Всем участникам описанных событий больше 18 лет.

Этот рассказ я хотела бы адресовать всем моралистам, которые обитают в сети и ещё умудряются выказывать свое недовольство: инцест — фу, какая гадость, малолетние персонажи — фу, это же педофилия, коряво написано — фу, это не Кафка... При этом в большинстве своем, такие люди сами здесь ничего не написали, не создали ни единой строчки, а просто оставляют свои язвительные коменты, важные исключительно для них самих.

Я ни в коем случае не пропагандирую ни беспорядочные отношения, ни межродственные связи, ни отношения с несовершеннолетними, и, вообще ничего не пропагандирую. Я желаю просто рассказать людям истории, которые, на мой взгляд, необычны и интересны. А вот нравственные и моральные выводы каждый читающий пусть делает сам для себя и вовсе не обязательно делиться этим с другими.

В этой связи я хочу рассказать одну историю, которая когда-то меня саму потрясла до глубины души и отчасти изменила мое отношение к различным человеческим порокам.

Она произошла между мной и моим дедом, Владимиром Яковлевичем, живущим после смерти бабушки в одиночестве. Деда уже нет на этом свете, и тайну, которая нас связывала, я могу рассказать вам. Дед многое в жизни повидал, но всегда был таким бодряком и образцом позитива. Он был настоящим крепким русским мужиком, никогда не болел и не жаловался на здоровье, а умер очень быстро — сгорел буквально за две недели. Для меня он всегда был и остается образцом мужественности и верности своему слову. Поэтому его рассказ я ни на секунду не ставлю под сомнение, искренне верю, что все рассказанное мне является правдой. Просто не вижу причин врать мне, да и за всю свою жизнь я ни разу не замечала обмана за ним.

Этот необычный разговор состоялся между нами, когда мне было немного меньше тридцати лет. Был какой-то выходной день, и я пришла к деду проведать его и приготовить ему еду, тогда он уже жил один. Обычно это делала моя мать — его дочка, но и я тоже иногда заглядывала к дедуле. В тот раз мать приболела и попросила меня навестить отца. Я как обычно наготовила еды, убралась по дому и мы, поужинав, смотрели какое-то ток-шоу. Там какая-то девка залетела от родного дяди, и как выяснилось, переспала ещё с братом. Мне было неприятно это смотреть, да и манера подачи этого материала была просто ужасной. Я решила переключить канал и уже собралась это сделать.

— Какая мерзость, как вообще так можно? — возмутилась я, — нормальные же люди были раньше, что с ними произошло?

— Не суди так, Лена, — сказал дед, — и раньше такое бывало и даже не такое, просто люди не выносили это на показ.

— Так раньше ведь идеология была, партсобрания и все такое, где разбирали нехорошее поведение, — пыталась я возразить, — да и люди осуждали и травили потом участников таких историй.

— Ничего ты внуча не знаешь, грехов у людей всегда хватало, — усмехнулся дед, — кто их выпячивал или шел против общества, тех чехвостили, а остальные жили каждый со своими чертями. Так что не суди никого, все эти споры «хорошо или плохо» очень относительная вещь.

— Но ведь чего хорошего, что эта девка спала со своими родственниками, — не унималась я, — это же непринято ни в одном цивилизованном обществе.

— А если я скажу тебе, что и мне приходилось спать с родственниками, ты что скажешь? — прямо спросил дед, — ты как ко мне станешь относиться?

Я оторопела от такого откровения. Ничего подобного я не ожидала услышать от моего, такого правильного, советского, сознательного деда.

— Я не знаю, — ответила я, — ты можешь мне рассказать об этом?

— Лена, не так мало людей знали об этом, но я уже не знаю, кто из них ещё жив, а кого уже нет, — сказал он, — я расскажу тебе как все было. Мне немного осталось на этом свете и поэтому я не переживаю что если ты кому потом расскажешь, но все же не хочу чтоб кто-то думал обо мне и моих родных плохо. Ты девочка большая и умная, вот сама и разберешься во всем.

Я заинтригованно слушала своего деда и заверила его, что буду единственным слушателем. Дальше я постараюсь восстановить в памяти наш разговор, а также передать его стилистику и лексические обороты.

