Соседки по палате встретили вернувшуюся Мари смешками — впрочем, агент и не собиралась скрывать от мулаток почему она осталась у белой сестрички на ночь. В ее планах было всемерное расширение знакомства Сигрун с миром черного лесбоса. Не раскрываясь полностью, она немного пошепталась с девушками и они вместе выработали общую линию поведения с фройляйн Йоханссон.

Наутро, придя на обход вместе с доктором Мейером, Сигрун не знала куда прятать глаза во время осмотра пациенток. Куда бы она не посмотрела, она видела томные взгляды, влажные языки, сладострастно облизывавшие полные губы, слышала похотливые смешки и перешептывания, чувствовала мимолетные, нескромные прикосновения к разным частям ее тела. Мари все это время искусно отвлекала доктора Майера, долго и путано рассказывая о своем самочувствии, говоря нарочито ломаным французским, то и дело, прикидываясь, что не понимает немца. Майер злился, но, в силу типично немецкой педантичности, продолжал осмотр, предоставив остальных трех пациенток сестре Сигрун. У блондинки-медички в общении с мулатками языкового барьера не возникало.

— Вот тут болит, — Жозефина широко улыбаясь красной как рак Сигрун, — пощупайте, — она задирала простыню, обнажая полную смуглую грудь.

— У меня никогда такого не было, — говорила уже Иветта, кокетливо стреляя глазами в сторону белой девушки, — я сегодня проснулась от того, что у меня зудело... там.

— Где? — машинально спрашивала Сигрун, старательно делая вид, что проводит обычный медосмотр. Сейчас у нее были красными даже кончики ушей.

— Вот тут, — Иветта откинула простыню и слегка развела ноги, так чтобы ее черное влагалище предстало Сигрун во всей красе, — я просто спать не могла. Может, посмотрите?

Медсестра словно завороженная уставилась на набрякшие черные половые губы Иветты, меж которых виднелась ярко-алая щель. Невольно она нагнулась, чтобы посмотреть поближе. В ноздри ей ударил одуряющий запах молодой черной письки. В тот же момент, лежащая на кровати позади Сигрун, Анжела согнула ногу в колене и с силой пнула белую девушку в обтянутую халатом попку. Не ожидавшая этого датчанка ткнулась носом в жесткие черные кудряшки и тут же Иветта, обхватив ее голову руками, провела мокрой промежностью вверх-вниз по лицу девушки. Та вскочила, как ошпаренная не удержавшись от вскрика.

— Что с вами? — Майер оторвался от пациентки и посмотрел на сестру, — что у вас на лице?

— А... пот, — нашлась Сигрун, спешно утираясь рукавом халата, — духота страшная.

— Есть такое, — кивнул Майер, — ну, думаю, вреда не будет, если мы немного проветрим.

Он шагнул к окну и, повозившись немного с защелками распахнул створки. В палату ворвался свежий ветер, донесший чьи-то голоса и отдаленный шум моря.

— Через час закроете, — обратился он к девушкам, — сестра Сигрун проверит. И не вздумайте глазеть в окно, поняли, — он обвел презрительным взглядом закивавших мулаток.

— Вы закончили осмотр? — обратился Майер к скандинавке и та утвердительно кивнула, — хорошо, тогда идем отсюда.

Он направился к двери и Сигрун двинулась за ним, попутно бросая на Мари возмущенные взгляды. Мулатка, улыбаясь, послала ей воздушный поцелуй. Она видела мокрые пятна сзади на халате — белая девушка кончила, едва коснувшись губами черной киски.

Дождавшись когда шаги медиков стихнут за дверью, Мари посмотрела на остальных мулаток и все четверо как по команде расхохотались.

— Думаю, этот медосмотр она не скоро забудет, — утирая слезы, сказала Анжела.

— Слушайте, а это не слишком? — спросила Жозефина, — она такая милая девочка.

— В самый раз, — усмехнулась Мари, — поверь, вы не сделали ничего, чего бы она втайне не желала. В следующий раз... — она прервалась на полуслове, прислушиваясь, — а это еще что?

Из раскрытого окна, четко, словно чеканя шаг, раздавались команды на немецком.

— Это нацистский молодняк, — махнула рукой Иветта, — делать им нечего, вот их и заставляют заниматься всякой ерундой. Лучше не смотри, они не любят когда мы глазеем.

— Я осторожно, — заверила их Мари, соскакивая с кровати и подходя к окну. Перед ней открылся обширный плац, по которому расхаживал рослый, крепко сложенный немец в черной форме эсэсовца. Время от времени он выкрикивал команды, что-то вроде «раз-два», то и дело бросая взгляды на часы на цепочке.

Перед ним, с наклонами и приседаниями делали зарядку около тридцати молодых людей — парней и девушек, одетых в почти одинаковые белые шорты и майки. Светлые волосы и голубые глаза яснее ясного указывали на то, что это были чистокровные немцы, арийцы из арийцев. Правильные «нордические» черты, красивые, одухотворенные лица — до омерзения одухотворенные, правильные до тошноты.

— Гитлерюгенд, — протянула Мари, — нацисты решили устроить тут свой детсад?

— Это у них вроде училища, — сказала Иветт, — у них тут рядом еще и стрельбище есть, — иногда слышно как палят.

— Понятно, — протянула Мари, продолжая осторожно наблюдать за воспитанниками нацистов. Они уже закончили зарядку и, повинуясь новым командам, выстроились друг за другом и побежали по плацу. Негритянка с интересом смотрела на стройных длинноногих девушек с подпрыгивающими мячиками грудей и худощавых, белокурых юношей. Похоже, тут может быть еще интереснее, чем она думала.

— Герр Майер же сказал тебе не подходить к окну! — раздался вдруг возмущенный голос, — в карцер захотела?

Мари обернулась и широко улыбнулась — в дверях стояла Сигрун. Щеки ее раскраснелись, голубые глаза только что не метали молнии. Даже мулатки невольно притихли на своих кроватях. Мари подмигнула соседкам по палате, после чего нарочито виляя бедрами, подошла к своей койке, наблюдая как датчанка демонстративно громко захлопывает окно. Затем она хотела с гордым видом удалиться, но, поравнявшись с койкой Мари, почувствовала, как сильные руки обхватили ее талию, затащив на постель.

