Дачный дом отец Виталика строил двенадцать лет по выходным и в отпуске. Сначала ему активно помогали друзья по бригаде, а когда Виталик подрос, то он тоже стал помогать отцу. И вот домик был почти готов. То есть, полы и потолок покрашены, а стены голые, без обоев. На первом этаже уже можно было жить, а чердак еще не отделан. И таких недоделок было примерно процентов на двадцать. Ну и черт с ними! Занавески повешены, кровати поставлены, лампочки вкручены. Живи – не хочу!

Отец, седой, местами лысый, сиял, мама, постаревшая, отяжелевшая, тоже сияла, а Виталик сиял, потому что родители были довольны. Похоже, что между ними вспыхнул очередной роман, и они частенько уходили вечерком погулять. А Виталик, оставшись один, бродил по соседним участкам с помощью подзорной трубы. Днем стояла жара, немногочисленная молодежь купалась в пожарном пруду, а вечером пруд оккупировали пенсионеры и пенсионерки со своими внуками и внучками. Внуки и внучки, как положено, визжали и орали, аж эхо по лесу гуляло, а пензики, пузатые и сисястые, степенно окунались и довольно ухали, как марсианские упыри из книжки Уэллса. Солнце скрылось за лесом, и детки запищали, потому что на них напали настоящие упыри, неотвязные комарики. Бабушки и дедушки похватали сумки и внуков и рассосались по домам. Виталик, было, собрался свернуть свой НП, как на плотине появилась еще одна фигура в белом купальном халате - невысокая полноватая женщина с красной резиновой шапочкой на голове. Наблюдатель подкрутил резкость, а женщина, воровато озираясь, скинула халат прямо на траву и устремилась в зеленую прудовую воду. Она бежала по склону совсем недолго, всего пару секунд, бежала правильно, высоко поднимая колени и придерживая обеими руками большие груди. И еще, что успел разглядеть Виталик в подзорную трубу, так это аккуратный желтый треугольник волос под небольшим круглым животом. Потом она бросилась в всем телом в воду, и бешено работая руками и ногами, поплыла по-собачьи. Над водой осталась только круглая голова в красной шапке, сливочно-желтая спина и выпяченный белый зад. За ней, как за колесным пароходом, тянулся пенный след. Наконец она повернула обратно, не доплыв и до середины пруда, и Виталик внутренне приготовился к выходу «Афродиты из пены морской». То есть, одной рукой он придерживал трубу, положенную на перила балкона, а другая скользнула в штанину шортов, нащупывая набрякший член. «Лучше нет красоты, чем спустить с высоты!», – успел подумать Виталик. Женщина, хватаясь руками за траву, полезла из воды, наблюдатель начал задыхаться, и тут под балконом заскрипела петлями входная дверь. Это вернулись с прогулки папа и мама.

Когда Виталик стремглав проскочил мимо них, сказав только: «Я погулять!», отец заметил:

— Какой тактичный сын у нас растет. Ушел, оставил нас наедине. Надо этим воспользоваться.

А мама ответила:

— Правильно, сделаем ему братика. Или сестричку.

А Виталик, под собою не чуя ног, бежал к пруду, не надеясь застать там женщину. Прибежал, начал метаться по плотине, но нашел только красную резиновую шапочку. Он в растерянности остановился, брать, не брать. Подобрал, сжал в комок у груди, и совсем собрался засунуть под майку к сердцу, как услышал за спиной скрип калитки.

— А, нашли? Давайте сюда. Думала, что потеряла.

Сизов стремительно обернулся, чуть голова не отлетела. У калитки стояла та самая купальщица в белом халате. Широкое плоское лицо, нос картошкой, короткие светлые волосы чуть ниже ушей. И, кажется, ни грамма косметики. Как говорит мама: «Женщина, чем старше, тем больше времени проводит у зеркала». А тут наоборот.

— Давайте-давайте, – повторила она. – И не бойтесь, подойдите, Вы же не украли!

