— Я его боюсь, Кать. Он как на меня посмотрит своими глазищами, я полной дурой себя чувствую.

Маша Синицына картинно вздымала руки к небу, закатывала глаза и тяжело вздыхала, жалуясь подружке на нового преподавателя физики, который стал работать в их школе с этого года. А надо заметить, что Маша была круглой отличницей, шла на красный аттестат и никогда не имела никаких проблем с учебой до этого момента. И тут явился этот Герман Сергеич, свалился как снег на голову, и словно решил доказать всему свету, что Маша — обычная пустышка, способная выучить материал дословно, но ничего не понимающая в теме.

— За что он так на меня взъелся? — чуть не плакала девушка, получив контрольную с уже второй тройкой. — Я все правильно решила, все формулы написала, ну и что, что «объяснение не соответсвует моделируемому опыту»! Будто это кому-то нужно!

Кате Черновой оставалось только молча выслушивать подругу, поддакивать и поддерживать в ее праведном негодовании. Сама она звезд с неба никогда не хватала, а сейчас даже про себя немного радовалась, что такая всегда во всем безупречная Синицина в кои то веки получила по заслугам.

— Может, тебе к нему на факультатив пойти? — предложила она. — Будешь ему в рот смотреть, слова жадно ловить, в миг в любимчики затешешься.

— Ага, да он меня на смех после сегодняшнего поднимет!

И правда, после скандала, что Маша устроила сегодня на уроке, доказывая свою правоту, той теперь будет сложно подлизаться к учителю. Герман Сергеич был сдержанным, спокойным и, к сожалению, слишком умным для неопытной школьницы, легко и непринужденно победив ее в словесной перепалке, с достоинством отбросив все ее претензии и выставив истеричной заучкой. Теперь, если она явится к нему проситься на дополнительные занятия, унижения не избежать.

Однако, поразмыслив, Маше пришлось признать, что другого выхода у нее все равно нет, и, собравшись с духом, в пятницу после уроков постучала в дверь его кабинета.

В классе сидело несколько ребят. Кто-то занимался индивидуально по учебникам, кто-то в группе, другие, вытащив все древнее оборудование из лаборантской, пытались провести на нем какой-то эксперимент. Герман Сергеич переходил от одних к другим, живо и с энтузиазмом объясняя ту или иную задачу. Увидев застывшую на пороге Синицину, глаза его насмешливо блеснули, но он тут же погасил их, приняв нейтральный, незаинтересованный вид.

— Здравствуйте, — несмело выдавила Маша.

— Синицина? Ты что-то хотела? — спокойно спросил учитель. — Еще какие-то вопросы остались по поводу оценки твоих знаний?

Маша залилась краской. Так она и знала, что этот придурок не удержится от желания подколоть ее.

— Нет, извините, — наконец смогла выговорить девушка, с трудом удерживаясь от желания убежать, и только внимательный взгляд Юрки Велеритдинова заставил ее остаться на месте. Она знала, что парень был давно влюблен в нее, и, хотя сама она успешно его игнорировала, все же не хотелось портить впечатление о себе, терять это обожание, струившееся из его робких глаз.

— Можно мне тоже с вами позаниматься? — вздернув подбородок, попросила девушка. — Я бы очень хотела понять тему, Герман Сергеевич.

— Что ж, проходи. Стремление к учебе — дело правое, достойное уважения, Синицина, — голос учителя оставался спокойным, лишенным эмоций, но Маше показалось, что в уголках его глаз блеснуло одобрение, а интонации смягчились. — Садись за парту с Велеритдиновым, он хорошо эту тему знает. Юра, объясни Маше принципы дисперсии света, пожалуйста, а я потом помогу с тем, что непонятно.

Парень подвинулся, давая Маше место. Та тихонько присела, все еще напряженная и взволнованная.

— Спасибо, — пробормотала она однокласснику.

— Не за что, — угрюмо буркнул тот, с трудом отведя взгляд от округлых коленей девушки, выглядывающих из под широкой, клетчатой школьной юбки.

Преодолев первичное смущении, заниматься с Юрой Маше понравилось. Тот был обстоятельным, терпеливым. И хотя теорию она знала и так прекрасно, в изложении парня все приобретало какой-то другой смысл. Отвлекшийся на время от опыта Герман Сергеич, похвалив ученика, дал тому другое задание, и сам продолжил объяснения для Маши. В противовес ее затаенным страхам в нем не было не капли мелочного злорадства или торжества, он на самом деле делал все возможное, чтобы девушка не только следовала букве учебника, но и понимала суть физических процессов, и искренне радовался вместе с ней, когда на Машу вдруг нашло озарение и картинка сложилась воедино.

— Молодец, Синицина, я не сомневался, что разберешься.

Маша зарделась от похвалы. Его жесткое, с крупными чертами, но довольно привлекательное несмотря на возраст лицо светилось гордостью за нее, в уголках глаз собрались лучики морщинок.

«И с чего я решила, что он злой?» — сама себе удивилась Маша. Строгий, наверное, но довольно милый и добрый.

Юра вызвался провожать ее домой. Зима еще не до конца вступила в свои права, снега не было, но пожухшие листья уже подернуло вечерним морозцем и они поскрипывали под ногами.

— Ты еще придешь на занятия? — смущенно спросил Юра, зябко ежась в тонкой куртке не по сезону.

— Не знаю, — беззаботно ответила Маша, желая его немного подразнить. — Герман мне теперь и так, наверное, позволит контрольную переписать.

— Ааа, — разочарованно протянул парень.

Маша легко рассмеялась, затем привстала на цыпочки и, чмокнув парня в холодную щеку, убежала в подъезд своего дома, оставив того, недоумевая смотреть ей в след, потирая кожу, где коснулись мягкие губы девушки.

К удивлению всех Маша снова явилась на занятие через неделю. Герман Сергеич лишь иронично выгнул бровь, но с улыбкой кивнул на парту, отвечая на жизнерадостное приветствие. Присутствие девушки наполнило помещение звенящим голосочком, заливистым смехом и легкостью. Парни подспудно соперничали между собой, кому заниматься с ней сегодня, но Маша явно отдавала пальму первенства Юре, одаривая того приветливыми улыбками.

Герман с удовольствием и интересом наблюдал за юной вертихвосткой, но не вмешивался, справедливо считая, что немного конкуренции ребятам не повредит, тем более что направлена она была в мирное русло, помогая всем лучше разобраться в материале. С лучшими он уже осваивал программу вузов, подготавливая к вступительным экзаменам, Маше же, собиравшейся на ин-яз, физика в таком количестве нужна не было, но ему доставляло удовольствие заниматься и с ней. Девушка, хоть и привыкшая к статусу признанной звезды школы, несмотря на упрямство и явную избалованность, на самом деле была очень умненькой, схватывала на лету, когда давала себе труд разобраться в предметах, что считала для себя проходными, необязательными. Кроме того, она была по истине очаровательна, одаряя всех вокруг энергией юной, расцветающей женственности, чьему влиянию и Герман не был чужд. Порой, перехватывая ее кокетливые взгляды из под ресниц, он ловил себя на мысли, что был бы не против и сам побороться за ее мимолетное внимание, отодвигая всех других поклонников. Но тут же брал себя в руки, гоня неуместные мысли, напоминая, что она совсем ребенок и его ученица, а мимолетные эти фантазии ничего не значат — всего лишь дань ее молодости и его природе, томившейся от отсутствия женской ласки после тяжелого развода.

