Я наблюдаю за ней сейчас — яркой, сексуальной, невероятно соблазнительной — и думаю: как далеко ты ушла, девочка. Любое её движение, каждый взмах ресниц, каждый намёк на улыбку — всё это волнует, дразнит, заставляет мужчин облизывать губы. Дюжина лет лишь отполировала её, будто редкий алмаз в руках мастера, превратив в идеал.

А я… я всё ещё украдкой заглядываю в её цифровой мир. В её Instagram, где она — богиня, восседающая на троне из золотого песка Майорки, купающаяся в лучах заката над Мальдивами. В её Facebook, где она — идеальная мать, жена, бизнес-леди.

Моя бывшая.

Когда-то — моя рабыня.

Среди бескрайнего потока безликих аватаров её фотографии вспыхнули, как огни в ночи — яркие, дерзкие, манящие. Я бросил в её сторону небрежную шутку — будто камешек в воду, просто так, без ожиданий. Но тихая гладь ожила: пришёл ответ, завязался разговор. Позже я узнал её историю. 

Ей всего двадцать один, а жизнь уже выжала её, как лимон, оставив только кожуру да кислый привкус во рту : Двое малышей, развод, бывший муж — наркоман, вынесший из дома не только вещи, но и её самоуважение, её тепло, её веру в то, что можно быть любимой. Он бил её просто потому, что мог — не в порыве злости, а холодно, методично, как забивают гвозди. А она терпела, пока однажды, на третьем месяце беременности, не потеряла ребёнка. Тогда и сбежала — обратно к родителям, будто в детство. Но детство кончилось.  

  Теперь её жизнь напоминала заезженную пластинку.   Утро начиналось с того, что младший сын будил её, тыча липкими пальцами в глаза, а старшая дочь уже капризничала, что "это платье колется". Пока она разогревала в микроволновке вчерашние макароны (третьи день подряд), кофе успевал остыть - как и её мечты о романтическом завтраке в постели. 

Днём - вечный квест: собрать игрушки, которые тут же снова оказывались на полу, вытереть следы маленьких ладошек с зеркала, перестирать уже чистую одежду, потому что кто-то "случайно" уронил её в лужу. В перерывах - быстрые перекусы над раковиной, когда можно было стоя прихлебнуть остывший чай и закусить детским печеньем, которое почему-то всегда оказывалось в её кармане. 

Вечером, уложив детей, она наконец могла выдохнуть. Компьютер становился единственным окном в другой мир.   Бесконечная лента знакомств: мужчины в дорогих машинах (наверняка взятых напрокат), селфи в спортзале (где они проводили явно больше времени, чем с детьми), неуклюжие попытки завязать беседу: "Ты тут давно?" или классическое "Привет, как дела?"    

Иногда она представляла, как кто-то напишет что-то настоящее. Не "Ты секси", а "Ты, наверное, устала". Не "Какие у тебя параметры", а "Расскажи, о чем ты мечтаешь". Но чаще всего просто листала дальше, пряча улыбку, когда натыкалась на особенно нелепые профили - например, с фото на фоне тигра (явно фотошоп) или в обнимку с чужими детьми (наверное, думали, что это прибавит им шансов). 

А потом засыпала под звуки ночного шоу по телевизору, где ведущий слишком громко шутил про семейную жизнь.   И даже во сне продолжала вытирать стол, собирать разбросанные игрушки и... улыбаться кому-то невидимому, кто наконец-то увидел в ней не только маму, но и женщину.    

Иногда она всё же выбиралась на свидания — уставшая мама в поношенном, но единственном приличном платье. Мужчины попадались либо скучные, разговаривающие только о работе и футболе, либо те, что смотрели на неё как на кусок мяса. Их поцелуи были мокрыми и жадными, руки — нетерпеливыми и грубыми. Они хватали её за талию, будто проверяли товар на рынке, а их дыхание пахло пивом и разочарованием.

Но тело... её тело помнило другое. Помнило, как иногда, случайно задев себя в душе мочалкой, она задерживала дыхание. Как по ночам, когда весь дом затихал, она кралась в ванную, включала воду — и только тогда позволяла руке скользнуть вниз, представляя...