— Пусти, слышишь, пусти, — бормотала датчанка, слабо трепыхаясь, — пусти, а то закричу.

— Кричи, — спокойно сказала Мари, ухватывая сильными пальцами подбородок Сигрун и заставив ее взглянуть себе в глаза, — что же ты? Кричи, ну!

Под насмешливым взглядом темных глаз Сигрун глубоко вздохнула и обмякла в объятьях Мари. Улыбнувшись, она привлекла белую девушку и впилась в ее губы долгим жадным поцелуем, от которого у датчанки закружилась голова.

— Хватит... перестань... не надо, — смущенно сказала Сигрун, когда Мари, наконец, прервала поцелуй, — мы же не одни.

— Мы, — рассмеялась Мари, — мы одни, детка, — добавила она, привлекая девушку для нового поцелуя. Ее рука, преодолевая слабое сопротивление, скользнула под полы халата, раздвигая сжатые бедра. Сигрун бросила испуганный взгляд на мулаток, но те беззаботно болтали о каких-то глупостях и впрямь ведя себя так, будто кроме них в комнате никого нет. В этот же момент сильные пальцы надавили на нежный бугорок и Сигрун всхлипнула, затрепетав в руках Мари, словно пойманная птица.

— Сладенькая, — улыбнулась негритянка, облизывая мокрые пальцы, — ну, в чем дело?

— Я верила, поверила тебе, — всхлипнула Сигрун, — я рассказала то, о чем не говорила никому. А ты устроила этот спектакль с этими... — она мотнула головой в сторону безмятежно щебечущих мулаток, — зачем?

— Затем, что я люблю тебя, дурочка, — Мари нежно чмокнула в губы Сигрун, — и я знаю, что тебе нужно. Для тебя секс с черной девушкой до сих пор что-то позорное, желанное, но постыдное, что нужно таить даже от себя самой. А я говорю — не скрывай свои желания, откройся им, откройся себе. Коль уж ты поняла, что любишь черные киски, так пробуй их столько, сколько дарует тебе судьба.

Она вновь заставила Сигрун посмотреть ей в глаза и смачно поцеловала ее в губы, одновременно подмигнув Иветте. Сама датчанка уже забыла об остальных девушках, забыв обо всем, кроме настойчивых губ и умелых рук, ласкающих дрожащее как в лихорадке белое тело. Она даже не сразу поняла, когда к рукам Мари добавилось еще несколько и лишь обернувшись увидела улыбающееся лицо Иветты.

— Ты вся дрожишь, — улыбнулась она, — не бойся нас. Расслабься.

Сигрун уже не могла возразить, даже если бы захотела — с ее губ сорвался протяжный стон, который заглушила полными губами подошедшая Анжела. Проворные ласковые руки быстро освободили девушку от белого халата, укладывая ее на кушетку и аккуратно раздвигая ей ноги. Между них расположилась Иветта, запуская проворный язык в розовые лепестки нежной плоти. К белым грудям припали, покусывая соски, Иветта с Жозефиной, в то время как Мари продолжала целовать датчанку в губы. Белое тело выделялось среди пышной черной плоти, словно мякоть в скорлупе кокосового ореха, мулатки сменяли друг друга лаская ее груди, живот, бедра, ягодицы, раз за разом заставляя белую девушку сгорать в огне африканской страсти. Вот Анжела, смочив два пальца, осторожно ввела их в розовую киску и Сигрун, вскрикнув, заметалась на мокрых простынях. Однако девушки уже вошли во вкус — пальцы и языки сменялись в ее лоне, Сигрун извивалась и всхлипывала, униженно молила прекратить, в глубине души надеясь, что девушки ее не послушают — и те, конечно, легко угадывали это невысказанное желание. Датчанка оказалась в полной власти соблазнительных темнокожих суккубов, возымевших полную власть над ее телом и душой. Раз за разом она кончала, потеряв голову в сотрясавших ее тело оргазмах, извиваясь всем телом и мечась по койке. И, наконец Сигрун дождалась, когда Мари ухватила ее за волосы и приподняв немного, уткнула ее лицом в жаркую промежность Иветты.

— Мне кажется тебе захочется продолжить начатое сегодня, — Мари улыбнулась мулатке, — не оставь мою кошечку голодной.

Иветта довольно улыбнулась, сжимая бедрами голову Сигрун и отчаянно молотя клитором по ее носу, пока датчанка исступленно лизала черное вкусное влагалище. Она делала это с таким усердием, что мулатка, уже изрядно разгоряченная предварительными ласками, завыла, сжав белокурую голову бедрами и обильно изливаясь в похотливый рот. Однако растрепанной, полузадохшейся Сигрун было уже мало — с такой же жадностью она набросилась на влагалище Анжелы, потом Жозефины, заставив обеих мулаток извиваться и стонать, раз за разом спуская на лицо Сигрун.

Уже позже, когда Иветта, Анжела и Жозефина разошлись по своим койкам, Сигрун лежала между раскинутых ног Мари, языком воздавая почести в алтаре ее солоноватой влажной плоти. Мари гладила датчанку по голове, насмешливо глядя в затуманенные похотью голубые глаза. И все же Сигрун удалось заставить мулатку дернуться, сжав сильными бедрами голову блондинки и излившись в ее рот.

— Вот теперь, — довольно улыбнулась Мари, — ты точно получила достаточно черной киски, чтобы не думать о ней еще хотя бы полночи. Теперь твоя очередь помочь мне.

Сигрун подняла счастливое, лицо, измазанное женскими соками и, улыбаясь, кивнула.

Остаток дня Сигрун рассказывала Мари все, что знала о крепости и захвативших ее нацистах. О Мейере, по ее словам, можно не беспокоится — он уже давно обручился с бутылкой и в отсутствие руководства немало времени проводил за чашкой шнапса. Солдаты же и младшие офицеры редко появлялись наверху.

— Сейчас у нас тут сонное царство, — сказала Сигрун, — руководство отправилось к главнокомандующему в Порт-о-Пренс, с докладом об успехах, вернутся через несколько дней. А вот как вернутся — тогда держись, там один другого стоит Доктор Шефер редко на вас обращает внимание, но если попала к нему — спасения нет. Штурмбанфюрер Курц Нойманн — садист которому нравится мучить девушек — и белых и особенно черных. Впрочем, Жак Макудаль ничуть не лучше.