— Я родился и вырос в деревне в 140 километрах от Нижнего Тагила. Наша семья была небольшой — отец, мать, сестры Людка и Танька. Я был младшим в семье, Людка старше меня на четыре года, а Танька на год. Вся деревня работала в животноводческом колхозе имени товарища Свердлова. Хозяйство большое, работы много. Взрослые работали, а мы, дети, учились в школе. Конечно, мне с сестрами приходилось помогать родителям по хозяйству — пасли корову и гусей, ухаживали за свиньями и курями, заготавливали корма, работали в огороде, да ещё много чего. По субботам топили баню, а в воскресенье были танцы и иногда приезжала кинопередвижка. Тогда был настоящий праздник, вся деревня смотрела кино.

— Жизнь в деревне была трудной, а когда началась война стало вообще худо. После второй волны мобилизации из мужской части остались только пацаны не старше четырнадцати лет, да ещё два калеки — Федор, зоотехник и Степан Андреевич, заведующий МТФ. Федору было немногим за сорок, но выглядел он как былинный старец. В Гражданскую он потерял ногу и был весь в рубцах от осколков. Он пил не просыхая и трезвым Федора мало кто видел. Старик Степан Андреевич был сухоруким с детства.

— Вся мужская работа легла на плечи нас, пацанов. Все, кто были старше четырнадцати лет от роду либо добавили себе лет и прорвались на фронт либо подались в город на завод. Вот и осталось нас в деревне совсем мало. С началом войны мне было двенадцать лет. Мне пришлось освоить несколько специальностей, я и по электрике работал, и за сепараторы отвечал, но в основном я шоферил. Я был длинный и мог справляться с нашей единственной в деревне колымагой. Мои технические способности всегда были нужны. Кроме машины я научился управляться с тракторами, их было три. У деревни было большое картофельное поле для своих нужд, сами ели, да скотину кормили. Уставали до смерти, приходили домой затемно, еле передвигая ноги. Выходные у нас закончились, все было подчинено выполнению плана, а за его невыполнение можно было и срок запросто получить. Конечно, с детей спрашивали не так, но ведь от нашей работа зависел общий результат и жизни наших мам.

— До войны в каждом хозяйстве имели свою баньку, и раз в неделю всей семьёй мылись. Была и у нас баня, небольшая, но справная. По субботам мы все вместе ходили мыться. Заходили все разом и отец нас по очереди парил, а потом мать уже домывала каждого из нас. Все были голые, но никого это не удивляло. Тогда все было просто, если кто-то из детей позволял себе что-то такое, пошутить или сделать что-нибудь пакостное, отец мог запросто отвесить подзатыльника, поэтому мы вели себя спокойно.

— Поначалу в первые месяцы войны мы также ходили в свою баню и мать нас парила и скребла мочалом. С приходом зимы обнаружилось, что баня в каждом хозяйстве роскошь — требовалось много дров, а на их заготовку нужны были и время и силы. Поэтому всей деревней обустроили общественную баню, которую сообща готовили и все вместе посещали. Никто уже не стеснялся и все мылись вместе, и женщины, и девки, и пацаны. Трусов в деревне отродясь не было, а сорочки женские стали редкостью и их берегли, впрочем, как и любую другую одежду.

— Бабы наши в баньке то и рассмотрели у кого из пацанов что есть меж ног. Невыносимые нагрузки, голод, лишения, но жизнь не остановилась и все уже как-то свыклись со своей долей и верили в скорое окончание войны. Мы были малыми, а вот бабам приходилось тягостно, природа требовала своего. Вот и начали они любиться с пацанами. Сначала это было потихоньку, но через короткое время уже все всё знали, но делали вид, что ничего не происходит. И действительно никто не делал из этого чего-то ужасного, все понимали, что такая необходимость образовалась. Пацаны кочевали от одной хозяйки к другой. Бабы даже сами меж собой договаривались кто в какую очередь.

— Для моих лет хозяйство у меня было уже нормальное, он был стоячим в ладонь длиною и достаточно толстый. Моя тетка Катерина сразу меня приметила. Она была младше матери лет на семь. Как-то раз она пошепталась с мамкой и та сказала отправляться к тетке, помочь. Все произошло просто и без церемоний. Катерина уложила своих малых детей спать на печи, а мы с ней разделись и легли на кровати.