  Не этого.   Не эти жадные прикосновения. Не поцелуи, от которых хотелось вытереться. Она мечтала о другом — о том, чтобы кто-то   развязал её . Не в переносном смысле. Буквально. Чтоб крепкие верёвки впивались в запястья, чтоб не было выбора, чтоб можно было наконец   перестать решать . Чтоб чья-то твёрдая рука легла на её шею — не душила, нет, просто напоминала, кто здесь главный. Чтоб губы обжигали кожу, а зубы оставляли следы на самых нежных местах — там, где никто не видел.

Она стыдилась этих мыслей. Особенно когда, стоя у плиты и помешивая детскую кашу, вдруг ловила себя на том, что трёт запястье — будто проверяя, каково это, когда тебя держат. Особенно когда в автобусе, от усталости привалившись головой к холодному стеклу, представляла, как кто-то   заставляет   её смотреть на себя — не позволяя отвернуться, не позволяя закрыть глаза.

Ночами она иногда пролистывала те самые сайты — те, что открывала в режиме инкогнито. Смотрела на фотографии строгих мужских рук в дорогих часах, на кожаные ремни, аккуратно сложенные на столе... И краснела, когда представляла, как это могло бы быть   о ней . Как кто-то мог бы заставить её просить — нет, умолять — о каждом прикосновении. Как кто-то мог бы назвать её хорошей девочкой — и заставить поверить в это.

А потом будил детский плач, и она бежала к кроватке, всё ещё чувствуя между ног тёплую пульсацию. Укачивая малыша, шептала: "Мама здесь, всё хорошо". И не знала, плакать ей или смеяться от того, что в три часа ночи, с растрёпанными волосами и в растянутой майке, она всё ещё   хотела. Хотела так сильно, что от этого сводило живот.

Мы были связаны одним виртуальным пространством, но разделены городами и странами. Именно тогда я и открыл для себя БДСМ, и мне показалось заманчивым испытать этот мир на прочность виртуально, предложив ей, назовем её N, стать моей подопытной.

Когда мы впервые связались по Skype, я увидел на экране миловидную, слегка оплывшая, но сохранившая следы былой стройности, девушка с длинными, крашеными светлыми волосами и довольно заурядным, скуластым лицом, украшенным вздернутым носиком. Но её глаза… большие, зелёные, выразительные, словно два изумруда, придавали ей загадочность и притягательность. Ноги – стройные и длинные, а вот бюст… небольшой, но уже сдающий позиции влиянию гравитации. В ней жила какая-то безудержность, неподдельная страсть, вечный задор и оптимизм, словно "в ней не было той мерзости, ни скуки, ни тупого чванства – ничего того, что так часто отвращает меня от людей". Жажда познания, отсутствие ложной скромности и лёгкий характер делали общение с ней захватывающим. С ней было   легко   – никаких зажимов, никаких «нельзя». Жажда пробовать новое, абсолютная естественность в каждом движении и та лёгкость, с которой она отдавалась игре, делали её идеальной ученицей. 

N раздевалась перед камерой без тени смущения, принимала самые нелепые, унизительные, неудобные позы – и смеялась, когда я смеялся.   Но стоило мне приказать – и смех обрывался.   Просто замирала, слушалась, подчинялась.  Она стояла на коленях перед ноутбуком, обнажённая, с руками, заведёнными за спину – как я приказал. Экран мерцал в темноте, подсвечивая её покрасневшие соски, сжатые грубыми бельевыми прищепками.

Я говорил:  «Трогай себя»  – и её пальцы скользили по влажной плоти.  «Остановись»  – и она замирала на грани, дрожа, сдерживая стон.  «Кончай»  – и её тело вздрагивало в судорогах удовольствия. 

"Раздвинь ноги. Шире."

Её пальцы дрожали, когда она подчинялась. Я видел, как напряглись мышцы бёдер, как блестит между ног – не от возбуждения, а от мёда, который я велел ей намазать там час назад. "Не вытирать", было сказано. И она не вытерла.

"Возьми кисточку для макияжа. Губную помаду. Покажи."

Она тянулась к косметичке дрожащими пальцами – и тут же замирала по моей команде: "Стоп. Без разрешения?" По спине пробежала дрожь. Я наслаждался, как её зрачки расширяются, как сжимается влагалище в предвкушении наказания.

Наказания были... особенными.