— Макудаль? — с интересом спросила Мари, — он француз?

— Он черный, — сказала, содрогнувшись, Сигрун, — здоровенный негр воот с такими мускулами. Но не местный — я слышала, он по-английски хорошо говорит. И да, говорят, что он колдун и боятся его, хотя все немцы утверждают, что «не верят в эту чушь». Кто к нему попадает, не возвращается. А хуже всех — Алиса фон Вольфганг, эта вообще психопатка, хуже Нойманна и Шеффера вместе взятых.

Последние слова Мари пропустила мимо ушей, однако упоминание о загадочном негре ее заинтересовало. Она попробовала узнать что-то о гаитянских шаманах вуду, но тут Сигрун мало что могла сказать — по ее словам, пленных колдунов уводили к Макудалю и больше она их не видела. Обиталище боккора располагалось внизу, там же, где по мнению Сигрун находилось сердце проекта. Это место хорошо охранялось и, по словам датчанки, не могло быть и речи о том, чтобы проникнуть туда. Мари начала уговаривать Сигрун спуститься вниз, но тут выяснилось, что на это просто нет времени: вечером датчанка покинет черную любовницу и ее сменит другая медсестра, чистокровная немка.

— Мне придется работать внизу, — чуть ли не со слезами рассказала Сигрун Мари, — будь осторожна. Гретхен Шмидт — стерва и нацистка, она презирает черных.

— Не она первая, не она последняя, — усмехнулась Мари, — жду с нетерпением.

Новая медсестра оказалась красивой женщиной лет тридцати, с рыжевато-каштановыми волосами и голубыми глазами. Характеристика, данная ей Сигрун, оказалась верной — даже Майер не разговаривал с пленницами таким желчным и презрительным тоном, каждым словом и жестом подчеркивая свое превосходство. Гретхен настолько привыкла относится к своим пациенткам как к животным, что прямо взвилась от возмущения, когда Мари как бы нечаянно дотронулась к ней пониже спины.

— Не прикасайся ко мне, — Грехтен зашипела как разъяренная кошка, залепив Мари звучную пощечину, — недочеловек, животное!

— Я случайно, — хныкнула мулатка, опуская глаза.

— Держи свои черные лапы при себе, обезьяна! — фыркнула немка, презрительно оглядев съежившихся мулаток, — и чего только герр Нойманн в вас находит?

С этими словам она развернулась и вышла из комнаты, выражая презрение, казалось, всей своей спиной и перекатывающимися под халатом большими круглыми ягодицами. Анжела, Иветта и Жозефина испуганно посмотрели на Мари и с удивлением увидели, как по ее лицу блуждает широкая улыбка.

— И где же их нордическая выдержка? — хмыкнула она, поднося к глазам сжатые пальцы, с зажатым в них длинным волосом, — и масть не совсем арийская. Ну, ничего, — она подмигнула девушкам, — сегодня ночью мы поговорим с фройляйн Шмидт по иному.

Едва на черном небе тропической ночи взошла огромная Луна, Мари скорчившись на подоконнике, старательно разминала пальцами кусок оконной замазки, содранный с рамы. Рядом лежали две пустые пробирки, — Сигрун, перед тем как передать смену Грехтен, показала мулатке, где хранятся анализы мочи и крови, как заключенных девушек, так и младшего медперсонала. К огромному сожалению Мари, анализы более высшего руководства, хранились под замком у доктора Шефера. Сейчас же, смочив замазку кровью и мочой Грехтен, Мари старательно лепила женскую фигурку, вполголоса шепча над ней заклинания. Остальные мулатки лежали на койках тихо — все они родились и выросли на Гаити и хорошо знали, что не стоит мешать жрице вуду за работой.

— Вот, — Мари торжественно прилепила к макушке вылепленной фигурки волос и подняла ее на ладони, показывая всем, — настоящая арийка! Даже запах, — она поднесла фигурку к лицу и шумно втянула ноздрями воздух, — сочная девочка.

Она высунула язык и медленно провела кончиком по миниатюрному лону. В свете луны глаза ее горели адским огнем, пока ее язык — странно длинный и тонкий — плясал вокруг куклы, касаясь грудей, ягодиц, промежности куклы. Наигравшись Мари соскочила с подоконника и села на свою койку широко расставив ноги. Дьявольски улыбаясь, она еще раз облизала куклу, после с влажным чавканьем ввела ее в свою жаркую черную пизду.

Грехтен стояла в круге костров, на острове посреди бескрайних болот, дрожа одновременно от ужаса и возбуждения. Совершенно беспомощная она не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Ее обнаженное тело обвивали змеи — огромные твари, с шипением высовывавшие раздвоенные языки. Этими языками они касались ее лона и розовых сосков, несмотря на весь ужас, затвердевших и торчавших от возбуждения. Да и сами змеиные тела были почему-то не скользкими и холодными, а теплыми, бархатно-нежно касающимися корчившегося от похоти тела Грехтен. За кострами смутно виднелась чья-то фигура, сидевшая на корточках на земле и бившая в большой барабан.

Надменная красавица, наследница сотен поколений высочайшей европейской культуры, верившая в «расу господ» и превосходство германской нации оказалась не более чем беспомощной белой курочкой на алтаре черной магии вуду.

Огромные змеи, продолжавшие ее ласкать, тем временем становились все тяжелее, все громче ударяло в уши их убаюкивающее шипение, звучавшее в такт с рокотом барабана. Грехтен чувствовала, что ее ноги словно превращаются в желе и она невольно опускается на колени. Огромные змеи ползают по ней, их языки и хвосты извиваются в ее влажном лоне, твердая голова вдавливается в анус, пасти нежно сдавливают соски нацистской медсестры. И все они ползут, тянут ее за кольцо костров, во тьму. Теперь Гретхен ясно видит, кто сидит там — чернокожая пленница, которой она сегодня залепила пощечину. Белые зубы сверкают на темном лице, крепкие круглые груди волнующе подрагивают в такт ударам. Вот Мари отставляет барабан и, широко раздвинув ноги, откидывается на спину, повелительно похлопывая себя по промежности. Огромные змеи бесшумно соскальзывают с тела немки и она, высунув язык и дрожа от извращенной похоти, ползет к раскинувшейся в непристойной позе чернокожей девушке. Грехтен кажется, что она сходит с ума — с каждым ее новым шагом Мари словно разрастается вширь и ввысь, возвышаясь над немкой словно гора. Гретхен будто ползет в глубокой расщелине меж холмов упругой плоти — бедер черной богини. Капли влаги, срывающиеся с ее раскрывшихся половых губ превращаются в настоящий поток, орошающий теплыми брызгами лицо Гретхен. Трепеща от ужаса и одновременно не в силах остановиться, немка подползает все ближе к черному влагалищу, напоминающему сейчас вход в большую пещеру, поросшую густым мхом. Она пульсирует, то сжимая половые губы, то вновь открывая их, словно жадный рот готовый проглотить лакомый кусочек. Немецкая медсестра тянется вперед, завороженная этим ритмичным движением, стремясь провалиться в эту влажную, страшную и такую манящую дыру.

