-нибудь филателисты могут быть такими любителями помпезности. — И я расслабился, понимая, что если меня и ждёт повторение пройденного, то точно не сейчас.

Мы общались, моя любимая супруга изредка шутила и много улыбалась — я не видел её такой целый год, казалось, она саму себя познавала заново, училась снова быть собой, и наблюдать, как это у неё получается, было сущим удовольствием. И до самого начала часа Х я уже не бы уверен, что дойду до конца, мне казалось — мы поговорим и уйдём, и больше ничего не понадобится.

Но я заметил, как один молодой человек смотрел на неё, раздевая её глазами, он был в светло-сером костюме, лиловой рубашке и галстуке чуть темнее тоном, он стоял напротив нас, и смотрел, смотрел на неё... Интересные черты лица, крепкое телосложение, высокий рост. Любопытно, ей бы мог он понравиться? Заинтересовалась бы им она, будучи в таком состоянии? Выбрала бы она именно его, даже если бы он не попытался заигрывать с ней? И хотел бы я этого на самом деле? Чтобы он раздел её, чтобы ласкал, и чтобы я точно знал обо всех его действиях, присутствовал при этом? Или же мне будет лучше уйти, чтобы не смущать её лишний раз своим присутствием?

Даже когда фон её сегодняшнего прекрасного настроения несколько снизился, я ещё колебался в своём решении, смотрел на людей вокруг, что понемногу расходились или оставались в зале, но в полутёмных углах уже можно было различить, как работает истинное предназначение Клуба, вся его суть, изнанка, ядро... Час Х настал, открыли второй и третий этаж с номерами. Этого нельзя было не заметить, и от внимания моей благоверной это тоже не могло ускользнуть:

— Мне кажется, или там... Лина? — она указала рукой с недопитым бокалом вина в сторону одного из кресел, где Лина — черноволосая бестия, жена нашего нового знакомого, пользующаяся этим именем в Сети, самозабвенно делала минет какому-то мужчине, и её собирался взять сзади ещё один мужчина, руки которого проходились вверх по стройным бёдрам, задирая алое вечернее платье.

Неудачный момент, и я чувствую, как похолодели мои руки. Она смотрит на меня своими колдовскими зелёными глазами, и задаёт тот самый вопрос, на который я не знал как стоило бы отвечать:

— Что здесь происходит?

Пришло время действовать. Взяв её за руку, я отвёл её наверх, где одна из комнат была нашей, и сел на бордовый шёлк простыни. Она стояла, минуту осматривая помещение, и затем перевела взгляд на меня.

И тогда я рассказал ей. Рассказал всё с самого начала и до конца, и сообщил о возможности уйти прямо сейчас. Конечно же, она пришла в ярость. Как я вообще мог прийти к мысли, что её нужно отдать другому ради её же блага? Немыслимо, уму непостижимо, невозможно, просто безумие, как я мог так подло поступить, даже помыслить об этом? Но что ещё мне оставалось? Как я ещё должен был её вытянуть? За счёт чего, если я только и видел, как она падает в пропасть, не желая ни за что зацепиться?

— Просто не могу поверить. — Она села рядом со мной. Тёмно-фиолетовое платье соблазнительно обрисовывало её формы, и, учитывая долгое время без секса, видеть её настолько расстроенной и ощущать дикое желание, проникающее в каждую клетку организма, при этом было просто невыносимо.

— Прости меня. — Чувство вины давило на меня тяжёлым грузом, и наше обоюдное состояние совершенно испортилось. — Поедем отсюда. — Я встал. — Всё это было глупо, не стоило этого делать. Прости, прости меня. — Мне хотелось обнять её, хотелось прижать к себе и никогда-никогда не отпускать, впитать в себя всю её боль от её внутреннего диссоннанса с примесью этого моего дурацкого поступка. И действительно, о чём я вообще только думал?

Она покачала головой, закрыла лицо руками... Мне показалось, что она заплакала, и я всё-таки обнял её. Она дрожала, но слёз не было, была горечь и обида на своего непутёвого мужа. Её тело под моими руками будто отвечало мне, и она вдруг прижалась ко мне сильнее, мягко поцеловала в шею... Давно я не чувствовал нежности от неё. Она была возбуждена, я почувствовал её желание. Неужели сработало?

— Я, пожалуй, сделаю это, — горячо шепнула она, — но при одном условии...

Она сказала, чтобы я ждал здесь. А она пойдёт вниз, и вернётся позже. Передо мной словно оборвалась тропа, по которой я шёл, или резко выключили свет. Обратного пути больше не было, мне ничего не оставалось делать, как согласиться. И моя жена, настолько возбуждённая впервые за полтора года ухода в себя, закрыла за собой дверь, спустившись в самое сердце московского Соддома.

Кого же она выберет? Она пригласит его сюда или решит отдаться ему при всех? Она мучает меня, получив от меня разрешение и свободу, мучает по праву, заставляя ждать, ходить кругами по этой полупустой комнате, неизвестность пугает, обещание, ей данное, не даёт возможности его нарушить, мне становится больно, тяжело, трудно дышать... Ослабляю узел галстука... И, наконец, слышу шаги за дверью.

Они входят — она, и невольный знакомец, что был в сером костюме. Я удивился, увидев именно его, встал с кровати. Казалось, я сплю, и не могу проснуться — не верилось, что это происходит наяву, со мной, с ней, с нами... Скользнув по мне равнодушным взглядом, мужчина не обратил на моё присутствие ни малейшего внимания, видимо, привыкший к наличию посторонних наблюдателей, и, как только захлопнулась дверь, он жарко припал к губам моей супруги...

Она не смотрела на меня, поглощённая поцелуем, мгновение — и его пиджак уже на полу, ещё через минуту на край кровати отлетает галстук... Я сажусь в кресло неподалёку так, чтобы лучше всё видеть, ведь мне ничего не остаётся — только смотреть на это грехопадение, на одержание победы желания над разумом и верностью, на то, как мимолётной страсти уступает место данная перед Богом клятва. Когда-то мне казалось, что сильнее этого ничего не может быть. Но тогда моя любимая не переживала подобное, и всё было совершенно иначе.

Смесь ревности, досады и любопытства раздирает на части, пока я наблюдаю за тем, как первый любовник моей жены снимает с неё бельё, не желая освободить её тело от тесноты вечернего платья. Глаза супруги призывно блестят, волосы растрепались, она лежит перед незнакомцем, с раздвинутыми бёдрами, резинка правого чулка телесного цвета чуть съехала вниз, и слушает комплименты в адрес своего источающего влагу лона, которого он нежно — кончиками пальцев — касается, не проникая. Ласкает и дразнит — большой палец ложится на клитор и медленно, мягко, круговыми движениями возбуждает его, срывая пока ещё тихие стоны с губ моей жены. Он не выдерживает первым — легко пододвинув расслабленное тело к краю кровати, вынуждает снова раздвинуть ноги и встаёт на колени между них, и я вижу, как его язык, слизнув капли секрета с внешних губ лона, погружается в его недра, вызывая у моей супруги сладостную дрожь.

Этого ли я хотел, этого ли я ожидал, слушая, как она стонет под ним, как подаёт бёдрами навстречу его ласкам, а он вылизывает её всю, его язык и губы работают без остановок? Я не мог внятно ответить на этот вопрос, но я видел, как ему важно подарить ей наслаждение, доставить удовольствие, он всё делает размеренно и нежно, хотя я вижу, насколько он возбуждён. Через пять минут она получила от него свой первый оргазм, буквально вжав в себя его голову, закричав, забившись в судорогах удовольствия. Я никогда не видел её такой, со мной всё ведь было иначе, но здесь, слившись с повадками дикого зверя внутри себя, моя благоверная сама просила войти в неё, и я мог наблюдать, как налитая мякоть её вульвы принимает в себя чужой орган, ещё, ещё, и ещё пока снова не сокращается конвульсивно, рождая очередной крик. И так — пока сам виновник этих ярких пиков не иссякает полностью, выжав из себя последние соки, с рыком изливаясь внутрь жаркого лона, которое с благодарностью принимает всё его семя без остатка.

Таким был первый совместный опыт. Порывисто, страстно, безрассудно — никто толком не разделся полностью, забрав пиджак, он молча вышел, оставив мою супругу истекать своей спермой и её соками. После его ухода, я заметил, что и меня коснулся демон вожделения, что я хочу её будто больше, чем прежде, не прекращаю её любить даже после этого. И, заметив, как горят её глаза, я простил ей всё — и прошлое, и будущее, и настоящее.

До сих пор ей нравится, чтобы я смотрел, как она делает это, смотрел, но никогда не участвовал, видел, как она млеет от желания после их ухода, и снова закрывает дверь, отправляясь на поиски, и в итоге мы стали жить от пика до пика — пока снова её звериная сущность инстинктивно не давала сигнал к началу новой недели с другими. Но она всё-таки выбралась из серости, из пыльных углов своей невыносимой меланхолии к свету уже другой, но всё-таки жизни. Большего я и желать не мог.