— Вова, у тебя уже было? — спросила она.

— Нет ещё, — ответил я.

— Тогда я сама все сделаю, — сказала тетка.

— Она помяла моего петушка и он встал как стрела. Дальше Катерина раздвинула ноги направила меня куда надо. Я попал во что-то теплое очень нежное. Катерина подсказала что делать, и я стал двигаться в ней. Было и приятно и как-то неудобно. Позже стало хорошо получаться, и Катерина стала тяжело дышать. Она сама руководила мной, а у меня были какие-то странные ощущения. В общем, ей было хорошо, а мне не очень понравилось. Мы пыхтели довольно долго, но кончить я тогда не смог. Я просто тогда ещё не знал как это, яйца мои тогда ведь были пустые. Так я ходил к Катерине два-три раза в неделю. Я уже сам стал испытывать удовольствие, это были очень яркие и приятные ощущения, но малафьи ещё не было, да и волос там у меня тоже не было. Но лиха беда начало.

— Уже мало кто стеснялся того, что все пацаны любились с бабами, но открыто никто это не обсуждал и тем более никто этим не хвастался. Мы понимали, что это такая же необходимость, как есть, пить, дышать. Лица наших баб стали чаще улыбаться, их тяжелые будни стали немножко разнообразней. Меня уже звала не только тетка, но и другие бабы и всем я искренне хотел доставить удовольствие.

— Однажды случилось, то чего я сам не ожидал. Моя мать накормила нас и отправила меня в комнату.

— Вовка, давай уже и меня уважь, а то уже терпеть не в мочь, — сказала она.

— Хорошо, мама, я сегодня никуда не пойду, — сказал я.

— Как всегда они с сестрами в сенях подмылись перед сном и стали ложиться. Сестры легли на печи, а мы с мамой на кровати. В нашем доме было две комнаты и обе они закрывались дверями, чего в нашей деревне почти не встречалось. У большинства комнаты закрывались занавесками. Почему у нас так было, я не знаю, но в одной комнате никто не спал, а там находились всякие вещи, то есть был чулан. Вот значит, мамка затворила дверь, и мы легли с ней на кровать. Мы оба были полностью голые. Я обнял маму и уткнулся лицом в её груди, которые раньше были большие, налитые, а сейчас худые и вытянутые. Так мы долго лежали, она гладила меня по голове и спине, а я гладил все, до чего мог дотянуться — спину, попу, ноги. Она пыхтела от удовольствия. Потом я робко запустил ей руку промеж ног. К моему удивлению она только развела их в стороны и пропустила мою любопытную руку. Я нежно гладил её мохнатую мандюшку, а она старалась дать мне все потрогать.

— Вов, ты не робей, трогай все что хочешь, — шепнула она мне в ухо, — меня там давно никто не трогал.

Я гладил её и гладил. Мне нравился шелк её волос. Мама иногда состригала там сколько могла, поэтому у неё было мохнато, но в косы заплетать не получится.

— Я стал чувствовать как у мамы внизу все стало мокрое, но к тому времени я уже знал, почему так случилось. Мама раскинула пошире ноги и я лег сверху. Так мы и стали любиться. И так случалось где-то раз в неделю. Ни было каких-то разговоров и вопросов на эту тему, я просто так заботился о своей маме. Я старался как мог, и она чувствовала это и всегда была со мной нежной и ласковой. Только один раз она предупредила меня.

— Если Людка будет приставать, то не сломай ей целку, — сказала мама, — а то она меня спрашивает за тебя. Её ещё надо замуж пристроить, а она дурында туда же.

— Хорошо, — пообещал я, — а если просить станет?

— Погладишь её, да и хватит с неё.

Конечно, все девки которые постарше в деревне меж собой уже давно перемыли косточки каждому из нас. Им тоже не терпелось стать взрослыми.

