Надежда.

Она позвонила сама. Сказала – ошиблась номером. Познакомилась. Договорилась встретиться вечером на остановке, напротив Володиного дома. Мне – только вниз спуститься. Я пошёл – было любопытно.

Я был разочарован: корОста, без фигуры, стара – уже за 20, моя ровесница. Кольцо на пальце. Спросила: не угощу ли чаем? Как только зашли – принялась расстёгивать металлические пуговицы на ширинке моих левисов.

В проходной комнате на раскладном диване она трахала меня до утра. Поздно вечером вернулась с дискотеки Марина, Володя вставал ночью попИсать – я ничего не замечал. Она заласкала меня всего: от глубины ушей до мизинца на ноге. Она поднимала мне член, всего лишь щекоча ухо: губами, языком, горячим дыханием. Её язык забирался в самые глубины моего ануса. Не двигая бёдрами, работая лишь мышцами влагалища, она могла вытолкнуть мой член, а потом как будто всосать его назад, могла так сжать, что невозможно было вынуть. Мой член она чувствовала, как свой, и только я готов был извергнуться – ломала его так, что я кричал от боли, а через минуту – стонал от наслаждения. Она могла бы трахать меня до утра, не дав ни разу кончить, но она позволяла. Шепчу в темноту:

— Твой муж – счастливейший человек!

— Нет. Если я ему так сделаю, он сначала спросит, кто научил? А потом выгонит.

— Давай спать, я уже не могу.

— . .......................

— Да ты у мёртвого поднимешь!

Утром, зайдя в туалет отлить, я не узнал свой хуй. « Так вот ты какое - чудище морское»: длинный, красный, опухший, толщиной со стакан, покарябанный и потёртый. « Да, - подумал я, - такая дура предназначена не для того, чтобы ею пИсать». И точно – писалось с трудом. Жаль, через некоторое время «дура» вернулась к исходным скромным размерам.

Мы встречались ещё несколько раз. По её просьбе я водил её пару раз в ресторан, но чувствовал себя неловко с ней на людях. Во-первых, она была некрасива, во-вторых – было жалко денег, и, наконец, я не знал, что с ней в ресторане делать. Не на столе же ебать. Мне всегда казалось, что брать бабу в кабак так же глупо, как брать тарелку в постель. Когда её мужа выписали из больницы, звонить она перестала. Расстался я с ней без сожаления. Думал, таких женщин у меня будет вагон и маленькая тележка. Я ошибся – таких больше не было.

Но с тех пор я всегда после туалета мою попу с мылом.

Всё на что-то надеюсь.

Караванщик Али.

Володя Малинин, мой дядя, жил в Ангрене – небольшом шахтёрском городке в горах под Ташкентом, вместе с 16-летней дочкой Мариной, молодой русоволосой оторвой с кожей, белой как пена, неподвластной узбекскому солнцу. У них была двушка на втором этаже прямо над ювелирным магазином.

— Володя позорит фамилию, - сокрушался его брат Витя, - живёт над ювелиркой, а самому водку взять не на что.

Было это уже в конце 80-х, в самый разгар кооперативного движения. По делам нашего кооперативного объединения Володя уехал на Украину, а приглядывать за дочкой оставил меня. Наивный Володя и представить не мог, как всё запущено. У Марины, его дочери, были две подруги однокласссницы: кореянка Таня Ким и немка Луиза Шнейдер. И любовник, Ибрагим кошА, обаятельный и весёлый крымский татарин, на полголовы её ниже, которого она ласково называла Кешей. Кеша был не так прост: успел семерик отмотать, говорил - за политику. Борьбу за возвращение крымских татар на историческую родину. Но стоило ему рот открыть, становилось ясно: он уголовник, а не политик. Речь выдавала его с головой. Кеша не обделял вниманием и Луизу, и Таню, да и вообще любую особь с мандой между ног – изголодался на зоне. В свою очередь у Луизы был любовник Али, недавно вернувшийся из армии. Служил в Афгане, на границе с Пакистаном, и по этой уважительной причине был в анаше по самые уши. Впрочем, Таня ему тоже нравилась. А кому бы не понравилась юная няшечка с по-детски целомудренным личиком и в джинсах в обтяжку? Стоило мне её увидеть, как у меня напрочь сносило крышу, и я тут же начинал её раздевать, а Марина с Луизой, вдвоём, едва меня оттаскивали. В общем, у нас была дружная компания. Знал бы Володя, кому доверил дитя...Вечерами все собирались в квартире, пили водку с "Амаретто", курили анашу и пели под гитару блатные песни. Однажды у меня всё-таки проснулась совесть, и я попытался исполнить дядин наказ приглядывать за его дочерью. Я сменил замок и запер дверь, чтобы не пустить в квартиру эту гоп-компанию. Лёг спать. Не прошло и получаса, как кто-то тормошит меня за плечо: все уже сидят за столом. Луиза жила через подъезд, тоже на втором этаже: они зашли в её квартиру, вылезли в окно на козырёк и спокойно вошли к нам, благо, что летом окна всегда открыты. Мне пришлось дать Марине ключ от нового замка- в конце концов, это была её квартира. После она признавалась: Али предлагал меня вальнуть, чтобы не мешал. Решили поступить проще. Однажды вечером в мою комнату зашла Луиза, и ни слова не говоря, выдала мне всю произвольную программу. Заодно- с обязательной. Потом открыла окно, шагнула на козырёк ювелирки и растаяла в ночи. Лишь на третий день, когда у меня закапало с конца, я оценил красоту замысла. Я собрал сумку и двинул на остановку. Прощай, Ангрен – город дрючбы народов! Меня качало на сиденье автобуса, медленно ползущего в гору по дороге на Ленинабад, а в голове звучал такой знакомый Кешин голос с непередаваемым восточным акцентом :

