Вольный художник

В институтах практика бывает разная. У Вовки Макарова их было целых три: монтажная, технологическая и преддипломная. И у всякой были свои особенности...

Первой была самая простая, монтажная, с девяти утра до трех дня с перерывом на обед. Приходишь к девяти, преподаватель Самуил Яковлевич Яскин отмечал присутствующих в журнале, объяснял задание и исчезал до трех. Кто-то копался в механизмах, кто-то спал, положив голову на стол, кто-то флиртовал с девчонками. Маринка Блинова рисовала механизмы, а Макаров рисовал ее во всех ракурсах и видах. Именно по его просьбе она стала носить прозрачные блузки, короткие юбки и чулки на поясе с резинками, а глядя на нее чулки стали надевать и остальные, включая конкурентку в борьбе за Вовкино сердце тоже Марину, но Кормухину, Блиновскую подругу Светку Потапову и ужасно сложенную, но веселую Ирку Сеничеву. Кормухина, носатая, широкая, сисястая, но на пять лет старше Макарова, была уверена, что Макаров должен принадлежать только ей. Она шла на все, даже на растопыривание ног, и Вовка как-то добросовестно оттрахал ее, пьяную, в темноте у черного выхода общежития. Светка была самой красивой девушкой Вовкиной группы, но пузатая, словно на седьмом месяце Ирка Сеничева – самой жизнерадостной и веселой. Но Вовкино сердце покорила Марина Блинова, как оказалось впоследствии, навсегда. И потом, через много лет, Макаров, всматриваясь в ее маленькую фотографию, думал: «Маринка, ты, как в песне: «Я гляжу ей вслед, ничего в ней нет. А я все гляжу, глаз не отвожу!»». А вот поди ж ты, влюбился в сияющие карие глаза, небольшие грудки и ласковые маленькие руки, поросшие редкими темными волосками.

Но был у Маринки Блиновой один, как казалось Вовке, существенный недостаток. Она ему не давала. Можно было все, кроме настоящего, как сейчас говорят, секса. И самым вкусным блюдом с горячим гарниром из доступного ассортимента было взаимное онанирование, и в приглядку, и друг другу. Она даже освоила метод Ленки Годиной – защемление клиторальной области между бедер...

А пока Макаров наслаждался самой возможностью видеть Марину Евгеньевну Блинову, разговаривать с ней и рисовать ее портреты в профиль. Макаров рисовал всех, никому не отказывал, но похожей выходила только Маринка Блинова.

Когда доцент Яскин предложил ему изобразить машину ППМ-200, здоровую многоместную прядилку, Вовка думал недолго. Он подхватил Маринку под мышки и усадил ее на выступающий из корпуса электромотор. Она сказала: «Ой!», вытаращила глаза и ухватилась руками за ребристый кожух.

— Вот так! Замри! – выкрикнул Макаров и принялся истерически ее рисовать ее в таком ракурсе, что она закрыла собой большую часть машины с ее прядильными камерами и приемными паковками.

Но счастье было таким коротким. Блинова оскалилась и приказала:

— Снимай, мне нужно в туалет!

Что делать, Вовка снял почти невесомую Маринку и обомлел. Он неосторожно усадил ее на рым-болт, за который при сборке машины цепляли мотор электроталем и ставили на место! И теперь Блинова, осторожно ступая, отправилась в туалет.

— Вот, доигрались! – громко сказала бесцеремонная мадам Мещерякова, брошенка со стальными зубами от ковшового экскаватора, известная тем, что ударила студентку из Венгрии сковородкой по голове и загремевшая в дурдом имени Соловьева на два месяца вместо зоны. – Вовка ей болтом целку порвал!

Вскоре Блинова вернулась из отхожего места, бледная, но со Светкой Потаповой под ручку, которая громогласно объявила, что с Маринкой все в порядке и не фиг на нее таращиться, не в музее. Как потом выяснилось, Маринкину девственность спасла толстенная советская прокладка из марли и ваты, которую Блинова сунула в трусы в ожидании неблагоприятных дней. Вечером Макаров позвонил ей домой в Матвеевское и долго извинялся за содеянное, на что Маринка хихикнула и сказала:

— А задумано было неплохо! Не болтом, так катаньем.