Гретхен проснулась на своей смятой кровати, судорожно глотая ртом воздух — растрепанная, голая, мокрая от пота. Влажными были даже волосы — проведя по ним рукой немка принюхалась и тут же отшатнулась — в ноздри ей ударил терпкий запах соков женщины. Черной женщины. Дрожащими руками немка потянулась к аптечному шкафчику с успокоительным и с ужасом отпрянула — оттуда послышалось громкое шипение и большая змея угрожающе подняла голову с полки. Опрокинув столик возле кровати и судорожно напяливая на себя халат, девушка выскочила в коридор.

Она сама не соображала куда бежать — опомнилась только стоя перед палатой, где лежали пленные мулатки. Гретхен прислушалась — кажется ли ей или оттуда впрямь доносятся удары там-тамов? Не думая зачем, она толкнула дверь и шагнула внутрь.

Лившийся в окно лунный свет образовывал узкую дорожку до двери, прошедшую точно меж кроватей, оставляя койки пленниц в тени. Впрочем, немка и не смотрела по сторонам — взгляд ее был прикован к застывшей у подоконника черной девушке, стоявшей спиной к ней. Ошеломленная Гретхен смотрела на залитые лунным светом длинные сильные ноги, округлые черные ягодицы и расцветавший под ними бутон нежной плоти. Даже на таком расстоянии немка почувствовала, как запах соков возбужденной женщины кружит ей голову, заставляя течь как суку. Услышав стук закрывающейся двери, черная девушка повернула голову и Гретхен увидела улыбающееся лицо Мари.

— Не бойся, Гретхен, — голос мулатки прозвучал неожиданно громко, — я не причиню тебе вреда. Наоборот — помогу справиться со своими страхами. Ты ведь хочешь этого?

Гретхен тупо кивнула. Из тени к ней скользнули гибкие женские фигуры, срывая с халат с белой девушки. В полумраке блеснули белые зубы, черные ладони легли на плечи немки, заставив ее опуститься сначала на колени, а потом и на четвереньки.

— Иди ко мне! — улыбнулась Мари.

Откуда-то из-за окна — а может в голове самой Гретхен — сначала чуть слышно, а потом все громче зарокотали барабаны. В такт им ягодицы Мари задвигались — сначала медленно, а потом быстрее — негритянка двигала бедрами и ягодицами, так, что у немки зарябило в глазах. Казалось, что огромная черная бабочка быстро машет крыльями над диковинным черно-розовым цветком, лепестки которого покрывают капли манящего нектара, который так хочется слизнуть. Это было самое прекрасное зрелище когда-либо виденное немкой.

— Чтобы избавиться от прежних страхов, — говорила Мари, — ты должна стать другой. Избавиться от прежней гордыни и заблуждений, научиться смирению. Смирению белой шлюхи перед Черной Госпожой!

Словно завороженная Гретхен ползла вперед, не в силах оторвать взгляд от подрагивающих черных шаров. Ей уже казалось, что именно оттуда, из щели между перекатывающимися ягодицами, доносится этот голос. Соски немки затвердели, чуть ли не царапая пол, по которому следом за немкой тянулась дорожка ее выделений.

— Начнем наш урок смирения, — произнесла Мари, когда Гретхен подползла почти вплотную, — начнем с ног, — она приподняла ступню, встав на носок, — с пятки!

Припавшая к полу немка принялась покорно лизать подошвы мулатки, слегка покусывая затвердевшую кожу. Затем, повинуясь командам Мари, Гретхен поднялась выше, целуя икры и бедра. Мари медленно положила руки на ягодицы и раздвинула их, пропуская Гретхен к темному колечку ануса. Немка тут же запустила туда язык, стараясь проникнуть как можно глубже. В тот же миг черные ягодицы сомкнулись вокруг ее лица, а на затылок немки легла сильная ладонь, проталкивающая ее еще глубже. Гретхен исступленно лизала черную задницу, жадно вдыхая резкий запах, наслаждаясь и возбуждаясь от всей глубины своего унижения. Она лизала даже когда у нее почти кончился воздух, не замечая, что вот-вот задохнется задавленная черными ягодицами. Мари, пришлось за волосы вытягивать полузадохшуюся девушку из своей задницы. Задрав ее голову, Мари склонилась над своей жертвой.

— Открой рот! — приказала Мари и когда Гретхен повиновалась, смачно сплюнула в него, — глотай! Теперь еще!

Она выпрямилась, держа за волосы нацистку и притягивая ее к своей промежности.

— Открой пасть, сука! — скомандовала она, раздвигая пальцами половые губы. Тугая желтая струя ударила в лицо немки, разом наполнив доверху ее рот и перелившись на пол.

— Влага тела моего, — нараспев произносила Мари, — пусть обернется для тебя очистительным ливнем, смывающим былые заблуждения и гордыню. Силой Эрзули и Легбы и Дамбаллаха — презри все, что ты почитала, преклонись перед теми, кого презирала.

Медсестра-нацистка ничего не могла сказать, торопливо, захлебываясь, глотая мочу, стекавшую по подбородку на груди и живот. Когда поток иссяк, Мари посмотрела на немку сверху вниз. На нее глянули чистые голубые глаза, с собачьей преданностью уставившиеся на новую хозяйку. Перевоспитание Гретхен свершилось полностью.

— Ты испачкала пол, — ласково сказала ей Мари, — почисти его.