Маша и сама нежданно-негаданно привязалась к строгому учителю. Ей нравилось слушать его низкий с хрипотцой голос, чувствовать горьковатый запах парфюма, наблюдать за сильными, длинными пальцами, когда он писал для нее схемы, втолковывая то или иное правило. Ее отношения с Юрой буксовали, сдерживаемые его угрюмостью и ее собственной неопытностью. Каждую пятницу парень провожал ее домой, защищая как цербер, но стыдливо сжимал кулаки, зажимался при расставании, лишь смущенно чмокал в подставленную щеку. Маша же, находившаяся в приподнятом, возбужденном настроении после занятий, хотела чего-то большего. Томилась, ждала, толком не понимая, чего именно. Ночами зачастую просыпалась в поту, дрожа от желания, торопливо тянулась рукой вниз, лаская себя, в полусне не замечая, что образы партнера в ее сне лихорадочно менялись, приобретая то угловатые черты несмелого поклонника, то мужественные, строгие — любимого учителя.

Однажды зимой Маша с Юрой задержались после занятия, слишком увлеченные постановкой эксперимента. Когда, наконец, пришла пора идти домой, Юра побежал в гардероб вниз за их одеждой, а Маша осталась наедине с учителем.

— Вы хорошо сегодня поработали, Синицина, — похвалил тот.

— Спасибо, Герман Сергеевич, — девушка преданно взирала на мужчину, ее большие, карие глаза поблескивали от едва сдерживаемых эмоций. Темные волосы растрепались, выбившись из аккуратного хвоста.

Герман потом сам не мог понять, каким образом эта мысль пришла ему в голову, где он допустил, где ошибся, позволив этому импульсу разрастись в нем. Но тогда, глядя в эти счастливые, ясные глаза, он протянул руку и отвел прядь волос за ее ухо, легко коснувшись бархатистой щечки. Жест был для него таким естественным, невесомая ласка такой уверенной, словно он имел право на это. Глаза девушки в ответ подернулись поволокой, губы задрожали, а тело инстинктивно качнулось к нему.

— Ты такая красивая, Маша, — прошептал он, не поверив самому себе.

— Маш, пошли уже, — проворчал ворвавшийся в класс Юра. Девушка резко отпрянула, словно очнувшись. Глаза распахнулись от потрясения. Герман сам, осознав, что сделал, резко шагнул прочь от нее, стараясь взять под контроль разбушевавшиеся чувства.

— До свидания, ребята, хороших выходных, — голос его звучал нарочито небрежно, он повернулся к ним спиной, разбирая оборудование.

— Ну пошли уже, — канючил Юрка.

Маша натянула куртку и шапочку, не оглядываясь, пошла за ним. Что это было? И было ли что? Может, ей показалось? Привиделось восхищение, смешанное с желанием, что таились в его глазах? Он же ничего не сделал... Вроде... А ей ведь так хотелось, чтобы сделал...

— Юр... — остановилась девушка, — поцелуй меня, а?

Парень встал как вкопанный, вглядываясь в ее лицо в отсветах фонарей. Затем быстро наклонился и клюнул в щеку, оцарапав редкой, но уже жесткой щетиной.

— Не так, Юр, по-настоящему, — с придыханием попросила Маша.

Тот вспыхнул. Что на нее сегодня нашло? Неужели не понимает, как сильно его тянет к ней? Как тяжело ему контролировать себя, чтобы не наброситься?

— Юр, ты что, никогда не целовался? — растерянно спросила девушка, наблюдая за сменой эмоций, пробегавших по его лицу. — Ты уже два месяца за мной ходишь и ни разу...

Жалось и беспомощность в голосе девушки были выше его железной выдержки. Кинув на снег сумки — свою и ее, парень схватил Машу в объятия, крепко прижал к себе и приник губами к ее податливому рту. Оне не сопротивлялась, не вырывалась, наоборот обмякла, расслабилась, интуитивно подстраиваясь под его неумелые поцелуи, встав на цыпочки и обнимая за шею, поглаживая затылок, запустив пальчики под шапку.

— О, Машка, — застонал парень, прижимая ее к стволу обледеневшего, темного дерева. Он готов был зацеловать ее до смерти, готов повалить наземь и взять прямо здесь — зимой, в парке, и чувствовал, что она бы не была против. Ее ласковость и нежность сносили крышу.

— Маша, Машенька, я так люблю тебя, — шептал он, на мгновение отпуская из плена ее сочные губы и целуя щеки, глаза, откидываемую от удовольствия шейку со съехавшим шарфом.

— Юра... Юрка... — в ответ вздыхала она, не страшась ни холодного ветра, ни обветренных губ, слишком околдованная его страстью, напором, хаосом и томлением, что поселились в ней.

Когда они смогли оторваться друг от друга, оба тяжело дышали, щеки раскраснелись, на лбу блестела испарина, несмотря на мороз. Взяв Машу за руку, другой подхватив сумки, Юра довел девушку до дома.

— Я люблю тебя, Маша, — искренне повторил он, отдавая ей свое сердце на протянутых ладонях.

Девушка благодарно обняла, прижавшись всем телом, ласково улыбнулась и ушла к себе.

В понедельник к вечеру уже все знали, что умница-красавица Машка Синицина встречается с угрюмым ботаном Юркой Велеритдиновым. Маша была слишком открытой, искренней натурой, чтобы что-то скрывать, не стыдилась своих чувств и вся светилась от счастья. Она не стеснялась насмешек, легко соглашаясь, что да, этот ботан — ее парень. Неделя пролетела в эйфории, постоянном держании за руки, обмене смсками и сумасшедших поцелуях в подъездах — все же повторять в мороз на улице они больше не решились — потрескавшиеся, покрасневшие губы еще болели.

В пятницу, сославшись на дела, Маша впервые за эти месяцы отказалась идти на факультатив к Герману Сергеичу. Тем большим шоком была для нее новость, что вечером передал Юра: «ГС уволился. Дорабатывает две недели до НГ. Потом нам старую мымру поставят».

В конце сообщения был недовольный смайлик. Маша понимала причину его разочарования — Юрка надеялся поступить на физмат в престижный вуз, а за полгода перед экзаменами потерять хорошего учителя по профильному предмету было еще той подставой. Ее же сердечко пропустило удар совсем не из-за потери любимого учителя. Кулаки сжались, на глаза навернулись слезы, а в голове набатом била мысль — «это из-за меня, он уходит из-за меня». Она что-то сделала не так, спровоцировала его, а он слишком благороден и решил взять всю ответственность на себя.

Маша едва дожила до понедельника, измучившись чувством вины и раскаяниям. Утром, сказав родителям, что идет на нулевой рук, пораньше прибежала в школу. В тревоге тихонько нажала на ручку его кабинета, боясь, что он поменял привычки и перестал приходить раньше всех. Темный класс и вправду был пустым. Скользнув глазами, девушка увидела приоткрытую дверь и свет в прилегающей лаборантской. Непонятно от куда взяв смелость, Маша тихонько прошла внутрь и прислонилась спиной к двери. Герман резко дернулся, услышав щелчок замка, вскочил из-за стола за которым сидел, в шоке уставившись на нее, но быстро взял себя в руки и снова сел, надев маску холодной строгости.

— Синицина? Доброе утро. Что тебе? — нетерпеливо постукивал он ручкой по листу, всем видом показывая, что она не вовремя, он занят.