В первый раз, когда я велел ей вставить в анус зубную щётку и сидеть так весь вечер, пока она готовит ужин детям – она заплакала. К пятому разу уже только кряхтела, когда щётка сменялась на толстую ручку. А сегодня – "Покажи, что там" – она поворачивалась, раздвигала ягодицы, и на экране и на экране четко виднелся розовый хвостик от анальных бус, который я заставил её носить весь день.

Контроль был тотальным.

В 3:14 ночи – СМС: "Проснись. Два пальца во влагалище. Сейчас." И она, заспанная, покорно лезла под одеяло, присылая мокрый отчёт.

Утром, пока дети хрустели хлопьями – тайное сообщение: "Трусы снять. Под юбкой – ничего. Весь день." И я знал, что где-то там, в сотнях километров, её бёдра слегка трутся друг о друга при ходьбе, а клитор ноет от невозможности прикоснуться.

Особенно нравилось играть с болью и унижением:

Заставить кончить, а потом сразу вылить на клитор ледяную воду из стакана

Приказать написать на лобке лаком для ногтей "Шлюха" и не стирать неделю.

Отправить в магазин с вибратором во влагалище, включённым на минимальный режим

Самое прекрасное? Она благодарила после каждого сеанса. Глаза блестели, голос дрожал: "Спасибо... Спасибо, что контролируешь..."

И я знал – где-то там, в её телефоне, уже горит новое сообщение. И она, краснея, будет его читать... и подчиняться. Как всегда.

 Особенно я любил   тренировать её дырочки .  

Когда мы только познакомились, её анус был почти девственен – туго сжатый, пульсирующий розовый бутон, болезненно сжимавшийся даже от пальца. Каждый вход давался с трудом: её тело сопротивлялось, мышцы сводило судорожными спазмами, а на глазах выступали слёзы. Но я был терпелив. Растягивал её маслом, заставлял ласкать себя вибратором, вставлять в себя пальцы, пока её дырочка не начинала предательски подрагивать, призывая больше.

Через четыре месяца её попка уже жадно раскрывалась на полулитровую бутылку – гладкую, холодную, покрытую каплями лубриканта. Я наблюдал, как её сфинктер, влажный и растянутый, обхватывает стекло, как внутренние складки розовеют от напряжения, а живот вздымается в частом, прерывистом дыхании. N стонала, но не от боли – а от того, как глубоко это наполнение, как её кишки вынуждены поддаваться, принимать, подстраиваться под жёсткий, неумолимый объём. Её вагина, познавшая материнство, и вовсе справлялась с куда более внушительными размерами. После родов её влагалище стало глубже, эластичнее, но сохранило здоровую плотность – упругое, влажное, с живыми, цепкими мускулами. N могла принять крупные бутылки, даже сесть на внушительный термос, и тогда её промежность выгибалась, растянутая до блеска, а клитор пульсировал, требуя ласк. Иногда я заставлял её кончать именно так – с переполненной, раздутой киской, когда любое движение заставляло её содрогаться от переизбытка ощущений. Я   запретил   N носить нижнее бельё (кроме «тех самых» дней). Она послушалась – и даже по улице ходила   с голой киской   под платьем. 

В то время я работал сисадмином в небольшой компании. Свободного времени было предостаточно, и я мог посвятить его "воспитанию" моей девушки. Я нашёл для неё   жесткого тренера, оплатил год занятий и   заставил   ходить каждый день. Проверял через инструктора. Если ленилась – наказывал. Но N   старалась .  

Я сам выбирал программу:   таз, ягодицы, грудь, пресс, ноги. Никаких дурацких бицепсов – только то, что делает тело   соблазнительным   и   удобным   для моих экспериментов. 

Я пытался привить N любовь к тематической литературе. Здесь открылось широкое поле для наказаний. К чтению она не была приучена. Если короткие рассказы она ещё осиливала, то на "Жюстину" де Сада ушло полгода. Каждая неудача – повод для «наказания». 

Вскоре после знакомства я начал испытывать непреодолимое желание увидеть свою виртуальную игрушку вживую. И через четыре месяца я уже был в её родном городе на берегах Волги.   Наша встреча началась с её провинности.    

Сорок минут – не просто опоздание, а вызов, маленький бунт, который нельзя было оставить без ответа. Когда я открыл дверь, она стояла на пороге, опустив глаза, но в уголках губ пряталась хитрая улыбка.  "Прости..."  – прошептала она, но я видел, как её зрачки расширились от предвкушения. Она  знала, что будет больно. И  жаждала  этого.  Флоггер свистнул в воздухе, и первый удар заставил её вскрикнуть. Кожа на бёдрах вспыхнула алыми полосами, будто расцветая под моей рукой. Она сжала кулаки, но не просила остановиться — только глубже впивалась ногтями в ладони, сдерживая дрожь.

