Ирина стояла у окна своей комнаты. Был ноябрь. И по стеклу медленно стекали капли дождя. О чём девушка думала, догадаться стороннему наблюдателю не представлялось возможным. Она смотрела на спешащих по своим делам обывателей, на проезжающие внизу автомобили. Небольшая молодая грудь вздымалась при каждом тяжёлом вздохе. Вставшие соски, будто баллистические ракеты, искали свою цель. Узкие нежные губы были слегка приоткрыты, а глаза сверлили небо. За последние годы Ирина совершенно не постарела, скорее, наоборот, расцвела. Тонкие бёдра её слегка розовели из – под короткой юбки – карандаша лишь от одной мысли о ней… о той единственной, которая никогда не предавала её, никогда не издевалась над ней, и ни разу не играла светлыми, чистыми, родственными чувствами. Она – то и была для Иры по – настоящему родной, её сестричкой, её Танечкой.

Их дружба сложилась ещё с раннего детства, когда из – за постоянных загулов отца и побоев от матери статная и боевая Татьяна стала надёжной опорой, лучшей подругой, которая не раз защищала младшую сестру от кулаков матери. Ира же взамен участливо выслушивала все «девичьи слёзы» Татьяны, поддерживая и порой даже спасая свою сестру от «дурных мыслей» (так Ира называла мысли о насилии и суициде). Так они и жили – в вечном страхе, надеясь лишь на себя. К восемнадцати годам сёстры знали друг о друге всё. У Иры начались и первые «опыты». К Татьяне тоже многие проявляли явный интерес, но… Таня не разменивалась на окружающих. Она пыталась несколько раз завести что – то вроде «отношений» под давлением сестры и окружавшего её женского коллектива. Но парни ей быстро надоедали. «Не моё это» – всё чаще говорила Татьяна. Ира же горела огнём. Каждый её партнёр был для неё «тем самым», «единственным», и каждый раз всё заканчивалось тяжелейшей депрессией, истериками и скандалами с матерью. Сколько уж их «единственных» было, Ира забыла. К двадцати годам обе сестры заметно охладели к случайным знакомствам. Татьяна просто была занята, да и свои нервные клетки она изрядно берегла в отличие от младшей сестры. Ира всё искала «большую любовь». На её письменном столе стояло здоровое красное керамическое сердце с большими белыми буквами: «Ljubovj». С тех пор как страна, где жила Ира, вступила в Евросоюз, здесь писали только так: «Ljubovj». Новая «żiznj» – новые «bukvy». Ира смутно помнила, как мать пыталась учить её и Татьяну каким – то странным квадратным закорючкам. Позднее их Ира видела лишь в старых книгах, да в маминых тетрадях, куда ей иногда удавалось заглянуть (из – за этих – то коварных углов и квадратов Ира не могла прочесть ни слова оттуда). И сейчас, стоя у окна, ворошила Ирина свою память. На подоконнике пальцем по пыли она вывела: «Tanjеčka».

– Душно! – вдруг громко крикнула она.

«Душно» Ире было и от ожидания, и от одинокого житья в этой новой, полупустой квартире с не разложенными ещё вещами, да и нахлынувшая «dumka» свежести не прибавила. Она открыла окно, и ноябрь ворвался в спёртые стены. Стало свежее, легче. И тут… Ира подумала о том, как она оказалась здесь, в этой странной, душной квартире в ожидании Танечки. Ирина вдохнула полную грудь воздуха и прикрыла глаз. Она видела ясно как никогда, тот день, что перевернул её «żiznj» раз и навсегда.

Тогда она так же как и сейчас смотрела вдаль, стоя у распахнутого настежь окна в своём рабочем кабинете. Всё было серо и до боли обыденно. Кроме одной детали – то был её двадцать третий день рождения. Отец давно умер, и они жили втроём в небольшом доме чуть за чертой города. К тому времени Ира из – за очередного скандала с матерью вот уже неделю не выходила из дому. А ей так хотелось. Молодая душа требовала воли, простора. Но, тем не менее, в этот день, особенный день, Ира решила воссоздать семейную идиллию, потерянную много лет назад. С утра Таня отправилась в город за тортом, а мать сидела на кухне и заваривала кофе. Молча… как и всегда. Ира же просто ждала Таню и хотела провести этот день спокойно. Она даже стала жалеть мать. Порой так бывало. Когда мать не била её, то Ира испытывала к ней дичайшее сочувствие.

Вдруг дверь в комнату резко отворилась, и на пороге возникла худая, высокая женщина сорока с лишним лет. Её сухая тонкая кожа жёстко обтягивала череп, волосы давно стали ломкими и редкими. Грудь обвисла. Старый домашний халат был весь в заплатках и продолжительное время не стирался. В руке дымилась чашка кофе.

– Что ты стоишь, Ира? – отчеканила мать.