— Доброе... — Маша замялась, она совсем не подумала о том, что ему скажет. Не ожидала этого безразличия от него. — Герман Сергеевич, это правда, что вы от нас уходите? — наконец собралась с духом девушка.

Тот лишь молча кивнул, пристально наблюдая за ней.

— Что-то еще, Синицина? — он явно не собирался объяснять свои поступки.

Маша нервно ломала руки.

— Если это из-за меня, — чуть слышно выговорила она, глядя в пол, — то не надо. Я больше не буду ходить к вам на занятия и вас доставать. Простите меня.

Холодность Германа от ее слов как волной смыло. Он было дернулся, но потом сильно вцепился руками в край стола, заставляя себя остаться на месте, подальше от нее.

— О чем ты просишь прощения, Маша? — хрипло, с едва скрываемой горечью, выдавил он. — Ты ничего не сделала.

Маша покачала головой, отвергая предложенную им индульгенцию, зажмурилась, не пуская рвущиеся из глаз слезы.

— Я влюбилась в вас, Герман Сергеевич, — с трудом выговорила она. — Я знаю, вы заметили. Но вы в этом не виноваты, — поторопилась закончить девушка, — вы просто очень хороший. А у меня это скоро пройдет, вот увидите!

Герман чуть не зарычал от неприкрытой искренности ее признания. Пройдет? Да он все бы сделал, чтобы никогда не прошло! Но не имеет права! Угораздило же его запасть на эту юную нимфетку! Когда, когда она пролезла к нему под кожу? Он ведь никогда раньше не воспринимал учениц как женщин, хотя и до нее многие ему глазки строили. Для него они были просто детьми, маленькими вулканчиками неутихающих гормонов — не было смысла обижаться или воспринимать всерьез. А с ней расслабился. Отругал, прилюдно унизил, а потом снизошел, восхитился, привязался, забыв, что любая манипуляция — это оружие с двумя концами.

— Маша, ты говоришь ерунду, — смог совладать с голосом мужчина. — Ты просто девочка, это не любовь, может, признательность, восхищение, но не любовь. Понимаешь?

Она протестующе замотала головой, все так же не поднимая глаз, потом резко закивала, разбрызгивая непрошеные слезы.

— Я знаю, я не должна, вы гораздо старше.

— Да сколько мне лет, по-твоему? — взвился Герман. Она его совсем в старики записала?

— Не знаю, — пожала тонкими плечиками, — для меня это не имеет значения. Сорок? — и невинно взглянула на него огромными глазами Бемби, лишенными и капли лукавства.

— Мне 34, — мрачно выдохнул мужчина.

— Аааа, — протянула она, всем видом показывая, что для ее восемнадцати тут нет большой разницы. — Так вы не уйдете? Пожалуйста... Я уже почти в Юрку влюбилась, честно.

Это уже было слишком. Герман, всегда гордившийся своим самообладанием и жестким самоконтролем, подскочил и в два шага преодолел пространство между ними, оперся дрожащими ладонями на дверь, возле которой она стояла, заключив в плен своим телом. Он ожидал страха, паники, смущения, но не этих доверчивых глаз, смотревших на него честно и открыто, не этих подрагивающих, пересохших от волнения губ, которые она быстро облизала розовым язычком.

Он медленно наклонялся к ней, не прикасаясь, но давая почувствовать силу, мощь, жар идущий от большого тела, удерживая ее взгляд, с удивлением замечая, что глаза ее не карие, а скорее болотно-зеленые, с темным ободком и золотистыми лучиками вокруг зрачка, напоминающие цветом чистые, глубокие торфяные озера, в которых так легко утонуть. И именно это с ним сейчас и происходило, как бы он не сопротивлялся.

Когда он коснулся ее влажных, полуоткрытых губ, Маша хрипло всхлипнула. Его поцелуи совсем не были похожи на яростные, безудержные, словно пожирающие ее поцелуи Юрки. Нет, Герман целовал по-другому — ласково, неторопливо и неотвратимо, завоевывая ее рот сантиметр за сантиметром, не сомневаясь в победе, проживая вместе с ней каждый вздох, каждый испуганный вскрик, не отпуская ни на мгновение, не давая подумать, осознать, с легкостью преодолевая инстинктивное сопротивление, разжигая в ней что-то, поднимающееся из глубин естества. Его язык хозяйничал в ее рту, а руки нежно гладили по лицу, волосам, запутываясь в ее гриве, заставляя откидывать голову назад, делая поцелуй еще глубже, пронзительнее. Он уже не удерживал себя на весу, но прижимался всем телом, впечатывая ее в себя, не давая упасть, не давая подкоситься дрожащим ногам. Маша не заметила, что уже давно сама в ответ обнимает его, бесстыдно повиснув на нем, бездумно, инстинктивно трется об него. Когда его руки с лица опускаются ниже, ее это не смущает. Он легонько трогает, сжимает ее грудь сквозь ткань плотной форменной блузки, находит сжавшиеся в плотные горошины соски, натянувшие тонкий девичий лифчик, перекатывает их пальцами, вырывая стоны, потонувшие в его беспощадных поцелуях.

— Герман Сергеевич, вы здесь? — голос завуча разрушает магию. Мужчина резко напрягается, со всей силой наваливается на дверь, к которой прижимал раскрасневшуюся, задыхающуюся Машу, зажимая ей рот ладонью. Дверная ручка несколько раз дергается вверх-вниз, но дверь не поддается. Посетительница решает поискать в другом месте, и застывшая парочка слышит стук удаляющихся каблуков и щелчок двери класса. Школа уже шумит привычным гулом, до начала занятий всего несколько минут.

— Герман? — вопросительно шепчет Маша, прикладывая ладошку к его щеке. Он отворачивается, не смотрит, слишком подавленный тем, что произошло. Слишком злой на себя за то, что позволил этому произойти.

— Маша, тебе нужно идти, — просит он. — Потом поговорим, хорошо?

Она кивает, внимательно, по-взрослому вглядываясь в него. Отряхивается, поправляет одежду, перетягивает растрепанный хвост.

— И все таки это любовь, — уверенно шепчет она на прощание, тихонько выскальзывая за дверь. Герман лбом упирается в дерево, вздыхая еще не выветрившийся аромат ее волос, вспоминая ее маленькое, ладное тело под своими руками, ее отзывчивость, нежность, податливость. Что же он наделал? Как же он ее отпустит теперь?

***

Маша с трудом отсидела все уроки. Она весь день витала в облаках и часто выпадала из реальности, что приводило учителей в замешательство.

— С тобой все в порядке, Машенька, не заболела? — заботливо спросила классная Анастасия Викторовна, когда девушка с третьего раза не прореагировала на ее зов.

Машка, извинившись, помотала головой.

— Не выспалась, простите.

Классная не стала заострять внимание, оставила в покое. Синицина всегда умничкой, вряд ли что-то серьезное. Может, влюбилась, конечно, но девочка она хорошая, экзамены и так не завалит.

Маша снова ушла в себя, не замечая, что наблюдающий за ней Юра становился все мрачнее. По дороге домой, он привычно привлек ее к себе и попытался поцеловать.

— Не сейчас, Юр, плохо себя чувствую, — отстранилась девушка. Парень еще больше нахмурился. Она изменилась. Что-то произошло в выходные. Он почувствовал это еще по тону ее сообщений в их чате, а сегодня только в этом убедился.