«Вот идёт караван

По зыбучим пескам.

Он везёт анашу

В свой родной Пакистан.

Караванщик Али

Раскумарил чилим

И вдали увидал

Свой родной Пакистан».

В Киевском кожвендиспансере на улице Саксаганьского долго не могли поставить диагноз, спрашивали, где я подцепил такую экзотику.

— Караванщик Али привёз из Пакистана.

Думали – шучу.

Однажды у меня сосал Бодлер.

Июньское солнце бьёт отвесно в листву каштанов, как живописец играя оттенками зелёного, прежде чем рассеянным мягким светом попасть в тесный, окружённый высокими стенами дворик киевского кожно-венерологического диспансера на улице Саксаганьского, 72. Я сижу, откинувшись на спинку скамейки. Оксана лежит, используя меня, как подушку, тревожа мои чресла, и, боюсь, мой член упирается ей в ухо. Между её ног сидит Андрей и ловит пальцами аккорды на гитаре. Звук отражается от стен, во дворе отличная акустика. У Андрея нежный и красивый голос, да и сам он – молодой и красивый. Как и большинство собравшегося во дворике народа, спустившегося со второго и третьего, мужского и женского этажей. Полураспахнутые больничные халаты девушек, пижамы и тапочки ребят создают уютную домашнюю атмосферу. У некоторых девочек такие невинные лица, что встреть вы их где-нибудь на улице, а не в коридоре КВД с баночкой мочи на анализ, ни за что не заподозрите диагноз. Посадить такого ангелочка на шишку- это счастье.

— А трихомоноз? – спросите вы.

— Испугали ежа голой жопой. Семь бед- один ответ, тут же и подлечат, далеко ходить не надо. Я стал проще относиться к лёгким венерическим заболеваниям. Не как к чему-то постыдному, а как к издержкам красоты и привлекательности. Если каждый встречный жаждет повертеть красотку на хую, никуда ей не деться. Сколько ни отгоняй комаров, несколько всегда присосутся.. Так что с какого-то момента я стал воспринимать гонорею у девушек как орден «За заслуги перед Отечеством» четвёртой степени, а свою медицинскую карту в КВД как наградную книжку ордена «Знак почёта». Так я разгадал для себя загадку, поначалу ставившую меня в тупик: Почему процент красивых девушек на Саксаганьского, 72 выше, чем на киевских улицах? – Сюда попадают только востребованные. Замухрышкам гонорея не грозит. Интересно, что подобное отношение не распространялось на сифилитиков, изолированных в отдельном блоке. Здесь , на скамейках заасфальтированного маленького дворика, собрались лёгкие, общительные люди, много студентов. Всем в районе двадцати. За небольшим исключением: Володе, таксисту, под тридцать. Недавно подвёз красивую девчонку из Дарницы на Подол, за не имением денег она расплатилась с ним гонореей. Здесь уже не первый раз – врачи, как родные. Он так сыплет скабрезными анекдотами, так чешет языком, что я понимаю : девчонке долго его уговаривать не пришлось. Володя уверяет, что может уболтать на секс ( ну, хотя бы на минет, уточняет он ) любую одинокую и понравившуюся ему пассажирку. Богатую или бедную, замужнюю или школьницу, красивую или уродливую. Главное – проявить к ней искренний интерес: женщины не терпят фальши. Знает в Киеве укромные живописные места, куда их отвозит. О правдивости его слов говорит пухлая медицинская карта.

Я удивляюсь, откуда в киевлянах столько эротизма? Может, южный климат, запах цветущей сирени и каштанов? Или Чернобыль виноват? Так ведь три года прошло. Володя говорит, после Чернобыля у мужиков дубом стоял – так радиация действовала. Я предлагаю вместе съездить в Гидропарк.

— Не могу, у меня после обеда процедуры.