Это заставило дочь обернуться и взглянуть на неё, на женщину, которая должна была быть для Иры самой близкой и родной, любимой и тёплой…самой…матерью. Но Ира этого не чувствовала, в её жизни это было начисто вырезано как рудимент. А после очередного «что стоишь?» даже жалость ушла. Она уже знала, что ничего хорошего с ней не приключится.

– Мама… я… просто… смотрю в окно, жду Таню.

– Ха! Тебе же двадцать три сегодня?! Сколько ты ещё будешь так стоять? Ты не возле окна стоишь, ты на моём горле стоишь! Ну – ка, где ты должна быть? Я хочу, чтобы ты…

– Мама… – Ирина устало опустила глаза – мне некуда идти, ты же знаешь – слова чуть слышно срывались с её губ.

– Нееет… это мне из – за тебя теперь некуда идти! Моя жизнь положена на алтарь твоего с Татьяной эгоизма! Я даю тебе…

– Я не виновата, я просто не могу… – Ира уже готовилась к худшему.

– Смотри на меня! Смотри! Моё тело стало таким из – за вас! А где теперь моя семья? Где моя любовь? Где моя жизнь? – мать то повышала, то понижала голос, играя им.

Ирина уже давно поняла, почему мать так не любит её и Татьяну. Она винила их в непутёвом муже, в несчастном браке, в тяжёлых родах, даже в том, что сейчас идёт дождь, она видела «происки чертовок». Мстила и Ирине и её старшей сестре. Когда же Ира хотела поступить в республиканский медицинский колледж, мать заперла дочь в доме и сожгла все книги по медицине. Так, она разрушала мечты дочери, раз за разом. Со временем мать поняла и то, почему Ирина ещё до сих пор не повесилась и не отравилась, и почему она порой так часто улыбается.

Изжить обеих дочерей разом ей было не под силу. Так и жила: пустой завистью и разрушенными надеждами. Надеждами на счастье, надеждами на любовь. Она боялась, что дочь однажды достигнет этого, «заберёт то, что не может ей, чертовке, принадлежать по определению». Даже развод не принёс бы женщине облегчения и денег, которых вечно не было – с тех пор, как Республика вступила в Евросоюз, процедура получения алиментов была усложнена, и даже при живом «бывшем» ей ничего бы «не светило». Отчасти поэтому мать так не любила Республику и всё то, что она привнесла в их жизнь – от «bukv» до «zakonov». Она и в дочерях видела «Республику», потому как ни Татьяна, ни Ирина не помнили и не знали ничего о стране, которая была до Республики.

– Где моя жизнь?! – мать перешла на демонический визг.

Ирина собралась и плюнула ей в лицо со всей своей обидой, со всей своей злостью за испорченную юность, за попранное достоинство и за исковерканную судьбу. Она сделала так, как поступила бы Татьяна, но… она на секунду забыла, что она отнюдь не Татьяна.

Тяжёлый удар сразу свалил Ирину с ног. В такие минуты она думала о своём последнем лучше света в этой беспробудной тьме. Перед глазами стояли ночные прогулки, звёздное небо, разговоры с сестрой, такие неспешные, мягкие и родные. Проносились перед ней улыбки, шутки и объятия. Такие… такие… по – дружески нежные.

Ещё удар. Кажется, сломан нос.

– Ненавижу! – мать залезла на Иру верхом и методично била дочь по лицу.

Ира уже не сопротивлялась. В голове лишь вертелось: «И откуда же у неё столько силы? Всего – то кожа да кости, а так больно бьёт».

– Я не могу, не могу простить тебе своей жизни! – теперь она легла на Ирину и шептала ей на ухо, сжимая другой рукой лицо дочери.

Ира очень отчётливо слышала дыхание своей «соперницы» и стук её бьющегося сердца. Глаза дочь уже давно держала закрытыми, так ей было легче. И вот… дыхание затихло, тело матери как – то разом грузно осело на Ирине. Она открыла глаза.

– Таня?! Что?! – девушка срывалась на крик.

– Ох… Я это… тортик тебе принесла, будешь? – Татьяна простовато улыбнулась своей живой и объёмной улыбкой. Таня уже давно неизменно носила «полубокс», чтобы мать не могла в драке ухватить её за волосы. Она никогда не носила платья и юбки – её от природы крупные, округлые бёдра всегда обтягивали чёрные брюки, а упругую здоровую грудь сжимала мужская рубашка при галстуке. Татьяна даже не знала, что можно носить обувь на каблуке, и в этот раз это ей помогло – в своих кроссовках она подошла бесшумно: рядом с Ирой лежала бездыханная «виновница торжества», в стороне валялся окровавленный бронзовый бюст какого – то политика из дореспубликанских времён. Мать часто говаривала: «Будь он жив, я бы жила счастливо, в любимой стране и… при деньгах… хм…». Внизу, на подставке бюста были выбиты какие – то угловатые иероглифы.