Вот только Людка ко мне не приставала, она гуляла с другими пацанами, которые были старше меня. А вот Танюшка пробовала. Она всегда была скромная и стеснительная, поэтому не говорила напрямую, а только намекала мне. Но по неопытности я не понимал её и не придавал значения её намекам. Понял я это много позже, во время помывки в бане. Там, как всегда, было много народу, каждая семья устраивалась в каком-нибудь уголке и вместе мылись. Вот и мы заняли лавочку и мылись. Мыло было огромной редкостью и мы терли мочалом друг дружку. Так вот, я помыл маму и хотел мыть Людку, но Танька сказала маме: «Пусть Вовка моет меня, а ты мой Людку». Никто не придал этому значения, и мы так и поступили. Я начал мыть Танюшку. Она подставляла попку под мои руки, и мне было приятно отмывать её дырочку. Сестра все время крутилась и старалась, чтоб я трогал и мыл её спереди. Я просто помыл её там, аккуратно пройдясь по маленькой манденке.

— Вовка, потри мне пяточки, — попросила Таня.

— Я присел на корточки и стал натирать стопы сестренки. Она руками держалась за мои плечи, а ногу держала на весу. Я был сосредоточен на помывке ножек и не сразу обратил внимание на то, что Таня вплотную придвинулась ко мне и её маленькая щелка оказалась перед моим носом. Только тогда я стал рассматривать свою сестру, и мне стало ясно, что она хотела именно этого. Не привлекая внимания окружающих, она красовалась передо мной. Она старалась встать и так и сяк, лишь бы все мне показать, а я с интересом смотрел на её девичью, покрытую редкими волосиками писюшку. Я осторожно осмотрелся вокруг, и, убедившись, что никому нет до нас дела, приблизился к ней настолько, что касался носом её щелки. Таня смущалась, но ей было приятно. Потом я домывал её, уже медленно и размеренно, гладя её между ножек.

— После этого случая я понял, что мне очень нравиться рассматривать женские красоты. Раньше я как-то не придавал этому значения, хотя много раз видел голых женщин. Тогда у женщин снизу было все сильно заросшее, и ничего нормально было не рассмотреть. Я стал тайком разглядывать женщин в бане, смотреть когда они нагибаются или поднимают ноги, но нормально рассмотреть все можно было только у Тани, она у неё была как я называю «бутончик» — это когда из щёлки видны сами губки, все не помещается внутри, вот и выглядывает наружу. У мамы и Людки были «язычки» — из щёлки виднеется только небольшой кусочек губок, как язык. Таня с удовольствием мне все показывала, и я рассмотрел её маленькую красоту в мельчайших подробностях. С не меньшим интересом она изучала моего петушка. Я также не отказывал ей в желании его рассмотреть. Очень редко у нас получалось остаться вдвоем дома, и, когда такое случалось, мы, не сговариваясь бежали в комнату и занимались бесстыдствами. Она трогала меня, а я трогал её. Я подставлял ладошку, а Танюшка терлось об неё, и кончала от этого. Так мы забавлялись достаточно долго, пока мама не узнала про нас. Не знаю как, но она все прознала, и прямо сказала мне: «Не испорть Таньку. Я про вас все знаю».

— Мы просто трогаем друг друга, — сказал я, — ничего больше.

— Хорошо, сынок. Ты ведь мужик у нас, — как-то буднично ответила мама.

— Так мы и продолжали жить. Все как-то образумилось и устаканилось. Я заботился о своих женщинах, а они ценили это. По-прежнему я любовался Танькиными красотами и уже осознано понимал, что это очень красиво, наверное, самое красивое, что есть на свете. Один раз я спросил маму, можно ли мне рассмотреть её. На это она сказала: «Не выдумывай, балбес». Но сказала без злобы, а скорее весело. Но уже в ближайшую баню она, сидя на лавке, поймала мой взгляд и расставила ноги шире. Конечно, я все увидел, но из-за волос нормально не рассмотрел. Мама сделала это как бы невзначай, но я то понял, что это было для меня.

— В следующем году к нам в деревню расселили эвакуированных. Их было три семьи. Одну семью поселили к нам в дом, и они заняли одну нашу комнату. Галина Викторовна была женщиной лет 30, а её дочке Наде всего было пять лет. Потом выяснилось, что Надя была приёмной. Галина Викторовна до войны жила в Смоленске, работала учительницей. Она была доброй и любила детей. Надюшка была дочерью близкой подруги Галины Викторовны, из их семей в живых остались только они.