Виталик, вытянув руку с шапкой, как Данко с сердцем, не смотря под ноги, пошел к женщине. Так бы и простоял, как семафор на путях, если бы она со смехом не вытянула из его кулака упругую резину. Она даже присела в реверансе:

— Спасибо, юноша!

Полы ее халата разошлись, и Виталик снова увидел четкий желтый треугольник.

— Зайдите, я Вас хоть чаем напою! Пошли-пошли!

Она схватила Виталика за руку и буквально потащила за собой. Он опять задохнулся, на этот раз не от бега. Настоящая женщина вела его за собой, покорного, как бычка на веревочке. На крыльцо она взбежала первой, и Виталик увидел ее ямочки под коленями. «Подождите на веранде, я переоденусь», – сказала женщина, и Виталик присел на лавку для ведер.

Дом был щитовой, и Слава Краснов, который собрал этот дом, ничего переделывать не стал. Одна большая комната, и в каждой стене – большое окно. На фоне алого закатного неба мелькал ее коротконогий большегрудый силуэт. Она натянула какие-то штаны в обтяжку, и такую же нескромную майку.

— Сейчас чайник поставлю, – пообещала она, включая элекроплитку.

Женщина подошла совсем близко, и Виталик почувствовал, как пахнут ее волосы. Совсем иначе, чем у мамы, но тоже очень приятно. Он закрыл глаза, чтобы не видеть, как она наливает в чайник воду из ведра большой кружкой. Наконец, она отошла, а в воздухе остался ее запах. Громыхнул чайник, устанавливаемый на плитку, и сразу довольно засвистел, как мальчишка на новом велосипеде.

— Идемте за стол, – сказала она и опять потащила Сизова за собой. – Пока я буду мазать бутерброды, расскажите что-нибудь. Молчать я могу и в одиночестве.

Виталик собрался с духом и выпалил:

— Я видел, как Вы купались!

Она засмеялась глубоким грудным смехом.

— Ах, вот оно что! Если на то пошло, я тоже видела из окна, как Вы смотрели на пруд. Вашу согбенную фигуру на балконе трудно было не заметить.

Она откинулась назад, опершись на руки, и замерла грудью вперед, наслаждаясь эффектом. Виталик явственно разглядел ее соски, угрожавшие проткнуть легкую серую майку, и закрыл глаза. Чайник возмущенно загремел крышкой, и юноша, вздрогнув, увидел сквозь веки, как колыхались под майкой ее груди, когда она вставала.

— Вам сколько сахара? – спросила она, подходя с чайником.

— Два, – сказал Виталик. – Два кусочка.

— А я люблю сладко и крепко, – заметила дама. – Я себе четыре кладу и заварки пару ложек, чтобы ложка стояла. Привычка.

Виталик разлепил один глаз. Она сидела перед ним, и ее лицо снова было в опасной близости. Сизов разглядел морщинки возле полных губ и вокруг маленьких внимательных глаз в обрамлении бесцветных поросячьих ресниц.

— Меня Виталик зовут! – с тоской в голосе сказал Виталик.

— А меня – Маша, Мария Васильевна Краснова, – ответила женщина, обдавая его терпким дыханием. – Пейте, чай, юноша, а то остынет. А я пойду свет включу.

— Не надо! – простонал Сизов. – Нас будет видно. Папа и мама сейчас ужинают у окна.

— А, это такая прекрасная пара! – догадалась Маша. – Она – высокая и худощавая, а он – на полголовы ниже, и широкий. Так?

— Да. Они гуляют вечером перед ужином для аппетита.

— А Вы, юноша, тоже гуляете перед сном?

— Иногда. Только один.

— А здесь молодежи больше нет?

— Почему? Есть. Только они магнитофон включают, а девчонки визжат, словно их режут. Не люблю.

— Девушек не любите?

— Как визжат, не люблю, и музыку их тупую не люблю.

— Я тоже современную музыку терпеть не могу. Я на «Ландышах» выросла, на Дорде, на Кристалинской, на Трошине.