«Хочу мужчину». Казалось, даже после всего количества подобных ночей, мой разум не мог догадаться о таинстве этого желания. Как это, что именно скрывается за этой фразой? Грубость ли, сила, или та же звериная сущность, которой управляют инстинкты, только выраженная в мужском теле? Что для неё — хотеть мужчину, не меня, а кого-то другого, что искала она в них?

Даже сейчас, смотря, как бёдра очередного партнёра соприкасаются с её бёдрами, я не мог однозначно ответить на этот вопрос. Наверное, нужно быть ей, чтобы понять, что это для неё, нужно чувствовать, как она, ощущать его запах, вкус его кожи, смотреть в его глаза, чувствовать вкус его губ и настойчивость языка, ощущать щетину кожей, его руки, сжимающие бёдра... Я замечаю, что смотрю на них немного иначе — будто с её стороны — вот он поворачивает её лицом к стене, рука на бедре, другая — на груди, рывок — входит, зная, что ей нравится, но в первую очередь заботится о своём удовлетворении. Только это, должно быть, так возбуждает — самец, созданный для того, чтобы покрывать подобных текущих самочек, чувствовать себя его вещью, что на эти двадцать пять быстрых минут, за которые успеваешь три раза кончить, ты в его руках, и он может сделать всё что угодно, пользоваться тобой, как ему заблагорассудится. В этом она видела что-то истинно мужское? Теперь, возможно, я начинал понимать, пусть и не до конца, но проблески уже угадывались сквозь тучи неосознания.

Рука на моём плече отвлекла меня от вдумчивого созерцания, я вздрогнул от неожиданности, повернул голову — рядом стоял мужчина, весь в чёрном, и смотрел мне прямо в глаза. Я опешил — что ему нужно, непонимающе взглянул на его руку, но он только наклонился ближе, не обратив внимания на моё замешательство.

— Пойдём со мной. — Низкий шёпот в моё ухо, вызвавший дрожь по коже — от затылка до пяток. Удивительно — будто ток проходит по коже, покалывая, даря необычное ощущение моим чувствительным рецепторам. Что это, что вдруг со мной происходит? Никогда прежде не приходилось с этим сталкиваться. Я настолько шокирован, что даже не в силах обернуться и посмотреть на своего собеседника, я лишь сижу, и невидящим взглядом смотрю в глубину зала. Единственное, что я видел — его рука...

Длинные пальцы чуть сжимают плечо — уверенно, настойчиво, в какой-то мере требовательно, сердце стучит сильнее, я даже не решаюсь что-то сказать, совершенно путаюсь, кидаю нервный взгляд на увлечённую сексом супругу... Он, оказывается, замечает, и в один момент всё решает за меня:

— Пусть она развлекается. — В его голосе я слышу улыбку.

Молча берёт мою ладонь в свою, тянет из уюта кресла, манит за собой, уговаривает незаметно, подталкивает к лестнице, я молчу, кивая невпопад, пытась понять, куда на этот раз увело меня собственное губительное любопытство. Он выглядит тенью в полумраке — весь в чёрном. Третий этаж. Самая дальняя комната. Он открывает её, включает свет, небрежно швыряет ключи на журнальный столик, и их резкий звон заставляет меня вздрогнуть. Я мнусь на пороге — не понимающий до сих пор, что именно я здесь делаю, и зачем это всё, хотя внутреннее ощущение моё говорит, что это нормально, что так должно быть, что будет интересно получить новые ощущения. Тогда, возможно, я смогу лучше понять её мотивы и желания, но, с другой стороны, я никогда не изменял ей. Даже здесь, в этих стенах. И, тем более, не оказывался в одной из спален с мужчиной. Жестом он приглашает меня пройти:

— Иди ко мне.

Я молча переступаю порог, но пока не подхожу к нему ближе, остановившись, будто вкопанный. Некоторое время я просто изучаю его, набравшись смелости поднять на него взгляд: густые чёрные волосы, красивая, но несколько хищная улыбка, волевые черты лица, одет неброско и в то же время контрастно для своей бледной кожи — чёрный костюм, пиджак притален и удлинён, графитовая шёлковая рубашка, чёрный шейный платок, прихваченный почти у горла серебряной узорчатой брошью без каких-либо камней. Присмотревшись немного, я понял, что брошь являет собой искусно выплавленную морду волка в окружении изящного венка из листьев. Я также заметил аккуратно сложенные вещи в углу, на небольшой софе — офисный портфель, сумка, ноутбук, кожаные перчатки, шарф, пальто, по цвету ничуть не отличавшиеся от его вечернего наряда. Вероятно, не любит он иные цветовые решения. Смотрит на меня в ответ, чуть склонив голову набок, спрятав руки в карманы брюк. Я либо никогда не видел его здесь за год пребывания в Клубе, либо просто никогда не обращал внимания на его существование. Любопытно, он женат? Не помню, чтобы я видел какие-либо кольца на его пальцах, хотя, здесь это не показатель отсутствия второй половины. Но если он одиночка, то это втройне любопытно... Красивый разрез глаз — почти египетский, кошачий, и радужка светло-голубая, словно полупрозрачный океанский лёд, даже в полумраке комнаты видно, насколько редкий оттенок она имеет. Я никогда ранее не видел таких странных глаз. Линзы? Эффект освещения? Природа? Заметив, как пристально в ответ он изучает меня — исподлобья, но жадно, словно хотел запомнить мой образ в деталях, я отрываю от него взгляд, и решаю осмотреться.

Третий этаж оформлен немного в ином стиле, не так помпезно, как второй, и самих комнат здесь меньше, но они больше. Это был так называемый «синий» этаж, однако, тёмно-бордовое, будто венозная кровь, атласное постельное бельё, отливающее в полумраке, не нарушая традиций, покоится на большой круглой кровати с кованым изголовьем, и выглядит тёмным грязным пятном, нарушая стройную гармонию холодных тонов. Не знаю, с чем связано такое упрямство, но эта дисгармония меня лично немного раздражала. Несколько картин на тёмно-синих с серебром стенах, изображающие что-то сюрреалистичное, кажется, среди них даже висела репродукция «Галатеи со сферами» Дали, трюмо с резной рамой зеркала, вход в ванную, та самая софа, и, конечно, деревянный журнальный столик со стеклянной столешницей, на которой сиротливо покоились ключи от комнаты. Словом, эта устрашающая кровать — единственное яркое и, несмотря на всю очевидную аляповатость и неуместность, тёплое пятно в этой антарктической гамме. Она, и...

— Розы? — вскидываю брови, не удержавшись от восклицания. На тумбочке возле кровати стояли бокалы, бутылка вина и ваза с не менее, чем двадцатью роскошными розами в тон постельному белью. Раскрытые, прекрасные бутоны, бархатистые лепестки, на которые причудливо ложится мягкий, тёплый свет, крепкие тёмно-зелёные стебли с острыми шипами, и широкие зубчатые листья. Кажется, он был доволен тем, что я не только ожил, но даже посмотрел на него вопросительно, и улыбкаснова тронула его губы:

— Люблю розы. — Он слегка пожал плечами. — Мне нравится их аромат.

Я прошёл чуть дальше от порога, только снова остановился у кровати. Мне хотелось извиниться, сказать, что моё здесь присутствие — досадное недоразумение, нелепая ошибка, сбой моего разума, извиниться и уйти, и я был уверен, что он поймёт, не станет настаивать на своём и искать меня снова, но что-то не давало мне развернуться и хлопнуть дверью, интерес уже гнал меня по тропе, абсолютно мне не знакомой. Мысли уже не успевали друг за другом, наслаиваясь, обгоняя, чередуясь...

Ведь из всех, кто находился в зале в тот момент, он выбрал меня. Почему? Что такого он увидел, чего я в себе не замечал? У меня никогда ничего не было с мужчинами, и поэтому волнение, вырвавшись на свободу, затуманивало мой разум, заставляло часто и громко биться сердце, приводило меня в ступор. Волнение... Но было и что-то ещё.

Ах, да, это моё вечное, вездесущее любопытство. Я ведь пожелал узнать, как это, и теперь у меня есть все шансы это понять, проверить на собственном опыте. Только что-то не даёт мне покоя... Возможно, то, что как бы привлекателен он ни был, меня совершенно не возбуждали мужчины? Сами по себе, без супруги. Я бы вообще вряд ли обращал внимание на них, если бы её не было рядом, и они не входили в неё резко, раз за разом... Снова, снова и снова. На моих глазах.