— Первое время ей было трудно с нами. Она всегда жила в городе и деревенская жизнь для неё была трудна, ведь в деревне бездельников не бывает, всегда есть работа. Её определили на ферму, в одну бригаду с мамой. А Надюшка целыми днями бегала с другими малышами, они были предоставлены сами себе.

— Когда мы все вместе первый раз пошли в баню, Галина Викторовна сильно смущалась, для неё это было в новинку. Раньше ничего подобного в её жизни не случалось. Все время она прикрывала себя снизу, чтобы никто не смотрел. Позже она поняла, что никому она не интересна и перестала прикрываться. Но я украдкой разглядывал её, и она несколько раз ловила мой взгляд. Тогда она краснела и делала попытки повернуться другим боком ко мне другим боком. Через несколько недель она уже и на это не реагировала. Мне было интересно её рассматривать, ведь она сильно отличалась от наших деревенских женщин. Галина Викторовна была худенькой брюнеткой, невысокого роста, её фигура была очень пропорциональной с кругленькой попкой и крупной грудью. Но мне больше всего нравился её низ, который был именно «бутончик». А «бутончик» был хорош! Темно-коричневые мясистые губки совсем не хотели помещаться в её аккуратной щёлочке. У неё там были черные негустые волосы, поэтому мне все хорошо было видно, и я постоянно любовался ею. Потом Галина Викторовна, видимо, поняла это, поняла, что я именно любуюсь её красотой, и уже сама кокетничала со мной. Как и у Танюшки, я в подробностях все там у неё изучил.

— Через какое-то время Галина Викторовна узнала, что мы с мамой не просто спим. Для неё это тоже стало потрясением. Уж не знаю сама она об этом догадалась или мама рассказала, но смотрела она на нас уже другими глазами. Какое-то время она была с нами нелюдимой, избегала общения, но позже все образумилось. порно рассказы Думаю, она просто все обдумала, и поняла, что ничего в этом смертельного нет. Стали мы жить как прежде.

— Один раз в бане Галина Викторовна подошла ко мне бане и попросила чуть отойти.

— Вова, тебе не будет трудно помыть меня? — спросила она меня, смущаясь.

— Конечно не трудно, — ответил я, — давайте помою.

— Я стал тереть спинку Галине Викторовне. Она сначала все охала, да ахала, мочалом мыть нежно не получается. В итоге она уперлась руками в стену, а я продолжал. Закончив со спиной, я опустился к её попке. Мне это было очень приятно, и к тому же мне хорошо была виден её «бутончик». Я опустился на корточки и перешел на её ножки, и орудуя мочалом, я изредка касался её «бутончика» и ей это тоже навилось. Осмелев, я уже трогал её там и она не противилась этому. Потом я помыл её спереди, и предложил потереть стопы. Все повторилось как тогда с Танюшкой. Я тёр Галине Викторовне её маленькие пяточки и любовался видом её низа. Конечно, она это осознавала и, видимо, ей нравилось это не меньше моего.

— В итоге вечером я спал уже с Галиной Викторовной, а Надюшка на печи с сестрами. Конечно, все это произошло с подачи мамы, они, скорее всего, обсудили это заранее. Сначала она немного нервничала, переживала, но потом все случилось. Мне очень хотелось доставить удовольствие этой приятной женщине. Сначала она была суховата, но позже все наладилось и дело пошло. Галина Викторовна оказалась очень темпераментной и полностью отдалась моей власти. Забавлялись мы почти полночи.

— Как-то раз в бане случился конфуз. Я мыл Галину Викторовну сзади и засмотрелся на её красоты. От таких видов у меня встал. Конечно, и раньше такое бывало, но никто на это не обращал внимания. А тут Надюшка тихонько подкралась ко мне и схватила ручонкой за мой хрен. Да крепко так взяла, что мне аж больно стало. Женщины увидали это, и давай смеяться в голос, а я стою и не знаю как быть, малая держит меня не выпуская, залупа полностью открылась и от такого давления стала бордовой, а Надюшка смотрит на неё не отрываясь. Женщины просмеялись и Галина Викторовна освободила мое хозяйство. Они потом часто вспоминали тот случай. А Надюшка всегда потом в бане рассматривала меня.