– Вставай, Ир, у нас появились дела, знаешь ли – начала было Татьяна, но сестра её сидела недвижима на полу с раскрытыми широко глазами.

– Таня… наша… мама?

Старшая присела на корточки рядом с Ириной и мягко, неспешно продолжала:

– Я знала, что так будет. Я переживала пятнадцать, двадцать лет назад, быть может. Но… мы давно её потеряли. Я рассчитывала отравить её или убить во сне, но… мне представился более удачный случай.

Татьяна весело подмигнула сестре и поднялась.

– Ты… зачем? Как? Мы убийцы, стало быть. – произнесла Ирина

– Я спасла тебе жизнь.

– Бывает, что лучше умереть, нежели…

– Вот она и умерла. Так, ну всё, собирайся, давай – давай.

– Куда!? – Ира подскочила и упёрла взгляд в старшую сестру.

Татьяна взяла сестру за руку и притянула к себе. Они редко смотрели друг другу в глаза. Татьяна видела благодарность сестры, которую сама младшая ещё не осознала. Благодарность за избавление. По лицу Ирины от разбитого носа к губе шла тонкая красная струйка, ей пришлось слизать кровь с верхней губы. Щеки Татьяны налились огнём. Адское пламя объяло очи Ирины.

– Помнишь, Ириш, то твоё керамическое сердце, которое мать разбила как – то.

– Да… помню – шёпотом отвечала Ирина, словно боясь, что мать сейчас поднимется для следующего удара.

Татьяна продолжала:

– Она сказала мне «прибраться в комнате» после того раза, ну… собрать осколки, стереть кровь с пола.

Тут Татьяна положила в руку сестре красный черепок с белой буквой «L». Они стояли посреди комнаты, держась за руки. В этом доме прошло всё их детство и здесь же оно закончилось. Ирина только сейчас осознавала, как она благодарна сестре, как… любит её.

– Тань… у тебя щёки… горят – едва слышно лепетала Ирина.

– Да…

Через минуту язык Ирины уже скользил вдоль зубов Танечки. Губы сестёр сплелись в единый красный цветок. Иру буквально разносило изнутри. Металлический вкус забил все её мысли и переживания. Никогда младшая ещё не была так счастлива. Их долгий родственный поцелуй не спеша переходил в объятия. Татьяна обвивала сестру руками и прижимала её к себе всё крепче. Пальцы Иры мягко скользнули в брюки родственницы:

– Ооох… моя Ирочка – вырвалось у Татьяны.

– Я искала… а она.. рядом была, здесь, со мною – сумбурно верещала Ирина вся красная от переполнявших её чувств.

– Я знала, я тебя ждала – едва дыша, отвечала Таня.

Ирина никак не ожидала от себя такой прыти. Одной рукой она щупала тот плотный красный черепок: «нашла, нашла», вторая её рука уже была в сестре.

– Аааах…

Татьяна, всегда бледная, в эти минуты цвела. Ею всю трясло.

Весь дом оглашался звонкими щелчками поцелуев и вздохами. Так безгранично, безумно радостно ни у Татьяны, ни у Ирины на душе ещё не было. Язык Татьяны плавно спускался вниз по столь знакомому ей животу. Ирина вскрикнула, и откинула голову назад.

– Мммм…

Татьяна уже ничего не слышала, её уши были плотно заткнуты бёдрами самого дорого ей в мире человека. Теперь они горели разом. Уперев младшую в стену спиной старшая бурила крупным языком её лоно.

– Моя… Танечка… ааай!

Татьяна звонко причмокнула и, оторвавшись, облизала губы.

– Хах! Смотрит, сссука.

Она пнула ногой бездыханное тело матери с остекленевшими глазами. Ирина оглядела лежавший рядом злополучный бюст.

– Она… подарила нам любовь, Тань.

– Ой, Ириш, пойдём – ка отсюда, а? Одевайся.

– Эх… сейчас.

Воспоминание оставило влагу на бёдрах. Ирина открыла глаза. В лицо ей дул ноябрьский ветер. Свинцовое небо как никогда сильно давило на серые республиканские дома. Цветок Ирины уже пылал. Как заговорённая твердила она имя сестры: «Танечка… Танечка, моя… любимая… милая Танечка». С того дня рождения прошло уже несколько лет. Сёстры сменили с десяток квартир и работ. Лишь чудом их до сих пор не нашли, Ирина до сих пор боялась, что найдут, но… видимо мать и обнаружили – то не сразу, а про них с Татьяной и вовсе забыли. Старшая сестра умела всё устроить, оттого Ирина вся без остатка отдавалась и доверяла ей… такой родной и близкой. Такой… как никто другой.