На следующий день она пришла, как ни в чем не бывало, и подсела к Макарову. Видя ее улыбку и неплохое настроение, он счел возможным пошутить.

— Как твои месячные поживают? Уже наступили?

— Отступили! Болта испугались! – в тон ему ответила Марина.

Что же, болт – это страшная сила, подумал Вовка, особенно в умелых руках. Но развивать тему дальше он благоразумно не стал. Не стала этого делать и Марина.

— Ты виноват! Не отпирайся! – сказала она, тыча пальцем Макарову в грудь. - И поэтому ты должен повести меня в ресторан и искупить свою вину!

— Мариночка! – голосом плохого трагика сказал Вовка. – Хочешь, на колени встану? Башлей нету! В крайнем случае – в кафе «Шоколадница».

— Ладно. Веди нас, Сусанин!

— И много вас, вражьих ляхов? – осторожно осведомился «Сусанин».

— Ляхов? Сейчас посчитаю. У Ирки ляхи, у меня ляжки, у Светки ляжки. Кроме того, возьмешь Ирку домой переночевать, не ехать же ей ночью в свой Серпухов?

— А почему тебе взять Ирку к себе в Матвеевское?

— Хм, – сказала Марина. – Хм-хм. Во-первых, ты у нас провинился, а не я, во-вторых, твоя мама сегодня в ночь.

И как она запомнила-вычислила? Феноменально!

— А в-третьих?

— Я говорила с Иркой. Разрешаю с ней позабавиться. А теперь учиться, учиться, учиться! Вон наш Самуил Яковлевич идет.

Что же, ей, как всегда, виднее, тем более, что она сидела у окна.

Доцент Яскин что-то говорил про прядильно-крутильную машину ПК-100, а Макаров, опершись на руку, внимательно изучал Маринкин профиль.

— На ПК не полезу! – строго сказала Блинова.

Вовка тут же отвернулся и стал внимательно смотреть на Ирку Сеничеву.

— Какие глаза! – восхищенно прошептал художник-дилетант. – Я хочу писать эти глаза!

И немедленно достал свой альбом.

Ирина

Честно говоря, Ирка никогда его не интересовала. Чокнутая пузатая очкастая толстуха с длинным лошадиным лицом и полным отсутствием сисек, детским голоском и всегда ярко накрашенным ртом могла свести с ума разве только маньяка-педофила, но при ее габаритах исключалось и это. Будь она женщиной в стиле девочки-подростка, маленькой, узкой, тонкой, звонкой.... Но при такой конской заднице исключалось и это. Училась Ирка вполне пристойно. Что она умела делать хорошо, так это краснеть от волнения, покрываясь извилистыми пятнами, как астраханский арбуз, только красными. И это все.

Собственно говоря, в «Шоколаднице» Макаров никому был не нужен. Разве что как источник денег, да и то вряд ли. Потому что шиковать с десяткой в кармане.... Был бы стольник, который с легкой небрежностью можно кинуть на стол и сказать: «Сдачи не надо!». А так...

Компания в легком подпитии стала прощаться, Марина сверкнула на Вовку глазами, и он взял Ирку за руку. «Сегодня ты ночуешь у меня!». – решительным тоном, исключающим возражения, сказал Макаров. Она вздрогнула всем телом, как кобыла при при укусе овода, но покорно пошла за ним на трамвайный круг.

Они сели на двойное сидение, Ирку Макаров усадил у окна, чтобы не сбежала, сам сел рядом. Ветер из открытого окна шевелил ее темно-рыжие волосы, она смотрела вперед, не мигая. Макаров положил руку на ее круглое колено, прикрытое только капроновым чулком, и сказал:

— Ну что ты, как деревянная?