— Ты ведь захотел почувствовать себя на её месте. — Замечает он как бы между прочим, будто читая мои мысли, и подходит ближе. Его необычные глаза заворожили меня, хотелось смотреть в них, не отрываясь. — Я же решил воспользоваться этим, пока кто-либо меня не опередил.

Инстинктивно отступив на шаг назад, я был и польщён, и удручён этим откровением. Это значило, что я совсем не умею скрывать своих эмоций, они выдают меня в самый неподходящий момент, и меня это насторожило. Я никогда не оказывался в подобной ситуации, не то, чтобы добровольно способствовал её развитию. А здесь — он, да ещё так близко... И мы одни. Больше никого.

Этот момент был только моим, сугубо личным. Я даже не знал, расскажу ли об этом своей супруге, правда, больше склонялся к тому, чтобы хранить молчание, даже не зависимо от того, что последует за этим мимолётным знакомством — его продолжение в иной плоскости, или обычная беседа. Не то, чтобы я боялся рассказать ей о моём новом опыте — я знал, что она поймёт меня, но мне почему-то хотелось оставить его при себе, чтобы вспоминать об этом временами, воспроизводить в памяти, оценивать своё поведение, смаковать мгновения своего то ли падения, то ли триумфа — смотря что меня ждёт дальше.

Было необычно вот так изучать друг друга. Что-то же заставило меня безмолвно пойти с ним, что-то толкнуло в его опасные объятия, что-то было в нём притягательное, манящее, порочное, страстное, я просто на каком-то метафизическом уровне ощущал, как кровь кипит в его сосудах от сводящего с ума желания. Ему, возможно, очень хотелось коснуться меня... Раздеть, почувствовать вкус моей кожи... Я был таким человечным, настоящим, уязвимым перед ним, в то время как он будто сошёл со старинных гравюр, изображавших либо знать, либо строгих кардиналов-инквизиторов, которых давно нет в живых, но эта его особенная выправка наводила на мысли об их воскрешении в его странной, немного отстранённой, личности. Тонкие пальцы его обхватили левое запястье — он снял часы на кожаном ремешке, отложил их на трюмо, пригладил волосы ладонью, и его близнец в зеркале сделал то же самое.

— Сядь. — Он указал жестом на кровать. Медленно, словно во сне, я повиновался, опустившись на самый край этого необъятного ложа.

Он тоже садится, но чуть поодаль — боится спугнуть меня, хищник, боится оттолкнуть одним неверным движением, наверное, его чем-то забавляет наблюдение за мной. Но действительно — один лишь его взгляд, фраза, жест, и я был внутренне готов встать и уйти. Напряжение сковывало меня, парализовывало, возможно, подсознательно я только этого и ждал — срыва, момента, когда давящая атмосфера меня пересилит.

Только он всё не наступал — этот момент. И мне совершенно не за что было зацепиться, ведь он был на редкость осторожен и крайне деликатен, непринуждённо предложив мне бокал вина, так что я бы оскорбил его, если бы отказался.

— Возьми, — даже его обращение на «ты» совершенно не смущало меня с самого начала, и я спокойно принял бокал из его рук, уняв своё нервное сердце, — это херес. Думаю, тебе понравится.

Терпко-сладкая, холодная, янтарная жидкость спиртовыми парами ошпарила язык, теплом прошлась по нёбу, и ручьём чистого удовольствия протекла по гортани... Ненавязчивый, медово-виноградный привкус ощущался на губах, и я неспешно облизал их, уже потом заметив, как мой сегодняшний знакомец смотрит на меня.

— Как ваше имя? — сказать ему «ты» не позволило ни воспитание, ни сама ситуация в целом, поэтому я остался верен этикету. Он удивлённо приподнял угольно-чёрные брови:

— Разве это имеет значение?

«Вряд ли», — подумал я, но всё-таки промолчал, отпив ещё хереса. Что значат тут имена, если наутро их сразу забудешь, потеряешь в откровенности ощущений такие простые сочетания букв, что они уже не будут иметь никакого значения, тем более здесь, где название тебя — лишь выдуманная тобой же формальность. Свою ценность имеют лишь чувственные ощущения и сам партнёр. Так что какое мне дело было до его искусственного имени? Главное, что в данный момент мы здесь, и, не зная ничего друг о друге, переступим черту, нарушим воображаемые границы, и я... Что же будет потом?

Мне, на самом деле, хотелось спросить очень многое. Вопрос «Как это будет?» в списке стоял одним из первых. Я не знал толком, как вести себя с ним, и никак не мог успокоиться, мысли рассредотачивались, тревога усиливалась, от волнения и алкоголя даже немного закружилась голова. Почему же он сам не задаёт мне вопросов? Делает вид, что всё обо мне и так знает, или что ему всё это безразлично? Или же ему действительно всё равно, по той же причине, что я описывал выше? Здесь нет места формальности, в этих стенах царствует исключительно страсть, которой вся низменная, бытовая чепуха и вовсе ни к чему.

— Я рад, что ты пошёл за мной. — Он снял пиджак и небрежно кинул его на софу к остальным вещам. Его голос негромок, но я отчётливо расслышал каждое слово. Это признание породило новое волнение внутри меня.

Если он надеялся таким образом ещё раз поразить меня своей искренностью — у него это получилось, я сидел и раздумывал над этой информацией, недолго, правда, но зато весьма крепко.

Я понимал, конечно, к чему он клонит и чего от меня хочет, было абсолютно ясно — он привёл меня сюда не беседы вести, и я, молчаливо принимая его приглашение, невольно дал ему повод считать, что у нас с ним может что-то быть. Но эта его фраза весьма двусмысленна — она могла бы означать как то, что он рад, что я согласился быть тут с ним, так и то, что он понимает, что я сбит с толку и смущён, но всё равно благодарен мне за то, что я не отверг его приглашение. Странно с его стороны говорить об этом, упоминать, будто за какие-то мгновения моё согласие возымело какой-то вес. Мы даже не знаем имён друг друга, а в следующий раз не узнаем и лиц, если вдруг снова встретимся в этих полутёмных залах. Здесь всё — мимолётность, отсутствие постоянства, реальная игра с собственным вожделением. И я, здесь. С ним. Непонятно зачем.

Любопытно, где его жена, если он женат? Здесь ли она, или осталась дома в этот вечер, и какая она? Наверняка какая-нибудь ослепительная рыжеволосая бестия, темпераментная, как и, подозреваю, её муж, и так же, как он, любящая разного рода изыски. Иначе бы они сюда не пришли, им бы просто хватало друг друга.

Он радовался моему здесь присутствию, а мне, наоборот, снова хотелось сбежать. Поскольку я хорошо чувствовал, что обратной дороги, как в случае с моей супругой, уже не будет, если я задержусь здесь ещё на пять минут. Я не понимал толком, как отношусь к этому, но по-прежнему молча наблюдал, как он касается горлышка бутылки вина пальцами. Я уже не мог встать и уйти, ведь обратной дороги не было, время безжалостно отсекло все пути моего возможного отступления. Но что мне тогда делать? Плыть по течению? Похоже, ничего другого не оставалось.

— За нашу встречу. — Он подлил мне ещё хереса и, подняв свой бокал, коснулся им моего. Негромкий звон хрусталя растворился в воздухе.

Я поймал себя на мысли, что мне в самом деле интересно разглядывать его. Он хорошо вписывался в этот интерьер — холодный, как его глаза, немного мрачноватый, как его одеяние. Он изучал меня в ответ — скользил взглядом по моему лицу, выступу адамового яблока, к плечам, прессу, бёдрам... Меня всё ещё мучила назойливая мысль о том, что сегодня будет, и будет ли вообще что-либо, но теперь интерес пересиливал мой страх. Какой же он — секс с мужчиной? Жёсткий, эгоистичный, ласковый, чувственный? Я понимал, что все люди разные, но вот как это будет с... ним, как именно он поступает обычно? Я вдруг с удивлением понял, что вопрос о том, будет ли это вообще, в моей голове отпал как-то сам собой. Любопыство уже гнало меня по узкой тропинке неизвестности.