Гретхен тут же склонилась и принялась безропотно вылизывать пол, очищая его от лужиц мочи. Мари поставила ногу на женскую голову, направляя ее движения и посмотрела на сидевших на койках мулаток.

— Она ваша на эту ночь, — Мари убрала ногу с головы немки и пнула ее под зад, — развлекайтесь!

Она развалилась на своей койке, мастурбируя и наблюдая, как мулатки со смехом затаскивают медсестру на одну из коек. В свое время они услышали немало оскорблений от этой надменной стервы и теперь им не терпелось поквитаться с ней. Для начала они тоже по очереди помочились в рот нацистке, затем Гретхен старательно лизала черные ноги, киски и задницы. Ее таскали за волосы, пороли ремешком от медхалата, садились на лицо и выкручивали соски, выщипывали волоски из промежности. Немку заставили вылизать весь пол в комнате, периодически хлопая ее по заднице. Под конец, разошедшиеся черные девушки опрокинули одну из коек и заставили Гретхен трахнуть себя одной из ножек кровати. Все это время они обзывали немку самыми грязными ругательствами, которые им только пришли на ум. Глядя на все это и Мари несколько раз кончила от собственных пальцев.

Наконец, под утро, утомившиеся от секса мулатки отпустили Гретхен. Но перед тем как уйти, немка подползла к Мари и коснулась губами ее ног. Мари, ласково погладив ее по голове, разрешила ей уйти. В голубых глазах Гретхен мулатка прочла все, что ей нужно — у нее появилась очередная, на все согласная, белая рабыня.

Утром, во время очередного обхода, Мари и ее соседки нагло лапали немецкую медсестру, едва доктор Майер отворачивался. Затем Иветта, Анжела и Гретхен прошли в женский туалет, где мулатки смогли еще раз изощренно-унизительно поиметь нацистку. К вечеру Грехтен должна была сменить Сигрун, однако Мари велела немке задержаться на «верхней» смене — благо Майер снова напился и был только рад, если за пленницами присмотрят медсестры. Мари и прочие мулатки уже предвкушали сексуальное использование сразу двух белых девушек.

Однако к вечеру, Сигрун пришла не одна — вместе с ней пришли трое дюжих охранников — не немцев, обслуги из гаитян. Они тащили под руки черную девушку, выглядевшую как-то странно — впрочем Мари, выглянувшая было из комнаты, увидела ее только мельком, прежде чем негритянку занесли в сестринскую. Туда же поспешила Гретхен. Затем Мари пришлось спрятаться — по коридору, пошатываясь, шел Майер. В сестринской он, впрочем, не задержался — минут через десять он вышел, бросив мимоходом « справитесь и без меня» и прошел обратно, распространяя сильный запах спиртного. Дождавшись пока Майер уйдет к себе, Мари выскользнула из комнаты и быстрым шагом направилась к помещению для сестер. Еще подходя к двери, она услышала раздраженные возгласы Гретхен и мягкое увещеванье Сигрун, которым возражал молодой девичий голос.

— Что тут происходит? — Мари вошла в комнату. Посреди нее стояла каталка, над которой склонились две медсестры, покрасневшие от усилий. На ней лежала молодая черная девушка — не мулатка, чистокровная негритянка, шестнадцати-семнадцати лет. Лицо ее, ранее, видимо, весьма симпатичное, сейчас уродовал большой синяк, настолько распухший, что почти скрывал правый глаз. Белую простыню покрывали пятна крови, сочившейся из разбитого носа. В эту простыню девушка и куталась, не желая показываться белым женщинам.

— Кто она такая? — Мари требовательно посмотрела на Сигрун.

— Девушка, снизу, — ответила датчанка, — не хочет говорить, что с ней.

— А то не понятно, что, — буркнула Грехтен, — опять Ганс руки распускал, похотливый кабан. Чем ты его опять рассердила?

— Опять? — приподняла бровь Мари.

— Да, — ответила Гретхтен, — своенравная девка, с гонором. Уже не первый раз ее так воспитывают, все без толку. Глупая и злобная дикарка, то есть ой... — немка осеклась, заметив как гневно сверкнули глаза Мари.

— Ясно, — процедила та, — ну-ка, оставьте нас вдвоем.

— Но Мари, — растерянно произнесла датчанка.

— Я сказала — брысь отсюда!

Сигрун и Гретхен переглянувшись, вышли из сестринской. Когда за ними закрылась дверь, Мари обернулась к девушке, смотревшую на нее с недоумением и с интересом.

— Как тебя зовут, дитя?

— Жюли, — осторожно произнесла негритянка.

— Они говорили правду, Жюли? — Мари села на стул рядом с попятившейся от нее гаитянки.

— А тебе то что, — буркнула негритянка, — ты вообще кто такая?

— Друг, — улыбнулась Мари.

— Здесь не может быть друзей, — убежденно сказала Жюли, — и то, что у тебя черная кожа ничего не значит. У тех уродов, что привели меня сюда она тоже черная. И у Макудаля.

— Они враги, — согласилась Мари, — а я хочу помочь тебе.

— Что, — рассмеялась Жюли, — хочешь уговорить меня раздвигать ноги перед этими ублюдками?

— Именно так, — сказала Мари. Жюли зашипела, как разъяренная кошка, ее рука взметнулась, чтобы залепить пощечину, — и остановилась на полпути.

— Не делай глупостей, — спокойно сказала мулатка, — это ни к чему не приведет.

Жюли дернулась, пытаясь вырваться и Мари вывернула ей руку за спину.

— Пусти, — прошипела Жюли, тщетно дергаясь, — ты все равно не заставишь меня делать то, что хотят эти скоты.

— Нет, ты будешь, — жестко сказала Мари, — будешь затем, что это позволит тебе и всем остальным позже свергнуть захватчиков.

— Ты... — Жюли подняла глаза и встретилась со спокойным, полным внутренней силы взглядом Мари, — ты кто такая? — повторила она, как-то обмякнув, перестав сопротивляться.

— Скоро узнаешь, — рассмеялась Мари, выпуская ее руку, — а пока давай займемся тобой.

Она отпустила руку гаитянки, после чего мягко уложила ее на койку.