— Прошло три года и мы, как многие в деревне, уже обжились, свое хозяйство обустроили. Я запасал больше дров, и мы иногда позволяли себе свою баньку. Потихоньку за лето я её привел в нормальный вид, и с осени мы стали туда ходить. В общественную мы тоже ходили иногда, чтоб люди не судачили про нас. На пять женщин в нашей семье был только я один. Надо и воды натаскать, и дровишек приготовить. В субботу я её готовил, а в воскресенье мы мылись. К тому времени уже, и снабжение чуть наладилось, можно было и мылом разжиться. Банька наша была небольшая, на такое число не рассчитанная. Так вот, первыми шли мы с мамой и Людкой, я их веником обрабатывал и шел в сени, дровишек подкинуть да дух перевести. Они домывались и уходили, а на смену приходили остальные девчонки. Тут уж мы мылись с толком. Я всех их сначала веником, потом вихоточкой с мылом. Ставлю их по очереди на нижний полок и драю. Мне так было удобней, я ведь рослый, а они маленькие. Вот значит мою спереди, а временами возьму, да в «бутончик» поцелую. Галина Викторовна и Танюша смеются, сами «бутончики» мне подставляют. А Надюшка все на меня заглядывается, как не гляну на неё, а она все туда смотрит. От этого у меня сразу вставал, а она, видимо, только этого и ждала. Девчонки, видя это, ещё больше заливаются.

— Да потрогай уже, Вова не против, — сквозь смех говорила Галина Викторовна дочке.

Я поворачивался к Надюшке и она начинала мусолить моё хозяйство. Было не приятно, когда она теребила мою залупу, но приходилось терпеть, а девки только потешались. В другой раз, когда я по обыкновению целовал «бутончики» моих девочек, Надюшка залезла и встала рядом с ним.

— И меня целуй тоже, — сказала она.

Конечно, я и её гладкую щёлочку поцеловал. И потом, в другие разы, я ставил их в рядок и целовал от всей души. Им нравилось, когда я обнимал их руками, поглаживая попку, а сам целовал «бутончик». Такие банные дни мы все ждали как настоящего праздника. Мама с Людкой особого восторга не выказывали, мол, просто баня и баня, а вот остальные светились от радости. Оно и понятно, ведь тогда радости в жизни было очень мало.

— Так и пошла дальше наша жизнь. Мы работали, уставали неимоверно, но всей стране плохо было. Поэтому радовали друг друга как могли. Все свыклись, и не устраивали из наших отношений никаких трагедий. Работали честно, от всей души, своими руками вывели колхоз в лидеры. Потом война закончилась, и стали мужики возвращаться домой. Только вернулись далеко не все, из наших возвратилось не больше четверти, да и те отходили еще несколько лет. Кто пил беспробудно, кто с ума сошел, а кто молчал как немтырь. Жизнь после войны налаживалась медленно, и опять все легло, в основном, на женские плечи.

— Наш батя с войны не пришел. Так мы и не узнали когда и что с ним произошло. В 1947 году нам, наконец, ответили, что он в Польше погиб, а похоронка нам не дошла. Вот и продолжили мы жить как прежде. Галина Викторовна с дочкой остались в деревне, только переехали в отдельный дом. Я, как и прежде был и с ней и с мамой, ласкал сестренку. Не знаю как в других семьях обсуждали этот вопрос или нет, но жизнь людей не менялась, никто это не обсуждал на людях и никого не осуждал, хотя бывало, что и детки в деревне рождались.

— Потом колхоз направил меня в ремесленное училище в Челябинск. Я учился на механика гусеничной техники, а в результате меня оставили на заводе слесарем механо-сборочных работ. Позже стал бригадиром, а потом мастером участка. Так всю жизнь там и работал. Как дали общежитие, перевез маму и Таню, а Людка уже была замужем. В городе Таня вышла замуж и уехала с мужем в Краснодар, а там

выучилась на врача. Мы потом редко виделись и всегда вспоминали наши проказы. Я ей тогда признался, как любовался её красотами. Таня тоже призналась: «А я это знала, поэтому и старалась тебе все угодить. А тебе спасибо, что старался не только для себя, но и мне хорошо делал». С Людой мы виделись часто, но такие истории нас не связывали.