А потом... её дыхание стало прерывистым. Между ног выступила влага, пропитав тонкое кружево трусиков. Она возбуждалась — от каждого удара, от звука кожи, встречающей кожу, от моего голоса, холодного и твёрдого: "Ещё. Держись. Ты заслужила."

Когда я взял плеть, она ахнула — и тут же ушла туда, в тот самый сабспейс, где боль и удовольствие сливаются в одно. Глаза закатились, тело обмякло, но я знал — внутри она горит.

Я водил кончиком плети по её животу, груди, внутренней стороне бёдер, наблюдая, как мурашки бегут за каждым прикосновением. "Ты моя?" — спросил я, нажимая на уже горячую кожу.

"Твоя..." — её голос дрожал, но в нём не было сомнений.

"Ты моя игрушка для секса? Моя вещь?"

Она проглотила воздух, прежде чем ответить: "Да... Я твоя игрушка. Твоя вещь."

И в этом шёпоте было столько преданности, что у меня перехватило дыхание. "Хорошая девочка, " — прошептал я.

Мы закончили на рассвете. Я входил в неё  жестоко, одной рукой сжимая её горло, другой – держа за волосы, а в её попе уже сидела крупная пробка, и каждый мой толчок заставлял её стонать  глубже. Она обвивала меня ногами, царапала спину, кусала губы до крови – и всё равно  просила ещё.  

Перед такси она едва стояла на ногах. Я нёс её на руках, а она прижималась к моей груди, как ребёнок – вся липкая, измятая,  счастливая.  "Спасибо..."  – пробормотала она, и в этом слове было больше, чем просто благодарность. Это было  признание.  

В коттедже, среди лесов Заволжья и тишины, мы играли медленнее, но не менее страстно. Её попка, уже привыкшая к пробкам и строгой дисциплине, теперь покорно училась принимать мою ладонь. Первая попытка была мучительной – она скулила, сжимала простыни в кулаках, но ни единым словом не просила остановиться. Её глаза блестели от слёз, но в них читалась не боль, а пьянящая одержимость – жажда покориться, выдержать, принять больше, чем казалось возможным.

— Ты прекрасна, когда страдаешь, — шептал я, чувствуя, как её тело сопротивляется, но дух уже сломлен. — Ты создана для этого. Для моего удовольствия.

Только на второй день её плоть наконец сдалась. Она застонала, когда мои пальцы погрузились в неё полностью, её взгляд стал пустым, блаженным – она растворилась в подчинении, в этой сладкой пытке. Позже, когда я вынул руку, она дрожала, но смеялась сквозь слёзы, её голос звучал хрипло и прерывисто:

— Боже… Я чувствую себя такой… пустой. И такой полной. Тобой.

Золотой дождь стал для неё новым испытанием. Она стояла на коленях, сгорбившись, дрожа, но не смея пошевелиться, пока горячие струи омывали её кожу. Её дыхание было частым, прерывистым, а пальцы судорожно впивались в собственные бёдра – она знала, что малейшее движение без разрешения повлечёт наказание.

Позже, в душе, она отчаянно терла себя мочалкой, но я всё равно чувствовал лёгкий, едва уловимый запах – и это сводило меня с ума. Она носила на себе мою метку.

Проколы стали ещё одной игрой. Я выкладывал медицинские иглы на салфетку, а она замирала в ожидании, её спина напряжена, ягодицы красиво подрагивали в предвкушении. — Не шевелись, — приказывал я, и она закусывала губу, когда острая сталь входила в её плоть. Крови почти не было – только лёгкие капли, словно роса на лепестках.

— Красиво? — спрашивала она, оглядываясь через плечо, и в её голосе звучала гордость.

— Ты – произведение искусства, — отвечал я, проводя пальцем по горячей коже. — И я ещё не закончил.

N встречала каждый новый эксперимент с восторгом, её сексуальная энергия казалась неисчерпаемой. Она жаждала подчинения, боли, унижений – и я давал ей всё это. С ней было легко осуществить даже самые тёмные фантазии, те, о которых раньше я лишь мечтал втайне.