Дома Маша лихорадочно стала носиться по пустой квартире, не зная что делать. Родители еще не вернулись с работы, она была единственным их ребенком. Вспоминала их короткую встречу с Германом Сергеичем, он так ничего и не сказал ей толком. Зато как многословны были его губы, его руки. Девушка невольно застонала, низ живота опалило жаром, а щеки заалели от стыда. Она не понимала его, не понимала, что происходит между ними. Он был совсем не похож на ее ровесников, по тем она точно могла сказать, кто запал на нее. А тут не понимала. Нравится ли она ему? А что, если он педофил, растлевающий малолеток, и она по дурости повелась? Тут же сама истерично хихикнула, отмахнувшись от этих мыслей. Нет, невозможно! Да и ей уже скоро 18, какая она малолетняя? Хотя и дурочка, наверняка. Она совсем запуталась, и могла с точностью сказать только одно — ее к нему неудержимо тянет. До боли. И если раньше тянуло больше платонически, она и не смела мечтать о нем на яву, то сейчас она физически чувствовала разрывающее душу желание не только увидеть, любоваться и восхищаться им, но и почувствовать, ощутить.

— Мамчик, у нас тут дополнительное занятие в школе по английскому назначили, я схожу? — позвонила она матери.

— А чего так поздно то? — удивилась та.

— Не знаю, вроде другого времени не нашли.

— Юра тоже идет? — родители явно симпатизировали ее молчаливому ухажеру.

— Не, у него подготовительные занятия в универе.

— Хорошо. Тогда набери папу, как закончишь. Не ходи по темноте одна, он встретит.

— Мам, да я не маленькая!

— Маша, не обсуждается!

— Хорошо-хорошо, я ему напишу как закончим. Думаю, часов в семь, — сдалась девушка. Не, предки у нее нормальные, но уж больно помешанные на ее безопасности.

Выскочив из дома, Маша бросилась обратно к школе. Уже смеркалось, зажигались фонари, зимой дни короткие. В школе было непривычно тихо, вахтер подремывал под телевизор в своей каморке и ее не заметил, из актового зала доносилась репетиция ансамбля, а в спортивном видимо разгорался нешуточный матч по баскетболу. Прошмыгнув мимо больших дверей в зал, побежала в левое крыло естественных наук. В щели из под двери Германа Сергеича увидела свет и, не давая себе времени на раздумье, быстро вошла внутрь. Он стоял возле окна, спиной ко входу, словно чего-то ждал.

Девушка застыла, боясь начать разговор первой.

— Не бойся, Маша, проходи, садись, — не оборачиваясь попросил он, точно зная, что это она стоит на пороге.

Девушка подошла ближе, но садиться не стала. Ей показалось странным сесть за парту, и что тогда — взирать на него снизу как ученица на учителя? Когда ей хотелось кинуться ему на шею и запрокинуть голову для поцелуя?

Герман наконец обернулся, вздрогнул, обнаружив ее так близко, но виду не подал и сел за учительский стол, приглашающим жестом указывая на парту перед собой. Девушка занервничала, не понимая, но подчинилась.

— Маша, я очень виноват перед тобой, — начал учитель. Говорил он медленно, с расстановкой, словно отрепетировав заранее. — То, что произошло, целиком моя вина. Ты к этому не имеешь никакого отношения.

— Но... — взвилась Маша, он прервал ее властным жестом, не дав заговорить.

— Девочки в твоем возрасте часто влюбляются в мужчин старше их. Это нормально. Мое же поведение не имеет оправданий. Я прекрасно осознаю это. И приму последствия, если ты решишь придать утренний инцидент огласке.

— Я никому не скажу! — пылко вскрикнула девушка, не узнавая в этом холодном, расчетливом мужчине того, кто так страстно и бережно целовал ее еще только сегодня утром, словно она была самой желанной женщиной на свете. — Я люблю вас, Герман Сергеевич, как вы не видите. Я для вас все, что угодно сделаю.

— Маша... Я то тебя не люблю, — спокойно, глядя в ее испуганные глаза отчеканил он.

Девушка замотала головой — не верю!

— Маша, это была большая ошибка. Я давно в разводе. Ты чем-то напомнила мне жену, я не совладал с собой, о чем очень жалею. Это не достойно учителя, я знаю. И я скоро уйду из вашей школы. Я знаю, это не искупит моей вины, но на пятерку по физике ты можешь рассчитывать.

— Что?! — Маша ушам своим не верила. Он что, подумал, что она все из-за этой дурацкой оценки? Постепенно и другие его жестокие слова стали доходить до ее сознания — ошибка, жена, сожалеет... Вскрикнув, закрыв лицо ладошками, она сломя голову кинулась из класса. Герман еще какое-то время сидел ровно, словно застыв, потом плечи его вдруг поникли, как под тяжелым грузом, голова упала не переплетенные руки. Он с тоской вспоминал ее полные страданий и слез глаза, детскую обиду, которой скривились розовые губы. Так лучше, убеждал он себя. Пусть лучше ненавидит его, чем любит. Но сердце сжималось от тоски, словно зная, что подобной ей он больше не встретит.

Несколько часов Маша провела свернувшись комочком в женском туалете на третьем этаже, безудержно рыдая, оплакивая свою несостоявшуюся любовь. Все это был обман! Он повел себя как последний мудак, просто потому, что она вешалась на него. Не сдержался, давно, видимо, женщины не было. А она, как дурочка, решила, что он неравнодушен к ней. От омерзения, презрения к самой себе, девушку трясло. Кулаки сжимались от ярости. Хотелось тут же пойти и всем рассказать, отомстить ему. Но потом на смену приходил жгучий стыд и она понимала, что не сможет. Нет. Нужно просто забыть. Он прав, всего пара недель и все. Она попросит маму написать ей записку, прикинется заболевшей и не будет ходить на его уроки.

Успокоившись, она написала отцу и пошла к выходу из школы. К ее удивлению, возле дверей ждал Юра.

— Все хорошо? — не глядя в заплаканные глаза спросил он. Машка кинулась ему в объятия, зарываясь на груди. Парень крепко обнял ее, владевшее им напряжение спало. Что бы не случилось с ней, оно прошло и больше не имеет значения. Она — его девушка, ищет утешения в нем и он ее никому в обиду не даст. Пришедший Машин отец тактично отступил в тень, не желая смущать дочь.

На следующий день все вернулось на круги своя, словно и не было этого дня, когда она считала себя безумно влюбленной в учителя. Сердце все еще саднило, на глаза набегали слезы, но Юрка не отходил от нее ни на шаг, не давая поддаться разрушительному самокопанию. Он не спрашивал, что с ней произошло, справедливо полагая, что если бы хотела, сама рассказала, лишь окружал любовью и заботой по мере сил, так что Машкины губы скоро припухли и цвели красной розой на лице, а глаза счастливо сверкали. Одноклассники ржали над ними, учителя неодобряюще посматривали, но успеваемость обоих не падала, так что на их влюбленные обжимания по углам коридоров старались не обращать внимания.

Маша, как и решила, находила убедительные предлоги не ходить на физику. На последней неделе перед каникулами впервые в жизни решил прогулять и Юрка. Машка весело подтрунивала над ним, прикалываясь, что так они скоро из примерных отличников в заклятых хулиганов и двоечников превратятся.

— Мне все равно, только бы с тобой, — пожирал ее глазами парень.