Надо заметить, что я мне не попадалось гомосексуальное порно, и интереса я к нему как такового не испытывал, но подобная сцена всё-таки однажды разыгралась на моих глазах, правда, не полностью. Супруга попросила посмотреть с ней на одну любопытную оргию, я всегда был противником подобного, но она в конце концов меня уговорила. Я пошёл за ней в просторную открытую залу второго этажа. У арки уже столпились, но я смог пробиться вперёд, чтобы жене было всё видно. Она взяла меня за руку, и я почувствовал, какой влажной была её ладонь — она очень волновалась. В зале было семеро: молодая женщина, уже обнажённая — из одежды только чёрные туфли и длинная нить розового речного жемчуга, лежала на кровати, запястья и щиколотки её обхватывали плотные кожаные браслеты с металлическими кольцами, через которые проходила толстая железная цепь, что крепилась к кованому изголовью так, чтобы движения жертвы были ограничены, и ноги были широко разведены, а во рту её был кляп; четверо мужчин — голых по пояс, в чёрных брюках и чёрных масках, скрывающих лицо по скулы, помню, что я усмехнулся по себя из-за их сходства с Зорро. Был ещё мужчина в чёрном костюме-тройке и классической белой рубашке, непринуждённо пьющий виски из бокала, сидя в кресле, и возле его ног стоял на коленях раб, на которого была надета сбруя, кожаные штаны и толстый кожаный ошейник, поводок от которого тянулся к тому самому мужчине, что намотал его на запястье, и при случае натягивал его сильнее, немного придушивая своего питомца. Широкоплечий, с развитой мускулатурой, нижний смотрел исподлобья опасливо на собравшихся, мужчина смотрел на часы, а девушка, похоже, скучала, лёжа молча. Наконец, руководитель всего этого действия, а именно — элегантный Верхний в костюме-тройке, едва заметно кивнул и сделал жест ладонью, позволяющий начать. Я заметил, как его нижний напрягся, а рассредоточенные по комнате мужчины окружили его... Хозяин отстегнул поводок и скрутил цепь:

— Давай. — Он легонько подтолкнул своего питомца к первому из мужчин, но тот всё ещё медлил, будто заворажённый смотря на мужчину перед собой. Верхний взял в руки стек с кистью на конце и поторопил им своего нижнего хлёстким ударом по спине. — Выполняй.

Раб, дрожа, принялся за дело — молния ширинки первого из четвёрки поехала вниз, и почти сразу в его губы упёрлась пунцовая головка возбуждённого члена. Раб неуверенно раскрыл рот, и член прошёл дальше, а благодаря умелому движению вперёд бёдрами того, кто наслаждался им, упёрся в самое горло... У меня был не то, чтобы шок, но что они начнут именно с этого, я, вообще-то, не очень ожидал.

— Это его жена, — сказала моя супруга, кивком указав на девушку, — после того, как он всем отсосёт, они оттрахают её...

— Откуда ты знаешь? — удивляюсь шёпотом, призывая и её говорить тише.

— Разговорилась как-то с их Хозяином. — Улыбнулась жена, и по её хитрой улыбке я догадался, что она не только разговаривала с ним. — Четверо мужчин в масках — свитчи в его услужении, а мужчина на поводке и нижняя с кляпом во рту — семейная пара. И он — их Верхний. — Она посмотрела мне в глаза. — Понимаешь? Их всех.

Я мог понять её восхищение — один человек контролирует желание целого ряда людей, её это заинтересовало, привлекло, поэтому она и отдалась ему, влекомая любопытством и силой его невероятного магнетизма. Но я не мог полностью разделить с ней её восторг, как бы ни хотел проникнуться её отношением ко всему этому действию.

Я смотрел на оральный секс с мужчиной в исполнении мужчины, и пытался осознать, насколько это для меня отталкивающе. Но какой-то истинной неприязни или отвращения я так и не испытал — было немного странно это видеть, но не более. За всем этим было действительно интересно наблюдать — за беспомощным нижним, связанным узами их договорённости, через подобное унижение получающий истинное удовольствие, за мужчинами, что брали его за затылок и насаживали глубже, за Верхним, который внимательно смотрел, ускользающе улыбаясь, на всё это из своего кресла, сложив вместе кончики пальцев. Он контролировал темп: «быстрее», «медленнее», «остановись»; глубину, частоту, и саму работу губ своей живой игрушки: «пройди вдоль ствола», «оближи головку»; всё было под его контролем, даже действия свитчей, над которыми Верхний с удовольствием измывался, так и не дав разрешения ни одному из них кончить. Казалось, посредством своего раба сам Хозяин так общается с ними, садистски, пыточно, перевозбуждая, но не доводя до конца.

Нижний, похоже, свыкся со своим положением удовлетворителя мужских потребностей, а его жена, повернув голову, с интересом наблюдала за тем, как её муж ласкал очередной член, и мне показалось, что она ни на шутку возбудилась, даже заёрзала нетерпеливо на кровати в ожидании соития, что не могло ускользнуть от внимания бдительного Хозяина. Ухмыльнувшись, он остановил своего нижнего, и дал знак свитчам начинать. Я заметил, как умоляюще мужчина посмотрел на своего Верхнего, но тот нахмурился и покачал головой.

Те встали возле девушки, и один из них вошёл в неё пальцами. Она не сопротивлялась, даже была рада этому, на бёдрах её блестела влага — она текла. Верхний взял своего подопечного за ошейник, встал с кресла, и потащил его к кровати, раб еле успевал за ним, неуклюже передвигаясь на коленях. Хозяин остановил его рядом с другими, что ждали своей очереди, чтобы он всё видел и был в нужной для этого близости и доступности. Раб украдкой посмотрел на свою супругу, но она совершенно не обратила на него внимания.

Какой же стресс, наверное, довелось испытать им — много людей, наблюдающих за процессом, самих участников не так мало, унижение на грани схождения с ума от ревности и желанием продолжать, перейти через эту грань дальше, посмотреть, что будет за чертой. Своеобразное испытание самих себя на прочность, выстраивание границ, совершенно новое понимание того, какие ощущения они испытывают от непосредственного пребывания в Теме. Я был буквально восхищён смелостью и безрассудством этой семейной пары, что решилась выставить таинство своего мазохистского удовольствия на всеобщее обозрение, не побоявшись осуждения. Ведь секс — процесс камерный и очень интимный, но не в этом случае, не для них. Здесь они скорее сами выступают как средство для получения удовольствия самого главного в этой компании — их Хозяина, что, очевидно, любил из всех своих увлечений создавать нечто зрелищное.

Свитчи пристраивались к девушке по очереди, и драли её так сильно, как только могли, в их движениях проявлялась звериная, инстинктивная агрессия, животная, исходящая из самых глубин человеческой сути. Катализатором возбуждения девушки являлась боль, и эти мужчины провоцировали её страсть, издеваясь — соски были воспалены от выкручивания, грудь уже была в кровоподтёках, бёдра — в царапинах. Она сдавленно взвизгивала, заглушаемая кляпом, вздрагивала, иногда пыталась как-то освободиться, иногда стоны её немного меняли интонацию, и тогда внимательный Верхний показывал свой контроль в действии, огревал алой плетью по спинам заигравшихся свитчей, а иногда и наказывал кого-то из них, грубо отрывая от девушки за ремни брюк, заставляя раздеться полностью и перегнуться через подлокотник, высекал беспощадно узким хлыстом, назначая обычно по десять-пятнадцать ударов, и пускал обратно — дожидаться своей очереди. Мне показалось, что он получает какое-то своё, особенное наслаждение от того, как проводит само наказание — от самого мига, когда он сжимает ладонью шеи своих подчинённых и давит вниз, заставляя встать на колени, до последнего удара хлыста по ягодицам тех, кто посмел его ослушаться. По всей видимости, само ощущение власти пьянило, но не опьяняло до степени переусердствования, и мне понравилась его выдержка, его умение не устрашать тех, кто находился под его началом, а вселить уважение. Я видел, что все — включая свитчей — доверяли ему, и ни один из них не посмел перечить назначенному наказанию, ни один не высказал и слова против, лишь в конце экзекуции провинившиеся просили прощения, и весьма, на мой взгляд, искренне. Им в самом деле не хотелось его расстраивать, не хотелось, чтобы он злился и ему приходилось изменять порядок сессии, поэтому они безропотно принимали справедливое наказание, поскольку искалечить тут никто никого не намеревался, а они уж слишком увлекались, забывшись.

Конечно, рабыня уставала — от оргазмов, количества мужчин и боли, и расслаблял её только муж, что после каждого яростного любовника, как правило, излившегося внутрь неё, нежно вылизывал все соки, вычищал языком всё до последней складочки, и та мягкость, нежность, с которой он это делал, говорила о его к ней истинном отношении. И она, отдаваясь ему, ощущала эту трогательную заботу, и чувствовала на эти краткие минуты себя в безопасности, а потом всё начиналось заново — свитчи брали своё, им обещанное Верхним, и она стонала, жаждала их, наслаждалась, если только они не переходили границ дозволенного. Но для этого у неё был Хозяин — он не позволял им зайти слишком далеко.

Стоя там, я думал, что вряд ли бы смог пойти на такое — отдавать себя в руки кого-то другого, кто решает всё за тебя. Но я видел, как раб, ублажая кого-то из свитчей, был доволен своим положением, оно ему нравилось и его полностью устраивало, он шёл на это сам, абсолютно добровольно, поэтому его не пугало и не отталкивало ничего, что с ним происходит. И меня это приводило в небольшой ступор, но, возможно, только потому, что я не был приверженцем такой модели сексуального поведения. Всё остальное я принял довольно легко, но это было лишь единожды, и, что крайне важно, не происходило именно со мной.