— Мама не искала никого, не стремилась снова выйти замуж. Работала в детском садике завхозом. Я продолжал заботиться о маме, по-прежнему доставлял ей радость, она сама меня просила. Потом я женился, и нам дали полуторку. Маме тоже дали отдельную комнатку в коммуналке. Так и зажили. У меня родилась твоя мать, а позже твой дядька. А к маме я заходил иногда и радовал её как женщину. Конечно, мы понимали, что это не правильно, но менять ничего не хотели. Так продолжалось довольно долго, пока мама не стала болеть. Это был наш секрет, и никому мы не говорили о нем. Людка с Таней наверняка знали, но они и сами рано повзрослели, тему эту никогда не поднимали и хранили нашу тайну. Поэтому внуча, не стоит судить людей и делать поспешные выводы. Всегда нужно в сути разобраться. Скелеты в шкафу есть у всех.

Я была потрясена рассказом деда, и смотрела на него уже совсем по-другому. Я не знала, что ему сказать и как вообще себя вести. Мне было как-то стыдно и за себя, потому что узнала такую пикантную историю, и за деда, потому что так запросто мне все это рассказал.

— Деда, а ещё в твоей жизни другие женщины были, потом, после войны? — зачем-то спросила я.

— Нет, Лена, не было других, — ответил дед, — я до сих пор с теплотой вспоминаю своих, особенно Танюшку. Именно благодаря ей я распробовал женщин, научился ценить их красоту. Я искренне любовался её прелестями, и спасибо ей, что тогда поняла меня и не оттолкнула. В природе все так грамотно устроено, что нам, людям не понять. Ведь самая мощная сила это влечение мужчины к женщине и женщины к мужчине. Ничего сильнее в этой жизни нет, так нас создала природа, а мы уже придумали сами себе все эти правила и запреты. Все, что делает человек — строит, разрушает, пишет музыку, готовит еду, да абсолютно все, все это, в конечном счете, только ради этих отношений.

Мне так стало как-то жалко деда, такого сильного красивого мужчину, любящего жизнь и женскую красоту, понимающего, что жизнь почти прошла и в его жизни уже не будет женщин. Я видела, что он искренне грустит, предаваясь своим воспоминаниям по прожитым моментам своей простой, но полной романтики жизни.

— Деда, а ты хочешь, чтоб я тебе показала? — неожиданно для самой себя спросила я. Мне очень хотелось в тот момент порадовать своего деда, немного скрасить его старость.

Он посмотрел мне в глаза и ничего не ответил. Но мне и не надо было слов, я все поняла сама. Я встала перед ним, расстегнула джинсики и спустила их вместе с трусиками. Я стояла перед моим дедушкой со спущенными трусами и моя возбужденная пизда смотрела прямо на него, мой крупный клитор налился кровью и пульсировал в такт моему бешенному пульсу. Дед несколько минут смотрел на неё, не отрывая глаз, а потом нежно погладил мои волосики обратной стороной огромной ладони. Ему нравилось увиденное, а мне было невыносимо приятно. Впервые в жизни так запросто я сняла трусы перед человеком именно с целью показать ему свою красоту. Это было новым, волнительным ощущением, которое нельзя сравнить ни с чем.

Дед придвинул меня ближе к себе, поцеловал меня в лобок и прижался лицом к моему низу. Он вдыхал мой запах, а я замерла, и стояла не шевелясь. Так продолжалось минут пять. Дед отпустил меня и в его глазах блестели слезинки.

— Спасибо, внученька, — наконец произнес дед, — такого давно не было в моей жизни. Ты очень красивая молодая женщина, спасибо за, то, что дала почувствовать себя моложе. У тебя тоже мой любимый «бутончик».

Я тоже расплакалась, продолжая стоять без трусов. Это был очень трогательный, интимный, и в какой-то мере романтичный момент. Я была рада тому, что доставила своему дедушке минуты радости.