На улице разыгралась метель и парочка, хихикая, решила спрятаться в школе, где их никто искать не будет. На одной из боковых лестниц был проход на чердак, так что она не заканчивалась на третьем этаже, а поднималась еще наверх, упираясь в узкую, всегда запертую жестяную дверь. Там на узкой пролетке стоял старый, гулкий шкаф для инвентаря уборщиков. За этот шкаф Юра и утянул Машку, прижав к бетонной стене, так что, снизу их было не заметить. Она уже привыкла к его голодным, задыхающимся поцелуям и отвечала с неменьшим пылом. Они продолжали горячо целоваться и когда перемена закончилась и все разбежались по классам.

— Машенька, хорошая моя, любимая, ненаглядная, — шептал парень, лишь на мгновения отрываясь от губ девушки. Та лихорадочно металась под его ласками, покусывала губы, чтобы не стонать в голос. Дрожь пробегала по телу, щеки разгорались, болотные глаза темнели до черноты.

— Тебе холодно, Маш? — заботливо спросил Юра, прижимая девушку ближе к себе и ощущая озноб, мурашками пробегающий по ее плечам.

— Стена холодная, — смущенно признается девушка.

Юрка тут же переворачивается и сам прижимается спиной к стене, притягивая девушку к себе, согревая озябшие руки в своих ладонях. Желание колоколом стучит в ушах — они одни, рядом никого, она трепещущая, желанная в его объятиях. Парень медленно сползает на пол, протягивает ноги и тянет ее к себе на колени.

— Не бойся, прошу тебя, мы не будем делать ничего, чего ты не хочешь, — умоляет он. Маша смущенно, не в силах сопротивляться хриплым ноткам в его голосе, опускается вниз на колени, обхватив его ногами за бедра. Под собой, упирающимся ей в лоно чувствует твердую выпуклость, стыдливо моргает, пытаясь сместиться ниже.

— Нет, останься так, — тихо просит парень, — я ничего тебе не сделаю, обещаю.

Она несмело кивает. Доверяет. И снова падает в водоворот его пожирающих поцелуев, так что оба дышат хрипло, с трудом. Юра ласково гладит спину девушки, спускается с губ на нежную шею с голубой пульсирующей венкой недалеко от крохотного ушка. Кожа девушки полыхает, сознание мутится. Она с легким испугом видит, как парень начинает расстегивать пуговки на ее блузке.

— Позволь мне, — уговаривает он, — хочу увидеть тебя.

Она позволяет. Он распахивает блузку до пояса, отодвигая ткань с худеньких плечиков.

— Можно? — просяще заглядывает в расширенные глаза, пока возится с застежкой лифчика на спине под рубашкой. С победным хрипом, справившись, дрожащими руками приподнимает наверх тонкое кружево и кладет обе ладони на грудь девушки.

— Ты само совершенство, Маш, нет никого красивее тебя, — шепчет в восхищении, несмело поглаживая мягкую, полную плоть, с еда заметными, розовыми сосками.

Маше немного неловко, но теплые, шершавые руки на груди приносят столько приятных ощущений, что не хочется его останавливать. Когда на соски опускаются влажные губы, она тихонько вскрикивает, дергается, но разомлевшее тело будто само прогибается на встречу жадно ищущему рту, руки откидываются назад, держатся за колени парня, позволяя ему ласкать ее, как тому вздумается. Губы перебегают от одного соска к другому, руки уже не так мягко мнут податливую плоть, бедра парня под ней начинают двигаться.

— Машаааааа, — хрипит он, не в силах остановиться, словно умирающий на последнем вздохе притягивает к себе ее лицо и снова впивается в губы.

После они сидят, уткнувшись друг в друга, часто дыша, пытаясь собраться с мыслями.

— Я так люблю тебя, Машка, ты бы знала, — признается парень.

— А ты... — девушка смущенно закусывает губку и искря озорством в глазах, несмело спрашивает, — ты... все?

Чмокает ее в любопытный нос.

— Ты что, умница-разумница, уроки анатомии тоже прогуливала? — забавляется ее смущенным видом. Тут же застревает взглядом на все еще болтающемся на плечах незастегнутом лифчике, едва прикрывающем верх полной груди. Кто бы подумал — она такая худенькая, а под блузкой... !

— Не смотри туда! — притворно возмущается девушка, приподнимая его лицо за подбородок. — Сюда смотри!

Тонет в глубине ее радостных глаз.

— На тебя не насмотреться, — приглушенно выдыхает, чувствуя, что член снова напрягся от ее ерзания на нем.

— Так ты не ответил, — шутливо целует его в глаза, лоб, ласково перебирает влажные от пота волосы.

— Да кончил я, кончил, — вместе с ней смеется, подтрунивая над собой, — ты меня совсем с ума свела!

Машка благодарно склоняет голову, подставляя губы для поцелуя. Она рада за него, упивается свое властью, но немного и разочарована, тело требует продолжения.

— Кхм-кхм, — раздается вдруг громкое покашливание, — Синицина, Велеритдинов, не соизволите объяснить, чем занимаетесь во время урока?

Заигравшаяся парочка резко вздрагивает. Юра покровительственным жестом притягивает девушку к себе, чтобы скрыть ее совсем не соответсвующий уставу внешний вид. На середине пролета стоит Герман Сергеич, на вид спокойный, уравновешенный, но глаза его метают молнии ярости.

— Юра, не ожидал от тебя подобного, — выговаривает он парню. — Ты не подумал, что унижаешь ее таким обращением?

Юрка вспыхивает, скрипит зубами. Потом аккуратно помогает Маше слезть с него и прикрывает телом в углу, давая возможность привести в порядок одежду. У девушки мелко дрожат руки, пуговицы не хотят застегиваться от остро переживаемого унижения. Их не просто застали, но застал он. И он разочарованно ругает Юру, а не ее, зная наверняка, что от нее то подобное можно ожидать. Что он теперь о ней думает? Что она какая-то Б, прыгает на каждого встречного? Горькие, горячие слезы текут по щекам, но она не поднимает лица, надеясь скрыть.

— Велеретдинов, за мной, идем в учительскую, поговорим ради чего ты полугодовую контрольную решил пропустить, — спокойным, нетерпящим возражений тоном требует учитель, не сомневаясь, что мальчик под давлением авторитета последует за ним.

— Синицина, а ты зайди-ка после уроков к Анастасии Викторовне. Я ее уведомлю, как развлекается лучшая ученица класса в школьное время, — презрительно через плечо кинул ей, словно собачонку ногой оттолкнул.

Маша стиснула кулаки, чтобы не разрыдаться, и гордо вскинув голову, пошла в столовую ждать перемены, на контрольную смысла идти уже все равно не было.

Юрка вернулся после выговора поникший, мрачный.

— Прости меня, — попросил, крепко сжав протянутые через стол холодные пальчики.

— За что? — вскинула брови Маша.

— Я не должен был... Ты достойна лучшего.

— Ты меня не заставлял, я сама хотела!

— Да, но не в грязном же закоулке, как бомжи какие, — посыпал голову пеплом парень.

Что Герман Сергеич ему такого наговорил? Что же теперь, может, блюсти чистоту до свадьбы? Судя по щенячьему выражению Юркиных глаз, тот чуть ли не собрался ей предложение уже сделать! Маша разозлилась не на шутку, да какое он право имеет вмешиваться в ее жизнь? Так еще и этот ее бойфренд ведется, слушается его, как маленький.