В отличие от того, что происходило сейчас. Моя реальность — наше дыхание, еле слышный звон хрусталя бокалов, мой учащённый пульс, его присутствие. От моего внимания не могло ускользнуть то, как этот хладноокий, бледнокожий демон всё настойчивее и по-возможности незаметнее сокращал расстояние между нами, неотрывно наблюдая за мной, молчал подолгу — никаких комплиментов, я всё равно вряд ли сравнюсь с ним, поэтому что бы он ни сказал мне, я бы ему не поверил. Протягивает ладонь в намерении коснуться, и я, пересилив внутреннюю дрожь и желание сразу отпрянуть, позволяю, хотя порыв отодвинуться и было нелегко пересилить. Гладкие, прохладные пальцы скользят по моей щеке:

— Не бойся.

Мне хочется возразить — мол, нет, я не боюсь, как чувство страха заново подавляет меня, дрожь усиливается... Чего же я сейчас боюсь? Что-то безвозвратно потерять? Или наоборот, приобрести? Последствий, может? Неизвестность ведь всегда пугает.

Он же словно питался моим страхом, пожинал его плоды, его он не смущал, наоборот — подстёгивал, ему было интересно вместе со мной познать, чего именно я так отчаянно страшусь. Уверен — ему было любопытно изучать моё поведение, ему, возможно, даже нравилась или забавляла моя нерешительность, колебания, ему было интересно наблюдать за мной в этот момент, будто хищнику за потенциальной жертвой, но ему мало было получить своё, ему важно было сначала поиграть.

И от этих мыслей становится только страшнее. Мне кажется, я боюсь нелепых вещей — его мнимой жёсткости, его властности, ведь не факт, что всё будет не по обоюдному согласию, а лишь через силу, не факт, что он захочет сломать меня, и не факт, что это вообще входит в его планы на сегодняшний вечер... Нет, подобное самоуспокоение не возымело эффекта, ибо я более не вижу причин, по которым он мог меня сюда притащить. Я просто приглянулся ему. Но, возможно, это и не так плохо?

Его ладонь легко касается моих пальцев. Светлые глаза вглядываются в меня:

— Ты ведь хочешь этого.

Не вопрос — констатация факта. Факта того, что если я здесь, то я всё-таки дойду до конца, и он научит меня всему, он покажет, как это — быть с мужчиной... И доставлять ему удовольствие.

И я, наконец-таки смогу, смогу её понять, смогу познать, каково это — быть на её месте, быть объектом истинно мужского вожделения. И, несмотря на все сомнения, что мелкими жучками точили мою суетную душу, мне всё-таки хотелось пойти на это.

Он наклоняется ко мне, я чувствую горячее дыхание совсем рядом... Его губы через какое-то мгновение встречаются с моими, и он легко ломает моё слабое, вялое сопротивление своим языком... Я целуюсь с мужчиной. Кто бы мог подумать? Его язык в моём рту, он привлекает меня к себе, скользкий шёлк его рубашки под моими пальцами... Он запускает ладонь в мои волосы, прижимает сильнее — мне тесно, волнительно, жарко, и... неожиданно хорошо... Он целуется с присущим любому мужчине, включая меня, напором, но и ласково, трепетно, будто не хочет причинить мне боль, и поэтому словно сдерживает себя. Язык его скользит глубже, по нёбу, и именно в этот момент я начинаю отвечать ему — слабо, несмело, но с каждым движением всё увереннее. Он обхватывает мой язык губами, посасывает его, играет со мной, я почти забываю, что это мужчина, чувствуя тонкий запах его парфюма, его рука скользит по моему бедру, ближе к паху... Я инстинктивно, полуавтоматически чуть отстраняюсь, а он лишь хмурит брови:

— В чём дело? — его тон меняется на более хладнокровный, но он не выпускает меня из своих объятий.

Я молчу, отвожу глаза в сторону от его пронизывающего взгляда, но он не обращает на моё замешательство никакого внимания, и я чувствую, как его губы и язык проходят по моей шее до мочки уха, непроизвольно вызывая у меня вздох... Пальцы легко подхватывают ворот моей рубашки, дрожь пробегает по моей спине, одна пуговица расстёгнута... ещё одна... медленно... чувствую мягкие касания — ключицы, шея... Он молчит, лишь его частое дыхание я могу ощутить на своей коже. Все ощущения — это тепло его дыхания и биение моего сердца.

Он отрывается от меня, снимает брошь и откладывает её в сторону, развязывает шейный платок... Я внимательно наблюдаю, как тонкие пальцы обвивает чёрная ткань, его плавные движения словно гипнотизируют меня.

— Закрой глаза. — Говорит он. Я молча повинуюсь, и чувствую, как шёлк касается моих век, прижимается к ним доверительно... Мной снова овладевает страх — я не смогу ничего увидеть?

— Нет! — я пытаюсь вырваться, но тут же возле уха слышу его шёпот:

— Спокойно, — он кладёт ладони мне на плечи, — я обязательно сниму её, но только тогда, когда посчитаю, что ты к этому готов.

Его губы вновь прильнули к моим, и я отвечаю — наощупь, пытаясь почувствовать его, что не совсем удаётся, учитывая моё положение. Я будто слепой котёнок, меня нужно вести, и это меня больше раздражает, я к этому не привык, чувство беспомощности меня угнетает, давит, даёт ему полную власть над ситуацией. Но ведь моих рук он не связывал...

И в этот момент, задумавшись, я понимаю, что не смею снять с глаз эту импровизированную повязку, пахнущую его духами, не хочу ему перечить, вовлекаюсь в эту странную игру с собственными чувствами, ощущая, как он быстро расстёгивает пуговицы на моей рубашке. Он проводит кончиком языка по моей шее, ключицам, распахнув ненужную одежду и скинув её с моих плеч, касается ладонями груди и пресса, изучает, скользит пальцами вдоль позвоночника, и снова — поцелуи: губы, шея, ласки моих сосков — грубоватые, непривычные, но такие возбуждающие, хотя я и не думал даже, что это ещё одна моя эрогенная зона, он спускается к прессу и останавливается ровно на линии моих брюк. И его пальцы касаются пуговицы и язычка молнии... И мне в голову не приходит остановить его. Я лишь откинулся немного назад, чтобы было удобнее освободить меня от оков одежды, что вскоре и случается... Моя нагота не смущает меня, моя нагота меня сильно волнует. Я, перед ним, обнажённый, полу-возбуждённый... И вдруг ловлю себя на мысли, что хочу чувствовать его губы везде. И что мне жаль, что я не смогу видеть выражение его лица. Расползшаяся тьма перед моими глазами по-прежнему даёт возможность лишь гадать, какое у него сейчас настроение, ведь он молчит, и мне остаётся только ловить его дыхание, ведь я не могу его видеть. Но мне бы очень хотелось посмотреть в его холодные глаза. Может, льды в них начали таять?

— Ложись на спину. — Командует, не просит. Ложусь, закинув руки за голову, чувствуя шёлк повязки пальцами и скользкую прохладу простыней. Выдыхаю, ощущая, как что-то легонько царапает меня, остро, но аккуратно, без повреждений, настораживаюсь сразу, тело напрягается, готовое к защите, но слышу тут же его успокаивающий голос:

— Я не причиню тебе боли.

Недоверчиво морщусь, всё ещё ощущая лёгкое царапание, но через секунду его сменяет нежное, словно бархатное, прикосновение... «Роза», — догадываюсь я, понимая, что чем-то острым вначале был шип цветка. Меня удивляет романтичное настроение самого моего учителя — херес, роза, что же будет дальше?

Нежность бутона покидает моё тело, изгладив его, лёгкий скрип — он срывает лепесток, и касается им моих губ, ведёт по ним — мягко, я приоткрываю рот, и самый край лепестка оказывается на моём языке, я чувствую его травянистый горьковатый привкус, а затем шуршание ткани даёт мне понять, что новый незнакомец находится рядом со мной. Наклоняется ближе, обдаёт тёплым дыханием мои губы, согревая лепесток розы между нами, и в какой-то момент вместе с ним язык змеёй скользит внутрь, поцелуй выходит с привкусом розового масла, слегка щиплющего язык, мы сминаем, трём несчастную жертву страсти, боремся друг с другом или с собственными желаниями, пока я судорожно не глотаю, и слизистую мою не обдаёт новой волной цветочного запаха... Секунда — и он покидает меня так же внезапно, как и начал, и я чувствую себя почти осиротевшим без ощущения его присутствия рядом.