— Не надо, — слабо возразила Жюли, когда Мари сдернула с нее простыню. Жюли была отлично сложена — стройная как тростинка, но с хорошо развитой грудью и длинными ногами. Сейчас, впрочем, красоту этого тела портили многочисленные ушибы и кровоподтеки, а когда Мари коснулась ее ребер, Жюли вскрикнула, пытаясь отвести руку.

— Болит, — хныкнула она.

— Потерпи, — сказала Мари, осторожно прощупывая ребра, — мне нужно узнать, что с тобой. Так, одно ребро сломано и два треснуло. Ну, не так плохо как я думала. Надеюсь, этот урод не остался невредимым.

— Еще пару дней он может на девушек только смотреть, — гордо сказала Жюли, — я ему здорово врезала по яйцам.

— Ты легко отделалась, — серьезно сказала Мари, — ему бы ничего не было, если бы он тебя пристрелил. И это глупо. Надо не бить по их белым шарикам, а как следует держать за них, сжимая руку всякий раз, когда белый попробует воспротивиться нашей власти.

— Как?!

— Потерпи, — улыбнулась Мари, — я все расскажу. Теперь помолчи немного.

Она положила пальцы на больное место и, осторожно постукивая ими по ребрам затянула молитву к богине Эрзули, прося ее об исцелении. То прижимая, то отнимая пальцы от ушибленных мест, Мари чередовала их с нежными поцелуями, чувствуя как проходящая через нее божественная энергия исцеляет измученное тело. С губ черной девушки сорвался слабый стон, который Мари погасила очередным поцелуем.

— Я не... — произнесла Жюли.

— Никогда не была с девушкой, — улыбаясь, закончила мулатка, — тебе понравится, — добавила она, целуя кончики напрягшихся острых сосков. Любовно она оглаживала все впадины и выпуклости молодого крепкого тела, напоминающего статуэтку, выточенную из черного дерева, касаясь бедер, грудей, лона.

— Перевернись, — сказала Мари и Жюли, чувствуя явное облегчение, повиновалась. На ягодицы было страшно смотреть — даже на темной коже виднелись синяки и кровоподтеки. Мари прощупала каждый сантиметр мягких округлостей, чувствуя как под ее пальцами восстанавливаются поврежденные ткани.

— Теперь встань, — сказала Мари и Жюли неожиданно легко соскочила с кровати. Мари, соединив большой и указательный пальцы правой руки накрыла образовавшимся кольцом синяк под глазом негритянки. Пальцами левой руки она медленно вращала против часовой стрелки, будто наматывая на них длинную нить, продолжая напевать монотонную песню. Неожиданно она резко махнула рукой, будто резко выдергивая что-то и Жюли вскрикнула от страшной боли, пронзившей глаз.

— Ну-ну, успокойся, — сказала Мари, ласково погладив Жюли по кудрявой голове, — сейчас пройдет. Зато теперь посмотри, — она подняла со столика небольшое медицинское зеркальце. Негритянка взглянула и изумленно вскрикнула — на нее смотрело симпатичное черное личико, с живыми темными глазами и аккуратным вздернутым носиком, без каких либо следов побоев.

— Ты колдунья?! — восхищенно посмотрела она на Мари.

— Вроде того, — улыбнувшись сказала черная девушка, укладывая юную гаитянку обратно на каталку и смачно целуя сочные губки. Жюли с готовностью ответила на этот поцелуй и два языка сплелись воедино в будоражащем кровь, волнующем танце. Мари раздвинула ногой бедра черной девушки и та вся забилась в объятьях Мари, когда распаленная от похоти вагина коснулась нежных половых губок. Пряно пахнущие струйки стекали по ногам девушек, исступленно бившиеся бедрами друг о друга, сливавшиеся влагалищами до тех пор, пока обе не забились в сладостных судорогах оргазма.

— Тебе понравилось? — спросила позже Мари, лениво поглаживая грудь лежавшей в ее объятьях девушки.

— Спрашиваешь, — рассмеялась Жюли, — я и представить себе не могла, что с женщиной может быть так приятно. После того ада, что был внизу, я чувствую, что попала в рай.

— С белыми тоже может быть приятно, как в раю, — рассмеялась Мари, — правда, чтобы они были послушными им, порой, сначала надо устроить персональный ад.

— Как это? — заинтересовалась Жюли.

— Сейчас покажу, — пообещала Мари и повысила голос, — Сигрун, Гретхен, можете заходить! Я все равно знаю, что вы подслушиваете под дверью, грязные шлюшки!

Дверь приоткрылась и внутрь прошли датчанка и немка, став перед лежащими на каталке черными девушками, смущенно склонив головы.

— Скидывайте свои тряпки и станьте у стены, — скомандовала Мари, — да вот так. Нагнитесь и обопритесь руками! Ниже! Да вот так! Ну как Жюли, — обратилась она к негритянке, — тебе нравятся эти похотливые белые задницы?

Жюли, казалось, лишилась дара речи, переводя изумленный взгляд с мулатки на белых девушек, стоявших у стены, выпятив жопы и выставляя напоказ розовые щелки. Потом удивление в глазах гаитянской девушки сменилось шальным весельем.

— Определенно, так они выглядят лучше, — кивнула она, — особенно немка!

— На ощупь они еще лучше, чем на вид, — воскликнула Мари, соскакивая на пол, — убедись сама, — она похлопала по откляченным белым задницам, — смелее!

Жюли робко шлепнула Сигрун по правой ягодице.

— Смелее! — рассмеялась Мари, — Сильнее!

Жюли расхрабрившись хлопнула уже Гретхен в полную силу. Немка невольно вскрикнула, на ее белой коже проступил красный след.

— Хорошо, — кивнула Мари, подтвердив свои слова еще одним звучным шлепком, — хорошо, но мало. Давай по очереди! Вот так! Хлоп-хлоп-хлоп!

Еще никогда нацистские медсестры не получали такой трепки — расшалившиеся черные девушки устроили им отменную порку. Особенно усердствовала Жюли, уделявшая особое внимание Гретхен, вспомнив все перенесенные обиды и оскорбления. Мари тем временем, шлепала Сигрун. Обе задницы стали из белых красными, словно четыре сочных помидора, девушки жалобно повизгивали от новых ударов, но постепенно крики боли переходили в сладострастные стоны.

— Да она вся течет! — удивленно вскрикнула Жюли, прервав экзекуцию и запустив пальцы во влагалище Гретхен, — что сука нацистская, нравится, когда тебя порет черная девушка!