— Тебя подождать? — виновато спрашивает Юра после уроков.

— Не надо, — качает головой. Ей почему-то он стал неприятен. Говорил любит, а сам при малейшей трудности дает задний ход, раболепствует.

В маленьком кабинете Анастасии Викторовны никого нет. Маша прождала не меньше часа, потом пошла искать. В учительской ей сказали, что их классная уже давно ушла. Значит, не сказал, как грозился... Но зачем весь этот праведный гнев тогда, забота о ее нравственном облике? Чтобы проучить?

Из окна своего кабинета, погасив свет, Герман наблюдал за тоненькой фигуркой в яркой, дутой куртке, что медленно, словно через силу, брела от школы. Она на мгновение оглянулась, будто посмотрев прямо на него, что он отпрянул, потом осознал, что видеть его она все равно не могла, успокоился. Руки немного дрожали, но он хвалил себя, что сумел удержаться и поступить правильно. Каких трудов ему стоило не пойти в кабинет их классной, чтобы поговорить с ней! Перед глазами все еще стояло ее раскрасневшееся, возбужденное личико, нежная кожа плеч, виднеющаяся под стянутой рубашкой, кокетливый смех, разносившийся колокольчиком. По этому смеху он их и нашел. И проклял тот момент, когда решил, что это необходимо, оставив класс писать контрольную под надзором лаборанта. Лучше бы не видел ее такой — раскрепощенной, страстной, почти развратной, гордо сидящей на члене! Ощутил тогда прилив такого возбуждения, словно сам стал снова мальчишкой, и дикую, едва контролируемую ярость на парня за то, что так по-хозяйски лапал ее, за то, что она позволяла и отвечала ему.

Разговор с Юрой оказался на удивление простым. Тот и так испытывал чувства вины и стыда, а развить их и нагрузить дополнительными моральными нормами, было несложно. Теперь какое-то время парень будет держать руки при себе. Но толку? Она не принадлежит ему, рано или поздно все равно кто-то подомнет ее под себя, возьмет, а ему останется только представлять ее лицо, искаженное экстазом. Герман со всего размаха стукнул кулаком по стене. Всего пара дней осталась, он уйдет, найдет другую работу, успокоится, вернув самоуважение, и больше никогда не вернется в школу.

***

В последний день четверти традиционно проводили новогоднюю дискотеку. Маше идти совсем не хотелось, но Катька и другие подружки все же уговорили. специально для bеstwеаpоn.ru Разукрашенный зал расцвечивался светомузыкой, большая елка в центре, вокруг которой днем водили хороводы младшие классы, уже немного осыпалась, наполняя помещение запахом хвои. Юра, естественно, позвал танцевать медляк. Она все еще дулась на него, хоть и не смогла бы объяснить за что именно. Он, чувствуя ее негодование, сторонился, а сейчас, хлебнув из горла тайком пронесенной пацанами бутылки, расхрабрился, бросился в омут головой.

— Маш, ты такая красивая сегодня, — преданно глядя в глаза, пробормотал он. На ней и правда было милое бархатное платьице с тугим лифом, подчеркивающим грудь, и короткой, расклешенной юбкой.

— Спасибо, — не хотя ответила девушка. Он продолжал попытки развить разговор, вернуть легкость в их общение, но Маша отвечала односложно, часто невпопад.

— Тебе не душно здесь?

— Есть немного. И голова что-то начинает ныть, — пожаловалась девушка. Зря она все-таки пришла!

— Пойдем выйдем, прогуляемся?

Машка кивнула.

Какое-то время они бродили по пустым коридорам, надолго задержались возле открытого окна, вдыхая морозный воздух, пока Маша не задрожала от холода. Юра приобнял ее и притянул к себе, согревая. Было приятно, девушка расслабилась. Когда он потянул ее в дальний кабинет, она удивилась, что дверь не заперта, но не стала возражать.

— Маш, у нас все хорошо? — спросил парень, зарывшись лицом в ее макушку, вдыхая запах волос. Какая она все же крохотная, даже на каблуках едва ему до подбородка достает.

— Не знаю, — тоскливо призналась девушка.

— Я тебя обидел тогда, испугал?

— Нет...

— А что?

Юрка опускается на колени перед опешившей девушкой, обнимает за талию, поднимает глаза, ища ее ответного взгляда.

— Я люблю тебя, Маш. Хочу всю жизнь провести с тобой.

Девушка не знает, что ответить. Она не готова ему ничего обещать. Им было весело, классно было гулять под ручку с бойфрендом, ловя завистливое шушуканье подружек, ей нравилось с ним целоваться, но вся жизнь с ним? Нет, ей нужно что-то другое.

— Юр, прости, ты мне очень нравишься, но я не люблю тебя, — выдавливает она из себя, боясь причинить ему боль.

— Я знаю, Маш, но это пока, — заверяет он, — я же тебе не неприятен? А любовь появится, я уверен.

— А если нет? — жалобно шепчет она.

— Тебе же хорошо со мной, правда? — дожидается сдавленного кивка. — И я чувствовал, что ты тоже меня хотела тогда, верно? Мы подождем столько, сколько нужно, не волнуйся.

— Юр, ничего не получится, — пытается вырваться Маша из его жаждущих объятий. Уйти, убежать. Зачем только она дала ему надежду? Зачем он так давит на нее? — Юр, я люблю другого!

Слова вырываются сами, она не думает, что ранит его, просто хочет поскорее отделаться, прекратить этот разговор. Но руки парня вместо того, чтобы отпустить, клешнями сжимаются на поясе.

— Кто он? — зло шипит он, уже представляя как разукрасит физиономии Витьки Ковалева или Дена Назарова, что посмели приударять за его девушкой.

— Ты его не знаешь, — пытается объяснить Маша, — он не из нашей школы. Пожалуйста, отпусти меня, — молит она, испуганно глядя на перекошенное злобой лицо друга. Она никогда бы не подумала, что он может быть таким. Угрюмым, занудным, мрачным, но не жестоким. Стало страшно.

— Ты спала с ним?

— Нет! Что ты! — сама подобная мысль была кощунством. Юрка чувствует горячность и искренность в ее ответе — еще не все потеряно, она глупая, маленькая вертихвостка, но она его вертихвостка!

Дальнейшее происходит так быстро, что Маша от испуга на минуту застывает, не понимая, что делать, как реагировать. Парень просто дергает ее за руки вниз и валит на пол, сам взгромождается сверху, не давая сопротивляться, впиваясь в губы поцелуем, шаря руками по ее телу.

— Не надо, Юрочка, перестань, пожалуйста, — пищит она, не в состоянии поверить тому, на что он решился.

Но алкоголь в купе с ревностью в крови превращают того в дикого зверя, не способного думать ни о чем, кроме скрутившего его желания. Под ним мягкое, податливое тело жертвы, нужно лишь сделать ее своей, потом она никуда не денется.

Когда парень резко разрывает вырез платья на груди девушки, Маша понимает, что это уже не шутки и начинает яростно сопротивляться.

— Нет! Ты обещал! — кричит она, отбрыкиваясь, колотя кулаками по его спине, лицу. Но он словно обезумел, не слышит ее, никак не реагирует на слабые удары, одной рукой перехватывает кисти ее рук, удерживая над головой, другой тянется под юбку, срывая вниз, разрывая колготки вместе с трусиками.