Шаги по комнате, шелест... Лежу молча, не задавая лишних вопросов — мне не хочется вывести его из себя, мне почему-то кажется, что в гневе он неуправляем, хотя вопросы у меня есть, они весьма глупые, поэтому я предпочёл отмолчаться, чтобы заострить всё возможное внимание только на самом процессе.

Наверное, он раздевался — сосредоточенно, размеренно, я попытался представить себе это, вызвав в памяти его образ, но у меня ничего толком не получилось — я не мог сосредоточиться на чём-либо, кроме самого звука как такового, воображение моё давало ощутимый сбой, и я подумал, что это очередное препятствие на этом тернистом пути, которое будет нужно преодолеть.

Время тянулось, словно расплавленный швейцарский сыр с картин того же Дали, и я, кажется, задремал, но меня сразу вывело из сна прикосновение к мой груди... Снова соски — любил же он играть с ними и пальцами, языком, губами, а когда он слегка сжал один зубами и слегка потянул вверх, я не сдержал стона.

— Больно? — удивился он. Но я лишь смог покачать головой.

Он изучил моё тело с головы до пальцев ног, и когда он целовал мои бёдра, я думал, что сейчас взорвусь от напряжения — так успел он возбудить меня мучительной неизвестностью, своими касаниями, но моё сознание и представить себе не могло, что это всё лишь начало. Он коснулся пальцами ствола моего члена, отчего я вздрогнул и чуть дёрнулся навстречу, я чувствовал, что он приблизился к нему губами — близость его дыхания дразнила, щекотала нервы, но он медлил, изучал — обхватив ладонью член, потянул вниз, обнажив от крайней плоти чувствительную влажную головку, слегка подул на неё, желая, наверное, охладить мой пыл. Но я только возбудился сильнее, находясь в его умелых руках.

Я жду. Он касается губами пунцового бутона, целует взасос, языком слизывает капли смазки, и берёт в рот... Плавно, до основания, я чувствую тепло и влажность рта, нежность губ, давление языка на бугры вен. Мне приятно до безумия — он умеет доставить удовольствие, и в тишине нашего временного пристанища я слышу лишь его сосредоточенное сопение и свои невольные полу-стоны — несдержанные, резкие, и, как я подозреваю, нравящиеся самому моему спутнику. Он, тем временем, ласкает языком мошонку, не забывая и о члене, вызывая у меня всхлипы, я прогибаюсь навстречу, и очень хочу кончить, но он останавливается в самый кульминационный момент, и я разочарованно вздыхаю, откидываясь обратно на подушки. Я не вижу его — это раздражает, я не могу понять, о чём он думает, что он сейчас делает, тем не менее, он рядом — я чувствовал это.

Поцелуй — глубокий, долгий, вкус его губ опьяняет, и моё сознание неотступно следует за ним, уплывает от меня, я ослабляю контроль над собственными действиями. Горячая ладонь на моём прессе, языком по шее, ласковый шёпот:

— Мне нравится вкус твоей кожи.

Он соблазняет меня, он подставляет себя под мои губы, и я сам пытаюсь скользнуть по его телу, он прижимается ко мне, и я чувствую его мускусный запах, запускаю ладонь в его волосы, языком скольжу по его верхней губе, он чуть продвигается вперёд, и мы снова сливаемся в поцелуе... Сплетение наших тел — его рука на моём члене, его колено вынуждает раздвинуть ноги, он жаркий, наступающий, его влажная бархатистая кожа скрипит под подушечками моих пальцев, и от всего этого я словно лишаюсь опоры, перед закрытыми глазами плывут цветные пятна, и среди этого хаоса очень трудно различить что-либо, поскольку все пять чувств слеплены в один, казалось бы, неразделимый ком. Он целует меня, ласкает, просит повернуться на живот, потянув слегка за мочку моего уха, и мне становится невыносимо душно в этом обжигающем шёлковом пурпуре, я чувствую, как по моей спине бисерными каплями стекает влага. Он снова надолго замолкает, разговаривая со мной лишь на языке тела, и я вновь слышу лишь его дыхание — частое, горячее, на моём затылке, затем — на моей спине, ладони на бёдрах... на ягодицах... Вздыхаю, дёргаюсь — мучает, мучает отсутствие возможности его видеть, мучает невыносимая цветастая темнота, но при этом я настолько хорошо чувствую всё, что он делает со мной, что это открытие захватывает меня. Каждое касание играет новыми оттенками, рецепторы теперь сверхчувствительны, они воспринимают мою временную слепоту иначе, им она больше помогает, чем отвлекает. Я постепенно привыкаю чувствовать его буквально каждой клеткой кожи, привыкаю к пустоте перед глазами, и она становится моим неожиданным союзником, помогая видеть всё так, как мне хотелось бы. Ноги мои раздвинуты, он сам кладёт меня так, как ему удобно, положив под меня подушку:

— Извини, смазки нет, — говорит буднично и ровно, только от тембра его голоса я будто проваливаюсь в объятия покоя, чувствуя непонятное, непостижимое доверие, — но есть кое-что получше.

Он раздвигает мои ягодицы, и я ощущаю его дыхание на коже, совсем рядом... О, нет, влажность его длинного языка касается моего ануса, щекочет, ласкает — осторожно, будто боится оттолкнуть меня, и я действительно сжимаюсь сначала, почти уже подавшись назад, отпрянув, но его движения постепенно расслабляют меня, разминают, моё сердце бьётся уже не так неистово, я глубоко выдыхаю, и тут же ощущаю давление, и небольшую боль. Он вошёл в меня пальцем, и от второго, менее мягкого движения во мне, я всё-таки дёрнулся. Заметив это, он произнёс:

— Не думай ни о чём, доверься мне.

Я не мог передать словами, что ощущал, но мне было странно оказаться в итоге в его игре, он участил движения, жжение немного усилилось, он методично подготавливает мой анус для второго пальца, и я пытаюсь вжаться в матрас, когда он нетерпеливо входит сразу двумя пальцами. Сцепив зубы, стенаю сквозь них, терплю, но он всё равно замечает мой дискомфорт:

— Слишком резко, да? — киваю, он гладит меня по спине. — Прости... скоро будет легче.

Легче стало лишь минут через десять, когда я позволил себе, наконец, расслабиться и успокоиться. Неясное, противоестественное доверие к моему неожиданному любовнику пересилило всякую боль. Когда я начал тихо постанывать, ощущая внутри себя его пальцы, он сразу остановился.

— Подожди немного.

Он вышел из меня — стало проще. Встал, я слышу шорох ткани, его шаги... Чувствую какое-то движение, судя по скрипу кровати — он снова укладывается рядом. Наверное, что-то шло не так, и он решил подкорректировать сценарий действия.

— Иди сюда. — Слышу его голос поблизости, потихоньку начинаю двигаться к нему — наощупь, упираюсь рукой о его колено, и он останавливает меня, обхватив моё запястье:

— Медленнее, — вкрадчиво говорит он, — я перед тобой. Изучай.

Чуть дрожащими руками я провожу по его бёдрам, наклоняюсь чуть ближе, чувствую запах его кожи... Так странно не видеть его, когда он весь — передо мной, но мои пальцы срисовывают карту его тела, легко касаясь его, неуверенно, будто я боялся, что он разобьётся от моего неверного движения. Тогда он повёл меня сам, взяв меня за запястье, провёл от груди до бедра, и я понял, что он хотел моей смелости и моего любопытства, он ведь не статуя, он был живым. Я, кажется, становлюсь решительнее, и мои губы осторожно касаются его плеча, шеи... Я слышу, что он ухмыляется, но не даёт ценных указаний, никак не комментирует мою нерасторопность, и это меня устраивает. Если бы я вnbsp; я обязательно сниму её, но только тогда, когда посчитаю, что ты к этому готов. идел его, мне было бы проще, но я двигался по наитию, мои ладони пробегали по мышцам его пресса, и я слышал, как он тихонько вздыхал, я всё вертелся вокруг да около, понимая, тем не менее, чего он именно хочет, тем более, что я чувствовал, как он поводит бёдрами в нетерпении. Я ощущал рельеф его мышц под ладонями, упругость его сосков, прикосновение к которым срывает с губ мужчины низкие стоны, и, желая сделать ему приятное, я принялся поигрывать с ними, ощущая, как ему это нравится, как дрожь пробегает по его телу, и так продолжалось до тех пор, пока он сам не положил мою руку на свой член. Я почему-то отпрянул, хотя знал, что это должно было всё равно произойти, но мой спутник всё-таки удержал меня:

— Он не кусается, — в его голосе чувствуется усмешка, — давай. — И вынуждает меня приблизиться к себе, и я встаю на колени рядом с ним, ощущая тепло и упругость его органа.