Она вдруг запела высоким голосом:

— Плачет девушка в автомате, кутаясь в зябкое пальтецо, вся в слезах, и в губной помаде перепачканное лицо. Похоже?

— На Осина?

— На Дорду. Нина Дорда первой спела эту песню, а потом уж этот червяк подхватил.... Раз вы света не хотите, я свечу зажгу. Совсем стемнело.

Она чиркнула спичкой, и свеча в бутылке из-под молока осветила ее некрасивое лицо. И, словно в ответ, в домике Сизовых тоже только загорелся свет, только яркий, электрический.

Виталик и не заметил, как съел бутерброд с не очень щедро намазанным маслом и выпил остывший чай. «Поздно, пойду я!», – сказал Сизов и встал.

— Идите, – равнодушно сказала Маша. – Скоро луна взойдет, будет светло, а у меня при полнолунии бессонница. Будете плохо спать, приходите, поговорим...

В свой домик Виталик входил крадучись. Луна действительно светила лампой в тысячу ватт, и свет он включать не стал. Едва он приоткрыл дверь из коридора в комнату, услышал яростное сопение отца и слабые стоны матери. Виталик постоял немного, пока стихнет шум, и рванул дверь.

Отец и мать уже лежали рядом, укрытые по шеи тонким одеялом. «Свет зажги!» – недовольно сказала мать. – «Ужинать будешь?».

— Нет. Я в гостях чаю попил.

— У кого это?

— У соседки.

— Молодая?

— Старуха.

— Тогда ложись.

Виталик погасил свет и, не раздеваясь, только кеды скинул, залез под одеяло. Заснуть он, конечно, не мог, потому что в глазах стояла соседка, а в ушах звенели похотливые стоны матери. Часы на столе послушно меняли минуты, а сон не шел, хоть ты тресни. Промучившись часа полтора, он тихо встал и, взяв в руки кеды, вышел под лунный свет на крыльцо. «Ушел?», – тихо спросила мать.

— Это гормоны бушуют, – ответил отец. – Я в его годы тоже был бешеный.

— Ты и сейчас бешеный жеребец! – с восторгом сказала мать и страстно поцеловала отца в небритую щеку.

Виталик шел, не разбирая дороги. Едкие слезы обиды, ревности, душившие его, он размазывал по лицу. Как они могут ебаться при мне, думал он, они должны любить только меня, думать только про меня, как раньше, раз родили, а они...

Маша встретила его на пороге, едва он взялся за дверную ручку. «Ну-ну!», – сказала она, прижимая его заплаканное лицо к мягкой груди, прикрытой длинной просторной рубахой.

— Свет включи! – грубо сказал Сизов. – Я хочу, чтобы они видели!

Утром он и не вспомнил, сколько раз он проникал в ласковое нутро Маши. Главное было не это. Главным было то, что родители могли это видеть, он был уверен, что они это видели, потому что он видел в темном стекле красный огонек отцовской сигареты. Маша была жадным орудием его мести!

Лето кончилось, и Сизовы уехали в Москву, а Мария осталась на даче. Виталик пошел в десятый класс, увлекся тихой грудастой некрасивой девочкой по имени Эльвира и почти не забыл о летнем приключении, а отец не забыл. Он по выходным уезжал на дачу, а в конце октября мама нашла на столе записку: «Простите меня, я ухожу. Я создал другую семью».

— Вот ведь ссука! – стонала мать. – Присоседилась, падаль!

Ночью Виталика разбудили ее стоны.

— Талька! Вызывай скорую!

По дороге в клинику у нее случился выкидыш. После этого она пробыла в гинекологическом отделении еще с неделю, а потом появилась дома, бледная и исхудавшая. «Надо искать работу!», – сказала мама, держась за стену. – «Его алиментов на двоих не хватит». Она не могла теперь называть отца по имени...

А Виталик всерьез увлекся тихой Эльвирой. Она была так похожа на Марию Васильевну Краснову...