Ирка вздохнула, и ее живот, кажется, стал еще больше.

— Ты меня позвал, чтобы поиздеваться?

— Да ты что! – деланно возмутился Вовка. – Ты меня привлекаешь как женщина. Я только сегодня это понял, когда тебя рисовал. Вот...

Он одним движением выхватил альбом из портфеля, раскрыл его и сунул Ирке под нос. Она равнодушно посмотрела на себя в профиль и в три четверти и сказала:

— Наверно, похожа. Я это вижу каждое утро, когда причесываюсь. Убери...

Макаров спрятал альбом в портфель и снова положил руку Ирке на колено. Она отвернулась и стала смотреть в окно, а Вовкина рука скользнула выше, туда, где кончалась капроновая гладкость и начиналась бархатистость тела. Она снова вздохнула и сказала:

— Подожди, я только трусы сниму.

Она чуть привстала, задрала подол белого, в крупный черный горох платья, извиваясь, стянула большие белые трикотажные трусы и спрятала их в сумку.

— Теперь щупай! – приказала Ирка своим детским голосом.

Она откинулась на спинку сидения и закрыла глаза. И Вовка ее пощупал ТАМ! Она была мягкая, упругая и прохладная, как резина. И безволосая! Только гладкий лобок и толстые губищи.

— У меня там волосы не растут, – сквозь зубы сказала Ирка.

— А где растут? – глупо спросил Макаров.

— Нигде. Я инфантильная! Уродина я! – выкрикнула она так громко, что водитель высунулся из кабины.

— У меня все неразвитое, как у ребенка, – продолжала говорить Сеничева. – К деторождению я неспособна...

— Ты уже пробовала? – вкрадчиво спросил Вовка.

— И не раз. Ни фига.

— Надо правильно выбрать время для зачатия, – сказал Макаров, пользуясь знаниями, почерпнутыми из журнала «Здоровье». – Лучшее время – перед менструациями.

— А где они, эти менструации? У меня их еще ни разу не было. Я только жру и сру, как лошадь, вот и вся физиология с анатомией.

— А что врачи говорят?

— Они говорят: половой инфантилизм.

— И никаких шансов?

— Совершенно. Давали какие-то таблетки, пичкали гормонами, но только стало еще хуже.

Ирка перешла на шепот, еле слышный в грохоте трамвая.

— Я все время хочу, понимаешь? Увижу какого-нибудь мужика, начинаю думать о том, что у него в штанах, и так становится муторно, что, кажется, засунула бы в себя бутылку от «Шампанского» да так бы с ней и ходила. Я потому и согласилась у тебя ночевать, что я хочу тебя так, что вот-вот вывернусь наизнанку, как морская звезда. И целки, наверное, у меня никогда не было, потому что я совала пальцы ТУДА лет с десяти.

— Сначала один, потом два?

— Что ты! – замахала руками Ирка. – Сразу все пять. Сложила их клювом, и ничего. Так, саднило чуть-чуть...

Вовка снова положил ей руку на лобок, а затем, уже не осторожничая, сунул ладонь в «резиновую» прохладную щель.

— К маме иногда мужички приходят, выпивают, трахаются. Маманя, как говорится, «слаба на передок», кончает быстро, особенно после стаканА, и засыпает, а я тут, как тут. Ну, и к утру из меня аж течет, и все без толку. Желание почти не проходит, а иногда только хуже становится...

— И зачем я тебе это рассказываю? – спохватилась Ирка. – Ты, поди, испугался такой карги?

— Люди странные бывают, разные. Читал я одно произведеньице, как две девицы друг у друга лижут, или два мужика в жопу трахаются. Ты не пробовала?

— Что? Лизаться или в жопу? Нет, как-то противно было. Ты-то не пробовал с Маринкой?

— Лизаться, если женщина чистая, очень даже ничего, а вот в жопу... думаю, на любителя.

Они помолчали, а водитель сказал в микрофон.

— Завод имени Карпова. И общественный туалет. Никому не надо?