Он подталкивает мою голову за затылок, желая, чтобы я был смелее, я наклоняюсь, но, тем не менее, останавливаюсь в нерешительности, вдыхая манящий запах его тела, чувствую пульсацию его члена под рукой, которую он мягко убирает. Затем он касается им моей щеки — бархатистая, горячая кожа, влажный след от смазки с головки... Ни на что не похожее ощущение — быть настолько близко с мужчиной.

Слышу насмешливое:

— Хорошая девочка.

Черноволосый дьявол смеётся, наверняка смотрит на меня ледяными глазами, наслаждается моим бессилием, моей временной слепотой, и моей покорностью. Ему это доставляет удовольствие, не зря же он затеял все эти игры. Снова осторожно касаюсь его, упругий ствол подрагивает под пальцами, обхватываю его ладонью... Крупный, пальцы едва смыкаются на нём, но по длине он, кажется, не намного больше моего, и я медленно ощупываю его, словно заворожённый, поражаясь его объёму, и мне становится почти страшно за свою девственность, поскольку если два пальца причиняли мне дискомфорт, то что же со мной сделает его орган?

— Давай. — Слышу я его голос и чувствую, как рука его ложится мне на шею, чтобы пригнуть меня ещё ниже, и чтобы по моим полураскрытым губам мазнула влажная головка... Горячая, такая нежная на ощупь, он уткнулся ей в мои губы и слегка надавил — настойчиво, нетерпеливо. — Пробуй.

Я неуверенно касаюсь языком крупной головки, чувствую, как он толкает её вперёд, разжимаю зубы и впускаю его... Солоноватый привкус кожи и смазки, её мягкость, податливость, его стон... Именно то, как он удовлетворённо выдыхает, стимулирует меня, провоцирует на нужные действия — я играю с ним, подразниваю, и, не смотря на все мои старания, всё равно я не могу взять его весь — только половину, и ещё помогаю себе рукой, вспоминая то, как делает то супруга... Его, похоже, это устраивает, ведь пока он не делал попыток насадить мой рот глубже, а я начинаю испытывать необычное ощущение удовольствия от того, что ему всё это начало нравится. Поэтому я стараюсь, ускоряю темп, как могу, ласкаю, облизываю, и мой нежданный любовник постанывает, слегка подаёт бёдрами навстречу, ладонью другой руки я глажу его пресс, ощущая под пальцами напряжение мышц. Мне хочется доставить ему удовольствие, меня волнует то, как он постанывает, я чувствую, как его тело отвечает на мои прикосновения, и мне нравится касаться его, вопреки здравому смыслу, несмотря на то, что я чувствую себя лишь средством достижения этого наслаждения, особенно, когда он кладёт ладонь мне на затылок...

Я внимателен, полностью настроен на волны его вожделения, и фиксирую то, когда он усиливает или ослабляет давление своей ладони на мою голову, я быстро научаюсь угадывать его желания, и за это он ласково треплет меня по волосам, пока в какой-то момент не отрывает меня от себя.

— Ложись на живот, — шепчет он, отодвигаясь в сторону, освобождая мне место, — раздвинь ноги.

Я выполняю, понимая, что момент настал. Он всё ещё не даёт мне ничего увидеть, но я к этому времени уже привык к темноте, и ориентироваться на его прикосновения и звук голоса. Сейчас он молчит, просто проводит руками по моей пояснице, успокаивает и наслаждается, что меня вполне устраивает. Вскоре пальцы его, увлажнённые слюной вместо любриканта, снова раздвигают меня изнутри, но уже не так страшно, не так болезненно, но так знакомо. Мне незачем было бояться — через это я уже проходил.

— Молодец, — он, конечно, ощутил это непротивление, — расслабился.

Но когда пальцы покинули меня, хорошенько смазав изнутри, я заволновался... Мне стало тревожно — обратного пути уже нет, я не смогу это прекратить, но внутри меня разум боролся с нарастающим желанием. Похоть и мораль сцепились друг с другом не на жизнь, а на смерть, и похоть выигрывала, учитывая, что я почти не дрогнул, почувствовав давление уже далеко не пальцев... Почти — это значит, что я сжался, но не отпрянул.

— Не бойся, — он погладил меня по пояснице, — и не вырывайся, иначе будет только больнее.

Разумом я учёл это замечание, но как только мой первый мужчина двинулся вперёд, сразу позабыл об этом, и резко дёрнулся от боли. Он ощутимо шлёпнул меня по бедру:

— Стой смирно.

Медленно, не торопясь, словно смакуя каждый миллиметр моей узости, он погружался в меня, но внутри у меня всё горело огнём, сопротивляясь, сцепив зубы и схватившись за простынь, изо всех сил я старался терпеть, следил за своим дыханием, пытался успокоиться, но у меня ничего не выходило. Но только мой сладострастный мучитель не прекращал экзекуции — методично он следовал своему пути, не обращая внимания на мои жалкие попытки молить о пощаде, меня словно расширяло изнутри, разрывало, изменяло навсегда. Тьма и боль — вот что я чувствовал в данный момент, пусть он и делал краткие передышки, стараясь хотя бы немного облегчить мои страдания. Я даже не сразу понял, что он полностью остановился. Внутри немного жгло, но постепенно успокаивалось, странное чувство заполненности вынуждало мой организм исторгнуть чужеродное естество из себя, я ощущал, как судорожно сокращались стенки слизистой, причиняя неудобство и мне, и, возможно, тому, кто сейчас понемногу, но настойчиво лишал меня девственности.

— Дыши глубже, — слышу его шёпот возле самого уха, — следи за дыханием.

Я дёрнулся, когда он ещё немного двинулся вперёд и положил ладонь мне на поясницу.

— Тише. — Сказал он немного раздражённо, но я повиновался. Боль не прекратилась совсем, но чуть-чуть притупилась. Он, весьма довольный этим, похлопал меня по бедру. Я постарался расслабиться ещё сильнее, и тогда ощутил терпимый дискомфорт при его движении в меня. Через пять минут, дав мне передохнуть, он резко двинулся ещё вперёд, и я не ощутил ожидаемой боли — только небольшое жжение. Его живот соприкоснулся с моими бесстыдно раздвинутыми ягодицами, и он наклонился к моему уху:

— Молодец. — Сказано это было тихо и с характерным возбуждённым придыханием, у меня даже мурашки пробежали по спине от этого хриплого шёпота. — Держись, мне невмоготу терпеть.

Я даже не успел спросить, а что ему, собственно, приходится терпеть, как он начал порывистые возвратно-поступательные движения, и все неприятные ощущения вернулись в двойном объёме. Я попытался как-то облегчить свою участь, но он не давал мне это сделать, крепко удерживая меня за талию или бёдра. Я слышал его тяжёлое дыхание и постанывания, иногда — низкие звуки, будто рычание, он вовсю наслаждался мной, беспредельно натягивая меня на себя, ускоряя темп. Я был готов уже попросить его остановиться, но через некоторое время на смену боли пришло непонятное успокоение и лёгкое, едва ощутимое, возбуждение. Оно разливалось по моему телу тягуче-медленно, теплом от кончиков пальцев ног до поясницы, затем — лёгкая дрожь по спине, я слышу его дыхание и стоны, чувствую его руки на моём теле, прикосновения, сам секс — впервые болезненный, но такой жаркий, страстный, желанный... Я возбуждаюсь сквозь боль и кажущуюся неправильность всего момента, вопреки разуму я иду на поводу своих ощущений — они ведут меня сквозь сонм предрассудков к истинному удовольствию, что вырывается из моей груди чистым,

без примеси страха и боли, стоном. Он замечает это, и, обхватив мой полувозбуждённый член, ухмыляется беззлобно:

— О, тебе нравится.

Наращивает темп, чему я уже не противлюсь, гортанно хрипит в этом ускорении, и мне нравится то, что ему нравится входить в меня, что я его завожу, что вкус и запах моей кожи пьянит его. Мне нравится доставлять ему удовольствие собой... Поэтому я подстраиваюсь под темп, постанываю, прижимаюсь к его ладоням, этим ласкающим прикосновениям — я хочу, чтобы ему нравилось, чтобы он наслаждался мной так, как никем другим, и подаюсь сам на его напряжённый член, ловя каждый его вздох удовольствия...

— Подожди. — Мы останавливаемся. Тревога заползает в мою душу — я что-то сделал не так?

Но он выходит из меня, кладёт меня на спину, располагает удобнее, и... снимает повязку с моих глаз.

— Привет, — улыбается, видя, как я морщусь от яркого света, — готов?