— Им всем это нравится, — рассмеялась Мари, — только мало кто в этом признается. Весь этот их расизм, нацизм и прочее дерьмо, — это лишь защитная стена, которую белый человек возводит в тщетной попытке защититься от черной сексуальности. Но рано или поздно стена рушится и все становится на свои места, — Мари ухватила обеих девушек за промежности и, заставив отойти от стены, развернула лицом к Жюли.

— Я, к сожалению, могу оставить тебе только одну шлюшку, — сказала она, — нам с девочками тоже охота развлечься. Но я даю тебе право выбора. Кого ты хочешь взять на ночь?

— Конечно Гретхен, — рассмеялась Жюли, — я только вошла во вкус. Сигрун хорошая девочка, мне было бы жаль причинить ей боль, — она нежно слизала слезы с лица датчанки. Белые зубы сверкнули на черном лице и Сигрун невольно улыбнулась в ответ.

— Ну и хорошо, — Мари высвободила пальцы из влагалища немки и звонким шлепком подтолкнула ее вперед, — это твоя хозяйка этой ночью, сучка!

Мулатка ухватила поудобнее промежность Сигрун и повела ее задом к двери. Выходя Сигрун еще успела заметить, как немка распластывается в униженной позе перед негритянкой, младше ее почти вдвое, подобострастно целуя черные ноги.

— Она ей ничего не сделает? — спросила позже, датчанка когда Мари отпустила ее влагалище и разрешила идти рядом, — будут проблемы, если что-то с ней случится.

— Не волнуйся, — рассмеялась Мари, — сейчас Жюли уже не так зла на белых, как час назад. К тому же, когда я ее лечила, в нее вошла часть энергии Эрзули, а эта богиня любит секс, а не боль и кровь. Жюли оттрахает Гретхен как последнюю сучку, но бьюсь об заклад ей это понравится не меньше, чем самой гаитянке.

Говоря это, Мари открыла дверь в свою палату и втолкнула туда Сигрун, которую приветствовали радостными возгласами сидевшие на койках мулатки. Датчанка, похотливо улыбаясь, без напоминания опустилась на четвереньки и, задрав ягодицы, поползла в сторону койки Иветты. Мулатка уже нетерпеливо похлопывала по текущей черной пизде, жаждущей умелого языка белой девушки.

— Оуууууоооооо.

Мари вздрогнула, проснувшись от протяжного воя, раздавшегося где-то вдали. Она оглянулась — Сигрун мирно посапывала в ее объятьях, утомившись после лесбийской оргии. Однако мулатки не спали, со страхом косившись в сторону распахнутого окна. Через него виднелась полная Луна, осветившая башни и шпили замка.

— Оууууу, — вой раздался совсем близко.

— Что это? — спросила афроамериканка.

— Лугару, — испуганно ответила Иветта, — оборотень. Не смотри туда.

Мари отмахнулась от этих слов, вставая с кровати и, подходя к окну, осторожно выглянула. Сначала она не видела ничего и уже хотела отойти, как вдруг что-то зашевелилось у крепостной стены и на верхушку башни выпрыгнуло большое серое тело.

— Волк! — Мари невольно сказала это вслух, — волк на крыше!

Это действительно был волк — огромный, гибкий зверь со светлой, серебристо-серой шерстью. Глаза странного темно-синего цвета светились колдовским огнем. Оскалив окровавленные клыки, хищник осматривал внутренний двор совершенно осмысленным, человеческим взглядом, от которого у Мари побежали по коже мурашки. Она невольно присмотрелась к лапам хищника — они скорее напоминали сильно заросшие человеческие руки, чем волчьи лапы. Видимо они помогали ему передвигаться по крышам замка.

Мари чуть слышно прошептала выученное ею в детстве заклинание, которым луизианские каджуны открывали под шкурой оборотня его подлинный облик. Увиденное настолько поразило Мари, что она едва не выдала себя резким движением. К счастью волк, зевнув во всю огромную пасть, издал очередной вой и спрыгнул куда-то вниз. Мари же только через пару минут нашла в себе силы отойти от окна и улечься в койку.

На мгновение, на месте волка Мари увидела женщину — высокую голубоглазую блондинку, с белоснежной кожей, длинными ногами и пышной грудью. Ее алые губы кривились в демонической ухмылке, а глаза горели все тем же дьявольским огнем. Если это вообще не был сам дьявол.

— Что там? — тем временем спрашивала ее Сигрун, которую наконец разбудил этот вой, — что ты видела.

— Такое лучше не видеть, — сказала Анжела, — это дьявольское отродье пришло сюда вместе с немцами, а может и с Макудалем. Когда волк появляется близ замка — жди беды.

— Это не волк, — Мари успокаивающе погладила по голове Сигрун, — это волчица.

До рассвета никто в палате больше не мог сомкнуть глаз, переживая происходящее. Чтобы немного успокоиться девушки решили вновь заняться любовью. Лаская друг друга, мулатки обменивались страстными поцелуями, в то время как язык, пальцы и губы датчанки ласкали похотливые черные дырочки, с удовольствием слизывая сладкие струйки. В награду за усердие Сигрун разложили на полу и все четыре мулатки, ласкали ее груди и нежный трепещущий бутон, вновь и вновь

истекавший влагой.

Перед рассветом Сигрун перебралась в сестринскую — куда вслед за ней направилась и Мари, чтобы проверить как продолжается знакомство у Жюли и Гретхен. Первое что им бросилось в глаза — это вздернутая кверху ритмично покачивающаяся белая жопа. И отверстие ануса и выставленная напоказ вагина представляли собой две огромные разъебанные дыры, казалось, уже не способные закрыться. Обладательница этих, изрядно попользованных прелестей, стоя на четвереньках, зарылась лицом меж стройных ножек черной девушки, раскинувшейся на полу меж расстеленных простыней, белых халатов и прочих тряпок. Жюли довольно жмурилась, наслаждаясь старательным языком немки.

— Я смотрю вы уже совсем поладили, — усмехнулась Мари, обходя рабыню и похлопывая ее по заду, — чем ты ее так раздолбала?

— Да чем придется, — рассмеялась Жюли, — ножкой кровати, бутылкой из-под коньяка, рукой, ногой. Ей это и впрямь нравится — текла как из ведра.