— Нет, мы потерпим! – ответил за двоих Вовка.

— А я схожу!

Водитель, молодой мужчина лет тридцати, запер кабину и скатился по ступенькам в темноту. Вовка сидел, положив подбородок на холодный поручень переднего кресла, а Ирка – откинувшись на спинку сидения и разведя белые бедра в чулках до середины.

— Вот, повезло!

В салон влетел водитель, размахивая лентой презервативов.

— Обронил кто-то! Девять штук! Вам не надо?

— Надо! – сказал Вовка. – Дайте пять!

— Четыре! – быстро сказал водитель, с треском отрывая четыре овала.

— Спасибо! – сказал Макаров, пряча добычу во внутренний карман пиджака. – Вот только денег у нас нет.

— Молодожены?

— Студенты!

— А! Тогда дарю на здоровье. Пользуйтесь моей добротой!

Он, довольный облегчением и находкой, отомкнул кабину и плюхнулся на сидение.

— А давайте поедем без остановок? – предложил Макаров, пока водитель не закрыл дверь. – Все равно никого нету.

— Давайте, – охотно согласился водитель. – И я в график войду. Вам где тормознуть?

— На Якорной.

Водитель кивнул, с треском захлопнул дверь и надавил на «газ»...

На своей остановке Макаров вышел первым и галантно подал руку даме. Она тяжело спускалась по ступенькам и ее утроба сотрясалась. Водитель свистнул, и Вовка обернулся.

— Счастливо! – махнул рукой водитель. – На каком месяце Ваша девушка?

— На седьмом, – буркнул Макаров. – Спокойной ночи!

Похоже, Ирка действительно вожделела, потому что в прихожей она без лишних слов уперлась руками в пол и выпятила широкий зад, не дожидаясь, пока хозяин запрет дверь.

— Еби давай! – выдохнула она, содрогаясь.

— Нет, Ирочка! – несколько ядовито сказал Вовка. – Давай-ка в ванну, ополоснись и охолонь малость.

При этом Макаров разогнул растерянную Сеничеву и начал потихоньку подталкивать ее в сторону открытой двери ванной комнаты.

— Там и мочалочка, – мурлыкал Вовка. – Там и мыльце, там и шампунька есть. А хочешь, я тебя вымою?

Ирка ожесточенно закивала, и Макаров, наконец, задвинул Ирку в ванную и принялся ее раздевать. Снимать особо было нечего. Платье – молния – вжик, лифчик – замок – чпок, пояс с чулками – хлоп, а трусы вожделенка сняла еще в трамвае. Голая Ирка напоминала бы очень большую и толстую девочку допубертатного возраста, если бы не широченные бедра и обширный зад. Вовка помог ей забраться в ванну, а затем Вовка разделся сам и, показав Сеничевой напряженный член, тоже забрался в ванну: «Нуте-с? Голову моем, нет?». Голову она мыть не захотела, а про остальное Макаров ее и не спрашивал. Он просто снял душ с крючка и обдал Ирку водой от шеи до пят, а затем намылил «злую» лыковую мочалку и принялся беспощадно тереть Иркино белое тело.

У рыжих женщин и, наверное, мужчин иногда бывает сметанно белое незагорающее тело. Иркины волосы на голове, а других у нее не было, не ослепляли огнем, а, скорее, согревали медью ранней осени. Мелкие веснушки сбегали с носа на шею и на грудь, к соскам, ибо ни о каких грудях не могло быть и речи. Намыливать Ирку со спины тоже было непросто, потому что она нагибалась все ниже и ниже, занимая, видимо, привычную собачью позу. Вовкин член сначала скользил по ее пояснице, затем – между пышных ягодиц и как-то совершенно случайно зарулил в узилище между толстых губищ и оказался в раздолбанном влагалище. Ну, а отбросить мочалку и припасть к скользкой красной Иркиной спине было делом вообще одной секунды. «Давай, Вован, наяривай!», – закричала она, и Макаров бешено заработал тазом...