— Нет! Прекрати! Нет! — уже рыдая от страха кричит Маша. Руки его, всегда такие нежные, ласковые, беспардонно врываются ей между ног, девушка хрипит, выгибается дугой, пытаясь отстраниться, но Юра, одержимый похотью, с легкостью удерживает ее под собой, коленом раздвигает бедра, слышится звук расстегиваемого ремня.

У Маши уже нет сил кричать. Она настолько раздавлена его предательством, что может только рыдать, ожидая неизбежного.

— Нет! Как ты можешь со мной так? — плачет она навзрыд, ощущая горячий, твердый член, тыкающийся ей в лоно.

В следующее мгновение Юра вдруг слетает с нее, слышится глухой удар, борьба, хлопает дверь.

— Проваливай от сюда, мразь, — слышит она знакомый голос. Маша боится открыть глаза, не переставая плакать. Спаситель наклоняется над ней, стыдливо отдергивает задранную юбку, мягко приподнимает за плечи.

— Маш, ты можешь встать, маленькая?

Она медленно садится, отваживается открыть глаза и встречается взглядом с побледневшим, взъерошенным, с горящими глазами Германом Сергеичем. От облегчения кидается ему на шею, безудержно рыдая, снова и снова остро переживая чуть не случившееся насилие.

— Как он мог! Зачем? Почему он со мной так, — бормочет она, не состоянии понять, что нашло на парня. Ведь он был всегда таким сдержанным, уравновешенным, он нравился ее родителям, с ним она чувствовала себя в безопасности. Как он мог так жестоко предать ее?

Герман крепко обнимает содрогающееся от рыданий, худенькое тельце, гладит по волосам, давая время успокоиться. Он то как раз хорошо понимает, что за безумие охватило Юрку, сам недалеко от него ушел, не в состоянии руки держать при себе, когда она рядом... Хочется верить, что до насилия все же он бы не опустился.

— Маш, пойдем, надо ехать, — отрывает ее от себя, вглядываясь в опухшее от слез личико.

— Зачем? Куда? — непонимающе спрашивает девушка, глядя на него беспомощными, полными боли и разочарования глазами.

— В полицию. Надо сделать заявление.

Маша резко отстраняется, вскакивает, судорожно качает головой.

— Нет! Я не поеду!

— Маш, это нужно сделать, — пытается говорить хладнокровно, размеренно, безнадежно силясь победить натянутую тетевой беспомощность. — Тебя должен осмотреть врач. И надо, наверное, принять что-то... на случай...

Машка непонимающе смотрит широко раскрытыми глазами — о чем он? Внезапно понимание мелькает в мозгу, и она вмиг от ушей до кончиков ног заливается краской.

— Нет, — едва слышно шепчет, — не надо.

Ей жутко стыдно перед ним, что приходится о таком говорить, что видел ее в таком состоянии. Только сейчас осознает, что трусики и остатки колготок висят тряпочками на ногах, судорожно двумя руками стягивает лиф порванного платья.

Герман шумно, с облегчением выдыхает, осознав, что она имеет в виду. Он успел. Мчался по безмолвным коридорам, как только понял, что Маши с Юрой нет в зале, как чувствовал, что что-то не так. Когда услышал сдавленные крики из дальнего кабинета, чуть с ума не сошел от страха, что опоздал. Схватил парня за шкирку как котенка и с силой дал под дых. Хотел всю дурь выбить за то, что тот сделал с его девочкой, да тот в темноте вырвался и трусливо убежал.

— Маша, все равно нужно сделать заявление, — настаивает он, — чтобы у Велеретдинова не было соблазна повторить попытку.

— Он не сможет. Я ему не позволю. Для меня он умер, — чеканит девушка.

— Хорошо, пойдем ко мне. Тебе надо успокоиться и привести себя в порядок. Потом отвезу тебя домой, — все еще надеется уговорить ее принять верное решение, наказать подлеца.

В его маленькой лаборантской горит лишь настольная лампа, жалюзи плотно задернуты, шкафы ломятся от приборов. Усаживает ее на единственный стул за своим рабочим столом, сам включает электрический чайник.

Маша стыдливо отворачивается к окну, расстегивает туфли, стягивает с ног порванные колготки и трусики, кожу холодит сквозняком, но все лучше, чем в таком виде домой заявляться, а так может никто и не заметит. Засовывает тряпочки поглубже в сумочку. Расстроенно оглядывает порванный по шву почти до талии лиф платья, без иголки с ниткой его в божеский вид вряд ли приведешь.

— Маша, твой чай, — ставит чашку перед ней на стол, — не знал, как ты пьешь, но добавил сахара, тебе сейчас надо для восстановления энергии.

— Спасибо, — не поворачиваясь произносит девушка, — не только за чай...

— Маш, если не хочешь в полицию, надо сообщить директору. Хочешь, я с твоими родителями сам поговорю?

— Нет, не надо, пожалуйста. Я не хочу, чтобы кто-то знал.

— Маш, он должен понести ответственность, надо рассказать!

— Про вас же не рассказала, — с ноткой обиды бросила ему через плечо.

Герман резко замолчал. Она права. Почему он надеялся, что поцелуи с ним она оставит в секрете, а нападения собственного парня придаст огласке? Хотел, манипулируя ей, устранить соперника? Стало тошно. Его последний рабочий день, а он, как последнее чмо, все еще вожделеет к ученице.

— У вас есть степлер? — спрашивает Маша, — можно не пожалуйста?

Достает из ящика, протягивает ей. Она, все также отвернувшись, тщетно пытается соединить края разорванного платья, чертыхается, но упрямо продолжает щелкать, пока не вскрикивает, дергается и засовывает большой палец в рот. Как ребенок, право слово... Хотя, ребенок и есть.

— Проколола палец? Покажи, — достает аптечку с полки, пластырь, рассматривает влажный от ее слюны пальчик с двумя тонкими отверстиями, сочащимися кровью. Хорошо, вовремя очнулась, скрепку к коже не прибила.

Заклеив ранку, требовательно поворачивает к себе.

— Давай я этим займусь.

Девушка не возражает, но

глаза ее расширены и блестят. Черт его знает, наверное, не отошла от шока. Разряженного света от лампы не хватает, ничего не видно.

— Сядь на стол, поближе к свету, — просит он, направляя лампу на ее декольте. Через мгновение понимает, насколько идиотская это была идея. Она вся дрожит, лихорадочно смотрит на него, словно вот-вот в обморок грохнется. А он осознает, что стоит между ее широко расставленных голых коленок, с руками на ее полной груди. Отскакивает как от прокаженной, в ужасе глядя на свои руки. Осмелившись поднять на нее взгляд, видит, что болотные глаза снова наполняются слезами, губы искривляются от обиды и нанесенного оскорбления.

— Машенька, маленькая, не плачь, пожалуйста, — кидается к ней, обнимая за поникшие плечики, прижимает к груди, чувствуя себя последним олухом — девочка и так настрадалась, так тут еще он со своими едва подавляемыми желаниями.

— Ох, Герман Сергеевич, — безутешно протягивает девушка. — Пустите меня, я пойду, не надо меня провожать, — просит Маша не в силах выдержать его пренебрежения. Юрка ее по крайней мере любит, а этот боится даже в глаза посмотреть.

Этот ее гордый протест, вздернутый носик, поблескивающие от едва скрываемой тоски глаза создают совсем не тот эффект, что она рассчитывала.