Осталось лишь чуть – чуть подождать, но Ирина уже изнемогала: ноги сводило с такой силой, будто это мать впивалась в них своими руками как «в старые добрые». У Ирины вырвался протяжный стон. Опустившись на пол, она стремительно загнала свои длинные пальцы (благо недлинная юбка это позволяла) в себя и томно прикрыла глаза.

– Моя…да.. ааах..

Раздался звонок в дверь. Ира резко встряхнулась и напряженно посмотрела вперёд. Спустя секунду на пороге уже стояла её самая любимая, самая нежная, чуткая. Её единственная родная сестра.

Секунду они смотрели друг на друга. Татьяна виновато переступила порог, прикрыла дверь, повернула ключ в замке. Щёлк! Она вытащила ключ из скважины, и он звонко упал на пол пустой прихожей. Татьяна уставилась на младшую сестру, тяжело дыша и краснея. Она выдернула свой увесистый мужской ремень с белой буквой «L» на красной медной пряжке. Ирина шагнула навстречу сестре. Татьяна властно накинула ремень на талию Ирины и подтащила её к себе. В голове у Иры носился вихрь мыслей, вся жизнь её была бы пуста и темна без Татьяны. Она была не просто благодарна Татьяне за всё. Она «была ей».

– Я… больше… не могу… сестрёнка – выпалила Татьяна.

Спустя секунду Ирина уже чувствовала родные руки у себя на груди, а во рту стало жарко, влажно и тесно.

– Я так… хочу… съесть тебя – облизнулась Ирина, едва освободив язык.

– Наешься ещё.

Татьяна одним движеньем порвала юбку сестры.

По её бёдрам через брюки распространялось тёмное влажное пятно. Дзинь! Пряжка ремня зазвенела на полу. Татьяна выпустила ремень, которым прижимала к себе Ирину. Больше он был ей не нужен. Вытащив свой длинный мясистый язык, Татьяна упёрла его в шею любимой и начала скользить им вниз, плавно спускаясь по телу родственницы как по шесту.

– Нет, Танюш, стой – Ира слегка отстранила сестру от себя.

– Что?! Что такое?

– Я не могу… так. – Ира замялась.

Вдруг Ирина, решив быть смелее, решительным ударом сбила сестру с ног. Татьяна с удивлением звонко шлёпнулась бёдрами об пол. Ирина же забралась на сестрицу верхом и устремила язык в недра столь любимого ею персика.

– Вредина ты, Ириш, ааай… – Татьяна сдавила голову Ирины своими полными бёдрами.

Ира уже чувствовала мягкие короткие пальцы Татьяны в себе и всецело отдавалась этим сильным, новым для них обеих ощущениям. Она знала, как безгранично сладко сейчас её Танечке, и, слившись с нею в этом яростном экстазе первобытной близости, наслаждалась происходящим. Упругая струя из персика ударила Ирине в лицо, обдав её ароматом настоящей сестринской любви.

– Кончи на меня, тоже – простонала Татьяна и задвигала пальцами с небывалой быстротой и скоростью.

– Ааах..

Ирина почувствовала, как старшая впивается маленькими зубами в её цветок. Да... это было то, чего она не испытывала ни с одним из своих "единственных", это был её оргазм, такой полный родственной любви, сочный и долгий, он сводил её с ума, заставляя неистово вращаться на языке родственницы и выть от животного удовольствия.

Спустя пару часов счастья и беззаботной радости Ирина лежала без сил, тяжело дыша и устало уперев взгляд в потолок этой новой чистой квартиры, ставшей для неё обителью счастья.

– Мой… персик, сестрёнка – шептала она.

– Заживём мы с тобой, Ириш, ухх! – живо ответила Татьяна.

По ногам Ирины стекала любовь, ей не хотелось никого и ничего, кроме той, с кем она была с самого первого дня своей жизни. Она чётко осознала, что без Татьяны она больше жить не может, не хочет и не будет.

– Я нашла работу, Ир, всё налаживается – продолжила Татьяна.

– Хм… а я? Буду сидеть у тебя на шее?

– Ну… почему же?

С этими словами Татьяна поднялась и, покачивая большим упругим обнажённым задом, достала откуда – то из вещей, перевезенных на новую квартиру, толстую белую книгу с красным крестом, республиканской печатью и здоровыми тиснёными буквами цвета морской волны: «Medicina».

– Таня…

Ирина встала и подошла к человеку, который стал для неё смыслом жизни. Слова закончились, и губы сестёр так мягко и легко… соединились. Судьба соединила в этот миг не только губы Ирины и Татьяны, их языки – спаяны были их жизни. По щекам девушек катились крупные слёзы. Первый раз за всё своё исполненное боли существование Ирина и Татьяна плакали от радости, их переполнявшей.

5817   1 16959    1  +6.45 [8]

Сёстры, Нежное