Надо пояснить, что КВД – больница закрытого режима. Ну, насколько может быть закрыт режим у беспечных и жизнерадостных киевлян в бардачном 1989 году? У всех была припрятана домашняя одежда, да и что там прятать – не шуба же – майка да шорты.

Кормили здесь плохо: отчасти из-за воровства, отчасти – из-за превратного представления о том, что венерическим больным противопоказано острое и солёное. В туалетах было относительно чисто, но хлоркой в них явно злоупотребляли. Да, введение железного катетера в уретру – процедура не из приятных, и палец доктора в резиновой перчатке, ищущий твою простату, поначалу вызывает некие моральные неудобства. Но со временем ко всему привыкаешь, и если демократия – это процедура, то и жизнь – процедура тем более, а в КВД она официально из одних только процедур и состоит: от утренней сдачи анализов и до вечернего обхода.

Несколько раз в день палату кварцевали, и тогда приходилось откладывать карты, прерывая партию в деберц, который здесь особо жаловали; впрочем, играли и в кинга’, и в девятку. Проигравший шёл в ближайшую кондитерскую за «Киевским» тортом к вечернему чаю. Тумбочки ломились от запрещенных здесь продуктов, вроде самогона и копчёной домашней колбасы. Человек в основе своей - существо простое. Всё, что ему нужно от жизни – сладко поесть и сладко потрахаться; и неразумно под каким бы то ни было предлогом лишать его такой малости. Иногда я выбирался в верхний двор ( дома стояли на рельефе), иногда перелезал закрытые зелёные ворота и выходил на Саксаганьского. Отсюда можно было не только выйти, но и, сняв бабу на соседнем Крещатике, привести её сюда и выебать прямо в больничной палате. Или на подоконнике в коридоре. Вот как сейчас. - Кто-то развлекается на третьем этаже. Видно, как в проёме окна дёргается женская голова, длинные каштановые волосы колышутся снаружи на ветру.

— Опять у Стёпы завтра будут плохие анализы, - замечает Володя, - Семён Моисеевич уже не знает, как его лечить. Удивляется, почему уколы не помогают.

— Откуда ты знаешь, что это Стёпа?

— По манере исполнения. Шучу. Видел, как они через стенку лезли.

Здесь легко завязывались знакомства. Текла интенсивная половая жизнь. Да и то сказать - трудно строить целку, когда всем известен твой диагноз.

— Я знаю несколько счастливых семейных пар, которые здесь познакомились, - уверяет меня Володя.

— А сам-то как? Не женат?

— Трудно с моей профессией – соблазнов много. Лучше я буду ебать чужих жён, чем чужие – мою.

— Володя, скажи, почему я вот Оксане цветы дарю, в любви изысканно признаюсь, Бодлера с Вийоном наизусть читаю, а сношается она с дураком Петей?

Оксана, услышав своё имя, поднимает голову:

— Бедненький, ну, приходи ко мне ночью. Только гандоны не забудь.

— А девчонки возражать не будут?

— Я тебя под одеялом спрячу.

Выслушав наш диалог, Володя отвечает на мой вопрос:

— Ну, во-первых, Петя не дурак уже потому, что её ебёт: у человека есть хуй и вкус, что, согласись, немало. А во-вторых, ты сам виноват. Ты слишком завысил планку – каково девушке сосать член после Бодлера?

Услышав про член, Оксана вновь оживилась:

— Саня, колись! Кто такой Бодлер? И почему он у тебя член сосёт? Он, что – гомик? Володя правильно сказал – я после Бодлера не буду!

— Ну, вот видишь, - заканчивает Володя свою мысль.

Нас зовут на обед. После обеда мне делают укол, следующий – в 7 вечера. Народ разбредается по палатам поспать. Я кладу в пакет джинсы, плавки и майку, выхожу во двор, перелезаю забор и оказываюсь на детской площадке. Здесь с краю цветёт мой любимый каштан, его нижняя ветка растёт почти горизонтально, и на ней я подтягиваюсь 25 раз. Никогда до и после я не мог повторить этот результат. Может, оттого, что ветка пружинила, и шершавая кора не давала рукам проскальзывать. Я переодеваюсь и иду на Крещатик. В многолюдном кафе съедаю сочный стейк с острым красным соусом и еду на метро в Гидропарк. Купаюсь в Днепре, греюсь на теплом песке, играю в волейбол, жму от груди штангу, ( которая привязана к стойке толстой цепью, чтобы культуристы не спёрли), ем мороженое и иду в видеосалон. В небольшом тёмном зальчике смотрю «Эммануэль» с необычным волнением в штанах в предвкушении нынешней ночи. Оксана наконец-то мне даст!

Если к Бодлеру не приревнует.

Тот настоящий жеребец,

Кто не боится, обладая,

Поймать заразу на конец,

Когда зараза молодая