Чуть погодя я оделась и обняла деда. Мы попрощались, и я пошла домой. Следующую неделю я жила как в тумане, я все время прокручивала в голове наш разговор и свое поведение. В итоге я пришла к выводу, что ведь действительно наша жизнь настолько многогранна и скоротечна, что многие условности в нашем обществе надуманы и не всегда это плохо. Да, они могут идти вразрез с нормами морали, но далеко не всегда означает, что это неправильно. Я стала иначе смотреть на своих сыновей, и, наверное чуть лучше их понимать. В их подростковых проблемах я научилась отделять бесстыдство и похоть от возрастного любопытства. Несколько позже мне придется пережить некоторые особенные отношения со своим старшим сыном.

С дедом мы стали очень близки после этой истории. Я стала чаще приходить к нему, и мы подолгу разговаривали о его и моей жизни. Теперь у нас была общая тайна, которая сняла ряд запретов в нашем общении. Он мне еще много чего рассказывал, а я в свою очередь делилась с ним некоторыми интимными особенностями своей жизни. Могу сказать, что мне определенно нравилось общение с ним, и я ловила себя на мысли, что лучше бы этот разговор состоялся раньше. Каждый раз, немного смущаясь, дед просил показать ему.

— Можно посмотреть? — деликатно спрашивал он каждый раз.

Для деда я ножницами подстригла свою растительность внизу, получилось не очень аккуратно, но зато было все видно. Я всегда с удовольствием обнажалась перед ним. У нас никогда не было ничего больше, он просто смотрел, гладил и целовал меня. Нам обоим это доставляло огромное удовольствие.

Как-то раз мы также разговаривали, и я решила задать вопрос, который меня с недавних пор стал интересовать.

— Дедуль, а помнишь в прошлом году ты сломал ключицу, и мать приходила тебя мыть? — спросила я.

— Да, было такое, — подтвердил дед.

— А когда она тебя мыла, ты ведь был голый? — продолжила я, — а мама в это время была одета, ты видел у неё?

— Я видел у нее только мельком. Конечно, когда она меня мыла я в ванне был полностью голый. Моя левая рука была здоровой, и я свое хозяйство мыл сам, а все остальное она мне. В первый раз она зашла в ванную в лифчике и панталонах. Я тогда пошутил над ней.

— Наташа, ты, что бабкино приданное стала носить? — спросил я её.

— Наталья тогда огрызнулась, но в следующий раз была уже в нормальных трусиках. Через них слегка просвечивалась её мохнатка, и был виден контур пирожка. Потом она надевала ночнушку на голое тело, и её подол подвязывала снизу. Может, чтоб не забрызгать, а может, чтоб мне показать, не знаю. Она баба суровая, и на эти темы я боюсь с ней говорить. Так вот, когда она была в ночнушке, мне была видна её грудь сквозь вырез сверху, а когда она двигалась, то иногда было видно и снизу. Там она лохматая, кроме волос ничего не разглядишь.

Ещё немного поболтали, и я пошла домой. Опять прокручивала события дня и расстраивалась все больше и больше. Почему мой дед, который прожил такую трудную жизнь, сохранил интерес к женскому телу, а мой муж, которому всего тридцать лет, абсолютно безразличен к моим женским прелестям. Всегда только в темноте, всегда только сверху либо сзади, никогда не потрогает, не поцелует меня там. Обидно... Где-то в подсознании я искренне завидовала тем женщинам, с которыми судьба свела моего деда.

Когда дедушка заболел, я каждый день навещала его. Он лежал неподвижно, но оставался в сознании. Придя в первый раз, я, посмотрев в его глаза, увидела вопрос. Я указала на свой низ и дед утвердительно моргнул. Я прислушалась, что никто из родственников не идет к нам, и быстро задрав сарафан, спустила трусы. В его глазах читалась благодарность. Я прижала его голову к своему низу и так стояла несколько минут, беззвучно рыдая. Из глаз деда тоже текли слезы. Это был последний раз наших таких отношений. На следующий день ему было уже гораздо хуже, а вскоре он умер. Я рыдала, наверное, ещё неделю не переставая, была какая-то пустота, я потеряла действительно близкого друга. Позже, в сложных ситуациях я вспоминала деда, его любовь к жизни, и частенько сама находила решение вопроса. До сих пор с теплотой вспоминаю его.

Вот такая история. Может, кто и осудит меня, только уже ничего вспять не вернешь.

Если мой рассказ понравится, то напишу продолжение.