Хотя Макаров, как говорится, излил, но удовольствия от соития не получил. Во-первых, ему было широко, во-вторых, коротко, и при попытке засунуть поглубже Ирка отчаянно вопила, как малолетка. Напоследок Вовка окатил ее из душа и велел выбираться из ванной и шлепать на кухню. Они попили чаю, и принялись обсуждать только что совершенный половой акт.

— И что ты так орала?

— А больно!

— Так ты говорила, что пропустила через себя множество мужиков, и всегда так орала?

Ирка пошла пятнами.

— Не множество, а всего пять, ты – шестой, и мужики были не мужики, а школьники прыщавые.

— Это они тебе целку снесли?

— А у меня ее и не было, а дырку я сама растянула.

— Чем же? Под коня ложилась?

Она даже не обиделась, только покраснела еще больше.

— Под термос. У нас был термос маленький, на стакан, вот я его и приспособила.

— И кайф ловила?

— Не-а. Ни разу.

— Слушай! – вдруг сказал Вовка. – Может, все нервные окончания у тебя в жопе или во рту? Я где-то читал, что некоторые женщины испытывали оргазм от того, что делали минет. Давай попробуем?

— Что, в рот или в зад?

— В рот. Я член помою, а ты потом на «дудочке» поиграешь.

— Ладно. Иди помой.

Жаль ее, думал Макаров, стоя в ванной и старательно намыливая член, и ведь хорошая девчонка, приемистая, ну некрасивая, так ведь и некрасивые имеют право на счастье. Просто они должны быть уже, или их надо сделать такими.

Когда Вовка вернулся, помытый и надроченный, Ирка уже сидела на тахте, серьезная, сосредоточенная, подергивая сосочки и поигрывая губищами.

— Кларнет готов?

— Вот!

Ирка-дырка захватила головку накрашенными алыми губками, а языком погладила уздечку. Макарова аж передернуло, и он засучил ногами, словно малыш, который внезапно захотел писать. Она не стала глотать член, демонстрируя глубокую глотку, чмокать и похрюкивать, но она все быстрее и быстрее щекотала уздечку, пока Вовку не прогнуло от удовольствия.

— Ну, и ничего особенного! – объявила Сеничева, вытирая ладонью рот. – Никакого оргазма!

— Стало быть, твое призвание, давать удовольствие другим. Вот, например, Сенька Клевинсвкий. У него член, как батон «Докторской» колбасы. Другая девчонка под ним кричит: «Ой, Сенечка, больно!», а тебе будет хорошо и, может, даже приятно. А как на гитаре играет! Хочешь, я ему завтра скажу?

— Да ну его! – покачала растрепанной головой Сеничева. – Противный он, слюнявый какой-то. Может, в зад попробуем?

— Тебе романтика нужна! – догадался Макаров. – Луна, звезды, шум прибоя, а?

— Пальмы, белый песок, папуасы! – мечтательно продолжила Ирка. – Хорошо бы...

— Папуасов и пальм не обещаю, а вот все остальное очень может быть. – загадочно пообещал Вовка.

— И где же эта романтика?

— А на пляже в Коломенском. Там и днем народу немного, потому что кладбище рядом, а под ним – бережок, песочек и волны. Рванули?

— Рванули! Только у меня купальника нет.

— А он тебе и не нужен. Ночь же!

Трамваи уже не ходили, но по ночной прохладе дошли быстро. Проскользнули мимо покосившихся крестов, Ирка даже закрыла глаза, и Макарову пришлось вести ее за руку. Вовке тоже сделалось тоскливо, стоило представить, что там, в темноте лежат скелеты и оскаленные черепа, но спуск к реке был крутым, и Макаров забыл про покойников, потому что он помогал Ирке не загреметь вниз головой.

Спустились благополучно и уселись рядом на бревнышке.

— Пойдем окупнемся, что ли? – сказала Ирка, стягивая платье.

Ее очки призывно сверкнули.