— Машенька, моя прекрасная девочка, — шепчет мужчина, понимая, что только что проиграл этот бой полностью и бесповоротно. Смотрит на нее горящими от желания глазами, не отпуская взгляда, протягивает руку и защелкивает дверь на замок. Девушка наблюдает, как загипнотизированная, шумно вдыхает носом, не веря тому, что происходит.

— Тшшшш, моя маленькая, не бойся, — шепчет он, снова становясь между ее бедер, привлекает к себе, целует лоб, закатившиеся от восторга и предвкушения глаза, расстегивает заколку, позволяя длинным, русым волосам окутать ее плечи.

— Боже, какое ты чудо создал, — с придыханием, любуясь ее порозовевшими щеками, приоткрытыми губками, шепчет он, двумя ладонями зарывшись в ее локоны, поглаживая затылок, шейку, откидывая голову назад, готовя к поцелуям.

Когда он наконец накрывает ее губы своими, Маша уже чуть жива, счастье переполняющее ее так велико, что не умещается внутри, рвется наружу тихими, радостными стонами. Он целует каждую клеточку ее лица, нещадно, но бережно овладевает ртом, ловя хриплые всхлипы, своими ласками словно смывая воспоминания о других губах, других руках, что чуть было не надругались, не осквернили это чудесное творение природы.

Когда он стягивает так и не починенное платье ей до пояса, она тоже лихорадочно тянется к нему руками, пытаясь расстегнуть пуговки рубашки, желая прикоснуться к широкой, горячей груди. Герман помогает ей, сдергивая галстук с рубашкой, прижимает к себе, позволяя нежным губам покрывать его неумелыми, но такими сладкими поцелуями. Ловко расстегивает застежку бюстгальтера, настойчиво, но бережно преодолевает смущение, когда Маша скрещивает руки на груди, пытаясь закрыться.

— Покажи мне, — просит чуть слышно возле ее губ, щекоча горячим дыханием и разводя ослабевшие руки. — Девочка моя ненаглядная.

Ее грудь, еще не донца сформировавшаяся, с острыми треугольными кончиками и крохотными камешками сосков, гордо вздымается, прося ласки. Он не заставляет ее ждать. Руками и языком ласкает нежные полушария, заставляя девушку все дальше откидываться назад, когда она уже почти лежит на столе, бесстыдно, с юной страстью, принимая его поклонение. Герман чувствует, что член его окаменел, мошонка болезненно ноет, но не обращает внимания, целиком сконцентрировавшим на удовольствии юного, прекрасного существа, млеющего под его руками.

Когда он, не торопясь, едва заметно начинает гладить ее голое бедро, скользя под юбку, Маша на мгновение выплывает из чувственной нирваны, испуганно дергается, но тут же снова расслабляется под градом страстных, крышесносных поцелуев. Она уже не понимает, где кончается он и начинается она, не понимает то ли отвечает ему, то ли он отвечает ей, его язык глубоко у нее во рту, танцует, извивается, посасывает, не давая ни секунды передышки, пока большие теплые руки нежно поглаживают внизу, длинные, чувственные пальцы стремятся к ее теплому гнездышку.

От того, какая она уже горячая и влажная, Германа охватывает восторг. Хочется наброситься, испить эту чашу до дна, наслаждаясь ее мягким телом. Но он сдерживается, не спешит, не желая напугать ее, широко раздвигает ножки, давая возможность ощутить его желание, снова и снова целует припухшие губы, откинутую, порозовевшую шею, терзает груди, то покусывая, покалывая жесткой щетиной, то облизывая горячим языком, спускается к плоскому, слегка загорелому животику, ввинчиваясь языком в пупок, наконец, припадает лицом к ее ароматному лону.

Маша уже не в состоянии соображать, она мечется под его губами, его руками, слишком переполненная новыми, яркими ощущениями. Ее не волнует, что он делает с ней, только бы не останавливался, только бы продолжал!

У нее между ножек поросль коротких, кудрявых, золотисто рыжих волос. Губки пухлые, лоснящиеся, маленькая пуговка клитора подрагивает. Он нежно раздвигает ее и начинает не спеша целовать и посасывать, поддразнивая, лишь изредка мимолетно дотрагиваясь до сосредоточия ее женственности, от чего девочка судорожно ловит воздух ртом, а по животику пробегает длинная дрожь. Он долго и искусно поднимает ее все выше и выше, не давая сорваться раньше времени. Он знает, чего она хочет, чего ждет, мотая головой из стороны в сторону, впиваясь ноготками и скребя по поверхности стола, бессвязно бормоча: «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста... « Совсем не так, как она молила незадачливого кавалера перестать, сейчас она молит его продолжать, не останавливаться, подарить ей экстаз.

Герман еще несколько долгих минут ласкает девушку, пока не понимает, что она на грани. Тогда аккуратно скользит двумя пальцами в ее мокрую, узкую киску, а губами сильно обхватывает головку клитора, ритмично ударяя по ней языком, в такт пальцам постукивающим ее изнутри.

Маша выгибается, кричит, щедро орошая его губы ароматной влагой, ее маленькая девственная вагина содрогается, плотно обхватывая его пальцы, судороги бегут по всему телу, лицо перекашивается оргазмом.

Герман с благоговением наблюдает за происходящими с девушкой метаморфозами, с восторгом понимая, что он первый, она ни для кого еще так не кончала. Приподнимается, нежно целует покрытое слезами личико, продолжает легонько поглаживать внизу, успокаивая, расслабляя.

— А ты? — шепчет Маша, неуверенно глядя на него ошалевшими, с расширившимися зрачками, глазами.

— Мне хорошо, маленькая, — заверяет он, — как же мне хорошо, — склоняет голову к ней на грудь и долго полулежит на ней, обнимая, наслаждаясь ее робкими поглаживаниями по голове, слушая суматошные удары ее сердечка, пока оно не замедляет бег, успокаиваясь.

Потом помогает ей одеться, застегивает лифчик, надевает упавшие туфельки, все-таки умудряется стянуть порванное платье. Маша все еще в легкой, отупляющей прострации, слишком много она пережила за сегодня, но это не умаляет ее счастья. Быстро бежит в гардероб, пока он ждет ее в неосвещенном проеме, хватает куртку, послушно идет с ним к машине, называет свой адрес.

Притормозив возле подъезда, он притягивает ее к себе и жадно целует, выбивая последние связные мысли из головы.

— Спокойной ночи, моя маленькая. Беги, а то родители волноваться будут.

Она в ответ кидается ему на шею и крепко с благодарностью обнимает. Из ее детских глаз любовь с струится как лунный свет.

— До свидания, Герман... — не смело шепчет она, выходя из машины, — любимый... — добавляет в догонку.

Домой приходит на пьяных ногах, слишком счастливая и удовлетворенная, чтобы разговаривать с родителями, что смотрят кино в гостиной, бросается на постель, радостно улыбаясь. Он любит ее, не может быть иначе! Просто борется с этим чувством, из-за того, что он ее учитель! Но совсем скоро он им перестанет быть и им все станет можно!

Следом за этой радостной, оптимистичной мыслью вдруг приходит осознание, что сегодня и был последний его рабочий день. Под ложечкой засосало от тяжелого, неприятного предчувствия чего-то ужасного. Эйфорию как рукой сняло.

Маша к собственному ужасу тут поняла, что не знает ни телефона, ни адреса Германа...

Он исчез из ее жизни — спас, подарил очищающий огонь наслаждения и затем просто растворился в небытие...