И когда пришло время расставаться, мы оба знали –   это только начало.

Я решил встретиться с ней снова через месяц. Обратился в турфирму. Путёвка на Сейшелы вместе с оформлением загранпаспорта обошлась дешевле, чем я ожидал. Перед отъездом домой я купил веб-камеру с высоким разрешением, чтобы нам было удобнее общаться. Месяц томительного ожидания. Каждый вечер — Skype, её голос, приглушённый рокотом вентилятора (в Поволжье стояла адская жара) произносит «да, Господин». Мои пальцы впивались в мышку, будто через экран мог схватить её, прижать, ощутить под ладонью горячую, влажную от пота кожу. Она извивалась на другом конце провода, выполняя мои приказы, а я сжимал зубы, представляя, как её тело покрывается мурашками от моего голоса. Новый отпуск мне не одобрили — пришлось взять больничный. Но разве ноябрь в Индийском океане того не стоил?

Наш отдых был огнём. Почти без BDSM-игр — но от этого только жарче. Воздух на Сейшелах гудел, как натянутая струна, пропитанный запахом жжёного сахара и перезрелого манго. Мы не говорили о будущем. Мы не говорили о будущем. Только соль на губах после купания, только ее смех, только шёпот волн, заглушающий её стоны. Она ныряла, как русалка — гибкая, мокрая, сверкающая. Я следил, как её тело растворяется в бирюзовой воде, и думал: вот он, момент, который хочется заковать в цепи времени. Но Сейшелы — не место для вечности. Они как экстаз — яркий, душный, невозможный в реальности. Начальство мою «внезапную простуду» не оценило. Через два месяца мой пропуск уже не открывал турникет. Зато у меня образовалось много свободного времени и денег. 

Мы встретились в Москве. Холодный ноябрьский ветер сек кожу, когда я ждал её у метро «Парк Культуры». Она вышла, закутанная в шарф, от которого пахло дешёвым кондиционером и её помадой — сладкой, как запрет. Планы были… острые. БДСМ-клуб оказался бутафорским свингерским балаганом. Я сжимал в руках плеть Шороха (настоящую кожу, пахнувшую потом и влагой), но здесь даже стоны звучали фальшиво.  Культурная программа тоже выдалась контрастной: опера, драма, балет — N зевала, пряча зевки за веером из театральной программки. Но в Третьяковке... Её как подменили. Тишина залов. Мерцающий золотой фон икон. Она замерла перед "Явлением Христа народу" — я видел, как дрожит ее нижняя губа. "Они... живые", — выдохнула она, и в этот момент я подумал, что никогда не видел ее настоящей. А ещё мы потратили целый день на частный центр профориентации — и не зря. Оказалось, у неё врождённый талант к веб-дизайну.

По возвращении домой я нашёл новую работу с зарплатой почти вдвое больше, но и пахать приходилось с утра до вечера. Времени на виртуальное общение оставалось крайне мало. Я оплатил ей курсы компьютерной графики, чтобы хоть как-то занять её время, но я чувствовал, что ей не хватает общения и моего внимания. Осенью мне впервые удалось вырваться из круговорота дел и провести с ней две недели в Египте.  N всячески старалась разжечь во мне интерес. Дразнилась. Капризничала. Нарывалась. У неё была исключительно здоровая кровеносная система. Любые следы от воздействия исчезали за считанные часы, максимум за пару суток. К флагелляции я всегда относился серьёзно, не жалел сил на разогрев, но следов почти не оставалось. Её кожа словно стирала память о боли. Но в этот раз… она слегка вывела меня из равновесия. Наутро её спину украшали чёткие полосы. И, конечно, в этот же день мы столкнулись с её знакомыми. Ни по возрасту, ни по кругу интересов эта компания мне не подходила, и я старался избегать встреч с ними Они пялились. Она краснела. Я стискивал зубы. Встреча прошла не так интересно, как я планировал.

 N вскоре закончила курсы  — и будто по моему незримому велению, сразу получила предложение о работе. «Как удобно», — подумал я. Теперь её дни были чёткими, предсказуемыми… и полностью в моих руках.   Наши редкие переписки превратились в сухую формальность: 

— Как дела? — Всё хорошо.  Но я-то видел. За этими короткими ответами сквозило что-то острое, дрожащее - страх. Она  ждала.  Боялась  спросить, что будет дальше.   И тогда я совершил роковую ошибку — решил напомнить ей её настоящее место. 