— Окупнемся потом, – ответила Вовка. – Сначала – твоя жопа. Должны же мы опробовать все способы.

Бревнышко тут оказалось очень кстати. Когда Сеничева откинулась чуть назад, Макаров подхватил ее под тонкие лодыжки, опрокинул, оставшись наедине с широченными губищами и крохотной дырочкой ануса. «Ну?», – глухо сказала Ирка из-за бревна. – «Давай уж!».

Похоже, все нервные окончания сбежались туда, в Иркину прямую кишку. Она задергалась, запищала, заныла, но Макаров, сначала поискав правильное положение, беспощадно таранил ее, как ледорез «Федор Литке» полярные льды.

Вовка сделал свое дело, а Сеничева отбежала потом в кустики, где долго сидела под заходящей луной. Когда же опросталась, сказала:

— Ну, теперь окупнемся!

И они купались, как Адам и Ева без фиговых листьев, до самого рассвета...

В лаборатории Ирка откровенно спала, положив голову на стол. Вовка тоже подремывал, пока Марина Блинова, навалившись грудью на плечо, не дунула ему в ухо.

— Осчастливил девушку?

— Ага, вроде бы, – зевнул в ответ Макаров. – пришлось напрячь все силы и подключить воображение.

Вечерняя электричка

Апофеозом монтажной практики должна была быть поездка в славный город Клин на комбинат химволокна. Если кто не знает, то химические волокна делятся на три больших группы: искусственные, синтетические и остальные, куда входит разная экзотика вроде базальтовых, гранитных и стеклянных волокон. Искусственные – это, например, вискозные – из древесных опилок, синтетические – это капрон, а стеклянные – сами понимаете...

Вискоза известна давно. Еще в начале двадцатого века ее получали «мокрым» способом, то есть, из раствора. И во второй половине двадцатого века мало что изменилось, разве что вони стало больше. Дело в том, что в результате химической реакции получается сероуглерод с отвратительным запахом тухлых яиц.

Группа практикантов из Москвы это ощутила в полной мере, когда высадилась на платформу в славном городе Клин. Вовка Макаров закрутил носом, Марина Блинова закрутила носиком, даже прошедшая огни и воды «фабричная девушка» Марина Кормухина задвигала длинным носом, как сайгак хоботом. Самуил Яковлевич Яскин со знанием дела водил группу по темным, словно закопченным временем цехам, по которым словно тени на берегах Леты, мотались редкие рабочие в прорезиненных комбинезонах, высоких сапогах, а некоторые и в противогазах. Даже ушлой и дошлой Галине Мещеряковой стало нехорошо. Она схватилась за виски и с криком «Я на волю хочу!» вырвалась на свет божий под щедрые струи летнего ливня. А потом они перешли в другой корпус, где производили капрон, и по сравнению с вискозным производством это был рай!

Прохладный, продуваемый всеми ветрами самый верхний этаж не впечатлил. Именно там в бункеры засыпались бесцветные гранулы капролактама, из которых чуть позже получались веселые разноцветные нити и леска. И никакой вони и мрака, только тепло, яркие лампы и веселые женщины в коротких халатах. Практикантам даже пообещали подарить по набору рыболовной лески, но почему-то забыли.

Вовка об обещанном подарке быстро позабыл, потому что Марина, ухватив его за рукав, потянула его в какой-то закуток и, сверкая глазами, прошептала: «Сегодня!».

Женщины, если что вобьют в красивые головки, так не выбьешь и кувалдой. А Марина была особенно упорна. Раз сказала «сегодня», значит, все. Не вчера, и не завтра.

— Где и когда?

— Где угодно, но сегодня. Резинки при тебе?

— Да.

— Хорошо. Я сегодня без трусов.

Вот оно, подумал Макаров, значит, Маринка дозрела. Отлично! Только вот где?

До обеда они больше не расставались. Даже злобно-завистливые взгляды другой Маринки, Кормухиной, не могли их смутить.