— Вот и хорошо, — сказала Мари, — сейчас эти игры придется свернуть, потому что вот-вот придет Майер. Зато он отправит тебя обратно, а с тобой — и эту шлюшку, у нее как раз смена внизу начинается. Ты там как, всем можешь доверять?

— Да, — кивнула Жюли, — они трусихи, но не сдадут, я уверена. Нас слишком презирают, чтобы шпионок подселять.

— Ну и отлично, значит, развлечетесь вместе, — сказала Мари, — и помни, что я тебе сказала. Не лезь на рожон, не возникай, делай все, что немцы велят, как бы это не было противно. Поглаживай их по яйцам, чтобы в нужный момент сдавить их со всей силой.

— Хорошо, я постараюсь, — серьезно кивнула девушка.

— И еще, — Мари поманила к себе негритянку и вкратце рассказала, о том, что произошло ночью, умолчав лишь о заклинании. Лицо гаитянки из черного стало пепельно-серым.

— Девушки, что тут давно, — встревожено сказала она, — говорили, что еще до меня две девчонки пытались сбежать. Их охранники взяли к себе на вышку и они как-то умудрились выскочить за ворота. Тогда тоже этой вой слышали, а к утру привезли два тела, обглоданных до костей.

— Ясно, — помрачнела Мари, — ну ладно, разберемся.

Она ушла в палату, не дожидаясь, пока выйдет Майер и легла на койку, раздумывая обо всем здесь услышанном. Получалась довольно темная и запутанная история — при том при всем, что она почти не приблизилась к пониманию того, что тут происходит.

Ее размышления прервал стук двери и появление на пороге доктора Майера. Сейчас он был трезв, лицо его было встревоженным, в руках он держал ворох каких-то цветных тканей. За его спиной маячила встревоженная Сигрун.

— Одевайтесь, — Майер швырнул на пол ворох тканей, — Сигрун, быстро приведи их в порядок и выводи на улицу, — сказал он и вышел за дверь.

— Что-то случилось? — шепнула Мари на ухо датчанке, когда она надевала на нее цветастое обегающее платье.

— Начальство приехало из Порт-о-Пренса, — тихо сказала Сигрун, — шутки кончились.

— Ну, это мы посмотрим, — усмехнулась Мари, принимая из рук девушки тюбик с дешевой помадой и старательно накрашивая губы, — а нам зачем спускаться?

— Нойманн любит такое, — сказала Сигрун, — чтобы выводили к нему девушек, а он выбирал понравившуюся. У нас тут полный феодализм и он ведет себя как средневековый барон.

— Понятно, — кивнула Мари, — ну, я готова к показу!

Так же быстро оделись и остальные девушки, после чего вновь зашедший доктор Майер вместе с Сигрун спустился с ними. Снаружи уже было не протолкнуться от немецких солдат — по форме, с оружием в руках, они выстраивались по окружности внутреннего двора. Тут же стояли парни и девушки из Гитлерюгенда. Мари уже знала зачем они на Гаити — из них готовили колониальную элиту, властвующую над местными «унтерменшами». Судя по рассказам Сигрун и соседок по комнате, понимать и хоть как-то сопереживать черным они не собирались, видя в них только дешевую рабочую силу и подопытных животных. Проходя мимо юных наци Мари поймала на себе несколько презрительных взглядов и усмехнулась про себя, вспомнив Гретхен.

Мулаток поставили подальше от остальных, так что бы «низшая раса» не мозолила глаза германским сверхчеловекам. Тем временем через открытые ворота во внутренний двор въезжало с десяток военных автомобилей, в сопровождении эсэсовцев на мотоциклах. Мари жадно впилась взглядом в головную машину, чтобы увидеть местное командование.

Курца фон Нойманна она узнала сразу, хотя никогда его не видела раньше — слишком уж подобострастно держались с ним остальные. Высокий, широкоплечий мужчина лет сорока, словно сошел с нацистского агитационного плаката со своим нордическим профилем и ледяным взглядом голубых глаз. Сойдя с машины и вскинув руку в нацистском приветствии, он начал обходить застывший строй. Рядом с ним шло около десятка человек, но Мари сразу поняла, на кого именно тут надо обращать внимание.

В двух шагах от Нойманна шел другой мужчина — примерно ровесник эсэсовца, но ниже и в небольших очках. Широкие бедра и узкие плечи придавали его фигуре нечто женское. Выглядел он совершенно безобидно, однако Мари уже знала, что этот человек опасен как ядовитая змея — доктор Карл Шеффер, еще один нацистский гений-убийца. В картотеке американской разведки на него заведено обширное досье, с которым успела познакомиться мулатка. Рядом с Шеффером шел широкоплечий высокий негр в черном костюме. Лицо его почти скрывали огромные черные очки, полные губы кривились в надменной улыбке. Что-то знакомое почудилось Мари в этом лице, но она не успела об этом как следует подумать, потому что ее вниманием уже завладел еще один, вернее одна из шедших вдоль строя людей. Оцепенев от внезапно нахлынувшего страха, Мари смотрела на стройную голубоглазую блондинку, в черном мундире и повязкой со свастикой. Безупречные, классически красивые черты лица преисполняло такое же высокомерие как и у остальных, но читалась в них еще и нечеловеческая жестокость.

Это была именно та женщина, которую Мари видела в окно на крыше замка — лугару, вервумен. Поистине этот замок представлял из себя адское логово.

Мари настолько засмотрелась на приближающуюся женщину, что даже не сразу заметила, что подошедший почти вплотную Нойманн что-то сказал.

— Отвечай, когда к тебе обращается господин штурмбанфюрер, — рявкнул стоявший рядом Мейер, — извините, герр Нойманн, я вправлю ей ума...

— Ничего-ничего, доктор, — успокаивающе сказал эсэсовец, сжав словно тисками сильными пальцами подбородок Мари, — мы же не ждем особой сообразительности от этой расы. Мне нравится эта чернушка, произнес он, — доставьте мне ее в комнату нынешним вечером.

— Будет исполнено, — торопливо закивал Мейер и посмотрел на Мари. С удивлением и некоторым страхом она увидела в его глазах нечто похожее на сочувствие. Похоже, только теперь ей предстоят ДЕЙСТВИТЕЛЬНО серьезные испытания.