Возможно, виной тому была перечитанная  «История О», пробудившая во мне что-то  липкое,  тёмное, почти  голодное.   Мне вдруг захотелось  отдать её другому.    Не продать — нет, это пахло дешёвым сутенёрством. Я хотел, чтобы она  почувствовала : даже когда её телом будет владеть чужой, она останется  моей.  Я создал анкету от её имени. Выбрал первого же — грубого, с пивным брюхом и тяжёлыми руками. Дал адрес. Прописал сценарий: 

 «Ты зайдёшь. Разденешься. Не посмеешь поднять на него глаза. Будешь делать всё, что он скажет. А потом… опишешь мне  каждый вздох, каждый стон, каждый предательский отклик своего тела ».   

Она ответила через два часа: 

 «…я поняла».  

 Ни вопросов. Ни мольбы.  Идеальная покорность.  На следующее утро я сидел с бокалом вина и смотрел запись с её телефона. В сообщении стояло:  «Я кончила. Прости».  Я горел.   Гнев.   Ярость.  Но сквозь них —  опьяняющая власть. Она  ненавидела  это. Но её тело —  моё тело  — предало её.  На экране: 

— Её  пальцы, впившиеся в простыню до побеления костяшек. 

— Её  губы, закушенные до крови, чтобы не закричать. 

— Её  глаза, полные стыда… и  чего-то ещё.  

— Её  бёдра, сами собой поднявшиеся навстречу этому грубому, потному телу. 

Она описала  всё. Каждое прикосновение. Каждый стон. Каждую  презренную,  невыносимую  искру удовольствия — которую, к моему изумлению, даже не попыталась скрыть.  Но самое неожиданное? 

 Это её… зажгло.   Следующую «встречу» она  уже просила сама. Сначала —  шёпотом, избегая моего взгляда. Потом —  со слезами на глазах. А в третий раз…  с дрожью в голосе, но без стыда.

 «Хорошая девочка», — говорил я.  Ведь это всё, чем она должна была быть. 

Пока однажды  N не оглушила меня новостью :  Я ухожу. К Нему.   

(Да-да, тот самый случайно выбранный «топ» оказался… тематическим.) 

Мы остались «друзьями». Она — из  благодарности  (или жалости?). Я — потому что не мог отпустить  последнюю ниточку, связывающую меня с тем, кто когда-то был  моим.  Её новый «топ» оказался  дегенератом.  

Я видел  синяки.  Проколотые соски, которые не заживали  месяцами.  Уродливое клеймо. Много раз я  сжимал кулаки, представляя, как  ломаю ему челюсть. Но… зачем?  Она  выбрала это.  А потом он  заставил её родить  и  исчез. 

Эту подробность я узнал много позже. В то время я уже увлёкся другой - реальной, осязаемой, и общение с N свелось к формальным поздравлениям в дни рождения. Но сегодня…

Сегодня ей 34. Замужем. Мать пятерых детей. И да, она прекрасна.

Слишком прекрасна. Дизайнерский купальник едва прикрывает «глупости юности» — те самые, что когда-то были моими. Но даже шрамы и клейма не могут испортить эту идеальную картину:

Кожа — бронзовая, гладкая, будто шёлк под пальцами.

Ноги — длинные, упругие, заставляющие взгляд скользить вверх.

Попа — круглая, подтянутая, переходящая в тонкую, почти хрупкую талию.

Грудь — слишком большая, слишком роскошная (да, я знаю, силикон, но чёрт возьми, он выглядит безупречно).

Шея — изящная, как у лебедя, будто созданная для ошейника, которого на ней больше нет. А её лицо…

На первый взгляд — просто милое, юное, будто ей не больше 25.

Но если заглянуть в глубину этих глаз — огромных, изумрудных, колдовских — понимаешь:

Это не та женщина, которую можно обмануть.

Она руководит дизайнерским агентством. Зарабатывает больше своего мужа-бизнесмена. Решает, контролирует, владеет. Но когда-то…

Она была моей. И теперь, глядя на её безупречную улыбку в Facebook (куда, конечно, имеет доступ её благоверный), я ловлю себя на мысли:

А что там, за этой картинкой?

Она всё ещё практикует BDSM ?

Ищет ли того, кто снова поставит её на колени?

Или…

Уже нашла?