Судьба бывает благосклонна к молодым. Это стариков она долбит по башке, подсовывая то хвори, то потери. Так и тут, когда Макаров и Блинова опоздали на электричку, попивая в станционном буфете кофейный напиток, парочка восприняла это, как перст указующий. «А, на другой поедем!», – легко сказала Марина и изящно махнула рукой. И Вовка согласился так же просто и легко:

— На наш век электричек хватит!

Они еще посидели в буфете под одобрительными взглядами буфетчицы и вышли на перрон, скупо освещенный редкими фонарями.

— Вечер в чужом городе.

— Что?

— Звучит, как название кино. Правда?

— Двое в чужом городе. Так лучше.

— Лучше...

Наконец подали электричку. «Клин – Москва», – прочитал Макаров. – «Заходим!».

— Пустая, Вовка! – выдохнула Марина. – Все, как я хотела!

— Новое кино. Называется «Двое в пустой электричке». Пойдет? – спросил Вовка.

— Пойдет, – затаенно выдохнула Марина. – Прямо сейчас?

— Прямо, – ответил Вовка.

Но пришлось подождать, потому что в вагон вошла уборщица с ведром и шваброй. Она принялась старательно возить шваброй по полу, а когда дошла до парочки, скомандовала:

— Ну-ка, ноги поднимите!

Она пошаркала шваброй под ногами, а потом спросила:

— Едете?

— Да, едем, – ответил Макаров.

— В Москву, – уточнила Блинова.

Уборщица вся всколыхнулась от смеха, а просмеявшсь, сделала шваброй приветствие по-ефрейторски и сказала:

— Так поезд через четыре часа пойдет!

И вышла.

— Нам есть, чем заняться! – сказала Марина.

Электричка ушла в тупик и замерла.

— Да, нам есть, чем заняться! – подтвердил Вовка.

Марина уже лежала на спине, спустив ножки в проход между деревянными ребристыми диванами, и ждала.

На ней действительно не было трусов. Только чулки с поясом, короткая светлая рубашка и длинная шерстяная юбка с разрезами справа и слева. То, что на ней было сверху, Макаров расстегнул, а лифчик просто оттянул и сдвинул вверх, выпустив на свободу маленькие белые грудки, трепетные и беззащитные.

— Мягкие пуховые сисочки у ей, сладкие медовые губочки у ей! –вспомнил Макаров старую казачью песню. Только пахла Марина не казачьей степью, не чабрецом или мятой, а тинкой и белой кувшинкой.

Первый раз Вовка вошел в Марину осторожно, памятуя, что она – девственница. Действительно, она была по-девичьи узковата. Макаров вошел и тут же вышел, но крови не было. «Я не зря старалась!», – усмехнулась Марина. – Растягивала эту противную целку, как могла. Давай, Вовка, долби по-настоящему!

И Вовка дал! Раза три или четыре, меняя презервативы. И когда, электричку вновь подали к перрону, они, как ни в чем не бывало, сидели рядышком и читали какую-то книжку...

К Ленинградскому вокзалу они подъехали около одиннадцати вечера и тут же позвонили домой. Вовка говорил, а Марина стояла рядом и поддакивала. «Мам, мы в Москве – Да», «Скоро буду – Да!». «Есть хочу – Да!!!».

Маме это постороннее даканье надоело, и она спросила:

— Это кто там в разговор лезет?

— Это Марина, – пояснил Макаров. – Мы с ней от группы отстали.

— А вези-ка ее к нам. Хоть посмотрю на нее, все уши прожужжал.

Конечно, Макаров хотел, чтобы Блинова ночевала в его комнате, но на этот день лимит удачи, видимо, был исчерпан, потому что мама постелила ей в большой на тахте...

В институт они поехали, конечно, вместе, и весь день старательно делали вид, что между ними ничего не было. Вечером того же дня Макаров поехал как бы с ответным визитом в Матвеевское в дом-кольцо, где жила Марина Блинова с мамой и бабушкой. Но об этом как-нибудь в другой раз...