Я качаю головой — нет, я не готов, не готов видеть его лицо, его глаза, хотя и пытался представить себе, как это будет. При всём моём желании его видеть я оказался совершенно беспомощен перед реальностью, когда он появился надо мной — с влажной кожей, соприкасающейся с моей, взъерошенными чёрными волосами, с ухмылкой этих губ и неизменным льдом в глазах... Его белое крепкое бедро снова привычно раздвинуло мои колени:

— Смотри на меня. — Он поднимает моё лицо за подбородок, мой взгляд встречается с его глазами, и внутренняя дрожь усиливается. Наклонившись, он целует меня — язык проникает глубоко, я почти не успеваю отвечать, беспомощный и сходящий с ума от его близости, я инстинктивно, бессознательно прижимаюсь к нему, чувствуя его горячую кожу, и мои колени сами расходятся, моё тело само жаждет принять его, как это было всего несколько минут назад. Он улыбается, шепчет в мои губы:

— Обними меня ногами — тебе будет легче, а мне будет удобнее. — И я делаю так, как он говорит, открываюсь ему весь, позволяя делать со мной что угодно, он целует меня в шею, проводит ладонями по моим бёдрам, ласкает, нежит меня в своих руках, и входит — резко, но будто нежно... Я выдыхаю, раскрываюсь навстречу, мне хорошо и немного больно, но его поцелуи распаляют меня, и на всё остальное я не обращаю внимания.

— Да... — срывается с моих губ.

Его ладонь легла на мой член и начала мягко его подрачивать, отчего моё вожделение лишь возросло. Чувствуя рельеф его мышц под своими руками, я тянулся к нему губами, телом, всем своим существом, подаваясь навстречу его движениям. Ощущение его близости пьянило моё сознание, и я растворялся в этой неге без остатка. Мускусный запах его тела сливался с запахом роз на столе, образуя вместе ни с чем не сравнимый аромат, и я уже полностью терял контроль над собой, вцепившись в него, царапая его бледную спину, когда он входил особенно глубоко.

Значит, вот как это — отдаваться мужчине. Ощущать его рвение, слышать его стоны, то, как он наслаждается тобой, то, как ему хочется драть тебя — снова и снова, с силой. Вот что значит доставлять ему удовольствие. И это оказалось ни с чем не сравнимо, захватывающе, и так возбуждало, что не оставалось сил сдерживаться — ощутив, как сводит мышцы, я одновременно почувствовал, как внутри зарождается маленькая копия большого взрыва, что в своём масштабе рождает во мне новую Вселенную. Не в силах вынести такого вихря ощущений, тело моё затрясло, и я с громким стоном излился на свой живот и его руку.

— Быстрый ты. — Ухмыльнулся он, и, наклонившись, слизал мою сперму со своих пальцев, а затем неожиданно поцеловал. Вкус моей спермы на языке больше заводит, я похож на глину под его мягкими, скользящими прикосновениями, и, учитывая яркость и чистоту моих ощущений, он теперь может лепить из меня что угодно. Он одновременно ускорился, и меня продолжало немного трясти даже после разрядки.

— Потерпи ещё немного, я скоро. — Шепчет он мне, раздвинув мои бёдра пошире, и врываясь так сильно, как только мог.

Его напор и страсть не пугали меня, мне хотелось, чтобы он кончил, более того — мне хотелось, чтобы он кончил в меня. И буквально пять минут спустя мой темпераментный любовник, ускорившись ещё немного, с диким, продолжительным стоном излился в меня... Чужая сперма внутри — ощущение не из ежедневных. Я прислушивался к себе, регистрируя ощущения, но одно я знал точно — видеть, чувствовать его оргазм было приятно, касаться его пресса, ощущая сладостную дрожь, что судорогой проходила по его напряжённому телу. Пару минут он приходил в себя, уткнувшись в моё плечо, успокаиваясь, а затем, крепко поцеловав в губы, разжал объятия и ушёл в душ.

Я остался наедине со своими мыслями, разморенный и немного разочарованный его быстрым уходом. Я чувствовал себя покинутым без его тепла, будто и не было его вовсе, будто всё, что было до этого момента — лишь прихоть моего воображения. Что же именно произошло со мной сегодня? Изменения были значительны, я переступил черту разумного по собственной воле, шагнул навстречу своему страху и переборол его, я попробовал, как это — быть на её месте, и ни секунды об этом не жалел. Он был внимательным, напористым и пылким — именно такими я вполне мог представить мужчин... хм, с мужчинами, и это хорошо вписывалось в мой образ реальности, не нарушая общую картину мира. В ванную я проскользнул сразу после него, но мне не хотелось так быстро расставаться с его запахом, поэтому я ещё долго стоял в стороне от душа, и смотрел на следы разрушения, оставленные им: откинутое полотенце, шапочка для душа в мусорке, и его парфюм рядом с раковиной. Всё здесь будто принадлежало ему самому, а не являлось частью интерьера бесхозной комнаты, за закрытыми дверьми которой воплощались в реальность все — даже самые безумные — фантазии.

Прохладный душ смывал испарину и усталость, но так же и ощущение его поцелуев, прикосновений, его неповторимый запах... Вода безжалостно уносила с собой все следы его пребывания со мной, очищая разум от наносной шелухи влечения, отрезвляя, возвращая в реальность. И вот уже всё кажется привычно-будничным, пусть и не совсем нормальным, и опыт, приобретённый в этих стенах, не кажется уже таким невероятным приключением. Это просто секс. И не стоит преувеличивать его значение.

Когда я вошёл обратно в комнату, он расслабленно курил, глядя в сине-белый, будто вечернее летнее небо, потолок, мягко выдыхая кольца ароматного сигаретного дыма, имеющего древесные ноты, и рискуя навлечь на нас холодный, отрезвляющий душ противопожарной системы — ведь курить в помещениях было строго запрещено. Я чувствовал себя усталым, но это была приятная усталость — спокойная, размеренная, удовлетворённая происшедшим, благодарная. Он не смотрел на меня — просто отдыхал, положив руку за голову. Любопытно, о чём он думал? Одеваясь, я медленно скользил по нему взглядом — по очертаниям бёдер под красным покрывалом, по открытому животу, груди, и выше — к его шее, губам... Я ведь даже так и не рассмотрел его толком, а теперь упивался этой возможностью, мне даже захотелось снова прикоснуться к ещё влажной, распаренной, тёплой коже пальцами, ладонью провести по груди, задев короткое тёмное пятно волос, чувствовать его, видеть его руками — как тогда, ещё с завязанными глазами... Так странно, но сегодня многое для меня впервые. Вздохнув, я начал собирать остаток своих вещей с пола — смятую рубашку, пиджак, брюки.

Я не решался подойти и коснуться напоследок его лишь потому, что точно не знал, какой будет его реакция. Возможно, он бы счёл это намёком на продолжение постижения мной азов гомосексуального секса, или просто улыбнулся бы мне своей гипнотической улыбкой, но что-то останаваливало меня. Возможно, мне не хотелось, чтобы это было только шапочное знакомство? Может, я уже хотел видеться с ним в менее обязующей обстановке?

— Как ты? — вдруг спросил он, обратив на меня взгляд.

Я неопределённо пожал плечами:

— Неплохо.

— Ничего не болит? — заботливый тон маньяка-насильника. Я отрицательно покачал головой, он самодовольно улыбнулся. — Тем лучше. Я рад, что тебе понравилось, я в тебе не ошибся.

Не ошибся... И как прикажете мне на это реагировать?

— Мне было... очень хорошо. — И, хотя эти слова были правдой, улыбнулся я натянуто, пытаясь скрыть мою неловкость. Всё-таки было невыносимо принять, что это произошло сегодня со мной. (Эротические рассказы) Поэтому разум предпочёл задвинуть размышления об этом на самую дальнюю полку.

— Всегда рад помочь. — Он встал с постели и — обнажённым — подошёл ко мне. Наклонившись, поцеловал — смесь табака и ванили с тонким, свежим запахом его духов. Я тревожился, что никак не смогу от него уйти, и сам прервал поцелуй. Он не придал этому большого значения.

— Я буду завтра здесь. — И посмотрел мне в глаза.

Я ушёл, не прощаясь — к чему этот сентиментализм? Важно было сейчас найти мою благоверную и уехать, утро должно быть вечера мудренее, и только утром второго выходного дня я решу, как стоит поступить с моим нетрадиционным опытом. Но когда я спустился вниз и увидел, как в мою жену входят двое, желание ударило мне в голову с новой силой...

Я ждал её на улице, у машины — необходимо было остыть, успокоиться, чтобы не выдать себя лишним словом или жестом. Она подбежала вскоре, поцеловала в губы, нырнула в чёрный кожаный салон:

— Ты такой задумчивый, — всё-таки заметила она, — что случилось?

Я улыбнулся:

— Мне кажется, сегодня я стал лучше тебя понимать. — Я взял её за руку. — А ты не хочешь сюда приехать завтра?..

Предрассветная полупустая Москва золотилась электричеством, мы ехали домой, но у каждого в голове проносились свои события сегодняшней ночи. Обратного пути у меня уже не было, и я иногда нырял рукой в карман брюк — там лежал шейный платок, всё ещё хранивший его запах...